Армия Запретного леса

Джинни прибиралась в гостиной, которая после игр детей всегда выглядела так, как будто в ней порезвились с полсотни пикси. Она вытянула из-под кресла рубашку кого-то из сыновей. О, Мерлин, ну почему она здесь?
На каминной полке лежала и болтала сама с собой забытая кукла. Лин ее почему-то не очень любит, предпочитая мягкую тряпичную магловскую куколку, у которой почти стерлось нарисованное лицо. В углу обнаружилась кусачая тарелка Лили. Завтра она будет ее искать и перевернет весь дом. Музыкальная шкатулка, подаренная Флер и Биллом на ее последний день рождения, вдруг опасно подбежала к краю каминной полки и запела хриплым мужским голосом «Когда я встретил тебя, моя детка…». Джинни поспешно захлопнула ее и опасливо осмотрела со всех сторон. Не иначе кто-то из близнецов приложил к ней шаловливые ручки.

Женщина устало улыбнулась. Ее дети такие живые и шумные, иногда даже чересчур. Сейчас в доме покой и тишина. Гарри в командировке в Румынии, обещал вернуться через день и привезти весточку от Чарли, предварительно как следует попеняв за то, что они совсем не показываются в Англии. Джима и Руса забрали бабушка с дедушкой, которые после переезда Рона с семьей в новый дом жаловались, что у них стало слишком тихо и пусто. Уж наверняка, теперь у них очень даже весело. Лили сегодня устала, помогая ей в уборке в подвале, и уже с семи часов вечера зевала во весь рот. Поэтому отправилась в кровать без обычного «Ну еще пять минут, мамуля!», «Еще полсекундочки!», «Я сейчас! Только досмотрю!». Лин и Алекс особых хлопот не причиняли.

Алекс… Мальчик, слишком похожий на своего отца, о котором Джинни не могла вспоминать без содрогания. И у которого был умный и внимательно-понимающий взгляд матери. Джинни не могла определить свое отношение к нему. Иногда он ее пугал, напоминая о своих родителях, о той боли, которую они причинили Гарри, Рону, ей. Иногда ей хотелось просто по-матерински прижать его к груди, потому что в его серых глазах плескалась такая тоска по родному теплу, что Джинни становилось неловко за то, что у ее детей есть и мать, и отец. Она прекрасно понимала, что мальчик ни в чем не виноват, он, выросший у маглов, даже не знал, что на свете есть магия. Нельзя было потерять его, нельзя было допустить, чтобы у него появилось чувство злобы и недоверия к людям, не захотевшим понять и оттолкнувшим ни в чем не повинного ребенка. Что-то в Джинни упорно сопротивлялось как тому, чтобы считать Алекса врагом, запретить дочери общаться с ним, так и тому, чтобы принять его с распростертыми объятьями. Но после этой его внезапной странной болезни что-то в ней дрогнуло. Может, Алекс перестал для нее быть сыном Гермионы Грэйнджер и Драко Малфоя, а стал просто маленьким мальчиком, старательно скрывающим боль своего одиночества и отчаянно тоскующим по родителям?

- Как же трудно быть хорошей матерью! — по лестнице из спальни для гостей спустилась Анджелина, укладывавшая спать малышку Молли, - представляешь, я ей рассказала две сказки и спела четыре песни! Я чуть сама не уснула, а она все никак не успокоится. Она ровесница Лин, но ведет себя как двухлетняя.

- Просто вы с Фредом чересчур избаловали ее, она же у вас единственная.

- Мерлин мой, а если бы их у нас было четверо, как у вас?! — ужаснулась Анджелина, забираясь с ногами на диван и массируя шею, - я бы сошла с ума! Как ты справляешься? Особенно с близнецами! По-моему, они куда изобретательнее Джорджа и Фреда в свое время. Я рассказала в Хогвартсе о некоторых их проделках, и коллеги пришли в состояние катарсиса от будущей встречи со столь выдающимися личностями. Они решили заранее начать крепить магическую защиту замка от разрушения.

Джинни рассмеялась, устраиваясь в кресле.

- Иногда я сама не могу понять, как справляюсь. Спрашиваю, неужели это правда и это не сон? Я в самом деле замужем за Гарри и у нас уже четверо детей?!

Анджелина эмоционально закивала.

- Я тоже! Смотрю на Фреда и Молли и не могу поверить!

Джинни с улыбкой смотрела на такую же рыжеволосую, как и она, невестку. С такими-то генами малышка Молли должна была стопроцентно быть рыжей, но она почему-то получилась золотистой, лишь с рыжими искорками на солнце.

- Как Фред вас отпустил на целых три дня? Он же минуты без вас не может.

- Ныл, конечно! Говорил, что и так не видит меня из-за Хогвартса, опять возмущался тем, что я начала работать. Однако где-то через полтора часика пришел в более-менее спокойное состояние. Думаю, его соблазнила возможность глотнуть холостяцкой жизни, попить пива в пабе у Оливера, обсудить последние соревнования по квиддичу. Хотя держу пари, завтра утром он примчится с безумными глазами и с воплем, что у него больше нет чистых носков, он не знает, куда я дела его форменную мантию, и что его укусила бритва.

- Энджи, да ты их обоих совсем избаловала!

Анджелина смущенно пожала плечами.

- Но ты молодец, семья и еще работа. Как дела в Хогвартсе?

- Нормально. Сперва я побаивалась, но постепенно все налаживается. Нимфадора меня очень поддержала, и Фабиус.

- Флинт? Он, кажется, декан Слизерина?

- Да. Я раньше думала, что все Флинты — это троллеподобные тупые уроды, но Фабиус совсем другой, умный, ироничный, на него всегда можно рассчитывать. Он очень хороший, мы с ним, можно сказать, друзья. Кумир старшекурсниц, зелья теперь у них любимый предмет.

- По-моему, он учился не в Хогвартсе?

- В Шармбатоне. И преподавал там же.

- Я помню его кузена, просто ходячий кошмар, - Джинни передернула плечами.

- Джин, - Анджелина хитро посмотрела на золовку, - ты не хочешь спросить об успеваемости Лили?

- Ну-у-у, вообще-то хотела бы, но боюсь, не выдержу! Я не очень-то блистала в учебе, а Лили, по-моему, пошла в меня, а не в Гарри.

- Успокойся, не все так плохо. Лили способная девочка, говорю и как преподаватель, и как тетя. Только ей немного не хватает усидчивости. В этом смысле, по-моему, на нее благотворно действуют Рейн с Алексом. Они более сдержанные, спокойные.

Джинни прикусила губу. Анджелина, внимательно наблюдавшая за золовкой, вдруг спросила:

- Джин, что происходит? Я вижу, что-то у вас не так. И это связано с Алексом. И ты, и Гарри как-то странно ведете себя по отношению к нему. И еще Нимфадора, если не ошибаюсь, она ведь его родственница, но ее отношение к нему чересчур бросается в глаза.

Джинни зябко закуталась в плед, хотя в камине горел огонь, и отвела взгляд.

- Ты же знаешь, чей он сын.

- Знаю, ну и что? Он не может быть таким же, как его родители. Он совсем другой человечек. К тому же Фред говорил, что мальчик воспитывался у маглов, верно?

- Да, только…

- Джинни, - Анджелина наклонилась вперед, - расскажи мне, в чем дело. Может, я что-то не знаю или не до конца понимаю?

Джинни вздохнула. Ей нужно выговориться, рассказать, что ее мучит, из-за чего у нее с Гарри с лета возникают неприятные недомолвки и непонимание. Может, Анджелина, которой не было в Англии в те времена (ее семья перебралась в Америку еще до смерти Дамблдора), сможет помочь взглянуть на ситуацию по-новому?
Женщина собралась с силами, набрала в грудь побольше воздуха и словно бросилась с обрыва.

- Ох, Энджи, чтобы хоть что-то понять, надо начать с самого начала. Ты помнишь Хогвартс? Год, когда поступили Гарри, Рон и… Гермиона?

- Помню, - кивнула Анджелина, - столько шуму было! В принципе, этот шум продолжается до сих пор.

- Да, так вот… Знаешь, кажется, я полюбила Гарри, как только увидела его в первый раз на вокзале Кингс-Кросс. Конечно, смешно, ему было-то всего одиннадцать, а мне и того меньше. К тому же любовь с первого взгляда — это так романтично-глупо, а я никогда не была романтиком. Но сейчас я думаю, что моя любовь и в самом деле была с первого взгляда и на всю жизнь. Когда Рон и Гарри подружились, Рон писал домой такие восторженные письма! Что они с ним лучшие друзья, что Гарри просто классный парень, что он стал самым молодым ловцом команды Гриффиндора. А потом к ним присоединилась Гермиона. Рону вначале она не очень нравилась — слишком правильная, слишком умная, слишком настырная. Когда я поступила в школу, мы познакомились с ней. И знаешь, с первой встречи я поняла, что она особенная, не такая, как другие девчонки. Не могу сказать, что в ней было не так. У нее не было подруг даже на Гриффиндоре, потому что ее совсем не интересовала та чепуха, которой обычно забиты головы девочек независимо от возраста. Она все время ходила с мальчишками, у Гарри и Рона так и не было больше друзей, только Гермиона. Их было трое, и они были друг для друга всем.

- «Птички-неразлучники», так мы их называли, - усмехнулась Анджелина.

- Да, они всегда были вместе: занимались вместе, вместе гостили у Хагрида, вместе попадали во всякие неприятности, которые так и липли к ним, вместе противостояли Волдеморту, потому что еще на первом курсе поклялись следовать друг за другом, куда бы ни привела их дорога противостояния. Я знала, что они ссорились, в основном Рон с Гермионой, или Рон с Гарри, но никогда Гарри с Гермионой. И в какой-то момент я возненавидела Гермиону. Мне казалось, что из-за нее Гарри совсем не обращает внимания на меня. Ведь она была такой умной, всегда помогала ему и была рядом. Я просто терпеть ее не могла, выскакивала из Гостиной, когда она в нее входила, старалась поменьше быть в доме, если она приезжала в «Нору», в поезде никогда долго не задерживалась в их купе, злилась на Рона, когда он начинал то и дело через слово ее вспоминать. Наверное, она удивлялась, но молчала, всегда была такой доброй, защищала меня перед Роном, когда ему хотелось поиграть в старшего брата. А потом я поняла, что это в высшей степени глупо. Гарри не обращал на меня внимания не из-за Гермионы, а потому что я его не интересовала, он воспринимал меня всего лишь как младшую сестренку лучшего друга. Конечно, это был удар, но именно Гермиона помогла мне тогда. Она посоветовала не зацикливаться на Гарри, не стараться изо всех сил ему понравиться, а просто быть самой собой и обратить внимание на других парней. Она утешала меня, подбадривала, пыталась развеселить. Только ей я могла рассказать о своих чувствах, о том, чего ни за что на свете не рассказала бы своим подругам. Гермиона умела слушать, не перебивая и не торопя. А в глазах ни равнодушия, ни насмешки, только внимание. Постепенно она стала для меня больше, чем подруга, почти как сестра. Маме с папой она очень нравилась. Рон уже давно только о ней и думал, хотя неуклюже пытался скрыть. Правда, сама Гермиона никогда не говорила на эту тему, а когда я допытывалась, нравится ли ей Рон не как друг, всегда уходила от ответа. Меня это не удивляло. Когда дело касалось чувств, Гермиона всегда была более чем сдержанной. Но мы все равно надеялись, что они с Роном будут вместе, - Джинни слевитировала графин с водой на столик рядом с креслом.

- А Гарри наконец увидел меня. Не знаю, как это случилось, но я начала ловить его взгляды, брошенные, когда он думал, что я не замечаю. Он вздрагивал, когда я к нему нечаянно прикасалась, заметно злился, когда я уходила с другими парнями. А потом, в один самый прекрасный для меня день, после квиддича, сам подошел ко мне. Позже я спрашивала, когда он понял, что я ему небезразлична, а он сказал, что в этом ему помог профессор Слизнорт. Уж не знаю, что сказал или сделал Слизнорт, но, наверное, я должна быть благодарна ему до конца жизни.
Тот год, их шестой, мой пятый курс, был таким счастливым! Я была с Гарри, и между Роном и Гермионой как будто что-то начало происходить. А потом все рухнуло. Гибель Дамблдора, предательство Снейпа. И знаешь, Энджи, Гарри, Рон и Гермиона как будто сразу повзрослели. Одним разом, за одну ночь. Они словно стали единым существом. Каждый из них знал свое место в команде, был готов прийти на помощь в любой момент, и порознь они действовали как одно целое, словно чувствуя друг друга. Гарри решил искать крестражи Волдеморта, Рон и Гермиона последовали за ним. А я словно опять отодвинулась в сторону. Гарри сказал, что мы должны расстаться, что он не знает, что с ним будет, если однажды он попадет на мои похороны. Я все понимала, и в то же время была в таком страшном недоумении. Как он не мог понять, что если он боялся за меня, то я за него боялась еще больше! И я хотела быть с ним рядом, защищать, умереть за него, если вдруг так случится. Я плакала, просила, угрожала, но он стоял на своем: я останусь в школе, где пока еще было безопасно. Рон, естественно, был с ним полностью согласен. И снова Гермиона вступилась за меня, сказав, что это мое право — находиться рядом с любимым человеком. Они с Роном страшно поссорились из-за меня. А Гарри убедили не мои слезы, а слова Гермионы, - Джинни грустно усмехнулась.

- А потом… потом был страх, убийства, гибель друзей, а мы все равно были счастливы. Гарри, Гермиона и Рон искали крестражи, мы повеселились на свадьбе Билли и Флер, вместе потихоньку восстановили дом в Годриковой Лощине, Гарри и Гермиона стали крестными маленького Артура. Было трудно, но была надежда на лучшее. Только однажды Гермиона пропала. Был канун Рождества, девяносто восьмой год. Гарри с Роном отправились в Хогвартс, предупредить МакГонагалл, чтобы проверили и зачаровали все потайные входы и выходы в замке, ожидалось нападение Пожирателей. Мы с Гермионой готовили праздничный ужин, сбились с ног, чтобы успеть к их возвращению, хохотали как сумасшедшие, заворачивая подарки. Мы хотели встретить это Рождество только вчетвером, в семейной обстановке. Потом выяснилось, что закончились мука и корица, а я хотела испечь любимые булочки Гарри. Гермиона вдруг вспомнила, что забыла купить другой подарок Арти, вместо очередной погремушки, из которых он уже вырос. На улице уже темнело, но она все равно побежала в Миддлтон-Кавери, это маленький городок рядом, пообещала, что вернется через полчасика. Веселая, в розовой курточке с меховым капюшоном. Только через полчаса ввалились замерзшие Гарри с Роном, а она так и не вернулась. Мы подождали еще минут тридцать, а потом пошли в Миддлтон, думали, она кого-то встретила, заболталась. А там ее не было, в продуктовой лавке сказали, что такая девушка у них была, купила муку и корицу и ушла. В остальных магазинах ее не видели. Гарри с Роном забеспокоились, два раза обошли городок, и в каком-то темном переулке нашли лопнувший пакет с мукой, розовую куртку, порванную и окровавленную, и ее заговоренный браслетик.
Мерлин, что тогда было! Мне стало плохо, когда я представила Гермиону в руках Пожирателей. Гарри с Роном чуть с ума не сошли, подняли на ноги всех, обыскивали все места, где можно было бы ее найти. И ничего! Они даже выбили ордеры на обыски в домах Малфоев, Паркинсонов и кого-то еще, уже не помню. Столько было скандалов, эта сволочная аристократия поливала нас грязью. Но и в их замках ничего и никого не нашли. Но даже если они похищали бы людей, наверняка, для этого у них были особые заколдованные помещения. Прошло несколько месяцев, а Гермиона так и не нашлась. Мы думали, что Волдеморт похитил ее, чтобы шантажировать Гарри, но никаких требований, ничего, тишина. Рон с Гарри… Я даже не знаю, как описать их состояние. Было такое ощущение, что у них выбили почву из-под ног, вынули стержень изнутри, как будто каждый из них лишился жизненно-важного органа, без которого дальше жить можно только калекой. Они похудели, осунулись. Рон почти перестал спать, просыпался с криками, замкнулся в себе. Гарри страшно боялся за меня. Я видела выражение его глаз, когда он возвращался вечером или ночью. Мы не встречались с ее родителями, просто не могли взглянуть им в лицо.
Где-то в августе уже девяносто девятого у них снова было задание — выяснить имена новых Пожирателей, которые, по донесениям, собирались у Паркинсонов. Оттуда они вернулись… - Джинни замялась, подбирая слова, и отпила воды, - как бы это выразиться, почти никакими. Оба какие-то раздавленные, как будто кто-то умер. Рон сел на стул в кухне и молчит, уставившись в одну точку, Гарри обхватил руками голову и раскачивается, словно у него разом заныли все зубы. Я не знала, с какого боку к ним подступиться, что произошло на задании? Вроде они были целыми и невредимыми. Через час молчания, когда я уже совсем извелась, Гарри сказал, что в саду Паркинсонов после сходки Пожирателей они встретили Гермиону, и она была с Малфоем.

- Мы видели Гермиону, и она была с Малфоем, - Гарри тихо роняет слова, которые ледяными каплями падают на макушку.

Ощущение странное, Джинни хочется съежиться и одновременно встряхнуться. Рон все так же смотрит в пол. Джинни страшно увидеть лицо брата, слишком то, что сказал Гарри, невероятно и ужасно. Нет, ужасно — не то слово… а как найти слова тому, чего не должно быть, во что отчаянно не хочется верить?

- Не может быть! — тоже тихо говорит Джинни, не отрывая глаз от Рона, ей бросается в глаза влажное пятно на рукаве его куртки. Где он его посадил? Или это… кровь? Он ранен?!

- Ты ранен? — она бросается к нему, теребит за руку, - покажи!

Рон наконец поднимает голову, и Джинни отшатывается. В глазах ее брата мертвая пустота, черная бездна, в которой нет ни проблеска мысли. Белое, как мел, лицо, волосы тускло-рыжими прядями облепляют лоб. Джинни осторожно проводит рукой по его лицу, хочет стереть с него эту темень, наполнить чувствами, ведь Рон никогда не был таким холодно-пустым. Он вспыльчивый, упрямый, несносный, смешной, иногда беспардонный и нахальный, но никогда на его лице, усыпанном веселыми веснушками, не было такого выражения. Джинни бессильно роняет руку. Ей трудно дышать, она часто и глубоко вздыхает несколько раз. Гарри смотрит в черноту окна, за которым барабанит по стеклам дождь. Капли стекают, догоняя одна другую, и кажется, что из глаз дома льются и льются слезы.

- Может, она была под «Империусом»? — Джинни хватается за спасительную догадку.

- Нет, - Гарри глухо покашливает, - у нас были специальные «ноуры», Грюм снабдил. Они позволяют сразу распознавать человека под заклятием, последнее слово магии. Они ничего не показали. К тому же, мы все, и ты тоже, учились у Грюма и Сэлинджера противостоять Империусу. У меня и у Гермионы получалось лучше всех, мы могли выстоять против тройного натиска. Разве не помнишь, как Сэлинджер удивлялся?

Джинни конечно же помнит, но она отчаянно пытается найти хоть что-нибудь, чтобы оправдать Гермиону, чтобы Рон вынырнул из этой пустоты.

- Пожирателей, наверняка, было в два раза больше. Да и не может этого быть, чтобы Гермиона по своей воле перешла на сторону Волдеморта, да еще и связалась с Малфоем! Это же… это просто невозможно! Невероятно! Наверняка, она вынуждена притворяться. Ее же похитили, может, даже пытали, что еще оставалось делать? К тому же, если она предала нас, то Пожиратели давно бы ворвались в штаб и схватили всех, весь Орден! — взрывается она. От ее крика чуть позванивает посуда в шкафу.

Гарри морщится, берет чайник и жадно пьет кипяток через горлышко. Потом аккуратно ставит его обратно и устало опускается на корточки рядом со стулом Рона.

- Она могла уйти с нами сейчас, там уже никого не было, мы бы справились с Малфоем. Но она отказалась, осталась с ним.

Джинни потрясенно молчит. Что она может сказать? Что должна сделать? Она не знает.
В чистой кухоньке, освещаемой теплым светом лампы под оранжевым абажуром, царит тишина. Только капает вода из неплотно завернутого крана, и мерно тикают часы, которые Джинни купила совсем недавно, на прошлой неделе. Она хотела бы такие часы, как у матери, чтобы хоть приблизительно знать, где Гарри, что с ним. Но сейчас таких не делают. А мама по-прежнему не расстается со своими, таская их по всему дому. Теперь к именам всех Уизли на циферблате прибавились еще имена Гарри, Флер и Артура младшего. И могло там быть имя Гермионы…
Кап-кап. Тик-так. Кап-кап. Тик-так. Кап-кап. Тик-так. Кап. Тик. Кап. Так.
Бежит время, льется, словно вода. Лучший лекарь на этой земле.

- А потом? — врывается голос Анджелины, и Джинни стремительно возвращается из тихой кухни в ночную гостиную, в которой вместо капающей воды поет свою вечную песню огонь.

- Потом был кошмар. Они начали пить, представляешь? Не просыхая, каждый день. Пьют и не пьянеют, сидят рядом у камина, смотрят в огонь и молчат. И ничего больше их не интересовало. Ни ненайденные крестражи, ни продолжающееся противостояние, ни Волдеморт, вообще никто. И кажется, даже я — сестра одного, девушка другого. Им было все равно, ворвись хоть Волдеморт в штаб-квартиру Ордена и начни убивать одного за другим. Знаешь, Энджи, как страшно, когда молодые девятнадцатилетние парни накачиваются галлонами виски и остаются абсолютно трезвыми?! Рон выкуривал по три пачки сигарет за день. Мы не знали, что делать, как разбудить их от той летаргии, в которую их погрузило предательство Гермионы? А тут еще как-то «Пророк» узнал, и вышла куча статей, в которых Скитер чернила Гермиону, а заодно и Гарри с Роном. И я снова возненавидела Гермиону, но на этот раз уже не ревнивой девчоночьей ненавистью, которая и не ненависть даже, а просто неприязнь, зависть от того, что какая-то другая девочка красивее, умнее, чем ты, или у нее есть то, чего нет у тебя. Нет, моя ненависть была уже зрелая, холодная, как льды Ледовитого океана, обжигающая, как огненная лава вулкана. Я ненавидела Гермиону за то, что она есть, за то, что она появилась на свет, встретилась с Гарри и Роном, за то, что из-за нее два моих самых дорогих человека потеряли себя. Для меня Волдеморт и все его Пожиратели значили меньше, чем Гермиона. Они стали какой-то абстракцией, хотя и имеющей реальное воплощение, но далекой, не трогающей. А на Гермионе сосредоточилась вся моя злость, злоба на войну, страх потерять Гарри и близких и эта ненависть, которая обжигала меня изнутри и леденила снаружи.

