«Здравствуй, моя милая, добрая Джинни. Я вдруг вспомнил нашу старую традицию и подумал: «А почему бы не написать тебе?» И написал. Не знаю, что рассказать, но я правда очень по тебе скучаю. Дома все нормально, Флер сейчас сидит с Викторией — слышу, как она поет ей колыбельную… Даже я засыпаю от ее песен, а Вики просто их обожает. Мне весело с ними. Но все равно приезжай, давно тебя не видел. Хочу узнать, как твои дела.
Билл.
P.S. Когда ты перестала быть для меня просто сестрой?» Когда я перестала быть для тебя просто сестрой?
Может, когда мы всей семьей приехали к тебе в гости в Египет? Туда, где на фоне скучных пирамид ты показался мне, маленькой, наивной девочке, таким далеким и таким божественным? Взрослым. Тогда ты, улыбаясь, сказал, что я выросла. А я видела только твои глаза (такие добрые!), в которых отражался бесконечный песок. И сразу полюбила тебя! В тот момент мне казалось, что все обязательно будет хорошо. Я бегала по сыпучей, шипящей земле, еще не успевшей раскалиться от дневного зноя, а ты подхватывал меня на руки и кружил — я смеялась и смотрела на бесконечную, затаившуюся пустыню в твоих глазах. И как-то сразу, всего за несколько дней, ты стал для меня самым любимым братом.
А может тогда, в те долгие сонные английские дни, когда я писала тебе, рассказывая о том, что произошло, о своих детских проблемах, мечтах. Я доверяла тебе, как никому больше, а ты не осуждал, не читал мораль, потому что всегда был далеко. И как же было легко писать тебе, делиться самым сокровенным; пойти и поговорить с матерью гораздо сложнее.
Как же я была рада, что у меня есть ты — настоящий старший брат.
Когда я перестала быть просто твоей сестрой?
Может, в отвратительно-безнадежном 1995? Когда мне казалось, что все против меня? Неожиданно приехал ты — и сразу стал всем нужен, появилось столько неотложных дел… Опоры моего маленького, еще по-детски розового, безоблачного мирка угрожающе зашатались — казалось, я потеряла тебя, самого понимающего и доброго. Самого дорогого. У меня как будто разом отобрали весь воздух — письма тебе были моей чуть ли не единственной отдушиной. Те глупости, которые я писала, сразу же забывались — и я могла спокойно жить дальше и не переживать по пустякам. Тем более, ты всегда меня утешал. Еще никогда и ни от кого я не чувствовала такой поддержки.
Однако я больше не могла писать тебе. Да и зачем? Ты жил за стенкой, в соседней комнате, и я могла бы сто раз прийти к тебе — но боялась. После всех этих писем мне было неловко смотреть тебе в глаза — я ведь искренне думала, что ты никогда уже не бросишь свою любимую работу в Египте и не вернешься домой.
Мать переживала за семью и срывалась на мне, а мне осточертели ее скандалы и слезы.
Однажды мне приснилось — а может, это было на самом деле — как мы встретились рано-рано утром на кухне. Все еще спали, а ты уже сидел за столом, на своем любимом месте — у окна — и читал свежую газету. Я уже хотела уйти, когда ты окликнул:
- Ты меня избегаешь?
- Я? Нет, просто…
- Непривычно видеть меня здесь? — ты рассмеялся, по-доброму, заразительно… скоро мы смеялись вместе. С тобой всегда легко.
«Ты — как она, - вот что ты однажды сказал мне, задумчиво и так по-доброму улыбаясь, - как пустыня, окрашенная заходящим солнцем. Золотая. И от тебя всегда веет теплом. Когда я рядом с тобой, я чувствую, что никуда и не уезжал. Твое присутствие спасает меня от этой английской обыденности и монотонных дней».
Я видела, что тебе было безмерно скучно дома, что ты страдал, вспоминая свою прежнюю интересную работу. А как горели твои глаза, когда ты рассказывал о жизни в Египте! Мне казалось, что только одна я понимала, как ты здесь несчастен, как донимают тебя английские туманы и противные, моросящие дожди, зелень деревьев, а главное — обычные, ничем не примечательные люди. Ты всем сердцем хотел найти средство от этой скуки, но, увы, не мог. И тогда ты просто смирился.
