Я никогда тебя не брошу, мой хороший. Никогда и ни за что.
Вчера Сириус с Джеймсом напились до поросячьего визга по какому-то своему поводу, и Сириус начал допытываться: если бы у меня был выбор, кого бы я стала спасать — тебя или Джеймса? Я сказала, что если они сейчас же оба не пойдут спать, то я сама их убью и спасать не стану никого. Джеймс засмеялся и как-то уговорил Сириуса утихомириться; у моего мужа до странности сильное влияние на Сириуса. Честно сказать, мой хороший, я всегда думала, что твой крёстный меня недолюбливает… иногда я даже полагала, что он неосознанно ревнует меня к Джеймсу.
Даже если осознанно, то я не хочу так думать и не буду.
Впрочем, зачем я говорю тебе об этом, мой хороший? Тебе ещё рано слушать про взрослые дрязги, тебе только один год и один месяц. Тебя ещё нескоро начнут беспокоить ревность и огневиски; ещё долго-долго ты будешь каждым своим движением вызывать во мне эту щемящую волну нежности. Держу пари, мой хороший, когда ты вырастешь, ты станешь таким же несносным мальчишкой, каким был твой отец. Будешь ловить снитч с наигранной небрежностью, ерошить волосы, смеяться и сбивать девчонок с ног одной улыбкой, как на охоте сбивают пулей утку.
Впрочем, я и тогда тебя не брошу.
Я люблю тебя, мой хороший. Я никогда не подозревала, что можно так сильно любить кого-то. Лили Поттер любила многие вещи. Например, гулять по берегу озера на закате. Или пирог с патокой. А ещё — Зельеварение и Чары, поливать цветы, рисовать улыбающееся вихрастое солнце на полях конспектов, покупать духи, плести венки, читать старинные романы, где все герои изъяснялись жутко выспренним слогом и то и дело бледнели, шатались и хватались за колонну. И, конечно же, Лили Эванс любила своего невозможного мужа — Джеймса Поттера. Иногда она подозревала, что без колдовства тут не обошлось — иначе как так случилось, что ненависть перешла в любовь? Но если так и было, то это колдовство ей нравилось, и Лили частенько осознавала, что счастлива настолько, что не хочет никаких, даже самых крошечных перемен — они могут сделать только хуже, потому что лучше уже некуда.
Когда у Лили Поттер появился сын, зеленоглазый, забавный и любопытно тянущийся ручками ко всему новому, что попадало в поле его зрения, она поняла, что всё, что она любила до сих пор, ей просто нравилось.
Зачем же ты так плачешь, мой хороший? У меня сердце разрывается, когда я такое слышу. По-моему, ты об этом знаешь и бессовестно этим пользуешься… Ну всё, всё, вот тебе еда, которую ты хотел — и вот ты уже и улыбаешься. У тебя даже зубов ещё нет, ты такой маленький, что мне становится страшно при мысли о том, что ты так долго ещё не сможешь защитить себя. А ведь вокруг война. Мне только хочется еерить, что она закончится до того, как ты поймёшь, что значит это слово.
Ты знаешь, мой хороший, профессор Дамблдор говорит, что есть пророчество, по которому ребёнок, родившийся в определённый день от определённых родителей, сумеет сокрушить Того-Кого-Нельзя-Называть какой-то неведомой силой. И ещё он говорит, что под это пророчество подходишь ты, а ещё маленький Невилл, сын Фрэнка и Алисы. Ты не помнишь Фрэнка и Алису, мой хороший, ты слишком маленький, чтобы запоминать имена, но это ничего. Когда мы уже не будем должны прятаться от Сам-Знаешь-Кого из-за этого глупого пророчества, мы будем часто-часто ходить в гости к Фрэнку, Алисе и Невиллу. У тебя будет друг, с которым ты вместе пойдёшь в Хогвартс — ну не прекрасно ли, мой хороший?
Старинные романы, которыми зачитывалась Лили Поттер, повествовали о невероятных приключениях, переживаемых прекрасными аристократками и не менее прекрасными аристократами. Очень часто в сюжет вплетались Мерлин, Моргана и Мордред, а то и ещё кто-нибудь из легендарных волшебников — взять хотя бы тех же Основателей. И все эти герои скопом побеждали неких злодеев — непременно демонически прекрасных, в чёрных плащах, со сверкающим или блистающим взором. И Лили порой под вечер мечталось, как сама она в результате долгих опасных и увлекательных скитаний обретёт настоящую любовь прямо на поле Последней Битвы со Злом и будет потом жить долго и счастливо.
Когда она нашла свою любовь в той гостиной, где почти семь лет подряд делала домашние задания и грызлась с этой самой любовью ожесточённо, как с упомянутым злодеем, ей резко расхотелось опасностей.
Когда началась война, и Лили впервые увидела волшебника, которому выворотило грудную клетку пущенным в упор Reducto, ей захотелось взмолиться о тихой, мирной и мещанской жизни, которой прежде так не хотелось. Она не могла, не хотела думать о том, что однажды с очередной стычки с Пожирателями вот так вот принесут обезображенное тело Джеймса.
Когда у Лили родился сын, она прокляла войну.
Ты спишь, мой хороший. Я слежу за твоим дыханием и продолжаю мысленно разговаривать с тобой — говорят, это способствует эмоциональному контакту между матерью и ребёнком. Конечно, у нас с тобой и так замечательный контакт, лучше не надо, но я всё равно говорю. Потому что мне не с кем больше поделиться своими страхами.
Я боюсь, мой хороший, — за тебя и за Джеймса. Какой отважной, какой бесшабашной я была, вступая в Орден Феникса! Как быстро я стала обычной домашней курицей, жаждущей только уберечь свой крохотный мирок! Я не хочу больше всеобщего блага, я хочу, чтобы ты и Джеймс были живы и счастливы.