Анджелина с искренним сочувствием смотрела на Джинни. Ей, жившей в то время в благополучной Америке, далекой от магической войны, развязанной безумцем на Британских островах, и в голову не приходило, как было страшно и тяжело людям, помимо своей воли втянутым в нее. Фред никогда не вспоминал про войну, сводя все к шуточкам и смешкам, и Анджелина пребывала в уверенности, что все было не так уж плохо, а знаменитый Гарри Поттер в очередной раз спас всех без особых затруднений. Смерть, разрушения были, но поскольку они не касались ее лично, ее уютного мирка (она вернулась в Англию только через два с половиной года после окончания войны), они воспринимались словно в магловском кино. Ты сопереживаешь людям на экране, но у тебя другие заботы и проблемы. А Джинни прошла через все это, умудрилась сохранить семью, так же любила Гарри, стала матерью его детей, была всегда гостеприимна, весела. Со стороны казалось, что все забыто, поросло травой забвения. Но видимо, некоторые раны, затянувшись, оставляют глубокие следы, незаметные снаружи.
А Джинни продолжала, невидящим взглядом смотря перед собой:

- Не знаю, что было бы дальше, только, как ни ужасно это звучит, их спасла гибель девочек, Алисии и Кэти.

Анджелина невольно вздрогнула. Алисия была ее лучшей подругой в школе. Они вместе не делали домашних заданий, играли в квиддич в команде факультета, доверяли друг другу нехитрые девчоночьи секреты, первой любовью Алисии был Фред. А бесшабашная и веселая Кэти училась на курс младше, но почему-то всегда ходила с ними, не обращая внимания на своих однокурсников.

- Они исчезли почти так же, как Гермиона. Орден тогда уже сменил штаб-квартиру, на этот раз МакГонагалл предоставила дом своего брата, где-то в южной части города. Они вышли на минутку, купить всем пива в баре за углом, и не вернулись. И мы опять обшаривали все закоулки, перевернули чуть не весь Лондон, а нашли их в Йоркшире. Опоздали. Над заброшенной церковью, где они погибли, висел знак Волдеморта, а девочки, совсем как живые, лежали на полу. Фред и Джордж готовы были без палочек, голыми руками в тот момент убивать Пожирателей. Мама день и ночь плакала, боялась за них, что они сделают что-нибудь ужасное. И Рон с Гарри как будто очнулись. Рон исступленно следил за ними, не отходил ни на шаг, ни на минуту. Слава Мерлину, все обошлось! Только Фред и Джордж стали такими непривычно серьезными, совсем перестали улыбаться. Фред оттаял благодаря тебе, а Джордж, кажется, так и не смог забыть Кэти, - Джинни тяжело вздохнула, вспомнив брата, уехавшего в такую далекую и чужую Австралию и лишь изредка присылающего скупые письма; он приезжал всего лишь раз - на свадьбу Фреда и Анджелины, и пробыл один день.

- А Гарри нечаянно наткнулся на следы еще одного крестража. Сторож той заброшенной церкви оказался дальним потомком Кандиды Когтевран, сквибом, к сожалению. Разговорившись с ним, Гарри узнал о том, что в их семье из поколения в поколение передавался маленький серебряный крестик, по легенде, принадлежавший самой Кандиде. Она, оказывается, была маглорожденной колдуньей и верила в Бога. Этот крестик исчез таинственным образом, после того как много лет тому назад их дом посетил человек по имени Том Реддл. Не в характере Гарри было бросать дело на полпути. Он начал с остервенением искать этот крестик, распутывал клубок все дальше и постепенно начал приходить в себя. Как и Рон. Они медленно возвращались к тому, что можно было с натяжкой назвать нашей нормальной жизнью. Начали выходить на задания, кого-то слушать, интересоваться новостями. Гарри начал улыбаться мне, дарить какие-то милые безделушки, как раньше. А в жизни Рона появилась Габи.

- Габриэль? Они разве тогда познакомились? — Анджелина не очень хорошо знала младшую невестку семьи Уизли. До того, как они переехали в Англию, она с ней почти не общалась, встречаясь лишь на шумных общесемейных торжествах.

- Да. До сих пор не знаю, как отпустили ее родители, но она приехала навестить Флер с Биллом. Это в то смутное время! Ей всего-то было шестнадцать, девочка с изысканными манерами, избалованная, очень красивая. Ты же знаешь, они с Флер полувейлы, и как говорится, этим все сказано. Габи как сумасшедшая влюбилась в Рона. Всюду ходила за ним, как привязанная, сходила с ума, когда не видела его дольше одного дня, наотрез отказалась возвращаться домой, сказала, что доучится в Хогвартсе, представляешь? Было, с одной стороны, смешно, а с другой стороны, так трогательно. А Рон совершенно не обращал на нее внимания, ему было абсолютно безразлично, кто она, почему постоянно старается быть рядом с ним. Он тогда кидался на самые опасные задания, прикрывал остальных, оставаясь до последнего, остервенело искал с Гарри крестражи. Делал все, чтобы забыться, не думать о Гермионе, не вспоминать о ее предательстве. Габи поначалу была для него как красивая игрушка, он вообще не думал о ее чувствах. Просто старался отвлечься, забыть хоть на время, что идет война, которая отняла у него самое дорогое, что было в жизни — любовь. И в которой мы все можем погибнуть. Он хотел почувствовать, что он кому-то нужен, кто-то о нем беспокоится, и в то же время подспудно боялся, наверное, что Габи уйдет, предаст его так же, как и Гермиона. Он лишь принимал любовь Габи, сам старался остаться равнодушным. А потом начал привыкать к ее постоянному присутствию, к ее ласке и заботе, тому, что она всегда может поднять ему настроение. Габи так и не уехала домой, закончила Хогвартс, жила с Флер и Биллом, помогала им с Арти. И по-прежнему никак не могла надышаться на Рона. Что Рон сделал или сказал — это святое, никому не позволялось подвергать его слова сомнениям.

- Опять у Добби бессонница, и он наводит порядок в темноте, - нахмурилась она, - просто беда с ним.

Неслышные тени придут к твоему изголовью
И станут решать, наделенные правом суда:
Кого на широкой земле ты одаришь любовью?
Какая над этой любовью родится звезда?

А ты, убаюкана тихим дыханием ночи,
По-детски легко улыбнешься хорошему сну,
Не зная, не ведая, что там тебе напророчат
Пришедшие властно судить молодую весну.

И так беззащитно-доверчива будет улыбка,
А сон так хорош, что никто не посмеет мешать,
И дрогнут в смущенье хозяйки полуночи зыбкой,
Судьбы приговор погодят над тобой оглашать.

И что-то овеет от века бесстрастные лица,
И в мягком сиянии чуда расступится тьма,
И самая мудрая скажет: «Идемте, сестрицы,
Пускай выбирает сама и решает сама». (с) М. Семенова

* * * * *

Гермиона просыпается от тонкого цветочного аромата, который легким облачком плывет по комнате. Девушка, не открывая глаз, потягивается и улыбается. Ей что-то приснилось, что-то давнее, светлое, из прошлой жизни…

Раннее летнее утро, маленькая Гермиона еще лежит в постели, а в дверь вплывает бабушка в своем неизменном синем платье и белоснежном переднике, в глубоких карманах которого рассыпаны сухие цветки и веточки лимонной вербены.

«Гермиона, детка, открывай глазки. Солнышко давно уже встало и ждет тебя»

Сегодня же каникулы, первый день! И они приехали вместе с мамой и папой сюда, к бабушке с дедушкой, в их недавно купленный домик на побережье. Гермиона впервые в жизни увидит море, как хорошо!

Бабушка подходит к окну, раздвигает шторы и распахивает створки. Со двора врывается и заполняет всю комнату чистая свежесть дождя, пролившегося перед рассветом; мокрая трава и цветы пахнут так сильно, что дух захватывает от аромата. Гермиона вскакивает и подбегает к бабушке, выглядывая вместе с ней из окна. Внизу на террасе уже накрыт завтрак, и мама ласково смеется, наливая папе и дедушке чай, а те увлеченно о чем-то спорят.
А вокруг! Девочка восхищенно вскрикивает. Все, что открывается взору, утопает в солнечном свете и переливается каплями то ли росы, то ли дождя. В чашечке каждого цветка, на кончике каждой травинки, в ладошке каждого листочка дрожит крохотный драгоценный камень. Где-то в ветвях высокого раскидистого дерева, растущего рядом с домом, заливается малиновка, словно переливы серебряной свирели. Гермиона замирает от радости, которая наполняет ее до самой макушки, и шепчет, прижимаясь к теплому боку бабушки:

«Как красиво, бабуля! Как чудесно!»

Сухая рука бабушки любовно проводит по пышным волосам внучки.

«Когда человек счастлив, весь мир ему кажется прекрасным»

А ведь ее второе имя, Джейн, дано в честь бабушки. Вообще-то правильнее было бы Жанин. Жанин Лефер, дочь англичанки и француза. Ее юность пришлась на годы второй мировой войны. Бабушка иногда рассказывала, а ее беспокойные руки ловко перебирали спицы, обрывали сухие лепестки, чистили столовое серебро. Отец погиб в первые же дни войны, а мать спустя полгода. Несчастный случай на оружейном заводе, куда она пошла работать, чтобы прокормить семью. На плечи Жанин легла забота о младшем брате и сестричке. Она устроилась на тот же завод и работала с утра до ночи, а частенько и ночами, чтобы хоть немного притушить голодный блеск в глазах своих младшеньких. Через три года пятнадцатилетний Жерар из-за своей горячности и нетерпимости нарвался на пулю немецкого коменданта, а маленькая Жизель сгорела за неделю от простого гриппа, потому что не было никаких лекарств. Когда война закончилась, Жанин уехала в Англию, где оставались родственники матери. Там стройная кареглазая француженка встретила веселого английского лейтенанта, у них появилась дочь Элизабет, а потом и внучка Гермиона. Жизнь словно виновато улыбалась, возвращая то, что отняла ранее — семью, тепло родного дома, сильное плечо, за которым можно укрыться от бурь и невзгод. Бабушка пережила много горя, но никогда не замыкалась в нем, неизменно дарила всем тем, кто окружал ее, свет своей души. Она часто говорила, что Гермиона очень похожа на нее в молодости, такая же тоненькая и гибкая, с большими карими глазами, с копной каштановых волос, которые могла расчесать не любая щетка.
Бабушка умерла в тот год, когда она поступила в Хогвартс, и словно на прощание, приоткрыла внучке завесу над своей самой заветной тайной — о письме на сиреневой бумаге, пришедшем летом перед войной, в котором говорилось, что Жанин Лефер зачисляется в школу магии и волшебства Шармбатон. Но юной француженке так и не довелось стать волшебницей, все мечты затерялись в вихре военных лет и горя, стремительно ворвавшегося в ее дом.

«Может быть, ты станешь той, кем я так и не стала…» - задумчиво шептала бабушка, перебирая густые кудри внучки, и даже не подозревала, как была права.

А мама и папа, ты помнишь, Гермиона? До чего же вкусные готовила мама блинчики! Поливала их ужасно вредным для зубов кленовым сиропом, потому что в их семье никто не любил джем, а потом они вместе ели, и липкий сироп тек по подбородку. Она теперь помнила и улыбку отца, и его неизменную трубку, к которой он пристрастился еще в студенческие годы, как он сам говорил, «в подражание Шерлоку Холмсу». Маму и отца всегда окружал легкий, почти неуловимый запах клиники. Она привыкла к нему так, что он даже казался ей частью их семьи, дома. Маленькой любила бывать в их кабинетах, с любопытством рассматривала блестящие инструменты, увлеченно играла в стоматолога и была любимицей всех медсестер.
Мама любит сирень, и папа охапками дарит ее и всегда одну веточку ставит в любимую розовую вазу перед портретом бабушки. А еще папа обожает делать сюрпризы ей и маме. Однажды, во время ее летних каникул, он не пришел, а примчался домой, размахивая билетами на самолет. Они собрались буквально за полчаса и улетели во Францию. Мама ворчала, но было очевидно, что она не сердилась, просто на отца она не могла долго сердиться.
А еще ее родители вначале гордились тем, что их дочь — волшебница, но потом все чаще и чаще она начала замечать в их глазах недоумение, настороженность, непонимание, тревогу. После Хогвартса мама осторожно предлагала выбрать какой-нибудь колледж, «наш, обычный» - подчеркивала она. Гермиона не пыталась даже спорить, потому что знала то, о чем они даже не догадывались — идет магическая война, и она не может трусливо отступить, не может допустить даже мысли о том, чтобы бросить своих друзей, ведь они были почти одним целым. Предать их — значит, предать себя.
Эта война была чужой для них, маглов, но не для нее, волшебницы. И это словно их разъединяло. Но они оставались ее родителями, они боялись за нее, и единственное, что примиряло их с волшебством — то, что их дочь жила той жизнью, которую выбрала сама. Они с горечью понимали, что магия — неотделимая часть ее существа, и с этим ничего не поделаешь, и просто любили свою непослушную Гермиону.
Как же вы, мои дорогие, наверное, сходите сейчас с ума — от неизвестности, от страха, от отчаянных мыслей… Простите меня, я скоро вернусь, я в этом уверена!

Вот и еще воспоминания улеглись на свое место в альбоме ее памяти. Гермиона светло улыбается, соскальзывает с кровати и замечает маленький букетик цветов на столике у зеркала. Маргаритки и анютины глазки, перевязанные синей ленточкой. Простые, но самые дорогие цветы, из ее сна, из крохотного ухоженного бабушкиного садика. Вот что ее разбудило! Но сейчас ведь зима, а как же? Девушка берет в руки букет и подносит к лицу. Это самое обыкновенное волшебство… И чистая детская радость, тихое счастье как будто снова возвращаются к ней.

- Драко! — шепчет она, и снова улыбается. Тому, что наступил новый день, летним цветам, подаренным среди зимы, тому, что сейчас она спустится вниз и увидит его, и еще тому, что вчера произошло…

Гермиона слетает вниз, нетерпеливо перескакивая через ступеньки, и врывается в столовую. Но там ее ждет разочарование. Драко нет, как нет и его родителей. Лишь появляется Крини и с поклоном спешит к ней.

- Что желать моя госпожа?

- Ничего, Крини. А где Драко?

- Я не знать, моя госпожа. Старый и молодой хозяин уйти очень рано. Я не знать, вернуться они или нет.

- Не хочу завтракать, Крини, потом.

Девушка мчится по коридорам, заглядывая в комнаты, где обычно можно найти Драко. Но нигде не видно высокой светловолосой фигуры, только домовики испуганно шарахаются от звука ее шагов, а рыцарские доспехи встревоженно бряцают мечами об щиты.

Библиотека.
Церемониальный зал.
Бесконечная череда безлико-роскошных гостиных.
Огромный бальный зал.
Его комната.
Кабинет.
Белая столовая.
Снова его комната.
Оружейная.
Золотая столовая.
Портретная галерея.
Зал воспоминаний. На этот раз пустой, только молочно-белым светом сияет огромный кристалл посреди нее.
Малый зал для приемов.
Большой зал для приемов.
Ряд пустых комнат в западном крыле.

Его нет в замке.

К обеду от хрустального фиала утренней радости остается лишь небольшой осадок на донышке.
Где же ты, Драко? Гдегдегдегдегде? — грустно выстукивает сердце, пока девушка бредет по длинному коридору.
За то время, пока она здесь, она уже так привыкла быть с ним, следить за его движениями, взглядами, спорить и смеяться, слушать его ровный голос, в котором проскальзывают насмешливые, сердитые, нетерпеливые, а иногда, очень редко (но тем и дороже!), нежные интонации. Нет, конечно, он иногда куда-то уходил, но всегда предупреждал, что его не будет некоторое время. А вчера он ничего не сказал, и замок сегодня без него кажется пустым и мертвым… Она словно потерялась, и одиночество, которое она никогда не чувствовала, когда Драко был рядом, поглощает ее, как крохотный ручеек впитывают в себя жадные пески пустыни.

Как же вчера она была несчастна и как счастлива. Даже не подозревала, что в ней может жить такое страшное и разрушительное чувство, пламенем охватившее ее при виде Пэнси в объятьях Драко. И совсем не думала, что всего лишь прикосновение губ Драко затянет ее в такой бушующий водоворот, что она едва не утонула в нем. Нет, это был даже не водоворот, это был полет, и взметнувшиеся крылья несли ее и его над замком, над равниной, над всем миром, который вдруг стал далеким, чужим, ненужным. А совсем рядом полыхали, горели, сияли, переливались огромные звезды, и каждая звезда что-то ей шептала, только Гермиона не могла понять, потому что растворялась в Драко, была с ним единым целым…

Снова его комната. А там Нарцисса. Гермиона съеживается под холодным взглядом.

- Извините, миссис Малфой, вы не знаете, где Драко?

Женщина неторопливо поправляет на прикроватном столике фотографию в серебряной рамке. Там на ней, Гермиона знает, юная Нарцисса и молодой Люциус. Он держит на руках новорожденного сына, а Нарцисса ослепительно счастлива и столь же ослепительно красива, словно лучится изнутри, озаряя всю фотографию.

- Почему ты спрашиваешь?

- Просто я… я нигде не нашла его, - запинается девушка.

- Да, их с Люциусом нет в замке.

- А куда они отправились? Где они? Вы знаете?

- Знаю.

Гермиона нетерпеливо хмурит брови. Почему миссис Малфой не хочет сказать, где Драко? Ей что, придется вытаскивать каждое слово клещами?!

- Где?

Нарцисса аккуратно складывает рубашку сына, небрежно брошенную им на спинку стула, разглаживает каждую складочку, распрямляет воротник.

- Лорд дал им задание. Очень важное.

- Очень важное? А когда они вернутся?

Нарцисса опять молчит, поглаживая рубашку. И Гермиона взрывается.

- Ну скажите же, когда они вернутся? Разве это так трудно? В чем дело?

По холодному бесстрастному лицу Нарциссы пробегает зыбкая мимолетная тень.

- Они могут вообще не вернуться.

- Что?!

Гермиона неверяще смотрит на красивую женщину с серебристыми волосами, которая так спокойно говорит о том, что ее муж и сын не вернутся с какого-то задания.

- Как вы можете так говорить? Неужели вам все безразлично? Я бы на вашем месте с ума сходила бы от беспокойства! Я уже схожу, не зная, почему нет Драко!

Женщина отворачивается к окну, из которого открывается вид на заснеженную равнину далеко внизу под скалой, потом снова смотрит на девушку и тихо отвечает:

- А я умираю. Умираю от страха каждый раз, когда моего мужа нет в замке, каждый раз, когда сын исчезает неизвестно куда, и его не могут найти… и возвращаюсь к жизни, когда они возвращаются домой. Неважно, стоит день или утро, но для меня без них всегда ночь, черная и страшная. Я не могу читать, писать, есть или спать. Не могу, потому что их нет со мной. Только находясь рядом с Люциусом и Драко, когда я могу заглянуть им в лицо, прикоснуться, обнять, я верю, что моя жизнь продолжается, что это не сон.

Нарцисса говорит безжизненно-ровным тоном, а широко распахнутые серые глаза, обычно полные надменного льда, вдруг наполняются слезами, и лицо кривится в безуспешной попытке сдержать рыдания, похожие на стон. Гермиона еще ни разу не видела ее такой…

Она потрясенно молчит, прикусив губу, и чувствует, как сердце вдруг больно сжимается от жалости к этой похожей на вейлу женщине, холодная красота которой вмиг стала теплой и земной от силы самого великого чувства на свете — любви.

А потом девушка, по какому-то наитию, сама ясно не осознавая, что делает, делает шаг к женщине и легко обнимает ее. Нарцисса в первый момент замирает от прикосновения ее рук, а потом, словно что-то решив про себя, тоже приобнимает ее. Какое-то время они так и стоят, а потом отстраняются друг от друга. И словно что-то неуловимо проскальзывает в комнате. Искорка понимания, разделенного сочувствия и сопереживания, которая со временем может превратиться в яркий костер.

- Спасибо тебе, девочка… — тихо говорит Нарцисса и чуть касается тонкими пальцами щеки Гермионы.

Она уходит, оставив за собой тонкий шлейф духов, недоумение, жалость, страх и обломки стены, некогда ограждавшей мир Малфоев.

К вечеру Гермиона уже не находит себе места в огромном замке. Она обошла его три раза, побывала на двух самых высоких башнях, прошлась по заметенным дорожкам сада, посидела в библиотеке, бездумно скользя пустым взглядом по строчкам какой-то книги, невпопад рассеянно отвечала на вопросы Фионы, которая, не добившись ничего вразумительного, загадочно вздохнула и уплыла сквозь стену. Крини полчаса ходила за ней, уговаривая съесть хотя бы яблоко. Девушка взяла его, чтобы избавиться от заботливого, но надоедливого внимания эльфихи.

Сейчас она медленно идет по коридору, не отрывая ладони от гладкой поверхности каменной стены. Снова в его комнату. Гложущие ее тревога и беспокойство не дают покоя, гонят и гонят ее туда, словно среди его вещей она обретет успокоение. Но это и в самом деле так. Только в комнате Драко немного ослабевает тугой комок в груди, сердце не трепыхается, как проколотая жестокой рукой бабочка, и руки не холодеют от неприятного липкого страха, который волной вдруг накрывает с ног до головы. Сегодня она заглядывает сюда уже в тринадцатый раз.

За окном уже давно сгустилась ночная тьма, в замке зажгли факелы и лампы, а здесь без хозяина темно и одиноко. Гермиона палочкой зажигает одну свечу и вздрагивает. В кресле снова сидит Нарцисса. После обеда они с ней не виделись, как поняла Гермиона, она была в своих комнатах.
Девушка подходит к женщине и осторожно вынимает из ее рук фотографию, которую та сжимает побелевшими пальцами.

- Вы не обедали и не ужинали.

Скорее утверждение, чем вопрос.

- Не могу. И не хочу.

Нарцисса потирает ладонями виски.

- Их нет так долго. Люциус обещал, что они скоро вернутся. Говорил, к обеду…

Гермиона опускается на пушистый ковер рядом с кроватью.

- Они вернутся, обязательно вернутся. Должны…

Нарцисса молчит, а потом говорит все тем же отстраненным тоном:

- Ты беспокоишься за Драко. Почему?

- Не знаю.

- Лорд благоволит тебе так, как редко кому.

- При чем тут благоволение Лорда? Я не боюсь Его немилости и не ищу Его расположения.