Когда я перестала быть твоей сестрой?
Может, в тот самый первый вечер дома, когда я ревела от дикой обиды на то, что все претензии снова предъявлялись мне? Я вернулась из школы на летние каникулы и почувствовала себя одинокой и никем не понятой. Ты нашел меня в саду — только тебе я рассказала о своем тайном месте, где пряталась ото всех. Мы, как-то неожиданно нырнув в туман, вдруг утонули в нем, скрывшись от шумного мира.
Там, среди запаха ночных фиалок ты стоял по колено в мокрой от росы траве и успокаивал меня. Неумело, неловко гладя по голове и заправляя мои мокрые волосы за уши , бормоча что-то глупое, но безмерно доброе, трогательное.
Я, потянувшись к тебе, неотрывно смотрела в твои глаза, ища что-то такое, от чего мне бы захотелось жить и улыбаться. Я, как обычно, искала поддержку, надеясь на помощь и защиту — совсем как маленький, забитый зверек. Тогда мне в голову пришла мысль, что мы во многом с тобой похожи. Даже наши губы похожи…
Может, когда я поцеловала тебя?
Наивно, по-детски. Глупая, глупая Джинни. Ты ничего не сказал, не оттолкнул — я до сих пор не спросила у тебя, почему — наверное, позволил почувствовать себя нужной и взрослой. Поцелуй получился горьким и теплым. Таким правильным — словно я ждала этого целую жизнь, и вот, наконец, дождалась — и одновременно неправильным, с привкусом обреченности. Неожиданно мне стало страшно. А как хотелось тогда провалиться под землю, убежать подальше, чтобы не натворить еще больше глупостей и не разочаровать тебя. Лучше забыть все это.
Когда я успокоилась и перестала давиться слезами, мы вернулись домой… Молча ступая
по узкой заросшей тропе, петлявшей как наша жалкая мимолетная жизнь.
В тот вечер свет старого абажура на кухне горел ярче, и чай так необыкновенно пах травами… и ты с такой добротой и грустью смотрел на меня, словно обещая, что никогда не выдашь наш маленький секрет.
Мой понимающий и родной Билл.
Когда я перестала быть твоей сестрой?
Может, когда в одну из серых ночей я пришла к тебе? Ты удивился, но не прогнал. Я лежала рядом и слушала твое дыхание. Ты спал. Мирно, расслабленно, улыбаясь во сне.
Наш дом засыпал снег, в окна бился ветер, глухо завывая в каминной трубе. Кто-то спускался по лестнице — половицы тихо скрипели. Тогда мне казалось, что наш дом живет своей жизнью. Все мы жили своей жизнью.
Я обняла, прижалась к тебе, такому теплому и уютному, и тоже уснула. В ту ночь мне снились сумасшедше-счастливые сны.
Утром я проснулась уже в своей кровати и впервые пожалела о том, что ты мой брат. Мне опять стало страшно от своих мыслей.
Но я приходила снова, и снова, и снова…
Тебе надоело — ты спросил зачем. А что я должна была ответить? Я боялась, я не знала.
Я снова поцеловала тебя, мой нежный Билл. Что мы натворили с тобой? Когда, окончательно сойдя с ума от обреченности, я забыла, кто я на самом деле есть? Может, когда ты сдался?..
О чем я тогда думала? Хотя о чем же может думать четырнадцатилетняя девчонка, которой покоя не дают гормоны? Глупая малолетка. Я приходила к тебе, а ты делал все, что я хотела, потому что не мог сказать нет. Твои поцелуи казались мне чем-то чудесным, твое горячее дыхание щекотало мою шею, и, вцепившись в твои сыпучие, как песок, волосы, я хохотала от счастья, словно сумасшедшая. Мой любимый братик. Может, так и сходят с ума?
