Я
Фея из мая,
Княгиня трамвая,
Босая Майя -
Опять, дрожа на морозе,
Танцую на снежно-нежных листках туберозы.
Где танцевала Кармен-Кармен, и змея в волосах желтела,
Где кастаньетный спор, единый аккорд кармина, жасмина и тела,
Где всевластие ночи рассвет уводил на нет,
Где мощёная площадь, ворота полёта извнутрь вовне.
Это холодная ночь в огне,
Это холодная ночь в огне.
О. Арефьева, «Ночь в октябре» * * *
Вдох — и нет выдоха. Вдох — и я снова пропускаю выдох. Это глупая болезнь дыхательных путей, маггловские врачи называют ее астмой. Ее лечат сухими таблетками и приторно-сладкими на вкус спреями. Но нет больших врунов и больших невежд, чем маггловские врачи. Мою болезнь не вылечить лекарствами. Ее не вылечить даже зельями лучших целителей Святого Мунго. Потому что у моей болезни другое имя — ее зовут Фред. Фред Уизли.
* * *
Солнечный блеск спутанных волос, теплый, чуть насмешливый взгляд и, если присмотреться, голодные от желания глаза. Война меняет людей. Она портит вкусы, смещает приоритеты, избавляет от принципов. Я так и не поняла, сильно ли изменился Фред. Война определенно сделала его другим, но при этом он ни на секунду не переставал быть Фредом Уизли.
Это случилось два года назад. Через несколько месяцев после Великой битвы. Я работала официанткой в «Трех метлах», когда он появился там с одной из своих девиц. Его одноклассница. Анджелина. Так, кажется, ее звали. Я помнила ее со школы. Тогда, впервые не справившись с дыханием, я уронила поднос и сильно обожглась кофе. От смущения я перепутала заклинания и вместо необходимого Reparo произнесла неуместное Reducto — и поднос с осколками в коричневых разводах превратился в пыль. Мне сделали выговор и лишили премиальных, но меня это не печалило. Главным было другое: на меня посмотрел Фред. Потом он приходил еще несколько раз, иногда со своим близнецом, в котором я не нашла ни единого с ним сходства, и всякий раз с новой девушкой. Девушек было много. Знакомые женские лица постепенно закончились и уступили место незнакомым.
Когда это случилось впервые, я начала ревновать, а когда однажды он пришел с пышногрудой, бледной, как снежная баба, брюнеткой с недвусмысленной внешностью, я не выдержала. Я переполнилась. Не знаю, почему именно она вызвала во мне такую волну эмоций, но в тот момент я перестала себя контролировать. Совсем как в детстве. Ревность, казалось, рвалась из моих глаз, из моих губ и даже из моих рук, которые дрожали над пресловутым кофе. Уронив в чашку лишний кусок сахара, я поняла, что уже испортила напиток, и опустила в кипяток пальцы. Боль шумом отдалась в голове, но дыхание не вернулось и раздражение не унялось. Над столиком Фреда и его девицы, жалобно пискнув, взорвалась лампочка. Мне хотелось убить незнакомку, но я не могла сдвинуться с места, как не могла оторвать взгляд от Фреда. Он посмотрел на меня с высоты своей вечной улыбки и все понял. Вечером он встретил меня у выхода из кафе. Его глаза, теперь темные, как ноябрьский воздух, не давали никаких обещаний.
Это была лучшая ночь в моей жизни. Я проспала у него на груди всего один час, а оставшееся до рассвета время смотрела, как спит он. Положив голову на согнутый локоть, я лежала, боясь разбудить его шумом своего дыхания. А потом мне вдруг захотелось специально его разбудить, чтобы еще раз услышать его голос, но он не проснулся от моих прикосновений.
Он ушел рано утром, на пороге небрежно спросив мое имя. Он не привык запоминать такие мелочи. «Ромильда», - ответила я, не узнав собственного голоса. Он попрощался со мной одной улыбкой и исчез, оставив после себя запах сдобы. Сразу стало понятно, что он больше не придет.
Решение родилось в моей голове так естественно, что я даже не успела расстроиться из-за того, что меня использовали. В тот же день, отработав смену, я рассчиталась с начальством и навсегда покинула «Три метлы».