На усталом лице Нарциссы мелькает слабый отсвет удивления.

- В самом деле?

- Вы можете не верить, но это так. Мне почему-то кажется, что мое присутствие имеет для Него какое-то значение, только какое, я не могу понять. А Драко… за эти дни он стал мне так близок, гораздо ближе, чем многие из тех, кого я вспомнила. Драко говорит, что раньше мы почти не общались, но я чувствую себя с ним, как будто знаю его всю жизнь. Когда он рядом, мне не страшно, не одиноко, а моя память о прошлой жизни как будто и не нужна. Это так странно. Я даже представить не могу, что будет со мной, если он не вернется… - почти шепчет Гермиона.

- Странно… - эхом повторяет Нарцисса, - странно… и совершенно искренне, я это чувствую… кто бы мог подумать…

Гермиона хмурится: что в этом странного? Это естественное чувство живого человека, ведь так?

- Я впервые увидела Люциуса в Хогвартсе, мне было всего одиннадцать, а ему семнадцать. Конечно, он не обратил внимания на первокурсницу, а меня тогда словно ударило молнией, ослепило и оглушило. Мне казалось, он был таким особенным, совсем не похожим на других. А потом мы нередко встречались на приемах. Я была совсем еще девчонкой и отчаянно завидовала взрослым девушкам, которые флиртовали с ним, стараясь заинтересовать. Род Малфоев был богат и знатен, и многие не упустили бы случая стать женой единственного наследника всего огромного состояния и хозяйкой нескольких замков. Они были красивыми и уверенными в себе, а у меня не было никаких шансов — у нескладного гадкого утенка на фоне Беллы и других девушек. Кроме этого, наш отец Болдуин Блэк враждовал с Абраксасом Малфоем. Не знаю, из-за чего произошла размолвка, но однажды они разругались прямо на людях и после этого никогда не появлялись в одних и тех же местах одновременно. После того, как Андромеда убежала с Тонксом, а Беллатриса вышла замуж за Рудольфа, я стала любимицей отца, он возлагал на меня большие надежды и повторял, что уж его-то гордая маленькая Цисси не свяжется с магловскими проходимцами и всякими негодяями, будь они нищими, как церковные мыши, или богатыми, как Крезы.
А я любила сына его врага… Старалась везде, где мы с Люциусом сталкивались, запомнить каждое слово, брошенное мне ненароком, каждую черточку лица, каждый жест, пряталась по углам и высматривала только его. Я его изучила, как себя, знала, как он хмурит брови и как удивленно улыбается, что его может рассмешить, а что — разозлить. Дни были пустыми, если я его не встречала. Рудольф нередко собирал у себя в поместье что-то наподобие круга избранных, и Люциус обычно бывал там. Я стала частой гостьей у Лейнстренджей и по-прежнему замирала от счастья, услышав лишь голос Люциуса.
Когда мне исполнилось восемнадцать, отец твердо решил выдать меня замуж за достойного, по его мнению, человека и начал почти каждую неделю устраивать у нас в доме приемы, на которых собирались молодые аристократы. Я зевала от скуки в эти нескончаемо долгие вечера; одни и те же лица, одни и те же разговоры, избитые комплименты, все «вдруг внезапно» обнаружили, что я удивительным образом похорошела. А мне было безразлично, кто увивается возле меня, кто в конечном итоге станет моим мужем. Потому что Люциуса не было среди этих молодых людей. Как раз в то время он уехал куда-то. И я все равно не смогла бы стать его женой, потому что… была уверена, что для него не было такой девушки, Нарциссы Блэк. Его взгляд всегда скользил мимо меня или сквозь меня. Отец, видя мое равнодушие в выборе женихов, решил взять дело в свои руки и сосватал меня за Дориана Делэйни. Начались подготовки к свадьбе, уже шили свадебное платье, а я ходила в каком-то полусне, словно это и не меня выдавали замуж. За неделю до церемонии венчания Белла решила меня встряхнуть и привезла в свое шотландское поместье, пообещав, что после девичника я, наконец, оживу и пойму, как мне повезло, что моим мужем станет такой мужчина, как Дориан. В первый же день она отправилась к своим подругам, чтобы пригласить их на вечеринку, а я бродила по пустым коридорам дома, и в моей пустой голове не было ни одной мысли. Только сердце стучало так, словно стало огромным, на все тело:
«Я потеряла Люциуса»
Хотя как можно потерять того, кто никогда не был твоим?
Я просила и умоляла кого-то подарить мне еще одну встречу с любимым, позволить в последний раз заглянуть в его глаза. И вдруг, словно в ответ на мою мольбу, из библиотеки вышли Рудольф и Люциус. Они над чем-то смеялись, и Люциус улыбнулся мне и сказал:
«Здравствуй, Нарцисса!»
Всего-то два слова, простых и обыденных, но я была так поражена, что застыла на месте. Наверное, отчаяние придало мне сил и решительности, и я спросила, может ли он поговорить со мной. Он согласился. Только разговор у нас с ним не получилось. Вернулась сестра и начала искать меня, вместе с ней пришли ее и мои подруги. Белла неприятно удивилась, обнаружив меня с Люциусом наедине. В этой суматохе и шуме я потеряла последний шанс сказать ему, что люблю и буду любить только его.
После бестолкового девичника, вернее, обсуждения новых фасонов платьев и мантий и досконального перемывания косточек всем и вся, я сбежала домой, решив, что лучше покой и тишина, чем нарочито-восхищенное аханье по поводу будущего родства с семьей Делэйни, и прикрытое лестью завистливое перешептывание. Каково же было мое изумление, когда, вернувшись, в кабинете отца я обнаружила Люциуса! Я была так поражена, что решилась подслушать их разговор. Он просил моей руки и говорил, что любит меня и знает, что я люблю его. Отец был просто разъярен — сын его врага осмелился просить руки его дочери, притом уже после сговора с другим, накануне свадьбы! Он кричал так, что весь дом сотрясался. А я плакала от счастья под дверями кабинета…

Нарцисса улыбается своим воспоминаниям, а Гермиона слушает, затаив дыхание, и боится сделать лишнее движение, чтобы не спугнуть рассказ.

- Конечно же, отец отказал Люциусу и потом еще долго бушевал, негодуя на наглость Малфоев. А я сидела в своей комнате, кажется, только сейчас осознав, какое будущее меня ожидает — с нелюбимым мужем, вдали от дома, в чужой стране, потому что Делэйни собирались переехать на материк. Я словно горела в лихорадке, пытаясь найти хоть какой-то выход из положения, и когда в окно постучался незнакомый филин, я совсем не удивилась, а просто открыла окно и прочла письмо, в котором Люциус писал, что ждет меня в саду. Я впервые в жизни вылезла из окна собственной спальни; до безумия боясь высоты, как-то спустилась с третьего этажа; прячась, словно вор, пробралась в сад. И чуть не умерла от радости — потому что Люциус и в самом деле ждал меня. Я до сих пор помню, как было холодно той зимой, дул такой сильный ветер, что я совсем окоченела, пока карабкалась вниз. И еще я помню силу и тепло его рук, когда он обнял меня, и вкус наших первых поцелуев. Он говорил, что полюбил меня такой, какой я была раньше — нескладную девчонку с дикими глазами, которая никогда не произносила ни слова, а только молчала при встречах. Говорил, что несколько лет наблюдал, как гадкий утенок превращается в прекрасного лебедя, и не мог даже подойти, потому что его отец приходил в бешенство при одном упоминании фамилии Блэк. И когда, вернувшись из Ирландии, он обнаружил, что меня выдают замуж, и я отчаянно попросила его о разговоре, который так и не получился, он решился пойти вопреки нашим семьям. Тогда он спросил, уверена ли я в том, что собираюсь сделать. А для меня уже не существовало никого, ведь Люциус был рядом, он любил меня! Я готова была последовать за ним хоть на край света.
В ту ночь мы убежали — от моей свадьбы, наших семей, от всех! Он привез меня в укромный дом в Уэльсе, о котором никто не знал, и мы обвенчались в крохотной сельской церквушке. И потом был долгий месяц абсолютного счастья. Я никогда не думала, что могу быть ТАК счастлива! Каждое утро, просыпаясь в объятьях Люциуса, я задыхалась от любви к нему и знала, что это — мой мужчина, а я — его женщина. И пусть весь мир катится в пропасть!
Конечно, после нашего побега разразился скандал, и ходили самые невероятные слухи, сплетни и пересуды. Абраксас Малфой и мой отец даже заключили перемирие, чтобы найти и образумить непокорных детей. Но что они могли сделать? Когда нас нашли, мы были уже женаты. К тому же мы оба принадлежали к равным по знатности и чистоте крови родам, и с точки зрения общественного мнения, в нашем браке не было ничего предосудительного, кроме его тайности и скоропалительности. Мы с Люциусом вернулись, Абраксас и Маргарет приняли нас в Малфой-Менор, и все пошло бы как нельзя лучше, если бы не… ОН!

Голос Нарциссы падает до шепота.

- Его идеи, Его амбиции и Его решимость завоевать магическую Англию, подмять ее под Себя, заставить всех почувствовать силу Лорда Волдеморта! К моему ужасу, Люциус подпал под Его влияние. Он даже стал Пожирателем Смерти, хотя я умоляла его быть осторожнее. Но он был так уверен в правоте Господина, что не желал и слушать меня. Рождение Драко заставило его все-таки принять определенные меры. И только благодаря им, Люциуса не посадили в Азкабан после Его исчезновения. Как же легко тогда стало у меня на сердце! Я не уставала благодарить судьбу за освобождение, за возможность жить нормальной жизнью. Десять лет мы ничего не слышали о Темном Лорде, Люциус, казалось, забыл, что когда-то был Пожирателем Смерти, рос наш сын, а потом все рухнуло и началось вновь. Мой муж все-таки угодил в Азкабан, и он до сих пор остается преданным Ему. Хотя, что нам остается теперь? Мы заперты в подземельях неверного выбора и собственных ошибок, совершенных когда-то по глупости и по молодости. И Драко, наш мальчик, он повторяет путь Люциуса! Вот что страшно — ты понимаешь? Мне кажется, я выплакала все слезы, умоляя Его не трогать Драко, но что значит боль материнского сердца для Того, кто убил собственного отца?

Нарцисса вдруг цепко хватает Гермиону за руки.

- Прошу тебя, не дай Драко потерять себя, не дай ему пойти по ложной дороге! Я знаю, ты сможешь, ты сумеешь!

Девушка растерянно смотрит в серые глаза, полные горячей мольбы, но не успевает ответить, потому что внизу громко хлопают входные двери, и слышится эхо голосов, отражающихся от высоких гулких стен. Нарцисса и Гермиона одинаково порывисто поднимаются. На лице Нарциссы облегчение смешивается с волнением, и она стремительно летит вниз, Гермиона торопится за ней.

Поворот лестницы, широким полукругом вливающейся в мраморную роскошь холла, сердце то ли в груди, то ли где-то в животе, неприятно потеют ладони от ожидания, скользя по перилам, и… ноги торопятся, перепрыгивают через две ступеньки, и глаза, наверное, выдают, сияя так, что можно было бы и без факелов осветить весь холл!

Драко и Люциус переглядываются и чуть улыбаются, видя Нарциссу, словно девочка, спешащую навстречу им. Она обнимает поочередно то мужа, то сына, и не может вымолвить ни слова, теребит и осматривает Драко, выискивая несуществующие раны, и утыкается в грудь Люциуса, плечи чуть вздрагивают.

- Ну, все, все, Цисса, успокойся, мы же дома, все в порядке, — Люциус нежно гладит ее по щеке и целует.

- Не могу иначе… ты же знаешь! — вырывается у женщины полувскрик-полушепот.

Люциус крепко обнимает жену.

- Все хорошо. Небольшое, совсем не опасное поручение.

- Мама, успокойся, все нормально, — говорит Драко, но смотрит на кареглазую девушку, которая замерла на последней ступеньке лестницы, боясь помешать.

Нарцисса наконец берет себя в руки и высвобождается из объятий мужа, но продолжает держать его за рукав, словно он может исчезнуть.

- Вы, наверное, голодны? Я сейчас велю накрывать на ужин.

Она уводит Люциуса, кинув через плечо легкий взгляд на Драко и Гермиону.

- Привет.

- Привет.

Напряженное молчание. Сгустившийся между ними воздух. И взгляд глаза в глаза.

- Спасибо за цветы.

- Не за что, — Драко слегка пожимает плечами и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, кидая мантию прямо на пол (домовики подберут), - чем занималась?

- Так, ничем особенным.

«Я ждала тебя, а ты даже не хочешь улыбнуться. Почему ты такой холодный?»

- Забини не приходил?

- Нет, я не видела сегодня Блейза.

«Зачем мне Блейз, когда мне нужен только ты? Если я хочу обнять тебя, сказать, что соскучилась, что волновалась? Что была сердита, потому что ты не удосужился предупредить?»

Драко хмурит брови и поворачивается, чтобы уйти. Но останавливается, потому что в голосе Гермионы обида, немного сердитости и что-то еще непонятное.

- Почему ты вчера не сказал, что Лорд вызвал вас? Я чуть с ума не сошла, когда не нашла тебя утром!

Он изумленно смотрит на девушку и не знает, что ответить. Она чуть не сошла с ума, беспокоясь… за него?! Он не ослышался?
Нет, не ослышался, потому что видел, как ярко сияли ее глаза, когда она сбегала по лестнице. И видит теперь, что в дрожащих уголках губ притаилось невысказанное волнение, тревога обметала чуть заметными темными кругами глаза, а беспокойное ожидание прорезало крохотную, но все же морщинку между тонких бровей.

Они стоят в звенящем молчании посреди высокого пустого холла, не решаясь шагнуть навстречу друг другу, потому что это перевернет все с ног на голову, пошатнет и без того непонятное положение вещей, и зыбкое хрупкое равновесие их мира может пасть под тяжестью нахлынувших приливной волной чувств.
Поэтому Драко тихо роняет:

- Прости… - и уходит, не решаясь взглянуть на девушку.

Он поднимается к себе в комнату по другой лестнице, распахивает дверь и чувствует слабый, почти выветрившийся аромат духов — свежесть и простота луговых цветов. Ее духи, она была здесь… С каких это пор он так остро реагирует на ее присутствие?!

Грэйнджер, Грэйнджер, Грэйнджер… в школе ты была острой занозой, вечным раздражителем, дразнить и издеваться над тобой доставляло странное удовольствие, потому что ты делала вид, что не замечаешь, а Поттер и Уизли, наоборот, воспринимали все слишком близко. Оскорблять тебя — значило, оскорблять их.
Черт подери, почему же все изменилось? Почему? Это началось с того самого момента, когда я увидел тебя перед Темным Лордом, в зале, наполненном Пожирателями Смерти, торжествующе смеющуюся и гордо вскидывающую голову навстречу смерти. Сила — вот то, что всегда было у тебя, и не было у меня. Да, я всегда плыл по течению, позволяя отцу и матери решать за меня. И куда это меня привело…

Драко лежит на кровати, раскинув руки, и отчаянно пытается понять, почему он не может выкинуть из головы Грэйнджер, эту… нет, уже и язык не поворачивается назвать ее грязнокровкой… Он чувствует странную неловкость, словно обозвал не маглорожденную колдунью, а себя самого.
А перед глазами проплывает вчерашнее.
Испуг Гермионы, когда стена стала приближаться к ним;
мягкость каштановых волос, в которые он погружал пальцы;
вкус ее губ, особенный, ни на что не похожий, чуть сладкий, чуть мятный;
свежесть дыхания, как аромат весенних цветов, принесенный ветром, который напоил ее им;
податливость девичьего тела, словно начавшего плавиться под его руками;
и собственные мысли и желания, о силе которых он даже и не подозревал.

Что она пробудила в нем?

Он бьет по одеялу кулаком, приказывая себе забыть все это. Забыть и точка! Скоро грянет тридцать третий день, до этого срока нужно все подготовить. Хорошо, что Темный Лорд занят в последнее время и нечасто появляется в Малфой-Менор, иначе все пошло бы прахом. Удачно, что родители послезавтра уезжают, никто не будет мешать.

Кстати, насчет «забыть». Почему она не вспоминает об их отношениях в школе? О том, что они были врагами с самого первого курса? Ее воспоминания, наверное, пришли почти полностью. Она говорила, что вспомнила Хогвартс, Авроров, штаб-квартиру их хренового Ордена Феникса, естественно, бесценных Поттера и Уизли, но почему-то не говорит о том, что вспомнила мерзкого хорька Драко Малфоя…

Он не спрашивал. Он вообще редко спрашивал, что именно она вспомнила, она сама все рассказывала. Иногда взахлеб, торопясь, не успевая поспевать за своими мыслями и ощущениями, иногда тихо, медленно, словно отвоевывая у заснувшей памяти еще один кусочек. Только о нем она никогда не говорила. Хотя возможно, что просто еще не вспомнила. Срок действия заклятья пока не истек.

Осталось четыре дня. Много это или мало? Что будет после этого? Драко даже не мог представить реакцию Лорда, обнаружившего, что Грэйнджер сумела скрыться. Он будет в ярости. Нет, ярость — это слишком безлико. Он придет в то состояние, которого все Пожиратели боялись больше, чем встречи в одиночку с десятком Авроров. Больше самой смерти. Потому что смерть — это просто. А Его гнев гораздо страшнее. Когда Его голос падает до шелестящего, едва различимого шепота, а красные щели глаз почти не видны; когда движения становится замедленными и в то же время полными скрытой опасности; когда кажется, что вокруг Него стремительно распространяется ледяная волна, и кровь сама стынет в жилах, неимоверно трудно и страшно даже сделать вздох. Тогда в любой момент с непроизвольной дрожью ожидаешь, что неумолимой стрелой к тебе рванется заклятье. Именно в этом состоянии Господин казнит оступившихся слуг и назначает изощренные наказания тем, чья вина не велика в его глазах.

Будет ли велика вина Драко?
Боится ли он предстоящего неминуемого наказания?
Ответа у него нет.

Он еще помнил испепеляющую, разрывающую сознание и тело на кровавые клочья боль той ночи, когда на его руке появилась Черная Метка. Он знал, что та боль, которая с распростертыми объятьями ждет его впереди, едва ли будет меньше. Но еще и твердо знал, что Грэйнджер необходимо уйти, дальнейшее ее пребывание в Малфой-Менор опасно. И дело не только в том, что Темный Лорд мог использовать ее, хотя при одной мысли о том, какие меры Он к ней мог применить, темнело в глазах.

И вот именно это было опасно. Смертельно опасно для него самого. Потому что сегодня целый день он безрезультатно гнал мысли, в которых была лишь она одна, но не мог заставить себя забыть про ее поцелуи, про ее тонкие пальцы, судорожно вцепившиеся в его плечи, словно она боялась упасть, про нежность ее губ, которые подчиняли себе его губы и тут же покорно подчинялись сами.
Не получается и все.
Надо забыть. Сколько раз он повторяет это себе. Грэйнджер никогда для него ничего не значила. Это вообще был нонсенс — что она может что-то значить для него. Грэйнджер и Малфой — абсурд! Он просто отправит ее туда, где она и должна быть, и забудет все, как страшный сон. Страшный сон… Как сон, удивительный и невероятный, всполох света в беспроглядной темноте ночи, глоток живительной воды в знойном пустынном аду, кусочек синего летнего неба в затянутых тучами, бездушно-холодных серых днях зимы…

Что же делать с тобой, Гермиона? И что мне делать с собой? Догадываешься ли ты, что творишь со мной?
А что если… если прожить эти оставшиеся четыре дня, не задумываясь о том, что его ждет? Просто позволить себе быть рядом с Гермионой.
Слушать ее, запоминая каждую интонацию, каждую смешинку, мельчайшие переливы тембра ее голоса.
Смотреть на нее, впитывая в себя ее лицо с сияющими карими глазами, с маленькой родинкой на виске, пушистые завитки непослушных волос, движения ее рук, то порывистые и резкие, то неторопливые, плавные, наполненные тихой грации. Вбирать в себя весь ее образ.
Постараться запечатлеть в памяти, как она колдует, как читает, наклонив голову, как смеется, удивительно звонко и заразительно, невозможно не присоединиться, как непреклонна и неуступчива в спорах, и какая в ней живет готовность понять, оправдать и простить.
Чтобы потом, когда она уже будет бесконечно далеко, в другой вселенной, рядом С ПОТТЕРОМ и УИЗЛИ, он мог бережно хранить воспоминания об этом времени, когда она была рядом С НИМ, когда улыбалась только ему, и он мог прикоснуться к ее губам. Эти дни словно выпали из обычного круговорота жизни, их дал ему кто-то мудрый, кто-то знающий о той безымянной безжизненной пустоте, которая поселилась в нем после принятия Черной Метки. Гермиона сумела наполнить его (он даже не знал, как ей это удалось) живыми чувствами и яркими эмоциями, зажгла в нем огонь, который стал самым бесценным и щедрым подарком ее души.
Она — самая милая и самая нежная, самая непредсказуемая и самая непонятная, самая чудесная и самая близкая, самая прекрасная женщина на Земле. Второй такой нет и никогда не будет.

Глаза слипаются, он лег почти на рассвете, а встал очень рано. Драко погружается в омут сна, смутно понимая, что шепчет имя Гермионы и снова ощущает вкус ее губ.

Глава 22.

Алекс лежал в своей кровати, стараясь успокоиться, но не мог, задыхался от страшного волнения. В груди и животе внутренности как будто сами собой скручивались и завязывались в узел, а все вокруг медленно кружилось, плыло и темнело.
Дверь приотворилась, заглянула миссис Поттер, подошла и поправила одеяло (он тут же закрыл глаза, кое-как постарался дышать ровнее), выключила ночник и тихо вышла. Алекс отбросил одеяло и сел на кровати. То, что он нечаянно узнал сегодня, вернее, подслушал, было ужасно! Немыслимо! Он не мог поверить, но что оставалось делать?!

Рождественские каникулы в доме Поттеров, естественно, ему предложила провести Лили. То есть, не предложила, а поставила перед фактом.

«Собирайся, Алекс, поедем к нам. Я папе давно сказала, он написал, что мама уже приготовила для тебя комнату. Они тебя ждут, и никаких возражений, я их просто не слышу! Ты что, собрался с Бигсли или с Малфуа праздники проводить? Не смеши мои тапочки. Папа же твой опекун, это его обязанность»

Рейна забрала миссис Уизли, они уехали во Францию, навестить бабушку и дедушку Делакур. К ним должен был присоединиться и мистер Уизли. А Лили и Алекса через камин в кабинете профессора Люпин отправили сразу в дом Поттеров. Близнецы были вне себя от восторга, увидев сестру и Алекса.