Ладно, так и быть, пусть Сириус тоже будет счастлив. Пусть даже он меня терпеть не может.
Я когда-то презирала Петунию, которая поторопилась выскочить замуж и замкнуться в домике на узкой улочке провинциального городка, заниматься домашним хозяйством и сплетничать с соседками. Презирала, и стыдилась этого презрения, и жалела сестру в глубине души — несчастную ограниченную магглу. Я так радовалась, когда выяснилось, что я волшебница; а Петуния сказала, что я ненормальная, и что таким, как я, место в сумасшедшем доме. И я решила, что она мне завидует — просто, чтобы не верить ей, это было бы слишком больно.
Но как я её теперь понимаю! Я точно так же не интересуюсь политикой, точно так же готова раствориться в интересах семьи. Когда мы перестанем прятаться, обязательно выспрошу у Молли Уизли, как она ухитряется готовить такой замечательный ежевичный пирог.
Я люблю тебя, мой хороший. Я не брошу тебя, даже если весь мир будет против, и даже если ты сам себя возненавидишь.
Лили Поттер ненавидит войну так, словно та — живое разумное существо. Разве нельзя ненавидеть то, что регулярно отнимает у тебя мужа на целый вечер, полный страха — вернётся Джеймс или не вернётся? А сын, чуткий чувствительный малыш, ловит настроение матери и начинает реветь. Как успокоить его, как отереть слёзы с пухлого личика, если самой впору расплакаться?
Но в этот вечер Джеймс дома, он уже давно никуда не выходил по делам Ордена, потому что вся семья Поттеров прячется от Того-Кого-Нельзя-Называть. Тёмный лорд охотится за ребёнком, упомянутым в пророчестве, сказал Альбус Дамблдор, и по совету директора они воспользовались заклятием Фиделиус — чтобы никто чужой не проник к ним в дом. Питер Петтигрю, ставший Хранителем Тайны, выглядел попросту пришибленным такой честью и ответственностью. Когда Лили успокаивающе погладила его по руке, совсем как маленького Гарри, Питер рефлекторно отшатнулся и тут же заискивающе извинился.
Лили обидно, что из всех друзей Джеймса она ладит как следует только с Ремусом — ведь она старается, она понимает, как они важны для Джеймса, понимает, что они — неотъемлемая часть его жизни… а вот Сириус и Питер не хотят, чтобы Лили была частью жизни Джеймса.
Слава Мерлину, этот вопрос Джеймс решал в своё время сам.
Лили улыбается, наблюдая, как Джеймс играет с Гарри; разноцветные поющие, искрящиеся игрушки, всегда тёплые, чтобы пальчики малыша не зябли, рассыпаны вокруг колыбели по полу причудливым узором. Джеймс и Гарри смеются одинаково заразительно, и у них одинаковые спутанные тёмные волосы. В груди у Лили привычно щемит от нежности.
В такие мгновения Лили Поттер хочется остановить время и застынуть в этом кусочке счастья, как муха в янтаре — навсегда.
Я не знаю таких слов, которыми можно было бы рассказать, как я люблю тебя, мой хороший. Мне страшно представить, что я могу тебя потерять…
Что это? Ты слышишь? Дверь открылась… и кто-то кричит: «Morsmordre!».
Тот-Кого-Нельзя-Называть пришёл за нами…
- Беги, Лили! — кричит Джеймс. — Бери Гарри и беги!
Лили выхватывает сына из колыбели, прижимает его к себе и понимает, что не может бежать.
Пьяный Сириус, должно быть, может подрабатывать пророком. Кого она выберет — сына или мужа?
- Беги, я задержу его!!
«Как?! — панически думает Лили. — Как ты его задержишь, сильнее его только Альбус Дамблдор!..»
Холодный высокий смех наполняет комнату, и Лили застывает соляным столпом.
- Avada Kedavra, - говорит чужой голос, и Лили страшно смотреть в красные глаза на белом безгубом лице.
- Нет, - шепчет она. — Нет! - кричит она. — Нет, только не Гарри, пожалуйста!!..
Сын — единственный, кого она может теперь любить. Нет ничего драгоценнее плачущего малыша на её руках, и весь мир, дрогнув, сузился, сосредоточился в маленьком комочке плоти.
Снова смех. Должно быть, Вольдеморту — впервые Лили называет его так даже в мыслях — нравится, когда его умоляют.
- Уйди с дороги, девчонка, - говорит он. — Если не будешь сопротивляться мне, я тебя не убью. Мне нужен только твой сын.
Но вот как раз сына отдавать Лили не собирается. Собой пожертвовать она готова, но Гарри — ни в коем случае.
- Нет, - лепечет она, кричит и шепчет, срывается, дойдя до самых высоких нот, - нет, только не Гарри, убейте меня вместо него!!..
Эти слова отвлекут его, пока Лили крепко-крепко обнимает Гарри и передаёт ему всю силу своей любви, весь её обжигающий жар, всю яростную, безумную силу текущей по венам Лили любви. Каждый закат, каждый кусок пирога, каждая потрёпанная страница, каждый поцелуй Джеймса - в этой волне, накрывшей Гарри; почти материальной волне — странно, как Вольдеморт не видит этой густой, как мёд, любви, окутывающей бьющееся в плаче тело малыша.
Плачь, мой хороший. Плачь. Оплакивай нас с Джеймсом, пока можешь, пока помнишь нас.
- Avada Kedavra! — говорит Вольдеморт, и Лили падает, так и не выпустив сына из рук.
Я очень-очень люблю тебя, мой хоро…