* * *
Каждую субботу Фред появляется на пороге обшарпанного дома на Майтн Стрит и уверенно стучит в тонкую деревянную дверь. Я со второго этажа слышу этот стук, почему-то всегда одинаковый и всегда простой: три коротких удара, и последний всегда немного звонче предыдущих. Такая у него привычка. Это не код и не знак. Сюда может зайти любой мужчина, и любой может постучать три раза, а может и два. Но я делаю вдох и не могу выдохнуть, и тогда в точности знаю, что это пришел Фред.
Один тяжкий глоток из маленькой фляги. Минута агонии. Подруги считают меня алкоголичкой. Они правы. Затушив сигарету и поправив сбившееся на плечах платье, я легко соскальзываю с перил лестницы и спешу вниз. Здесь шумно и накурено. Здесь пахнет развратом и ханжеством. Но я одна чувствую себя искренней и потому выгляжу трезвее других. Моя хозяйка, мадам Берти, смотрит на меня полуслепыми кошачьими глазами, в которых слезится огневиски, и раздраженно кивает в сторону нового посетителя. Она недовольна, ведь она опять не помнит моего имени. Простите, мадам, но я ничего не могу с этим поделать. Я поворачиваю голову и встречаюсь с яркими коричневыми глазами.
Короткая брезгливая усмешка. Оскорбительный оценивающий взгляд. Он никогда не смотрит на меня по-другому. А я стою, затаив дыханье, каждый раз опасаясь, что не угадала — и каждый раз угадываю. За нас двоих. Я знаю, что ему нравятся брюнетки. Я знаю, что он обожает совершенно черные глаза и непременно тонкие запястья — так, чтобы в момент яростного спазма обхватить пальцами мои руки и впиться ногтями в собственные ладони.
За два года я успела изучить Фреда целиком и пересчитать все веснушки на его теле. Он смотрит на меня, как на вещь. Он приходит, пользуется и уходит. Животное одобрение в его глазах — лучшая для меня награда. Ради этого я всю неделю брожу по улицам в поисках нужного образа.
Я никогда не испытывала с ним истинного наслаждения. Никогда, кроме того первого раза, когда я была с ним сама собой. Когда он двигается во мне в такт своему дыханию, когда шепчет мне в шею влажные сбивчивые слова, я повторяю его движения, но никогда не закрываю глаз и не отключаю сознания. Я живу только тогда, когда вижу и слышу, как он любит — не меня, а мою оболочку. Я умираю, когда он стонет, почти предсмертно, в который раз сжимая до боли мои искусственно тонкие руки.
Утром он взбивает, как подушку, свои взлохмаченные волосы — таким привычным и родным движением, будто мы вместе уже много лет — и рассеянно спрашивает мое имя. «Маргарет», - отвечаю я, поразмыслив, и провожаю его перенятой у него же улыбкой.
Мое вдохновение, так я называю ту, которая приглянется мне, а значит и ему, в течение следующей скучной недели. Случайно толкнув ее локтем или нарочито нескладно поправив свою прическу, я добываю заветный волосок. Я, не оборачиваясь, прохожу мимо, провожаемая недобрым взглядом своей избранницы. Нашей избранницы. Возвратившись домой - да что там, домой, в грязный бордель мадам Берти - я стараюсь не встречаться взглядом с хозяйкой и спешно поднимаюсь к себе. Оказавшись в своей комнате, я отдергиваю засаленную шторку стенного шкафа и шепчу несколько простых заклинаний. За незаметной дверцей — школьный оловянный котел. Я бросаю в него тонкий волнистый волос, с удовлетворенным вздохом вновь накладываю несложные запирающие заклятия и ложусь спать. Я не вижу снов и не мечтаю о них: я все равно не увижу там ничего нового.
Меня зовут Ромильда Вейн. Я — гриффиндорская нечисть, и мне уготовлено личное чистилище. Каждую субботу я прохожу все круги ада. Мне никогда не порвать цепочку, на которую я себя посадила. Слишком крепко скованы звенья. И даже когда однажды я узнаю из утренней газеты, что Фред больше не придет, в моей жизни ничего не меняется. Я продолжаю искать подходящий образ в понедельник, вторник, среду, четверг и пятницу и пить по субботам кислое, тошнотворно густое зелье. А в воскресенье я просто не могу выдохнуть. По привычке.