«Вот здорово! Будем играть в квиддич два на два! Утрем носы этим задавакам-первокурсникам!»

Они галдели так, что в ушах Алекса стоял непрекращающийся звон и шум, его плечи болели от хлопков, а глаза устали от молниеносных перемещений братьев по дому. Кажется, они умудрялись находиться в четырех местах одновременно.
Маленькая Полина обрадовалась, подбежала к нему с таким счастливым видом, что ему стало неловко, особенно, когда это заметил Сириус и тут же состроил нарочито-многозначительное выражение. Но круглое личико девочки так и светилось, она ходила за ним по пятам, пока Лили строго не сказала ей заняться своими делами и не приставать.
Миссис Поттер тоже как будто была рада его видеть. По крайней мере, у нее не было такого равнодушного лица, как у мистера Поттера, и она не скривилась, как мистер Уизли, который был в их доме, когда они прибыли. Мужчины мельком глянули на мальчика, одинаково бесцветно кивнули, отец Лили поцеловал дочь, спросил, как дела, а мистер Уизли, как и летом, пару раз подбросил ее в воздух, и они ушли наверх, попросив не беспокоить.
Лили обиженно завопила им вслед:

- Пап, дядя Рон, сегодня же сочельник! Вы что, опять работать будете?

- У нас важные дела, малышка, - донеслось сверху, и захлопнулась дверь.

Миссис Поттер улыбнулась.

- Они скоро выйдут, когда проголодаются и учуют запах мясного пирога. А вы — быстренько мыть руки и переодеваться. Алекс, брось грязную одежду в корзину в своей ванной, я заберу оттуда.

Алексу очень понравился трехэтажный, большой, но очень уютный дом Поттеров. На первом этаже были кухня, столовая, гостиные, бильярдная, на втором — спальня родителей, библиотека и кабинет мистера Поттера, спальни для гостей, третий этаж был полностью отдан в распоряжение детей. Здесь были комнаты близнецов, Лили, Полины, Алекса, огромная детская, заваленная игрушками, и класс. Предполагалось, что в нем Джим и Рус будут делать домашние задания (они учились в частной начальной школе для детей-магов) и готовиться к Хогвартсу. Однако Алекс подозревал, что братья-озорники себя таким неблагодарным делом, как домашние задания, особо не обременяли. По крайней мере, во время его пребывания в доме Поттеров там чаще можно было найти Лин, которая что-то рисовала, читала свои детские книжки с волшебными картинками или разглядывала большую, красиво сделанную модель Солнечной системы.
Комната Алекса разительно отличалась от той крохотной темной клетки, которая была у него в доме Бигсли. Просторная, светлая, обставленная удобной красивой мебелью. А еще в ней был огромный телевизор, что очень удивило мальчика. Но Лили объяснила, что ее папа тоже вырос в мире маглов, и поэтому в доме одинаково поровну волшебных и неволшебных предметов обстановки.

Каникулы начались весело и шумно. Как подумал Алекс, видимо, в семье Поттеров почти всегда было так. Девяносто пять процентов шума создавали близнецы, поминутно разыгрывавшие друг друга и окружающих, что-то вечно затевавшие и носившиеся при этом с одинаковыми проказливыми выражениями на одинаковых лицах. Алекс убедился, что особенно нежную и горячую страсть они питали ко всему взрывающемуся. В доме постоянно хлопали и грохотали хлопушки, петарды, бенгальские свечи, мини-фейерверки и бог знает еще что. А из их огромной комнаты на двоих, куда они даже родителей не допускали (право входа имели только домовики, убирающиеся там), очень странно пахло — не то горелым порохом, не то дымом, не то жжеными волосами. После очередного грохота и шумных выяснений, кто виноват, миссис Поттер закатывала глаза и непонятно повторяла, что родственные гены причудливо тасуются, и она никак не подозревала, что ее сыновья будут копией ее братьев.

На Рождество у Поттеров собрались их многочисленные родственники и друзья. Были старшие миссис и мистер Уизли без Артура младшего, который уехал к родителям в Китай. Алекс впервые их видел и понял, в кого многочисленное семейство Уизли такое рыжее.
Пришел мистер Фред Уизли с женой и дочкой Молли, кудрявой, миленькой, но очень избалованной девчушкой. Алекс смутился, увидев своего преподавателя трансфигурации в непринужденной домашней обстановке и не в привычной черной форменной мантии.
Был еще один дядя Лили и Рейна, мистер Персиваль Уизли, ужасно важный и серьезный, немного похожий на надутого, как индюк, павлина. Его жена была одета так вычурно и пышно, как будто собралась, по меньшей мере, на королевский прием.
Через каминную сеть прибыли миссис Лонгботтом и Невилл, который немедленно разбил вазу, стоявшую в холле, сконфузился и от этого смахнул на пол антикварный телефонный аппарат. Тот с печальным звоном разбился вдребезги, но тут же собрал свои винтики и вспрыгнул обратно на столик. Видимо, ему это было не впервой. Алекс и Лили поскорее утащили Невилла наверх.
На метлах прилетели, к удивлению Алекса, Сэм Вуд вместе с родителями — высоким широкоплечим отцом (как сказала Лили, Оливер Вуд и Рональд Уизли три года играли в сборной Англии по квиддичу и в ее составе стали чемпионами мира) и, словно по контрасту, маленькой хрупкой матерью, у которой была очень добрая улыбка. Сэм подмигнул Алексу, но его в тот же момент с торжествующими воплями перехватили близнецы и завели шумный крикливый спор опять же о квиддиче.
Вечером появилась еще одна женщина, молодая, но с совершенно седыми волосами и суровым неулыбающимся лицом. Ее звали странным именем Мораг. Миссис Поттер, миссис Лонгботтом и миссис Вуд ей очень обрадовались, а мистер Поттер обнял так, словно она была его потерянной сестрой.
Все присутствующие едва уместились за огромным столом, который просто ломился от самых разнообразных блюд. Миссис Уизли и эльфиха Винки превзошли самих себя в кулинарных шедеврах. У Алекса, впрочем, как и у всех, слюнки текли от одного взгляда на них. Ребята ели, болтали, смеялись, сидя все вместе на одном конце стола, и Алексу казалось, что он напился Веселящего лимонада, и в нем то и дело вскипают и лопаются шипучие пузырьки. Это было самое веселое и радостное Рождество в его жизни!

Радостным оно было потому, что он впервые в своей сознательной жизни получил подарки. Бигсли ничего не дарили, мотивируя это тем, что они приняли его в свой дом, и это уже для него подарок.
Проснувшись рождественским утром, в ногах кровати мальчик обнаружил гору коробок и свертков в разноцветных обертках. Он еле успел засунуть ноги в тапочки и накинуть свитер поверх пижамы, как в дверь ураганом ворвалась Лили и закричала, словно на пожаре:

- Ой, Алекс, спасибо, спасибо, спасибо!!!

Она в порыве чувств расцеловала Алекса так, что его щеки запылали жарким огнем смущения. В ушах девочки сверкали очень симпатичные сережки в виде цветков, с маленькими сапфирами и жемчужинками. Примерно такие Лили заприметила у одной старшекурсницы-гриффиндорки и вздыхала три недели, сетуя, что папа ей не разрешит на Рождество такой дорогой подарок, потому что мама считает, что она и так слишком избалована. Еще три недели Алекс набирался смелости, чтобы подойти к той старшекурснице и спросить, где она их купила. На его счастье, проблему разрешил Рейн, и он же помог купить сережки в ювелирном магазине в Лондоне через свою маму.

- А ты почему еще не развернул? Давай быстрее! — Лили чуть ли не плясала на месте от переполнявшего ее нетерпения.

Алекс медленно, оттягивая момент первой радости, с затаенным дыханием открыл фиолетовую коробку в серебряных звездах. Там оказалась новенькая книга в приятно пахнущем кожаном переплете — «Современная трансфигурация: новые и самые интересные превращения»! Он неверяще прижал ее к груди. У него никогда не было собственных книг, за исключением учебников, разумеется. Но часто и учебники у него были старыми и изодранными, потому что Ричард и Роберт могли запросто сыграть ими в футбол.

- Это от папы, я говорила ему, что тебе нравится трансфигурация, - прокомментировала Лили.

В ало-золотом свертке оказался теплый шарф с эмблемой Гриффиндора, шапка и перчатки.

- Это, конечно, от мамули. Она просто жить не может, если знает, что у кого-то нет теплого шарфа.

Третий подарок странно пах. Алекс осторожно развернул бумагу и увидел красивую коробку конфет и пакетик маленьких ярко-красных петард.

В дверь просунул голову один из братьев.

- Ну что, как тебе усовершенствованные блевальные батончики и китайские огни? Горячая новинка из магазинов дяди Фреда, еще не поступили в продажу.

- Пока не знаю, — честно ответил Алекс, разворачивая конфету.

- Эй, сам не пробуй! — предупредил его Джим.

То, что это был именно Джим, а не Сириус, Алекс понял по следу от непрошедшего синяка на скуле, который тот получил, когда его лягнул садовый гном; по крайней мере, так объяснял матери сам Джим.

- Понимаешь, дело в том, что это теперь не только блевальный, а еще и… гм-м… поносный батончик. Так что лучше угости кого-нибудь, кто тебе не очень симпатичен.

- Делэйни, например! - прыснула Лили, заплетая косу.

- Ага, так он и взял что-нибудь из моих рук. Да он скорее станет лучшим другом Тони и Сирила.

- Это точно.

- Спасибо, Джим! А откуда вы их достали, если они пока не продаются?

Джим хитро ухмыльнулся, и в его зеленых глазах заплясали чертики.

- Пусть это останется нашей маленькой тайной. Ты их маме с папой пока не показывай, ладно? Слушай, классные твои магловские приколы! Чего только стоит одна штучка в виде, ну ты сам понял… Я ее Арти как-нибудь подложу, вот будет умора, ха-ха-ха-ха!

Тут в их комнате что-то грохнуло и завыло, заорал Сириус, и Джим поспешно умчался, с ужасно довольным хохотом и громогласными криками, что он не при чем.
Лин подарила симпатичный деревянный футлярчик для пера, чтобы оно не сломалось в сумке.

- Ну когда же ты до нашего доберешься?!

Следующий синий сверток, перевязанный бантом, был их с Рейном подарком. Лили бросилась открывать его вместе с ним, торопливо разрывая бумагу. И Алекс с удивлением обнаружил чудесный футбольный мяч, перчатки вратаря и футболку цветов национальной сборной Англии.

- Здорово, Лили! Спасибо большое!

- Это Рейни придумал. Сказал, что вы играете старым квоффлом, но ведь он такой тяжелый. Вот мы с ним и заказали папе это.

Алекс был в совершенном восторге, снова и снова рассматривая свои подарки. И огромное чувство горячей благодарности затопило его целиком. Он почувствовал, как защипало глаза, когда взглянул на довольную Лили, устроившуюся на маленьком пуфике рядом с кроватью, когда вспомнил Рейна, который сейчас был далеко отсюда.

- Спасибо, Лили! — еще раз повторил он, и девочка, словно взрослая, взъерошила ему волосы на макушке и серьезно, наверное, впервые за все то время, которое он знал ее, сказала:

- Это тебе спасибо, Алекс.

Остался еще один подарок, не очень большой, в серебристо-зеленой упаковке. Алекс аккуратно развернул ее и обнаружил небольшой футляр, внутри которого на черном бархате лежало что-то вроде серебряной палочки или маленького жезла. Он был покрыт странными знаками, а в навершие тускло поблескивал круглый дымчато-черный камень. Алекс повертел жезл в руках и недоуменно спросил:

- Что это? И от кого?

- Не знаю, - пожала плечами Лили, - от кого-то из Хогвартса?

Алекс скептически хмыкнул.

- Наверняка, нет.

Девочка тоже взяла жезл в руки и осмотрела его со всех сторон.

- Знаешь, лучше покажи его папе. Он в этом разбирается.

Когда они спустились к завтраку, миссис Поттер хлопотала у плиты, под ногами у нее с озабоченным выражением лица сновала Винки, а мистер Поттер уткнулся в какие-то свитки и рассеянно проносил чашку с кофе мимо рта.

- С Рождеством, папуля и мамуля! Спасибо за подарки! — Лили весело чмокнула отца, обняла мать и принялась помогать накрывать ей на стол.

Алекс подошел к мистеру Поттеру и тихо сказал:

- Спасибо вам, мистер и миссис Поттер! Мне еще никто не дарил подарки на Рождество.

Мистер Поттер изумленно оторвался от бумаг и недоверчиво посмотрел на мальчика поверх очков.

- Разве твои тетя и дядя не поздравляли тебя с Рождеством?

Алекс виновато улыбнулся.

- У них и так была куча расходов из-за меня.

Миссис Поттер у плиты как-то странно не то всхлипнула, не то кашлянула, и повернулась к мальчику.

- И тебе спасибо. Откуда ты узнал, что мне нравится магловский бельгийский шоколад?

- Лили говорила.

Мистер Поттер все смотрел на Алекса, а глаза его жены подозрительно блестели. Неловкую ситуацию разрешили близнецы, которые с гиканьем скатились друг за другом по лестнице и едва не врезались в сестру, несшую блюдо с тостами. Лили удержала поднос, но несколько поджаренных кусочков хлеба все-таки упали. Вспыхнула перепалка, кто виноват, Лили стукнула Джима по макушке, Джим возмутился, Сириус захохотал, плюхнулся на стул и чуть не раздавил Винки, в общем, полнейшее безобразие и неразбериха.

- Мистер Поттер, - смущенно сказал Алекс, - вы не скажете, что это такое?

Мужчина взглянул на протягиваемый предмет и отложил очередной свиток.

- Насколько я знаю, это Охранный Ключ.

- А что это?

- Нечто вроде очень мощного артефакта. Он помогает своему обладателю, защищает его почти от всех видов порчи, проклятья и сглаза, создавая силовой кокон. Кроме этого, дом, в котором он находится, очень трудно найти. Такая вещь дорого стоит. Откуда ты его взял?

- В подарке.

- Это был подарок? — миссис Поттер, строго отчитавшая и сыновей, и дочь, обеспокоенно подошла к мужу, - Гарри, его следует проверить. Мало ли что… Вдруг это гадость от Малфуа или кого-нибудь еще?

- На первый взгляд, все чисто. Я не знаток рун, но они все обозначают, по-моему, только защиту и охрану.

Мистер Поттер что-то произнес, нацелив свою палочку на жезл. Сверкнул яркий луч, камень отозвался вспышкой и медленно погас.

- Ключ заговорен именно на Алекса, - мистер Поттер покачал головой, - странно. Кто может делать тебе такие дорогие подарки? Если не возражаешь, я возьму его с собой и проверю как следует.

Несмотря на непонятный подозрительный подарок неизвестно от кого, сидя вечером за праздничным столом, Алекс чувствовал, что счастлив так, как никогда не был с тех пор, как умерли бабушка и дедушка.

К следующему дню гости разъехались, осталась только маленькая Молли, и профессор Уизли обещала к вечеру вернуться и погостить несколько денечков. Старшие Уизли забрали с собой неугомонных близнецов. А мистер Поттер отправился в командировку в Румынию, клятвенно пообещав рассерженной жене вернуться через день и привезти письмо от какого-то Чарли. В доме воцарилась необычная тишина. Алекс и Лили объедались сладостями, спали до полудня. Лили тренировала Алекса в квиддиче, но он, семь раз грохнувшись с метлы с вполне приличной высоты, окончательно и бесповоротно решил, что футбол ему намного ближе. По крайней мере, под ногами твердая земля, а не пустота, в которой судорожно цепляешься за рукоятку ненадежной метлы.

На третий день после Рождества произошел странный случай. После завтрака Алекс буквально маялся бездельем. Лили болтала по каминной связи со своей подругой Аидой МакМиллан, то и дело взрываясь хохотом и тут же переходя на таинственный шепот. Без близнецов было скучновато, поэтому Алекс охотно откликнулся на просьбу Лин и Молли поиграть с ними в прятки. Пробегая мимо хозяйственной комнаты на первом этаже рядом с кухней, в которой миссис Поттер гладила белье, мальчик услышал удивительно красивую, но грустную музыку. Словно где-то далеко-далеко в лесу, в лиловой вечерней дымке плакала свирель, а вторило ей горное эхо. Он невольно остановился, прислушиваясь к музыке, и вдруг, охнув, согнулся пополам от неожиданной боли.
Когда через минуту Джинни вышла со стопкой свежевыглаженного белья, она наткнулась на лежавшего на полу ничком мальчика.

- Мерлин Всемилостивый, Алекс! Что с тобой?

- Н-н-не зна-а-аю…. Б-б-больно….

Женщина встревоженно приподняла его и потрогала лоб. Лоб был горячим и мокрым.

- Больно? Где болит, покажи.

- Здесь…

Мальчик потер грудь с левой стороны. Джинни испуганно подумала:

«Там же сердце. У него болит сердце?»

Алекс корчился от колючей ноющей иглы в левой стороне груди. Ему почему-то казалось, что это от той музыки. Она продолжала звучать у него в ушах, и к ней примешивался чей-то едва слышный голос. От этого ему стало так плохо и безрадостно, что захотелось заплакать и уткнуться кому-нибудь в теплое плечо. Все туманилось перед глазами, а взволнованное лицо миссис Поттер то отдалялось, то приближалось. За спиной матери возникла Лили, и что-то спросив с огромными испуганными глазами, убежала.
Вызванный целитель прибыл, когда Алекс, уже доставленный в свою комнату, погрузился не то в тяжелый сон, не в горячечное забытье. Он тщательно осмотрел мальчика и развел руками.

- Ничего не понимаю! Ребенок абсолютно здоров, миссис Поттер, разве что немного маловат для своего возраста. Никаких признаков болезней, обычных и магических, у него нет, только это странное состояние.

- Что же делать? — Джинни тревожно смотрела на Алекса, метавшегося по подушке.

- Рекомендую Успокаивающее зелье. Поите его им каждые два часа. Если станет хуже, немедленно вызывайте меня, придется госпитализировать.

Ничего этого Алекс не слышал. Он плыл по волнам красивой и печальной музыки на чей-то зов, на тихий голос, напевающий простые слова, отзывающиеся в его маленьком сердце щемящей болью.

Спи, засыпай, мой малыш,
В небе уснула луна,
В доме шуршит тишина,
Спи, засыпай, мой малыш…

…Спи, моя радость, усни,
Ждут тебя светлые дни,
Ясные чудные дни,
Спи, мой сыночек, усни…

Он бежит изо всех сил, оскальзываясь на холодных камнях, еле вытаскивая ноги из вязкой мокрой глины, путаясь в высокой траве. Тяжело, воздух какой-то невкусный, густой и плотный, не желает проходить в легкие.
Он задыхается, но все равно упрямо бежит, потому что надо спешить.
Потому что впереди его ждут.
Алекс взбирается на высокий песчаный холм, который дрожит и странно скрипит под ногами. Он с опаской смотрит под ноги, вдруг холм осыпется? Поднимает взгляд и в ту же секунду забывает обо всем на свете. Перед ним стоит высокий светловолосый мужчина. Совсем молодой, босоногий, ворот светлой рубашки распахнут, придавая ему беззаботный вид. И в его серых глазах лучится радость, и грустит печаль.
Сердце Алекса совершает головокружительный прыжок. Он знает, он откуда-то знает, кто этот человек!

«Папа?!»

Мужчина ласково кивает и улыбается. Мальчик кидается к нему сломя голову, дрожа всем телом от безумной радости. Но холм вдруг на самом деле начинает осыпаться. Песок, словно живой, уходит из-под ног, отползает, угрожающе шурша, не давая Алексу взобраться повыше, оказаться рядом с отцом.

«Папа, почему?» - мальчик едва не плачет.

И приходит беззвучный и бесплотный ответ, невозможно даже различить интонации в голосе, а губы папы не шевелятся.

«Потому что так надо, сынок. Ты не принадлежишь этому миру. Он тебя не принимает, но это правильно, потому что ты жив».

«Но я хочу!»

Вздох отца легким ветром проносится над холмом.

«Нет, мой родной, твое время еще так далеко, ты должен жить».

«Тогда почему я здесь?» - Алекс счастлив уже тем, что просто видит папу, разговаривает с ним. Нереальность происходящего ничуть его не удивляет и не трогает.

«Я не знаю, можешь себе представить?» - папа пожимает плечами и подмигивает, становясь похожим на озорного мальчишку, - «пойдем?»

«Куда?»

Папа уже уходит вниз, и песок струится под его босыми ногами, словно громадный зверь несет его на своей спине. Алексу тяжелее, его ноги вязнут, но он торопится, стараясь не отставать.
Они идут недолго и выходят к берегу моря, с гулким шумом прибоя и пронзительными криками чаек. Алекс запыхался, воздух по-прежнему дерет горло, и вообще такое ощущение, что его изо всех сил что-то толкает назад и назад, обратно к тому холму.
Он хочет окликнуть папу, но слова останавливаются на губах, потому что им навстречу, убегая от волн, норовящих жадно припасть к ее ногам, бежит молодая женщина. Ее пышные каштановые волосы летят на ветру, а карие глаза сияют.
И он опять знает, кто она, словно это знание было заложено в нем и дремало, дожидаясь своего часа.

«Мама? Моя мама?!!»

Она протягивает к нему руки, все бежит и бежит и никак не может добежать. Их что-то разделяет. Мама наконец осознает бесплодность своих попыток, бессильно роняет руки, и в ее глазах появляется то же выражение, что и у папы — огромная радость и тихая печаль. Папа бережно обнимает ее и целует в висок.
Алекс во все глаза смотрит на своих родителей, и его переполняет такое счастье, что хочется прыгать, дурачиться, хохотать во все горло. И одновременно все внутри сжимается от горя. Он ведь знает — их нет рядом с ним, а здесь он остаться не может. Его удавкой душит невыплаканная, невысказанная, пронизывающая насквозь боль. Как обидно, как несправедливо, что он не может их обнять, прижаться к маме, почувствовать, как папа ерошит волосы, просто прикоснуться и ощутить родное тепло! Чем он, Алекс, провинился, что у него отняли самых близких и любимых людей?! Что ему приходится жить у чужих?

«Нет, мой маленький, ты ни в чем не виноват!» - это, наверное, мама, потому что она качает головой и подается вперед, словно стараясь убедить его, - «прости нас, сыночек, если кто виноват, то только мы с отцом. Но поверь, мы не могли поступить иначе… Ты нас поймешь, я знаю».

«Мамочка, мама…» - все шепчет и шепчет Алекс, пытаясь ощутить вкус этого слова, которым он никогда никого не называл.

Мама закрывает лицо руками и прижимается к папе.