Ты хотел, чтобы я отстала от тебя, дала свободу, а я присосалась к тебе, как голодная пиявка, и каждый раз пила твою любовь до одури, до тошноты, пока не захлебывалась и не сбегала, чтобы потом прийти снова. И все повторить — снова окунаться в эту грязь с головой и находить в этом безрассудное наслаждение. Виновата только я. Что же натворила глупая, безумная, отчаявшаяся Джинни!..
Что было бы, если бы об этом узнала мать? Я не хотела об этом думать. Наверное, она бы придушила меня собственными руками. Дочь, которая из стеснительной девочки превратилась в развратную нимфетку, спящую с собственным братом. Это ли предел мечтаний всех матерей?
Однако наша тайна оставалась только нашей тайной. Для Норы, где все обо всем знают, это было феноменом. Никто даже и не подумал…
Мы запуталась в этих бессмысленных отношениях как в липкой, противной паутине, которая с каждым днем обматывалась вокруг нас сильнее, все ближе тесня друг к другу. Я — позор семьи. Я делала некрасивые вещи, страшные вещи. Аморальные вещи. Ты мне потакал, потому что младших всегда очень любят. А ты меня слишком любил, и я все сильнее увлекала нас в кокон из этой проклятой паутины.
Когда я перестала быть сестрой?
Может, когда все в один день рухнуло? Когда ты сказал, что женишься, и я стала ревновать? Сильно, ненавидя, думая, что меня предали? Моя злость была бессмысленна, я просто не имела на нее права, но все равно вела себя, как последняя идиотка. Захлебывалась извращенной, неправильной любовью к тебе и ничего не могла с этим поделать.
День твоей свадьбы для меня — самый жуткий день. Тогда я мастерски научилась притворяться. Я желала вам счастья, скрипя зубами, я восхищалась невестой, думая, какая же она очаровательная, лживая дрянь в дорогом подвенечном платье… Сейчас мне стыдно, но тогда я не верила в то, что она тебя действительно любит, боялась, что ты мог ошибиться в своем выборе и испортить себе жизнь. Я же переживала: мы ведь не чужие друг другу люди, в конце концов. Мне казалось, Флер неискренна, жеманна и неправильна. Во всем. На самом же деле, я просто не хотела тебя ни с кем делить. И я больше ни с кем тебя не делю. Ты совсем не мой.
Когда я перестала быть?
Когда смирилась, но забыть так и не смогла? Когда каждую ночь, плача, смотрела на серую стену, за которой когда-то спал ты. Совсем рядом — стоило лишь протянуть руку. Мой бог за стеной! Ты, который был для меня всем, ты, который боялся сделать мне больно, и все же сделал.
Наверное, давно пришла пора сменить веру.
«Дорогой Билл, я была очень удивлена твоим письмом — ты мог просто приехать. Мы бы поговорили, ты бы рассказал, как устроился на новом месте… Я очень рада за тебя и Флер… Как же я скучаю по тебе… И за вашу маленькую Викторию, которую я все больше и больше хочу увидеть. Только по тебе. Если она и правда так мила, как описывает ее мама, то я, пожалуй, обязательно навещу еще одного хорошенького Уизли. Я не знаю, когда смогу это сделать — когда найду в себе силы снова посмотреть на тебя — без упрека, стыда и обиды. Но когда-нибудь я это обязательно сделаю. Думаешь, я не хотела? Да я сто раз аппарировала к твоему дому, стояла под окнами, слушала твой голос, голос Флер… отворачивалась и убегала, как затравленный зверь. Да что же со мной стало?! В кого я превратилась? В злое, завистливое существо, для которого семья потеряла свое значение и осталась лишь пафосным, глупым словом?! Просто сейчас у меня много работы — я ничего не успеваю. Но я обязательно выгадаю часок проведать вас.
Джинни.
PS: Я не перестала быть твоей сестрой. Я буду ей всегда. С растрепанными нервами, с огромным чувством вины и приступами самобичевания по ночам… Как же все безнадежно запутано! Нет, нет… Черт! Я давно перестала быть твоей сестрой, мой далекий бог, от которого я никак не могу отречься».