«Ты должен быть сильным, Алекс» - это снова отец, потому что его лицо становится решительным и даже немного суровым, - «помни, всегда помни, что ты наш сын, и мы любим тебя и гордимся».

«Зачем?» - кричит Алекс, - «папа, зачем мне быть сильным? Кому я нужен? Пожалуйста, можно, я останусь с вами? Мне так трудно, так плохо без вас!»

Он бежит к ним, все так же увязая в песке, разрывая встающую перед ними невидимую преграду, но родители становятся все дальше и дальше. Их силуэты становятся все прозрачнее, их окутывает золотисто-серебряный свет, и они медленно растворяются в нем. Алекс зовет их, срывая голос, рвется вперед, но все бесполезно.

Наконец он остается в одиночестве на пустом берегу, а море все также равнодушно накатывает на берег, оставляя на песке белоснежную бахрому пены. Как всегда, один. Как всю свою сознательную жизнь. Все бросают его. Зачем тогда было рождать его на свет?! Они виноваты, да! В том, что он так невыносимо, так безоглядно одинок! В том, что никому не нужен! В том, что никто его не любит, и никому и дела нет до Алекса Грэйнджер Малфоя, до его чувств! Зачем они кинули его, да еще и говорят, что он должен все понять?! Никогда! Он не хочет никого понять, разве его кто-нибудь понимает?! Он ненавидит их!

И тут же его охватывает такое страшное отчаяние, что он просто садится на песок, не может ни двигаться, ни говорить, в душе пустота и безнадежность. Он вскидывает глаза в робкой вере (вдруг они снова появятся?!), но никого нет.
И оправданный, но несправедливый гнев отступает. Разве он имеет право судить своих родителей? Они жили так, как считали истинным, и не их вина, что смерть настигла их раньше времени, не дав вырастить сына, увидеть его взрослым.
Алекс все понимает, но от этого не легче. А вокруг него все переливается в том же странном золотисто-серебряном свете, который постепенно скрадывает, поглощает в себя все пространство. Шум моря стал тише и глуше, небо вылиняло и стало белесо-серым, горизонт совсем размылся, только песок под ногами остается таким же. Из этого света проступают очертания какого-то дома. Небольшой двухэтажный особняк, голубые стены и белые ставни. Его окружают деревья, и резная калитка стоит открытой. Дом как будто зовет к себе Алекса. Ему хочется пройти в калитку, взбежать по лестнице с деревянными перилами, потянуть на себя ручку двери, выкрашенной голубой краской, с цветным окошечком наверху, но совершенно нет сил. Безразличное равнодушие, апатия засасывают его, накрывают с головой. Он погружается в шершавый песок, который плотно охватывает тело, забивается в глаза, рот, уши. И мелькает в голове:

«Может, я тоже умру? Было бы хорошо…»

- М-м… м-мама…

Женщина вздрогнула и выпрямилась, невольно ощутив, как сердце облилось горячей волной сострадания.
Каждые два часа она поила его Успокаивающим зельем, то и дело выгоняя из комнаты дочерей и племянницу, которые появлялись там, едва она уходила.
К вечеру Алекс пришел в себя и удивленно спросил у Лили, примчавшейся с огромным куском его любимого лимонного торта на блюдечке:

- Что это со мной было?

- Ой, не знаю, Алекс! — затараторила Лили, прижимая руки к щекам, - ты нас так напугал! Мама чуть с ума не сошла! Ты сам не помнишь?

- Ну, не знаю, - протянул изумленный Алекс.

Он помнил, что стало больно. Помнил, что он упал, а сейчас вот очнулся. И еще помнил музыку, от которой у него в груди свила гнездо беспокойная и непонятная тоска…

Подошедшая миссис Поттер напоила его знакомым по запаху и цвету, но совершенно отвратительным на вкус зельем и спросила чуть дрожащим голосом:

- Как ты себя чувствуешь?

- Нормально! — бодро заверил ее Алекс, пытаясь приподняться с кровати, - все уже прошло.

- Лежи. Мы не знаем, что это было, но постельный режим еще никому не повредил.

- Миссис Поттер, а что это была за музыка у вас в комнате, когда вы гладили?

- Эдвард Григ, если не ошибаюсь, «Песня Сольвейг» - удивленно ответила миссис Поттер, щупая его лоб, - а что?

- Нет, ничего.

Действительно, ничего. Это название ему ни о чем не говорило. Да и не разбирался он в творчестве никаких композиторов, потому что даже в обычной школе уроки музыки, единственные из всех, давались ему с большим трудом ввиду полнейшего отсутствия слуха и интереса как к классической, так и к современной музыкальной культуре.
К следующему утру все окончательно и бесследно прошло, и Алекс снова предпринял попытку покинуть свою комнату. Но миссис Поттер велела ему оставаться в кровати таким тоном, что ему сразу расхотелось спорить, и сама принесла завтрак на огромном подносе, которого хватило бы на четверых голодных троллей.

- Кушай хорошенько и поправляйся.

- Но я и не болен, — возразил было Алекс, однако миссис Поттер и слушать не стала.

- Лили, Лин, Молли, не мешайте Алексу. Пусть немного поспит, отдохнет.

Алекс чуть было не взвыл (еще бы, целый день в постели в каникулы, это же умереть со скуки можно!), но Лили ему заговорщически шепнула:

- Не вздумай возражать. Иначе она тебя «Отвсегоном» начнет пичкать, а это самое гадкое, самое противное, самое рвотное лекарство в мире!

По лицу Лили было очевидно, что этого таинственного зелья она приняла в своей жизни более, чем достаточно, и отнюдь не желает пробовать его еще раз.
Алекс покорно кивнул, тоже не горя желанием отведать этого «Отвсегона» вдобавок к не менее мерзкому на вкус Успокаивающему зелью, которое едва ли не силой впихивала в него миссис Поттер. Лили убежала, мать погнала ее помочь убраться в подвале.

Немного полежав, мальчик осторожно выглянул в коридор. Постельный режим — это, конечно, уныло, но если полежать с книжкой…
Итак, библиотека на втором этаже, надо прокрасться туда как можно незаметнее, не попадаясь на глаза никому, и взять пару-тройку книг. Но сначала надо разведать путь.
Миссис Поттер и Лили внизу в подвале.
Лин и Молли играют в детской, устраивают чаепитие для своих кукол, а те возмущенно отплевываются и призывают угостить их чем-то более существенным, кидая кокетливые взгляды на выложенные на блюдечко пирожные. Но маленькие хитрушки приберегли, очевидно, это лакомство для себя.
Домовики наводят блеск в комнате близнецов в отсутствие хозяев. Винки усердно полирует паркет, в который уже можно смотреться вместо зеркала, а Добби, согнувшись в три погибели, вытирает пыль под кроватями. Отлично, они его не увидят. А если и увидят, то все равно ничего не скажут. Вообще, мальчик заметил, что Добби старается никоим образом не сталкиваться с ним, никогда не смотрит ему в глаза, а если Алекс обращается к нему, отмалчивается, либо заметно вздрагивает и отвечает односложными ответами. Как будто боится или, наоборот, терпеть не может…
Размышляя над странным поведением домовика, мальчик спустился вниз и робко вошел в строгую комнату со стенами, сплошь уставленными полками с книгами. Глаза разбегались; книг было почти так же много, как в публичной библиотеке в Литтл Уингинге, куда он ходил на летних каникулах. Алекс начал рыться на полках, до которых доставал. В основном книги были по магии, а ему почему-то хотелось какой-нибудь обыкновенной, неволшебной истории — что-то вроде «Острова сокровищ» или «20000 лье под водой». Он разочарованно вздохнул и все-таки остановил свой выбор на толстенькой книжке с яркой обложкой и интригующим названием «Невероятные приключения отважного рыцаря Златопуста в подземельях Дамвортса».

Он уже почти вышел, когда зацепился взглядом за массивный письменный стол красного дерева, на котором стояло что-то вроде высокой и широкой чаши на ножке, и лежала раскрытой толстая книга. Движимый любопытством, мальчик подошел к столу и первым делом заглянул в книгу, которая оказалась альбомом. Фотографии в нем были старыми и колдовскими, то есть люди на них двигались, уходили, потом опять появлялись. Алекс видел такие фотографии в первый раз, только слышал о них от Лили и Рейна, поэтому с интересом пролистал страницы.
На всех изображениях были одни и те же люди. Сперва дети, примерно его возраста, школьники в мантиях и форме с львиной эмблемой дома Гриффиндора — два мальчика и девочка. Один темноволосый, в круглых очках и заметно смущающийся; второй рыжий, долговязый, с веселым веснушчатым лицом; девочка с пышными каштановыми кудрями и чуть выступающими передними зубами. Они махали руками, что-то кричали, мальчишки толкались, ставили друг дружке рожки, девочка с напускной серьезностью надувала щеки, а потом не сдерживалась и прыскала со смеху. С каждой страницей они становились взрослее, неуловимо менялись черты лица; рыжий становился все длиннее, темноволосый все смелее и увереннее в себе, а улыбка девочки стала красивее и привлекательней, может, потому, что ее зубы чудесным образом стали ровными.
На одной колдо-фотографии в конце альбома они были уже почти взрослыми. Два парня сидели за столом в полупустой комнате и, видимо, разговаривали, а девушка ласково откинула густую челку со лба черноволосого, на котором очень симметрично располагались с правой стороны странный шрам в виде молнии, а с левой — огромная шишка.
Последняя фотография была очень мятой, с неровными опаленными краями. На ней опять же два парня и девушка стояли перед каким-то домом. Рыжий с удивленно-напуганным видом держал на руках младенца в пеленках, второй приобнимал за плечи девушку, волосы которой на этот раз были забраны в пышный хвост, и что-то оживленно говорил куда-то в сторону, а девушка так славно улыбалась, глядя прямо в объектив, что Алекс и сам невольно улыбнулся в ответ. Под фотографией смешными детскими каракулями шла подпись: «Дядя Гарри, дядя Рон и тетя…». К сожалению, последнее имя было на сгоревшем кусочке. Но вот почему лица этих двоих показались ему знакомыми! Конечно же, это были мистер Поттер и мистер Уизли, совсем-совсем молодые. Только девушка была незнакома, но явно не миссис Поттер.
На этой фотографии альбом обрывался. Алекс подумал, что интересно было бы узнать, кто была эта девушка. Судя по всему, они втроем были близкими друзьями, а фотографии в альбоме были специально отобраны.

Он еще раз улыбнулся девушке и обратил взгляд на чашу. Она оказалась не пустой, а наполненной странным веществом — не газ, не вода, что-то вроде загустевшего серебристо-серого тумана. К тому же вещество чуть вращалось, само, его никто не мешал, и на его поверхности скользили какие-то бесформенные смутные тени. Алекс наклонился посмотреть поближе и вдруг в панике ощутил, как ноги отрываются от ковра, и он летит куда-то вниз головой. Он проваливался в эту странную чашу! Полет сквозь волны серебристого тумана, сердце колотится в горле от страха, мгновенье, и ослепленный ярким солнечным светом Алекс кубарем катится на мягкий желтый песок квиддичного поля. Ай!!! Квиддичного поля?!!
Это и в самом деле было квиддичное поле, на котором к тому же было полно людей! Две команды в формах Гриффиндора и Слизерина стояли друг напротив друга, азартно размахивали метлами и самозабвенно переругивались. Высокий широкоплечий гриффиндорский капитан с вратарским номером на мантии что-то сердито орал слизеринскому, похожему на тролля.
Алекс удивленно поднялся на ноги. Как он мог попасть сюда? Это что-то вроде тех порталов, о которых говорил как-то Рейн? Но внимательнее оглядевшись вокруг, он понял, что здесь что-то не то. Во-первых, сейчас царствовала зима, Хогвартс по самые башни замело снегом, а здесь снега не было и в помине, была явно осень, трава у подножья трибун пожелтела. Во-вторых, хотя Алексу и не очень нравился квиддич, но все же он знал игроков своей сборной и знал, что капитан — совсем не высокий, а щупленький шестикурсник Сайрус Диппет, который был ловцом. Да и другие игроки не были знакомы ему. Хотя…
Мальчик подошел поближе и увидел очень знакомые огненно-рыжие волосы — здесь, несомненно, были трое Уизли. Два похожих друг на друга до последней веснушки близнеца, и Рональд Уизли, отец Рейна! В том, что это был он, Алекс не сомневался ни секунды. Он бежал к игрокам все с той же пышноволосой девочкой. Алекс, не веря своим глазам, огляделся по сторонам и увидел еще и отца Лили! Он тоже был в форме, сжимал в руках древко метлы и, как и остальные, с возмущением потрясал кулаками в сторону слизеринцев. И мистер Поттер, и мистер Уизли были по виду одного с ним возраста, или, может, чуть старше. Такими он видел их на фотографиях в начале альбома.
Окончательно перестав понимать, что происходит, Алекс тихонько спросил у рыженькой девушки, стоявшей рядом с одним из Уизли:

- Извините, куда я попал?

Но девушка словно не расслышала его. Алекс повторил свой вопрос и опять не получил ответа. Вообще-то никто не обращал на него внимания, все были слишком заняты перепалкой. Алекс протолкался немного вперед. Как раз в это время девочка рядом с Роном Уизли громко сказала:

- Зато ни один игрок в нашей сборной не покупал себе места в команде, они все оказались там благодаря таланту!

Один из слизеринцев, бледный светловолосый мальчик (Алексу его лицо показалось очень знакомым), казавшийся гномом на фоне других игроков с более чем внушительными габаритами, побледнел еще больше и презрительно, медленно цедя сквозь зубы, протянул:

- А твоего мнения никто не спрашивал, грязнокровка!

Среди гриффиндорцев вспыхнуло бурное пламя негодования. Близнецы Уизли одновременно кинулись на бледного, которого заслонил троллеподобный капитан, девушка с короткой золотистой косой закричала, потрясая метлой:

- Как ты мог такое сказать!

Рон Уизли с воплем «Ты заплатишь за это, Малфой!» направил свою палочку прямо на бледного и выкрикнул какое-то заклятье. Сверкнул зеленый луч, хлопок, но палочка почему-то не направила заклятье вперед, а наслала его на своего владельца. Рон согнулся пополам, и его вытошнило противными зелеными слизняками.
Среди слизеринцев грянул оглушительный хохот, и громче всех хохотал бледный. А гриффиндорцы сочувственно окружили Рона, выплевывавшего новые и новые порции слизняков. Гарри Поттер и девочка подхватили друга с двух сторон и поволокли его к дому Хагрида, видневшемуся вдалеке.

Алекс с вытаращенными глазами смотрел на разыгрывавшуюся сцену. Мистер Уизли сказал «Малфой?!». При чем тут он? Или…
Додумать мысль мальчик не успел, потому что внезапно все заволок уже знакомый туман, а его ноги опять оторвались от земли.

На этот раз приземление получилось жестким, он упал не на мягкий песок, а на твердые каменные плиты, вымостившие двор перед знакомыми входными дверями школы. Алекс потер ушибленные коленки, поднимаясь на ноги, и понял, что он опять попал куда-то не туда. Снова перед ним стояла неразлучная троица — Гарри Поттер, Рон Уизли и девочка, только они были взрослее, уже подростки, а не дети. Удалялась широкая спина профессора Хагрида, слышно было, как он шумно сморкался и всхлипывал. В высокие двери заходили школьники.

- Ха-ха, разревелся! Вы видели что-нибудь более жалкое? И это наш учитель! — уже знакомый светловолосый паренек кривил губы в презрительной усмешке. За его спиной тупо ухмылялись два монстроподобных парня, а все вместе они живо напомнили Алексу незабвенных Деррика, Боула и Делэйни.

Девочка решительно и как-то жестко шагнула вперед и со всего размаху отвесила звонкую пощечину насмешнику. Тот покачнулся и замолчал с ошарашенным выражением лица. У горилл за его спиной челюсти отвисли едва ли не до земли.

- Не смей так говорить о Хагриде, злобная тварь!

Девочка вытащила палочку и направила ее на бледного. Тот как-то странно мотнул головой, круто развернулся и молча исчез в дверях, за ним попятилась и его охрана. А Рон Уизли с открытым восторгом и восхищением смотрел на девочку. Гарри Поттер тоже не отрывал от нее радостно-удивленного взгляда.

У Алекса, совсем ничего не понимавшего, обескураженного, растерянного, не было слов. Единственной связной мыслью, бившейся в его пустой голове, было:

«Хочу вернуться обратно домой!»

Серебристый туман снова окутал его, мягко приподнял и понес. Спустя несколько секунд Алекс очутился в знакомой строгой комнате, перед столом, на котором лежал альбом, и стояла чаша. Он, спотыкаясь, отступил назад, продолжая сжимать в руках книгу, которую так и не отпустил, и опрометью выбежал из комнаты. Только у себя, немного успокоившись, он смог привести путавшиеся мысли в относительный порядок.

Попал он, несомненно, в Хогвартс, его невозможно было не узнать. Только вот какое было время? Явно не нынешнее, ведь мистер Поттер и мистер Уизли были еще детьми. Может, эта чаша что-то вроде машины времени?!
Алекс с волнением подумал, что если так, было бы интересно еще раз попасть туда, встретиться со своими родителями, которые вроде тоже учились в школе в одно время с мистером Уизли и мистером Поттером. Интересно, какой девочкой была его мама? Какие у нее были волосы, глаза? Была ли она хохотушкой или молчуньей, веселой или серьезной? А папа?
Стоп!!!
Алекс подскочил на кровати, куда упал, ворвавшись к себе. Тот мальчик, светловолосый и бледный, его лицо показалось ему знакомым! А как же иначе, если каждое утро Алекс видел его в зеркале? Это был его папа?! А чем еще объяснить такое сходство? И мистер Уизли назвал его Малфоем! Не могло же это быть просто совпадением! Это был он и никто другой! Алекс заметался по комнате, у него пересохло в горле от лихорадочного волнения. Неужели это правда? Если бы он тогда догадался, он бы подошел к нему, поговорил! Надо сейчас же вернуться в библиотеку!
Мальчик выбежал из комнаты, и столкнулся на лестнице с чумазой, как трубочист, Лили.

- Алекс, ты почему встал?! Сейчас мама придет, если она тебя увидит, знаешь, что будет?

- Подожди, Лил, я сейчас! — взмолился Алекс.

Но когда он опять ворвался в библиотеку, чаши на столе уже не было. На него исподлобья взглянул Добби, протиравший пыль на полках.

- Добби, - задыхаясь, выпалил мальчик, - здесь стояла чаша, такая странная, где она?

- Мистер Малфой говорит об Омуте Памяти?

- Что? А, да, наверное.

- Мистеру Малфою известно, что Омут Памяти принадлежит сэру Гарри Поттеру, и никому нельзя к нему притрагиваться?

Алекс смутился.

- Н-нет.

Домовик впервые прямо взглянул на мальчика круглыми зелеными глазами.

- Мистер Малфой не имеет права заглядывать в воспоминания сэра Гарри Поттера.

- В воспоминания?

- Да. В Омуте Памяти хранятся его воспоминания и мысли.

Алекс отвел глаза и попятился, благоразумно решив молчать о том, что он туда уже заглянул. Он вышел из кабинета, провожаемый тяжелым неприязненным взглядом домовика. Так это были воспоминания, а не машина времени… И поговорить с папой, наверное, не удалось бы…

- АЛЕКС!!!

- Иду, миссис Поттер, я хотел только взять какую-нибудь книжку.

- Надо было сказать мне, я бы принесла. Ну-ка, марш в кровать, сейчас обед принесу.

После обеда, наконец выпущенный из постели (под кучу честных слов, что у него абсолютно ничего не болит, и не менее честных умоляющих взглядов), Алекс все думал, вспоминая каждую деталь виденного, и ему казалось странным, что тот мальчик был его отцом. Видел он не так уж много, но все-таки понял, что мистер Поттер и мистер Уизли не очень-то ладили с Драко Малфоем. Да и сам отец, если быть справедливым, был не очень… хорошим… Он обозвал ту девочку грязнокровкой, оскорбил профессора Хагрида.

Задумчивость Алекса, естественно, как коршун, заметила миссис Поттер, которая снова обеспокоенно начала поглядывать на него, а потом проверила лоб, нет ли температуры, и все-таки напоила мерзопакостным «Отвсегоном». От этого адского зелья у Алекса волосы стали дыбом, глаза попросились из орбит на волю, а во рту мгновенно пересохло, как после засухи. Лили одновременно хихикала и сочувственно держала стакан с водой.
После ужина девочка все зевала, устав от уборки, и пораньше ушла спать. Вслед за ней убежал в свою комнату и Алекс. Но в кровати никак не мог уснуть, ворочаясь, сбил простыни, и где-то около полуночи ему страшно захотелось пить. Он спустился вниз.
В гостиной перед разожженным камином разговаривали миссис Поттер и профессор Уизли. Лицо у миссис Поттер было очень задумчивым и отстраненным. Алекс залпом выпил на кухне два стакана яблочного сока, взял еще стакан с собой, так, на всякий случай, и пошел обратно. Проходя мимо гостиной, он вдруг уловил имя: «Гермиона», и уже не смог пройти мимо. Тихонько подкравшись к дверям, мальчик затаился за полуоткрытой створкой. Он, конечно, понимал, что это очень нехорошо, нельзя подслушивать разговоры взрослых, но имя матери заставило забыть его обо всем на свете.

Подслушанное его потрясло так, что он до крови искусал руку, чтобы не закричать. Это было просто невозможно! Как же так?! Мистер Поттер, мистер Уизли и его мама были лучшими друзьями? Как сказала миссис Поттер: «Их было трое, и они были друг для друга всем»? И его мама, Гермиона Грэйнджер, предала своих друзей?
Алекс сжимал кулаки так, что они побелели, и ногти больно вонзились в ладони, задыхался, чувствуя, как начинает шуметь в ушах от напряжения, но не мог просто встать и уйти, словно привязанный к двери. Вдруг на пороге кухни с легким треском появился Добби, видимо, услышав приглушенные звуки разговора, и Алекс, не поняв, что спросила профессор Уизли о мистере и миссис Уизли, одним махом взлетел на третий этаж. Забытый сок разлился липкой сладкой лужицей, а домовик недоуменно уставился на невесть откуда взявшийся стакан.

В своей комнате, после ухода миссис Поттер, Алекс сидел на кровати, чувствуя, как глаза наполняет предательская влага. Значит, та девочка, а потом девушка с чудесной солнечной улыбкой, виденная им на фотографиях и в этом Омуте Памяти, его мама? И она стала предательницей… И теперь ее друзья не упоминают ее имени, не вспоминают о ней, не могут даже вытерпеть Алекса, потому что он напоминает о ней…

Мальчик соскочил с кровати и встал у окна, прислонившись пылающим лбом к холодному стеклу. На улице шел снег, снежинки тихо кружили в почти безветренном воздухе. При свете уличного фонаря казалось, что это летят звезды, бесконечно одинокие в бесконечной пустоте вселенной.
Он тихо плакал, глотая слезы, такие горькие и жгучие, что они, кажется, оставляли следы на щеках. Ему было всего лишь одиннадцать, и он еще был маленьким мальчиком, никогда не знавшим любви матери и ласки отца.

И Алекс даже не догадывался, что Время пришло. Произошедшее сегодня — лишь первый звонок, первый всплеск. Судьба вспомнила, обратила на него свой взор и сделала легкий перебор по струнам настоящего и прошлого, донесла до него тихий голос матери, звуки колыбельной, которую когда-то Гермиона пела своему новорожденному сыну в их маленьком доме на берегу моря. Судьба дала возможность заглянуть Алексу туда, откуда нет возврата, и даровала ШАНС. Быть может, ей захотелось оправдаться перед ним?

Посмотри на нее, мой единственный сын,
Посмотри на нее, путь ваш будет один.
И позволь рассказать то, что ты не читал –
О волшебных таинственных силах зеркал.

Зеркалам повидать на веку довелось
Столько смеха и слез, столько масок и грез…
Зеркалам услыхать на веку довелось
Столько клятв и угроз, столько песен и гроз…

В пригоршни тяжесть, заманчивый блеск,
Звон монет и алмазно-опаловый всплеск?
В зеркалах заклубится бесцветный туман,
Лепреконское золото — фальшь и обман!

Магии власть опьянила вином,
Плечи в бархат одела, заткала серебром?
В зеркалах отразится трусливый глупец,
И колдун будет так же смешон, как простец!

Улыбнулась красавица нежной луной?
Завлекла зачарованной бледной красой?
Зеркала усмехнутся, мудрее их нет –
Верность вейлы растает, как снег по весне!

В зеркалах, что прозрачней озерного льда,
Справедливее высшего в мире суда,
И безжалостней выбора в муках-слезах,
И честнее, чем смерти холодной глаза,

В зеркалах этих тенью, темной тенью дрожит
Наша краткая жизнь, наша хрупкая жизнь.
В зеркалах этих светом, отражаясь, скользит
Наша долгая жизнь, наша вечная жизнь.

Наше горе, обиды, безнадежность и боль,
Наша радость, надежды, мечты и любовь -
В зеркалах наших душ все узором свилось
И с заклятием выбора тесно сплелось.

Посмотри на нее, мой единственный сын,
Посмотри на нее, путь ваш будет один.
В ее зеркале — ты, а в твоем — лишь она,
И вам счастье зажжет молодая весна!

Только помни: за это придется платить,
Научиться врагов без оглядки судить,
Научиться друзей отпускать и терять,
Научиться вину понимать и прощать.

Зеркала не покажут, что ждет впереди,
Зеркала лишь подскажут, как с пути не сойти.
Но вы есть друг у друга, а значит беда
Не сумеет тайком проскользнуть никогда.
Я надеюсь… (с) siriniti

* * * * *

- Mon Dieu, Нарцисса, как же все-таки давно я не была в Англии! Совсем отвыкла от этого тумана и холода. Почему наши достопочтенные предки возвели родовой замок на самом севере страны, можешь мне объяснить?

Сухощавая пожилая женщина, которую и не назовешь старухой, в строгом элегантном платье, с аккуратной, волосок к волоску, прической, с видимым удовольствием потягивает ароматный чай. Нарцисса наливает себе чашечку и пожимает плечами.

- Вы у меня спрашиваете, Линда? Откуда же мне знать, я не урожденная Малфой.

- Верно, верно, - кивает старая леди, - вопрос был риторический. Я урожденная Малфой, однако понятия не имею, почему! Конечно, вересковые пустоши и серое небо — это типично английское, к тому же я сама жила здесь до восемнадцати лет, но зимой здесь так тоскливо, не находишь?

- Честно говоря, в этом я согласна. Вы надолго к нам, Линда?

- Нет, Нарцисса, не буду злоупотреблять вашим гостеприимством. Я приехала, чтобы в последний раз побывать на могилах родителей и оставить кое-какие распоряжения касательно моих английских вложений и того участка земли в Дербишире.

Нарцисса удивленно ставит чашку на столик.

- Люциус и Роже не нашли хороших юристов?

- Я всегда распоряжалась своим имуществом сама, моя дорогая, не доверяя никаким законникам-крючкотворам. Они все лжецы и лицемеры. Кстати, куда это вы с Люциусом собираетесь, если не секрет?

- У нас годовщина свадьбы, и Люциус на пару дней…

Нарцисса не успевает договорить — со двора слышится такой звонкий хохот, что даже стекла в окнах гостиной, в которой они сидят с Линдой, чуть позванивают, словно вторя, и воздух пронизывается неуловимыми флюидами молодой радости. Старая леди вздрагивает и изумленно поднимает брови.

- Мерлин великий, что это такое? Когда я была у вас в последний раз, здесь было намного тише. Насколько помню, ни Драко, ни Люциус не предрасположены к шумным увеселениям.

Нарцисса сдерживает веселую улыбку, подойдя к окну. Она прекрасно знает, кто нарушает строгую тишину Малфой-Менор. Старая леди тяжело поднимается, опираясь на изящную трость, подходит к другому окну и отодвигает тяжелую портьеру.

А на дворе, вернее, маленьком внутреннем дворике, со всех сторон окруженном старыми яблонями, которые замерли в мерцающем великолепии инея с корней до самых макушек, в разгаре снежный бой. Светловолосый парень и кареглазая девушка, прикрываясь за наспех сооруженными хлипкими подобиями крепостей, обстреливают друг друга снежками. Воздух ими просто кишит. Снежки, конечно, зачарованные, поэтому летят прицельно. Но навстречу им из палочек вспыхивают заклятья, и большинство из них до противников просто не достигает, улетая в деревья, в небо, рассыпаясь в воздухе.

Нарцисса не выдерживает и смеется, когда один меткий снежок Гермионы залепляет Драко рот, и он возмущенно отфыркивается, в отместку обстреливая девушку целым крупнокалиберным градом. И они оба хохочут так, что с яблоневых ветвей тихо падают снежинки. Вдруг Драко коварно обрушивает на девушку целый снегопад, отчего та становится похожа на снеговика. Возмущенно вскрикнув, Гермиона стряхивает снег, сердито что-то выговаривая Драко. Пристыженный парень подбегает к ней, палочкой заставляя отлипать от мантии комья налипшего снега, и тут девушка толкает его в близлежащий сугроб. Драко падает, и его палочка отлетает, выпустив разноцветные искры. Гермиона помогает ему подняться, но от смеха не может и сама удержаться на ногах, и садится в другой сугроб. Теперь они оба похожи на снеговиков.

Пожилая леди удивленно поворачивается к Нарциссе.

- У вас гости? Кто эта девочка?

Нарцисса медлит с ответом, но Линда продолжает:

- Судя по лицу моего внучатого племянника, скоро в Малфой-Менор ожидается свадьба, не так ли? Но кто она? Нет, подожди, дай я сама угадаю, из чьей она семьи. Так, так, не Паркинсон, это точно, они все жгучие брюнеты, к тому же мрачны и скверноваты характером. Для Буллстроудов слишком аристократична, они грубы и невежественны. О Ноттах я вообще молчу, просто недостойны. Делэйни? Хм, у отпрысков Исидоры и Сета не могла появиться такая милая девочка. Крауч — возможно, но столь роскошные волосы… нет, она не Крауч. Не Забини — у Фетиды, насколько я помню, сыновья. Не Эйвери — они на протяжении уже пяти поколений блондины. Ривенволд? Думаю, нет; у них девочки в семье рождаются почему-то через поколение. У Магнуса и Аэллы сын Хелиос и две дочери, Хелен и Хильда. У Хелиоса, если не ошибаюсь, тоже сын. Кэрроу? Нет, конечно, глупо даже предполагать подобное. Руквуд? МакНейр? Джагсон? Пруэтт? Дирборн? Маловероятно. Англичанка ли она? Нарцисса, я не могу понять, из какого она рода. Но как бы там ни было, наш мальчик определенно будет счастлив с ней. Еще никогда я не видела Драко таким… м-м-м… полным жизни.

Старая леди снова обращает свой взор на парня и девушку, которые бегут друг за другом, скользя по обледеневшей дорожке и не подозревая, что стали объектом внимательнейшего наблюдения и обсуждения.

Нарцисса лишь вздыхает, возвращаясь к сервированному столику.

- Вы ошибаетесь, Линда. Она не невеста моего сына, и она не из чистокровного рода. Она маглорожденная. Ее зовут Гермиона Грэйнджер.

Ее собеседница от неожиданности выпускает из рук трость.

- Она маглорожденная?! Нарцисса, но как? С каких это пор Малфои вводят в свой замок маглорожденных? Я думала, Люциус весьма щепетилен в этом вопросе.

- Он щепетилен, но у нас особое положение. Господин…

- О, этот ваш как-там-его, именующий себя Темным Лордом? — перебивает Нарциссу старая леди, - некоторые его идеи весьма привлекательны, но вот их претворение в жизнь… Знаешь, милая моя, я, как и Эйб, всегда придерживалась политики невмешательства и полностью поддерживала брата в те годы, когда еще Гриндевальд пытался объявить себя не то королем, не то герцогом, не помню. Почему в Англии всегда появляются какие-то безумцы, одержимые манией собственного величия? Неужели в этом повинны наш климат и знаменитый туман?

- Не знаю, Линда, - осторожно отвечает Нарцисса, - но именно благодаря Господину в нашем замке теперь находится эта девушка. Я не знаю, чем она привлекла Его внимание, но Он весьма благосклонен к ней.

Она вкратце рассказывает, как обстоят дела.

- Глупо! — фыркает старая леди, - если она ранее не избрала его сторону, почему должна сейчас? У подростков в этом возрасте уже сформировались определенные воззрения и взгляды, есть свои амбиции и устремления. Конечно, они могут их поменять под давлением внешних обстоятельств или под воздействием авторитетного мнения, но девочка не из таких, это чувствуется даже с первого взгляда. Я полагаю, миссия заведомо обречена на неудачу.

Нарцисса снова вздыхает. Глубоко в душе она считает так же, но разве для Темного Лорда имеет значение ее мнение?

- Значит, она маглорожденная? — задумчиво тянет Линда, - что ж, жаль… Люциус, конечно, будет против, будет много шума. Но ты, Нарцисса, с этим справишься. Ты всегда умела найти к нему верный подход. А дети у них будут красивыми, на мой взгляд.

Нарцисса от изумления роняет молочник, и он разлетается фарфоровыми брызгами.

- Линда, вы о чем?!

- Как о чем? О Драко и об этой девочке. Прекрасная пара. Свадьбу советую сыграть в Дравендейле, там венчались все Малфои, кроме вас.

Появившийся домовик убирает осколки, а Нарцисса, не замечая его, едва не наступает.

- Линда, вы не против брака Малфоя с маглорожденной? А как же пресловутая угроза чести семьи, недопустимость смешения чистой крови с грязной магловской, белая кость аристократов, наконец?

- Брось, Нарцисса, - морщится Линда, - я в юности тоже гордилась, что в моих жилах течет незамутненная кровь Малфоев, даже заставила мужа взять мою фамилию. Но к семидесяти пяти годам пришла к стойкому убеждению, что все это — лишь пустая болтовня.

- Но как?!

- Послушай, дорогая, что для тебя важнее — сохранить в чистоте кровь рода, от которой нет никакого проку, кроме громкого имени, или видеть сына счастливым и знать, что в его доме всегда будет та, которая дарует ему покой и любовь?

Нарцисса молчит. Для себя она этот вопрос уже решила. В ту ночь, когда ждала сына и мужа. Вместе с Гермионой.

В коридоре слышится топот ног, и в комнату влетают Драко и Гермиона. Они не ожидали, что здесь кто-то есть, и застывают на пороге.

- Бабушка Азалинда! — восклицает Драко, нарушая неловкую тишину, воцарившуюся с их вторжением, - когда вы приехали?

Он целует старую леди, на что та довольно улыбается и треплет его по щеке.

- Ну, ну, ты же прекрасно знаешь, что я терпеть не могу, когда меня называют Азалиндой, только Линда. Как ты вырос, мальчик мой, и повзрослел! По меньшей мере, на полголовы выше Юбера. Мерлин, когда же ты был у нас в последний раз?

- Когда мне было четырнадцать, бабушка Линда, - Драко хитро усмехается, - помните, как мы с Юбером разбили половину вашего сервиза, когда устроили дуэль в сервизной?

- Как же! Мне пришлось покупать новый фамильный сервиз, которому, по изысканности и тонкости работы, увы, далеко от старого, еще восемнадцатого века.

- Ну я же перед вами извинился, правда?

- Да, ты всегда был вежливым мальчиком.

Во время этого разговора Гермиона смущенно мнется у дверей, не решаясь ни пройти, ни выйти из комнаты. Она раскраснелась от снежного боя, в волосах тают последние снежинки, губы алеют спелой малиной, а глаза сверкают ярче драгоценных камней. И Нарциссу, пригласительно кивнувшую девушке, вдруг неожиданной острой болью пронзает мысль:

«Как же она похожа на Андромеду!»

Вот именно! Вот что всегда задевало ее взгляд, когда она видела Гермиону, когда еще впервые столкнулась с кареглазой пышноволосой девочкой в каком-то магазине на Косой Аллее давным-давно, собирая Драко в Хогвартс. И с тех пор при каждой новой встрече что-то смутно тревожило, притягивало ее внимание, заставляло напрягать память в попытке вспомнить или понять, что не так.
Нет, внешне они другие, черты лица Гермионы не похожи на черты лица ее старшей сестры, Андромеда была невысокой, немного склонной к полноте, а Гермиона тоненькая и гибкая, словно ветка ивы. Но каштановые вьющиеся волосы, звонкий смех, привычка чуть наклонять голову к левому плечу, внимательно слушая собеседника, ясные карие глаза и свет в них — это все Андромеды.

Андромеда, Энди — как они называли ее в семье — их с Беллатрисой старшая сестра, в тринадцать лет взвалившая на свои хрупкие плечики обязанности хозяйки аристократического дома и заменившая им мать, потому что их мать умерла, когда младшей Нарциссе было всего лишь три, а средней Белле — восемь.

Три сестры Блэк, разные, как раннее зимнее утро в серебристом инее, огненно-черная летняя жгучая ночь и весенний солнечный день, всплеснувший облачными крыльями. И характеры их тоже были разными — неразговорчивая, тихая, немного замкнутая Нарцисса, презрительно-надменная, жесткая Беллатриса и веселая, жизнерадостная, ласковая Андромеда, чей смех журчал по всему дому, оживляя его. Все, за что бы ни бралась Андромеда, давалось ей легко и шло наилучшим образом.
С ослепительной улыбкой она стояла рядом с отцом, когда шли бесконечной чередой приемы гостей. Звонко хохотала, играя с маленькой Цисси и прячась от нее то на чердаке, то под лестницей, то в шкафу. Ласково смеялась, бережно расчесывая густые тяжелые волосы Беллы и укладывая их в замысловатые прически. Андромеда как будто летала по огромному дому, ее каблучки стучали, и она казалась маленькой феей домашнего очага, только без крыльев.
Вынужденная перейти на домашнее обучение, она со светлой завистью собирала сестер в Хогвартс, с интересом выслушивала их рассказы об учителях, баллах, однокурсниках и словно сама переживала все их нехитрые школьные радости и горести. Она радовалась от всей души, когда Белла рассказывала, что получила самые высшие баллы на контрольной по зельеварению; когда Цисса, все никак не понимавшая заклятье левитации, наконец заставляла кружиться вокруг нее все чашки и тарелки на кухне, где они тренировались. Глаза Андромеды всегда сияли чистым светом, когда она смотрела на своих сестер.

В ушах Нарциссы до сих пор ясно слышен ее строгий голос, выговаривающий Белле, которая проверяла на домовиках выученные заклятья:

«Так нельзя, милая, ведь им больно, понимаешь?»

«Им не может быть больно, они всего лишь домовики»

«Еще как может. Вот если я тебя ущипну, тебе больно?»

«Конечно!»

«И им тоже, когда ты накладываешь на них Щиплющее заклятье»

Звенящий от жалости к своей маленькой сестренке, которая тосковала по маме:

«Цисса, маленькая моя, не плачь, пожалуйста. Сейчас мама смотрит на нас и грустит, потому что видит твои слезки»

«Мама?»

«Да, она же у нас стала ангелом. Хочешь, пойдем ко мне, и ты снова поиграешь в принцессу?»

«Хорошо. …А мамочка правда стала ангелом?»

«Да, я это точно знаю»

Отец никогда не жалел денег на их наряды и драгоценности, словно в порыве вины осыпая ими чаще старшую дочь, нежели младших. И самым любимым у маленькой Нарциссы было прибежать в спальню Энди и смотреть, как она собирается на бал или прием и выбирает платье и украшения. Старшая сестра в эти моменты казалась маленькой девочке высшим, неземным существом, уходящим куда-то в свой волшебный сверкающий мир, в котором живут только красивые и добрые люди, там пахнет яблоками и можно лакомиться миндальными пирожными целыми днями.

Конечно, это были ее фантазии, но сестра скоро и в самом деле улетела, сбежала от них. Когда и где Андромеда познакомилась с этим маглом, если ей приходилось вращаться только в кругу чистокровных магов?! Это так и осталось тайной.
А Нарцисса навсегда с содроганием в сердце запомнила тот день, когда Энди ушла из дома. Ей было двенадцать, и она приехала из Хогвартса домой на зимние каникулы. Белла гостила у родственников. Старшая сестра, встречая младшую, так крепко обняла, что девочка едва не задохнулась и удивленно вскрикнула:

- Ой, ты что, Энди?

Но сестра лишь отмахнулась — нет, мол, ничего. Она была такой задумчивой и тихой, совсем не похожей на себя, и против обыкновения не рассыпала брызги веселого смеха и не носилась по дому, украшая комнаты к празднику, а лишь печально улыбалась. То и дело почему-то гладила Нарциссу по голове, словно маленькую, а той это не нравилось, и она раздраженно вырывалась. На следующий день после Рождества, прошедшего на редкость уныло и скучно, Андромеда исчезла, а в ее комнате на зеркале нашли листок пергамента, который весь был исчеркан одним словом: «Простите!»

Отец вначале был в тревоге и недоумении, но плохие вести летят быстрее почтовых сов, и скоро все узнали, что старшая дочь Болдуина Блэка сбежала и вышла за замуж за презренного магла. В старом доме воцарилась тяжелая гнетущая тишина. Домовики боялись высунуть нос из кухни, чтобы не попасть под проклятье хозяина или в руки средней, теперь старшей хозяйки, которая в беспощадном гневе могла подвергнуть их самым изощренным пыткам, поскольку была уверена, что те помогали Андромеде. Нарцисса на все каникулы заперлась в своей комнате и днями просиживала на кровати, обняв колени и смотря на маленькую колдо-фотографию сестры, на которой та беззаботно смеялась под старой липой в их саду, в невообразимо нелепой шляпке, растрепанная, но такая милая, родная. А в голове билось:

«Почему Энди так поступила? Почему она бросила нас? Неужели она нас не любит?»

Лишь много позже, повзрослев, она сумела понять, что творилось в сердце и на душе ее сестры, когда та уходила в неизвестность вслед за любимым человеком. Но никогда Нарцисса не забывала Андромеду, хотя после побега ее имя было навсегда вычеркнуто из родового древа Блэков. Отец багровел, приходил в бешенство и начинал задыхаться. Белла, напротив, бледнела и так яростно вскидывала подбородок, что Нарциссе казалось — еще немного, и будет отчетливо слышен хруст шейных позвонков.
Андромеда ушла из семьи и перестала быть ее неотъемлемой частью. Доходили туманные слухи, что ей приходилось несладко. Магл, ее муж Джек Тонкс, был не богат, ему приходилось много работать, чтобы содержать семью. Гордая Андромеда, уходя, не взяла с собой ни одной драгоценности, только скромное колечко с жемчугом в россыпи крохотных розовых алмазов, подарок сестер на ее совершеннолетие. А отец заблокировал все ее счета в волшебных банках.

Старшая сестра появилась в родительском доме только однажды. Нарциссе было восемнадцать, шла подготовка к ее свадьбе с Дорианом Делэйни. Вернувшись из похода по магазинам, который организовала Белла, они услышали громкие крики отца, которые были слышны даже в дальней каминной.
Белла удивленно протянула:

- Что это с папой? Опять Абраксас Малфой перекупил у него на аукционе какую-нибудь редкость или распустил гадкие слухи о его банкротстве?

Нарцисса устало пожала плечами, мечтая лишь добраться до своей комнаты и растянуться в теплой душистой ванне. Но нужно было идти успокаивать отца, который не понимал, что волнения вредят его здоровью. Хитрая Белла никогда не подходила к нему в минуты гнева, предпочитая переждать грозу.
Приказав домовикам отнести покупки в ее комнату, Нарцисса осторожно вошла в кабинет отца, где он кричал, не переставая. И замерла на пороге, потому что навстречу ей так знакомо и так по-родному улыбнулась Андромеда! Сестры с минуту замерли в напряженном ожидании, а потом Нарцисса кинулась к Энди и обняла ее, чувствуя, как дрожит от сдерживаемых эмоций тело сестры. Пушистые волосы Андромеды знакомо щекотали ей нос, и от нее исходил все тот же тонкий, едва уловимый свежий яблочный аромат.

- Энди!

- Цисса, маленькая моя, какая же ты взрослая! И красавица, просто копия мамы,– сестра восхищенно провела ладонью по ее лицу, коснулась серебристых волос, - и уже невеста…

Нарцисса с удивлением рассматривала Энди, которая как будто стала меньше ростом (или это она сама так выросла?), заметно похудела и осунулась. Под глазами синели тени, а на щеках горел какой-то нездоровый румянец.

- Энди, как ты здесь? Если бы ты знала…

- Вон! — прервал их грозный окрик отца.

Нарцисса вздрогнула и беспомощно взглянула на сестру, которая лишь горько усмехнулась и пожала плечами.

- Не смей просить о помощи! Ты не получишь и кната! Вон из дома, ты для меня давно умерла, неблагодарная дочь! Нарцисса, я тебе запрещаю разговаривать с этой дрянью!

Отец тяжело опустился в кресло, хрипя и держась за грудь. А Андромеда даже не взглянула на него, выходя. Нарцисса не знала, к кому кидаться. Наконец, решившись, она кликнула домовика и выбежала, нагнав сестру почти у входных дверей.

- Энди, Энди, что случилось? Ты откуда? Где ты живешь?

- Цисса, - нежно улыбнулась Андромеда, накидывая старую заплатанную мантию, - ничего страшного. Я просто… просто хотела попросить у отца немного денег, - она замялась, пряча глаза, - Джек болен, и нужно заплатить за школу Нимфадоры, я бы никогда…

- Кто эта Нимфадора? — перебила сестру Нарцисса.

- Ох, я и забыла, это моя дочурка. Когда-нибудь ты обязательно с ней познакомишься, она знает и тебя, и Беллу. Правда, совсем на вас не похожа, скорее на Джека. Но я уверена, она будет волшебницей. Нарцисса, что ты делаешь?

Нарцисса лихорадочно шарила в своей сумочке, пытаясь отыскать кошелек. Где же он? Она же точно помнила, там оставалось около полусотни галлеонов и немного сиклей. Наконец она нашла расшитый золотыми нитями бархатный мешочек и решительно вложила его в руку сестре.

- Там немного, но я как-нибудь постараюсь снять со счета побольше. Ты только дай мне свой адрес.

Андромеда нерешительно сжала руку и благодарно-смущенно взглянула в серые глаза Нарциссы.

- Спасибо, родная…

Их прервал неприятно высокий, почти визгливый голос Беллатрисы:

- Что здесь делает эта женщина?

- Белла! — кинулась было к ней Андромеда, но средняя сестра брезгливо отшатнулась и выставила перед собой ладонь.

- Не смей ко мне прикасаться! Уходи! Ты предала нашу семью, наш чистокровный род! Никогда тебя не прощу!

- Белла…, - сникла Энди, - да, я уже ухожу, простите, если побеспокоила вас.

Закрывая дверь, Нарцисса успела ощутить, как в ладонь скользнул маленький сверток пергамента. Заперевшись в своей комнате, она развернула листок, на котором был нацарапан адрес.

А потом был ее собственный побег, свадьба с Люциусом и сумасшедшее, ничем не омраченное счастье. А когда человек счастлив, он нередко забывает о своих обещаниях, данных в дни, когда ему было плохо. Так и Нарцисса почти забыла о сестре, увлеченная новыми обязанностями, новым домом, новой семьей, в которую она вошла. Наряды, драгоценности, развлечения, любимый Люциус, тревоги, связанные с тем, что он стал Пожирателем Смерти, а потом рождение сына и новые заботы, такие особенные, ни на что не похожие. А потом она все-таки вспомнила, и с запоздалым стыдом и неловкостью, которую породил этот стыд, все же решилась отправиться по тому адресу.
Едва найдя указанную улицу, затерявшуюся где-то в недрах Лондона, она узнала от неопрятной визгливой маглы, что Тонксы съехали еще полгода назад, не заплатив за три месяца. Поиски ни к чему не привели. Не так уж трудно затеряться в многомиллионном городе, кишащем маглами.
Спустя почти десять лет она наконец услышала просто мельком от чужих людей об Андромеде, с огромным трудом сумела узнать через знакомых в Министерстве ее новый адрес и с содроганием и уже жгучим, жарко опаляющим душу стыдом направилась на Хилл-стрит, 37. К ее удивлению, это оказался вполне приличный чистенький район.

«Наверное, дела у Энди идут хорошо», - подумала она, постучав в блестящую белоснежной краской дверь с начищенной ручкой и уже готовясь увидеть сестру, изменившуюся, может, заметно постаревшую. Но вместо сестры на пороге появилась девочка-подросток с вызывающе розовой, торчащей во все стороны шевелюрой.

- Вам кого? — вывел из ступора Нарциссу ее звонкий голос, в котором она с удивлением расслышала знакомые интонации.

- Андромеду, Андромеду Бл… Тонкс. О, тебя, наверное, зовут Нимфадора? — попыталась она улыбнуться своей, без сомнения, племяннице.

Непонятно почему, но девочка насупилась и помрачнела.

- Я просто Тонкс, Нимфадора дурацкое имя.

- Почему же дурацкое? Так звали твою бабушку по материнской линии.

Девочка окинула Нарциссу угрюмым взглядом, в глубине которого зажегся злой огонек.

- Ну уж если вы знаете, как звали мою бабушку по материнской линии, значит, вы одна из моих теток по той же линии, да?

Нарцисса кивнула, стараясь не замечать явной грубой нотки.

- Я даже попытаюсь угадать — тетя Нарцисса?

- Да. Тебе про меня говорила Энди?

Девочка как будто не услышала вопроса.

- И что же вам надо, тетя Нарцисса?

Слово «тетя» прозвучало просто с непередаваемым сарказмом.

- Я пришла к Энди, узнать, как она, как у вас вообще дела и… - Нарцисса, которая всегда умела держать себя в руках, вдруг почувствовала, как дрожит голос, и пылают щеки под тяжелым немигающим взглядом племянницы.

- А где вы были, тетя Нарцисса, до сегодняшнего дня? — словно плетью ударила девочка, - что это на вас вдруг напало? Решили из жалости поинтересоваться, как поживает опозорившая вас сестра?

Нарцисса даже не сумела ничего сказать, настолько ее ошеломила неприкрытая злоба в голосе Нимфадоры, ее справедливые, но безжалостные слова.

- Где вы были раньше, когда мама ждала вас каждый день и словно молитву повторяла, что ее Цисси, ее красавица Цисси, — девочка скривила губы, - обязательно придет? Где вы были, когда умер папа, и мама чуть не сошла с ума от горя? Когда нас выгнали с квартиры, и мама пошла работать в грязный бар барменшей, чтобы мы не умерли с голоду? Где вы были, тетя Нарцисса? Вы же явно не бедствовали?

Девочка мазнула взглядом по изумрудным сережкам Нарциссы, по платиновому обручальному кольцу, по дорогой мантии.
Нарцисса еле разлепила губы, чтобы не то, что сердито, а просительно прошептать, взмолиться перед этой пигалицей:

- Где Энди? Я могу ее увидеть? Пожалуйста, хоть на минутку!

- Нет! — лицо Нимфадоры почему-то стало меняться, черты стали резкими и хищными, зелено-карие глаза полыхнули звериной янтарной желтизной.

«Я уверена, она тоже будет волшебницей» - вдруг тихо прозвучал в ушах голос сестры.

Нарцисса прикусила губу. Да, дочь Андромеды и вправду пошла не в отца-магла, она действительно волшебница, обладающая очень редким даром метаморфа. Метаморфиней была их бабушка, которая всегда с гордостью говорила, что эта способность передается по наследству только в чистокровных семьях.

А девочка кричала, захлебываясь от ненависти, так и полыхавшей из нее багрово-черными потоками:

- Не сможете, мама умерла пять месяцев назад, в вонючей дешевой больнице! Если бы не мои родственники-маглы, так презираемые вами, я бы тоже сдохла — от голода. Я вас ненавижу, тетя Нарцисса, всех Блэков! Вы прогнившие, бездушные, отвратительные люди, мне даже разговаривать с вами противно! Больше никогда не приходите сюда, я вас не желаю знать, я вас ненавижу!

Дверь яростно захлопнулась перед носом Нарциссы, но она даже не отпрянула, пораженная, раздавленная внезапно нахлынувшим горем. Энди умерла, ее больше нет. Как же так? Они больше не встретятся? Никогда?

Она бездумно шла по улицам, не замечая, как катятся по лицу ядовитые слезы жалости, невосполнимой утраты, пустоты в сердце, там, где было место Энди. Она проклинала себя за промедление, за слепоту и глухоту, за то, что жила и радовалась жизни, когда Энди отчаянно выживала и ждала ее. Нарцисса еле добралась домой и полдня просто пролежала в комнате, которую в замке мужа, сама не зная почему, отвела для Энди, перевезя в нее все оставленные в родительском доме ее вещи. Она уткнулась в мантии и платья сестры, вдыхая слабый, почти выветрившийся аромат яблок. Слез не было, было только плохо и тоскливо. И ни Люциус, ни Драко не могли ничем помочь. Муж целовал и спрашивал, что случилось. Сын ластился и вел себя на удивление послушно, напуганный ее молчаливостью. Нарцисса ничего никому не сказала, про себя решив, что это только ее вина и только ее наказание — громкий и жестокий голос совести.

И потом, много лет спустя, вдруг встретив на лестнице кареглазую девушку в любимом платье Андромеды («Классика никогда не выйдет из моды!» - когда-то утверждала Энди), Нарциссе вдруг на один безумный миг показалось, что перед ней стоит сестра, все такая же юная, собирающаяся на бал, и сейчас она услышит знакомое:

«Не читай допоздна, Цисси, и не забудь почистить зубы перед сном»

Она с трудом отогнала наваждение, крепко вцепившись в перила, и сумела лишь кивнуть на слова:

«Добрый вечер, миссис Малфой»

Нарцисса отстраненно слушает разговор Драко и Азалинды, краем сознания отмечая, что старая леди остро и проницательно взглядывает на Гермиону, иногда спрашивая что-то и у нее, а девушка, вначале державшаяся скованно и смущенно, понемногу оживляется.

Она думает, напряженно и взволнованно. Так, что покалывает в висках от внезапно нагрянувшей мысли-догадки. О том, Судьба имеет разные обличья, меняет наряды, прикрывается масками, и порой ее трудно узнать, можно пройти мимо, совсем рядом, и не заметить. Но Судьба ее единственного сына находится здесь и сейчас, в этой маленькой уютной гостиной — сияет карими глазами, быстро заплетает в косу непослушные влажные волосы и ловит взгляды Драко, который то и дело, рассказывая что-то Азалинде, оглядывается на нее. И не желает она сыну иной Судьбы, кроме этой, в душе которой горит ясный и чистый свет, словно фонарь, озаряющий непроглядную черноту ночи.

* * * * *

Ты уходишь. Последняя встреча.
И пути наши вновь разойдутся.
Лишь обманчиво ластится вечер,
Обещая скоро вернуться.

Ты уходишь, а я отпускаю
В небо синее вольную птицу.
Только странно — я словно не знаю,
Как мне жить, и куда мне стремиться. (с) siriniti

Драко просыпается со странным чувством стеснения в груди. Душно, не хватает воздуха. Что же сегодня должно произойти? Что-то не очень приятное… Ах да, сегодня тот самый день. Завтра вернутся из своей поездки отец с матерью, будет большое собрание в замке, обязательно явится Темный Лорд, и будет неотвратимо поздно…

Он чистит зубы, ополаскивает ледяной водой лицо, одевается, медленно, одна за другой, застегивает пуговицы на рубашке и машинально потирает грудь, чуть левее от середины. Да что такое, в конце концов? Заболел он, что ли? Почему в нем трясется сосущее чувство неизбежной потери, и сердце дрожит, словно привязанное на тонкой нитке? Может, это страх? Наверное, а как же иначе? Риск очень велик, в случае провала… Не хочется думать о том, что будет тогда.

«Тот ли это страх?» - ехидно спрашивает внутренний голос, - «cтрах ли, что ничего не получится? Ты рискуешь каждый раз, когда входишь во Врата, но ТАК ты не боишься. Нет, Драко, этот страх другой, ты знаешь ему имя и не хочешь признаваться в нем самому себе».

«Что за бред! Я просто нервничаю перед тем, что предстоит. Если это срабатывает со мной, то не означает, что сработает с Гермионой. И это не страх, это просто нервы. Слишком много всего навалилось»

Спускаясь вниз, он замечает одинокую фигурку на подоконнике окна в холле. Гермиона?

- Привет. Ты что, еще не ложилась?

- Нет, я просто рано встала.

Драко невольно отмечает, что Гермиона какая-то понурая, и даже голос ее не такой, как обычно.

- Волнуешься? Не бойся, все будет в порядке.
«Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю»

- Нет, это не волнение…
«Я понимаю, и поэтому мне грустно».

- Ты помнишь, что надо делать?
«Почему ты такая странная?»

- Да, — Гермиона решительно встряхивает головой и легко спрыгивает с подоконника, - я все прекрасно помню. Абсолютно все. Мне не хочется завтракать, я буду у себя.
«А вот ты ничего не понимаешь, Драко…»

Драко провожает ее глазами. Она должна радоваться, что наконец вернется к своим, а вместо этого у нее убитый вид и холодный тон.
Запоздалая догадка больно бьет его под дых — она вспомнила! «Абсолютно все». Наконец вспомнила о нем, Драко Малфое, но не о том, который провел с ней эти дни, а том, который был в Хогвартсе. Который бросал в лицо гадости и оскорбления, на каждом шагу норовил подставить подножку, делал все, что было в его силах, чтобы Гермиона Грэйнджер чувствовала себя униженной.
И как будто сверху упала гранитная плита и заживо погребла его под собой. И нет ни звука, ни света, невозможно выбраться.

Договорено на одиннадцать часов вечера, и целый день он бродит по замку, словно привидение, не хуже Фионы, которая не язвит, как обычно, а проплывая мимо, сочувственно треплет по плечу. Ее ледяная ладонь прикасается к самому сердцу, напоминая о том, что ждет впереди.

Родной замок… Он изучил его от подземелий до огромного чердака, на котором кучей была свалена древняя мебель, какие-то картины, гобелены, потемневшие зеркала, стояли огромные шкафы с мантиями и старинными одеждами. Маленьким прятался тут, до полусмерти пугая мать. Став постарше, любил взбираться на южную и восточную башни, откуда открывался потрясающий вид на окрестности. Чердак и башни были его потайными местами, где он оставался наедине с самим собой. Хотя мать и отец никогда не ограничивали его свободу, но они словно возвели вокруг него крепкую и высокую стену, очертив доступный мир — чистокровных семей и избранного круга, богатства и знатности, изысканных вещей и сильнейших магических артефактов, размеренного предопределенного течения жизни. Этот мир был огромным и разным, уютным и комфортным, иногда причинял мелкие неприятности и вызывал досаду, и никогда Драко не стремился вырваться из него.
Но был чердак и две башни, с которых было видно так далеко — горизонт в белой дымке, и там магловский город с вечно кипящей бурным ключом жизнью, и раскинувшееся высоким куполом небо, серое, хмурое и тяжелое в пасмурное дни, лазурно-синее, прозрачное и чистое, как глаза его Фрейи, в ясные дни. Замок плыл под этим удивительным небом, словно корабль по волнам моря, и Драко охватывало поразительное ощущение — он тоже плыл с ним в этом необъятном пространстве, был частицей этой безбрежности и бездонной высоты. Может, поэтому он любил летать на метле…

Но слишком часто в последние дни Драко ловил себя на том, что вспоминает не синие, а карие глаза. И тогда его мир казался узким и тесным, невыносимо давил на плечи, заставляя втискиваться в рамки определенного мнения. В этом мире полет был невозможен. В этом мире Гермиона Грэйнджер была грязнокровной выскочкой.

Он спускается вниз и, сам не осознавая, идет по тем же коридорам, по которым предпочитает ходить Гермиона, заходит в библиотеку, берет книгу, которую заметил в последний раз у нее в руках, несколько раз проходит мимо двери ее комнаты, за которой царит тишина. О чем она думает? Строит планы, как вернется, что скажет своим ненаглядным Поттеру и Уизли?

Опять и опять они, вечно встающие на его пути! С первого курса, с отвергнутой дружбы Драко ненавидел Поттера так, что темнело в глазах. Он внушал ему жгучую ненависть всем своим существованием. Но если бы его спросили, за что Поттер удостоился такой чести, он, наверное, не смог бы дать определенный ответ. Ни тогда, ни сейчас. Иногда ненависть, как и любовь, бывает иррациональной.
С Уизли было проще — прихвостень Поттера, всюду, как тряпка, следующий за ним, нищий, жалкий, вызывающий только смех. Нет, он не был достоин ненависти, только презрения.
А вот Грэйнджер… Она невольно вызывала уважение, как равный противник, хотя и была всего лишь маглорожденной колдуньей (о, как хохотали еще на первом курсе Пэнси и Миллисента, узнав, что Гермиона Грэйнджер, эта строящая из себя непогрешимую всезнайку Грэйнджер, подумать только, из грязной магловской семьи, даже не полукровка!).
Было вначале удивление, немного зависти (не без этого), потом досада, раздражение, желание поймать на чем-нибудь эту любимицу почти всех учителей, заставить ее споткнуться, притушить сияние карих глаз. Только ему казалось, что ничего не получается. На его подколки она не обращала внимания или отвечала так ядовито, что он прикусывал язык; ходила с гордо поднятой головой и, в общем-то, кажется, и не замечала, что на свете есть какой-то там Драко Малфой. Все ее мысли всегда были заняты Поттером и Уизли.
Ее поведение сбивало с толку. После той приснопамятной пощечины на третьем курсе, на глазах не то что у Грега и Винса (!), у Поттера и Уизли (!!!), он должен был возненавидеть ее едва ли не сильнее Поттера, но почему-то предупредил об опасности на квиддичном чемпионате. Зачем он сделал это, он сам не понял и поспешил выкинуть из головы досадное недоразумение, причудливый выверт своего характера.

Сколько раз Драко тогда задавался вопросом — что такого особенного увидел в Гермионе Виктор? На его осторожные расспросы парень, не умея выразиться по-английски, переходил на болгарский, но суть его сбивчивых и эмоциональных речей сводилась к тому, что «Она… такой…. такой девушка… Такой больше на свете нет… Она цветок, она солнце, она звезда… понимаешь?!»

Драко понимал теперь. Особенное, не особенное, разве это важно? Это просто была Гермиона, такая, какая есть, какая всегда была. И он любил ее. Сейчас, в последние часы, можно было хотя бы перед собой не отпираться…

Эти три дня пролетели стремительно. Он нещадно сдерживал себя, но не мог. Иногда помимо воли, совершенно нечаянно, легкое прикосновение узкой ладони, и он не мог не сжать ее сильнее, потому что било вдруг в самое сердце — скоро он не сможет так сделать. Ее губы, смеющиеся, нежные, такие же, как и тогда, когда в первый раз он пил их вкус. Разве возможно было удержаться и снова не попробовать?

Она притягивала его, словно зачаровала, но он-то знал, что этого не было. Ей бы и в голову не пришло использовать какие-то любовные чары, она была слишком честной для этого. Но его так и тянуло к ней — просто стоять рядом, смотреть в ту же сторону, что и она, кожей чувствовать то почти неощутимое движение воздуха при ее дыхании. Это было подобно затмению, только он не мог разобраться — то ли тень заслонила солнце, то ли, наоборот, солнце вышло из тени.

Вчера они, по своему обыкновению, были в библиотеке. Гермиона искала трактат какого-то древнего мага. Как она заверяла, он стоял на второй полке в шкафу у окна. Он вообще не припоминал, что эта книга у них есть. Они спорили по совершенно пустячному поводу, он уже сердился, считая, что ему лучше знать содержимое их библиотеки. А потом внезапно осознал, что это, наверное, их последний спор. Всего через несколько десятков часов Гермиона будет окружена другими людьми, будет вести другие споры, будет радоваться и жить.

Только его с ней не будет.

И кто-то другой будет ее целовать.

Он оборвал себя на полуслове, ощутив, как нахлынула ночная тьма среди белого зимнего дня. Она удивилась, попыталась продолжить спор, пошутить, а он ничего не мог — просто стоял, как последний дурак, кляня себя за слабость, и смотрел в ее глаза. Он видел в темных зрачках коридор, и ему казалось, что по этому коридору она убегает от него все дальше и дальше.

Он сидит на том же самом окне, на котором сидела утром Гермиона, и невидяще смотрит на запорошенные свежевыпавшим снегом дорожки. Он пытается изо всех сил заставить себя не думать, не вспоминать, не дышать. Потому что дышать — это любить. А любить — это дышать полной грудью кристально-чистым, напоенным весенней свежестью ароматом, который всегда окутывает Гермиону…

* * * * *

Ухожу я, туда возвращаюсь,
Где друзья, где свобода и солнце.
Только гнать свои мысли пытаюсь.
Только сердце испуганно бьется.

Вдруг меня ты отдашь и отпустишь?
И без горечи сможешь расстаться?
И без боли меня ты забудешь,
Будешь жить, и дышать, и смеяться? (с) siriniti

Гермиона стоит у окна, обняв себя за плечи. В детстве, когда становилось страшно или грустно, она прибегала к отцу и просила: «Обними меня покрепче!»
Папа обнимал, и тогда, уткнувшись в колючую шерсть свитера или теплую фланель рубашки, вдыхая перемешанные запахи трубочного табака, лекарств, туалетной воды, ей казалось, что она спряталась ото всех, и никто ее не найдет, не сможет сделать больно. Вот если бы так можно было спрятаться и сейчас…

Она окидывает взглядом роскошную комнату.
Замок Драко.
Книга на столе — Драко.
И бумага Драко. Та, которая ровной стопкой лежит на письменном столе в его комнате; плотная, шелковистая на ощупь, серебристого оттенка. Ни Люциус, ни Нарцисса не используют такой пергамент.
И почерк тоже Драко. Удлиненные буквы, с наклоном влево. Она знает — еще в начале Драко объяснял ей действие какого-нибудь заклятья, рисуя маленькие схемки и надписывая. Почему-то в письменном виде ему удавалось объяснять лучше, чем в устном.
И этим знакомым наклонным почерком, на рваном клочке серебристого пергамента ряды строчек, что-то зачеркнуто, написано поверх, торопливо, небрежно. Это те же его разъяснения, она ничего не выбрасывала.

Девушка раскачивается, прикусив губу и полными слез глазами глядя на обрывки пергамента.
Все здесь — это Драко. Все кричит о нем, и ей хочется заткнуть уши и убежать. Только куда?

Драко задавался вопросом, почему она не вспомнила его. А все дело было в заклятье. Все с самого начала было не так. Не могла Гермиона верно, со всеми ударениями и точной интонацией, произнести непонятные слова сложнейшего заклинания, уворачиваясь от заклятий Пожирателей Смерти в том темном переулке. Заклинание было произнесено неправильно и подействовало тоже неправильно. Оно должно было окончательно стереть память девушке, сделать ее чистым листом бумаги. Но вместо этого воспоминания все-таки начали возвращаться. Но опять же, не мелкие и незначительные. В первую очередь Гермиона вспомнила своих друзей, тех, кто был дорог ей, ради кого она и решилась наложить на себя опасные чары забвения. Все, что было важно, значимо и ценно для нее, вернулось раньше второстепенного. И то, чего она боялась больше всего на свете, могло стать реальной угрозой. Если бы не Драко, не его колдовство, надежно защитившее память, то, о чем не должен был знать никто, кроме нее; то, ради чего Волдеморт и решился на ее похищение. По крайней мере, она так думала.
Заклинание диковинным образом переплело струны воспоминаний, зазвучавшие не в лад, и образ того, кого она увидела в последний раз перед тем, как ее закружил вихрь забвения, вернулся тоже последним.
Но ей не нужны были эти последние воспоминания. Сейчас она отдала бы все на свете, чтобы снова очутиться беспамятной… Чтобы ее не раздирали пополам жестокие чувства, совершенно противоположные, взаимоисключающие…

Кто он, этот человек, которого, помнишь, ты ненавидела так, что темнело в глазах, из-за которого по твоим щекам не раз струились тайные слезы жгучей обиды?
Как из заносчивого злобного мальчишки твоего прошлого вырос умный, немного смешной, ироничный и ехидный, чуткий и нежный, внимательный и терпеливый, и сильный, и надежный мужчина?
От присутствия которого сердце поет в груди, а за спиной расправляются прекрасные крылья.
Рядом с которым чувствуешь себя одновременно сильной и слабой, хрупкой, беззащитной и готовой пойти на все, ради него.
В плечо которого хочется уткнуться, почувствовать защищающее тепло его рук и прикосновение щекой к щеке.

Разве можно полюбить всего лишь за тридцать два дня? И разве тридцать два дня любви перечеркнут восемь лет ненависти?

Ее мир зовет ее, притягивает, напоминает, что она должна вернуться, должна бороться, должна защищать. Должна быть рядом с Гарри и Роном в их страшном и тяжелом противостоянии против Волдеморта. В этом мире она выросла, обрела все, что у нее есть. Он дал ей волшебную силу и свободу творения, подарил верных друзей и мудрых наставников. И конечно, она принадлежит ему. Все верно, все идет так, как надо. Малфой отправит ее. В следующий раз они, возможно, встретятся, нацелив палочки друг на друга. И она снова взглянет в серые глаза, в которых усталость мешается с глубоко запрятанной нежностью, и с зашедшимся от беззвучного отчаянного крика сердцем вдруг поймет…

Нет, ни от чего нельзя спрятаться. В этом-то и отличие между маленькой и взрослой Гермионой. Во взрослой жизни, наполненной своими законами, правилами и условностями, все беды и проблемы приходится встречать лицом к лицу. От них никуда не денешься. А разве она пряталась? Нет же, сколько себя помнит. Она всегда боролась, всегда отчаянно барахталась из последних сил, нередко жертвуя собой, своим временем, своим умом, да всей своей жизнью во имя друзей и во имя справедливости. Конечно, это звучит слишком громко, но по сути своей верно. Она не могла иначе, потому что такой уж она была, Гермиона Грэйнджер. И свобода выбора, та, о которой не раз говорил Гарри, предопределила ее путь.

Но сейчас свобода и любовь, две, казалось бы, дополняющие друг друга силы, вступили в ожесточенную схватку за ее душу и сердце.

* * * * *

Ночной замок провожает невидимыми глазами двух человек, идущих по темному коридору, в отдалении друг от друга. Совсем недавно, еще вчера, они шли вместе, они улыбались и радовались. Но сейчас между ними словно встала стена. Она не видна глазам, но слишком хорошо чувствуется этими двумя. Старый замок не трогают чувства и переживания недолговечных людей. Они живут слишком мало и не понимают самого главного, самого значимого, уходят в безвестность такими же глупыми и растерянными, какими пришли в этот мир.

Эта девочка и этот мальчик, они не знают, что стены, которые куда крепче и выше стен Малфой-Менор, люди возводят сами, собственными руками, речами, поступками. Они любовно выкладывают камни обиды, цементируют их неразумным гневом, полируют ненавистью, а потом живут, горестно стеная об упущенном счастье, которое они сами же заточили в эти стены, и оно тихо угасло, не в силах преодолеть людскую жестокость. Ибо Свет любви может видеть Истинно зрячий, слышать Зов счастья может только Истинно слышащий, коснуться кончиков крыльев Мечты может только тот, в чьем сердце есть Надежда. А большинство людей подавляюще слепы, глухи и никогда не стремятся к неизведанному, невозможному, потому что оно невозможно, не так ли?

«Все сейчас в ваших руках!» - мог бы прошептать этим двоим старый замок, но он, увы, всего лишь замок…

* * * * *

Гермиона отстраненно наблюдает, как Драко расставляет по углам пятиконечной звезды длинные свечи. Черные. А в тот раз, когда он проводил обряд, были алые.

Алое и черное.
Символично.
Жизнь — алая горячая кровь, бегущая по нашим жилам.
И Смерть — та неизведанная тьма, в которую мы уходим после жизни.

Мысли в голове путаются. Вот бы этот миг никогда не закончился… Стоять бы так, наблюдая за движениями Драко, смотреть на зажигающиеся огоньки, похожие на жадные языки, которые высовывают свечи. Черное пламя не дает теней, огни не отражаются в темных блестящих стенах комнаты, жутко… А потом она чувствует сильный медовый запах воска, и сразу вспоминается лето, жаркое солнце, гудение пчел… Все-таки они обыкновенные, эти свечи. А волшебными их делает Драко, наполняя смыслом, символами и колдовством.

Когда-то давным-давно она пыталась прочесть книгу какого-то магловского философа, утверждающего, что мир делаем реальным только мы сами. Каждая вещь, каждое чувство становятся настоящими, наполняются силой бытия, потому что они важны для нас. И солнечный зайчик, пущенный в глаза озорным ребенком, и торжественные закаты, отражающие в небо неизмеримую красоту моря, и случайно найденный четырехлистник клевера, и улыбка любимого человека — ты творишь это сама.
Она тогда подумала, что это обычная философская чепуха, и забыла о прочитанном. А сейчас те строчки бьются в голове, словно умоляя не забывать.

Драко стоит у острого луча звезды и нараспев читает длинное заклинание. Потом подносит палочку к черному острию, нацеленному на него, и палочка выстреливает сноп тонкого алого света, уходящего в пол. Почти сразу огненная искра пробегает по всем линиям, на миг очертив всю пентаграмму. Длинные языки пламени из черных становятся тускло-голубоватыми, но огни по-прежнему холодны и не дают теней. Центр пентаграммы тоже начинает светиться. И вот уже перед ними мерцающий голубой столп, бьющий из пола и уходящий в потолок. Драко достает откуда-то полупрозрачное не то перо, не то нож. И Гермиона не успевает и моргнуть, как парень резко проводит им по левому запястью. Неестественно быстро выступает кровь и алыми звездочками падает на луч пентаграммы, с отчетливым шипением впитываясь в черную выжженную линию. Пентаграмма на мгновение темнеет, а потом вспыхивает густо-багровым светом, который мешается с голубоватым, исходящим из ее сердцевины.

- Проход открыт, прошу, — приглушенно говорит Драко, и в его глазах беззвучно стонет тоска, - встань в середину, закрой глаза и представь того человека, с кем рядом ты хотела бы оказаться. Вначале будет немного тошнотворно, но перетерпи.

Гермиона думает, что это его первые слова еще с тех, утренних. Она не видела его весь день. И он молчал, когда в без четверти одиннадцать постучался в двери ее комнаты, и между ними повисло тяжелое понимание.
Он — Малфой, она — Грэйнджер, все вернулось на круги своя, о чем тут еще говорить? Понятно без слов, не так ли?

- Что с тобой будет? — внезапно спрашивает она.

- Что?

- Я спрашиваю, что будет, когда Лорд обнаружит, что ты не выполнил Его приказ, а меня вообще нет в замке?

- Спрашиваешь, что будет? — криво усмехается Драко, стремительно теряя краски лица, - думаю, лучше тебе не знать, иначе при перемещении будет тошнить еще сильнее. Неприятные чувства, уж поверь мне.

- Зачем ты это делаешь?

- Что — ЭТО?

- Возвращаешь меня, хотя мог бы спокойно сдать Лорду. Провел обряд, едва не нарушив цельность своей родовой защиты. Связываешься с теми, кого ненавидишь. Малфой, твои поступки лишены логики и здравого смысла.

Она изо всех сил старается сдержать дрожь.

А Драко все также криво улыбается, от чего его лицо кажется страшным и одновременно жалким.

- Ты всегда и во всем ищешь логику? Вынужден тебя разочаровать, иногда проще понять хаос, чем разобраться в элементарных вещах.

- Похоже, что ты и сам не до конца понимаешь, что творишь. В начале у тебя всегда идет дело, а только потом ты начинаешь понимать. Не пришла ли пора наконец задуматься, а уж потом что-либо совершать?

«Почему ты так жестока? Если бы ты знала, как я сейчас себя чувствую, когда собственными руками разрушаю то, чем жил последние дни, ты бы не говорила так. Ты ведь всегда была милосердной и, наверное, у тебя бы нашлась хоть капля жалости к Драко Малфою, совсем запутавшемуся в себе и потерявшемуся в твоих бездонных глазах…»

- Хватит, Грэйнджер!

«Надо тоже быть жестоким, не показывать, какой смертельной судорогой сводит сердце»

- Убирайся к чертовой матери! Грюм тебя ждет, и твои… наверняка, тоже! Чего тебе еще надо?

Палочка в руках парня уже подрагивает, наливаясь изнутри густой краснотой. А лицо Драко подернулось холодной белизной свежевыпавшего снега, по которому тенями пробегают обуревающие его чувства.

Гермиона молча смотрит в багряно-голубой водоворот Врат, который становится все быстрее и быстрее. Она знает об этом колдовстве, недаром проводила так много времени в богатых библиотеках Хогвартса и Малфой-Менор. Врата Иномирья, впускающие всех, но выпускающие только тех, в чьих жилах течет чистая волшебная кровь и их спутников, связанных с ними какими-либо узами — дружбы, любви, долга, обязательств, клятв. Или ненависти. Мощное и опасное волшебство, связанное с изначальными силами магии.
Врата тянут силы из Драко, и если она промедлит еще немного, то он просто не выдержит. И она не сможет вернуться.
Домой.
К матери и отцу.
К друзьям.
К Гарри и Рону.
К своему обычному, четко расписанному и утвержденному миру, в котором зло — зло, а добро — добро.
Где четко разграничена граница черного и белого.
И где невозможна разрывающая душу и сердце мысль о том, что не все так просто, не все ясно. Иногда то, что кажется одним, становится другим. Холодный мертвый снег укутывает землю, в которой под теплым покровом спит жизнь. Из гусеницы появляется прекрасная бабочка. Гадкий утенок превращается в сильного лебедя.

С непроницаемым лицом Гермиона отворачивается от Врат и тихо спрашивает:

- А ты не боишься, Малфой?

- Чего? — устало и почти безразлично спрашивает Драко, - я уже исчерпал весь отпущенный на мою долю страх. Чего мне бояться? Гнева Темного Лорда? Гнева отца? Нападения Авроров в темном переулке? Мне уже все равно. Ты еще не поняла, кто я?

Гермиона качает головой.

- Нет, не этого… И я все прекрасно поняла…. Ты не боишься… отпустить меня? Не боишься, что всю оставшуюся жизнь будешь жалеть о том, что могло бы быть? О неслучившемся и непроизошедшем? О словах, которые так и не сказал? Или которые не решился услышать?

Палочка в руках Драко дрожит так, что прыгает из стороны в сторону.

- Уходи, Грэйнджер!!! Убирайся!!! Тебя ждут не дождутся Поттер с Уизли!

- А нужно ли мне, чтобы они меня ждали?

Драко сходит с ума от туманных, терзающих, словно пыточными щипцами, слов девушки.

- Замолчи, слышишь?! Чего тебе надо? Иди, Грэйнджер, не время сейчас демонстрировать показную любовь к ближним.

По лицу девушки пляшут багровые и голубые сполохи.

- Ты трус, Малфой, жалкий ничтожный трус и слабак.

- Да, если тебе так угодно, — хрипит Драко, - я трус и всегда был трусом! Я бежал от девчонки, которая ударила меня. Я бежал от Поттера и всегда боялся бросить ему открытый вызов, предпочитая действовать исподтишка. Я испугался и не смог даже убить Дамблдора! Ты это хотела услышать?

Глаза Гермионы становятся огромными, словно вбирая в себя в последний раз образ светловолосого парня, и бледная улыбка, совсем не похожая на те солнечные, к которым уже привык Драко, скользит по ее губам.

- Ты сам признал, что ты трус… но… я… я люблю тебя, Малфой… люблю такого, какой ты есть…

Слова произнесены. Слова услышаны.
И сердца стучат так, что гулким эхом отзывается все подземелье замка, который словно затаил дыхание, наблюдая за двумя людьми, осмелившимся сделать шаг навстречу друг другу.

- Гермиона…. — Драко едва шевелит онемевшими губами, - подумай… подумай хорошенько, задумайся над тем, что ты сказала. Это невозможно, ты не можешь любить меня! Я Малфой, тот Малфой, которого ты ненавидела, который обзывал тебя грязнокровкой. Я ненавижу твоих Поттера и Уизли и без малейших колебаний сдал бы их Темному Лорду, будь это в моих силах. Я Малфой! Грэйнджер не может, не должна любить Малфоя… - голос Драко падает до сдавленного шепота.

Девушка молчит и, присев на корточки, осторожно дует на одну из свечей, а затем, выпрямившись, опускает вытянутую руку Драко с волшебной палочкой. Врата в последний раз вспыхивают багровым огнем, а потом начинают гаснуть.

Темные подземные своды древнего замка вдруг озаряются чистым сиянием серых и карих глаз. Глаза ведут безмолвный разговор, понятный только двоим. Они спрашивают, умоляют, сердятся, клянутся, обещают, признаются и снова спрашивают, и снова клянутся. И все далекое, фантастическое, несвершимое, невозможное становится близким и возможным. Все то, на что не смели они надеться, вдруг приобретает ясные очертания. И кажется, звезды можно достать рукой, пробежаться по радуге, услышать пение синих птиц и высоко взлететь на сильных крыльях, одних на двоих. И колесница Солнца понесет их в прозрачно-чистое, ослепительно-синее небо весеннего рассвета.

«Я люблю тебя!» - звонко взвивается в пустоте голос, - «Я люблю тебя! Ты даешь мне силы, вливаешь надежду, даришь тепло своей души! Ты — мой свет, моя радость и моя вера!»

«Я люблю тебя!» - переплетается с ним другой голос, - «Я люблю тебя! Без тебя мне уже не прожить и минуты, и мир наполняется звуками и красками, только когда ты рядом! Я люблю тебя только за то, что ты — есть!»

Огромная серебряная луна топит своим сиянием комнату, отражается в старинном зеркале и любуется своим двойником. В призрачном лунном свете все кажется иным, реальность оборачивается сказкой, сказка превращается в жизнь. А для двоих, любящих друг друга, время остановилось, мир перестал что-либо значить. Серебристое сияние скользит по телам, дыхание смешивается и прерывается, и жгучее и нежное пламя сжигает обоих. Любовь наполняет воздух, светится в лунных лучах, звенит и стонет, поет и ликует. Это ее победа, ее триумф.

Драко боится пошевелиться, чтобы не разбудить Гермиону. Он еще не может поверить, он боится, что наступит утро, он проснется, и все окажется сном. Пустым миражом окажется ее тяжесть на его плече, лживым видением — ее лицо так близко от него. Он, затаив дыхание, смотрит и не может оторвать глаз — чуть-чуть дрожат зубчатые тени от ресниц, губы припухли от его неистовых поцелуев, на щеке темная прядь волос. Она едва слышно вздыхает во сне. Сердце Драко пропускает удар. Неужели это правда? Она — его? Она любит его? И любит так, что ради него отказалась от всего, что было ей дорого? Не может быть!
Но это так.
Ее жизни угрожает смертельная опасность рядом с ним. Он должен ее защищать, должен оберегать, такую нежную и такую смелую, такую хрупкую и такую отчаянно храбрую. Он должен быть сильным, изворотливым, хитрым ради нее, ради них, ради их будущего, которое пока еще слишком зыбко и туманно. Он должен всегда быть на шаг впереди тех, кто хочет посягнуть на их счастье, а таких будет немало. Он должен будет противостоять отцу, Темному Лорду, их обществу, которое вряд ли примет Гермиону в качестве одной из своих. Он должен будет сделать многое. Но странным образом это его нисколько не пугает. Напротив, он чувствует себя готовым свернуть горы, поднять и поставить на место сам Малфой-Менор. И все потому, что в его объятьях спит эта девушка. Но в одном Драко уверен — он ни за что на свете не позволит, чтобы она пожалела о сделанном выборе.

- Не смотри на меня так строго, — тихий шепот Гермионы заставляет его вздрогнуть. Она, оказывается, не спит и сквозь полуопущенные ресницы лукаво блестит глазами.

- Я не строго.

- А как?

- О-бо-жа-ю-ще!

- Глупый…

- Я люблю тебя. Так люблю, что мне становится страшно… Я и вправду трус, как ты сказала.

- Нет! - Гермиона закрывает его рот поцелуем, - я сказала это, чтобы ты опомнился, чтобы понял, что можешь опоздать, и мы оба сойдем с ума от одиночества среди чужих людей.

- Гермиона, еще не поздно, еще есть время, моих родителей пока нет в замке, и ты можешь успеть уйти…

Гермиона долго молчит, а потом тихо спрашивает, закрыв глаза:

- Ты хочешь этого? Гонишь меня?

- Нет! Пойми, я говорю это, чтобы спасти тебя. Ты даже не представляешь, как будет трудно. Даже если Темный Лорд будет по-прежнему тебе благоволить, общество будет обливать тебя презрением, ты для них так и останешься недостойной. Я не смогу, если тебе будет плохо.

- Драко, - Гермиона приподнимается на локте и внимательно смотрит в его глаза, - мои слова не пустой звук. Я люблю тебя, понимаешь? Только тебя. Для меня жить — это любить тебя! Я не уйду, я просто не смогу уйти, а потом ходить, дышать, говорить, что-то делать… и все без тебя…

По щеке Гермионы скатывается слезинка. И Драко виновато утыкается в ее плечо, чувствуя себя последним подлецом.

- Прости, я просто идиот, жалкий трус и мерзкая сволочь. Это все пустое, я не смогу тебя отпустить. Ни за что. Никогда. Люблю тебя и никому не отдам, слышишь?

- Слышу, - счастливо шепчет Гермиона, - я тоже… никогда… никому… не отдавай меня… держи крепче…

* * * * *

Аластор Грюм хлопает дверями, прохаживаясь по своему тесному дому. Из невероятно захламленной сырой гостиной — на утопающую в грязной посуде неопрятную кухню, из нее — в кабинет, битком набитый самыми разнообразными магическими артефактами. Тускло-желтым горит лампа на столе, и в ее свете мутновато поблескивают четыре Проявителя врагов. Грюм, хромая, подходит к окну и осторожно раздвигает занавески. Все тихо. Четвертый час, предутренний, когда все вокруг спит не то что глубоким, глубочайшим сном.
Так где же, черт подери, этот паршивый мальчишка?! Диктует свои условия, обговаривает обстоятельства, назначает время и все впустую?
Что-то случилось? До сих пор он был пунктуален не хуже хогвартских часов, отбивающих перемены для изможденных знаниями школяров, но на прошлой явке выглядел нервным и испуганным. Если струсил, то все полетит в преисподнюю, но им не так-то легко будет достать Грозного Глаза, он утащит с собой если не всех этих подонков, то большинство.
А если не струсил, а все провалилось? Впрочем, о чем тут думать? Финал тот же.

Кто дернул его поверить восемнадцатилетнему юнцу, сыну известного Люциуса Малфоя, на руке которого красовалась Черная Метка? Не до конца, естественно, он еще не спятил, но сведения, доставляемые им, были слишком ценными, чтобы их игнорировать. И немаловажно — они подтверждались. А значит, Драко Малфой все-таки стоил крупицы доверия.
Грюм особо не задумывался над причинами, побудившими Пожирателя Смерти, связанного с Волдемортом узами крепче, чем мать с младенцем, сделать столь опрометчивый шаг. Он плевать хотел на этого мальчишку и его безопасность. Но Малфой был пока полезен и нужен, пока каким-то образом вывертывался, а остальное было не важно. Хотя Грюм допускал, конечно, что фактически молодой Малфой рисковал жизнью каждый раз, когда выходил с ним на связь. Но он все-таки выходил. Где-то раз в месяц, иногда реже. Парень с непроницаемым лицом говорил, передавал свитки и тут же исчезал. Все занимало не больше пяти-десяти минут. И главное — Грюм никак не мог отследить, откуда он появлялся. Никаких магических возмущений пространства, ни в одном, даже сверхчутком Проявителе ничего не отражалось. Он словно сгущался из пустоты и в пустоте же растворялся. Грюм знал свое дело, недаром дослужился до начальника Аврориата. Его дом был защищен мощнейшими заклятьями, ни один маг не смог бы взломать защиту, будь то хоть сам Волдеморт, но этот мальчишка как-то сумел.
Многое из сведений касалось либо его отца, либо его самого. Он давал компромат на свою семью, но при этом его единственным условием была неприкосновенность отца и матери. Для себя он не выторговывал никаких условий. Словно ему было все равно — будет он жить или умрет. И у Грюма против воли появлялось некое подобие уважения к этому пареньку.

Едва Аластор досадливо хлопает ладонью по столу, намереваясь плюнуть на все и лечь в постель, как воздух в комнате начинает знакомо мерцать, дрожит в мареве и, соткавшись из голубых и алых искр, появляются две фигуры.
Две?! Так мерзавец все-таки предал! Отлично, чего еще можно ожидать от Малфоя?
Он стремительно направляет палочку, и с губ уже почти срывается заклятье, но тут одна из фигур быстро скидывает капюшон мантии, и старый Аврор едва не теряет дар речи.

- Гермиона Грэйнджер?!

Девушка делает шаг вперед и тонким голосом произносит:

- Здравствуйте, Аластор.

- Нет, постой! — Грюм вновь вскидывает палочку, - кого ты привел, ублюдок? Поиздеваться решил?

Но девушка поднимает ладони верх.

- Нет, нет, это на самом деле я, Гермиона Грэйнджер. Мой Патронус — выдра. На день рождения вы подарили мне охранный амулет в виде серебряной чайки, который зачаровали сами. Я терпеть не могу, когда оставляют на столе грязные чашки, и всегда кричу на Рона, потому что только он это делает. А еще мы за глаза называем мистера Сэлинджера СиЭс, а вас — Хмуро-Грозным высочеством.

- Мерлин Всеблагой, Гермиона, девочка, это ты?! — Грюм ковыляет к девушке, неловко обнимает, а Гермиона утыкается носом в его старую клетчатую рубашку, вдыхая знакомый запах табака и чувствуя, как глаза невольно наполняются слезами.
Это будет труднее, чем она думала.

Грюм тем временем трясет ее, словно проверяя, в порядке ли она.

- Я предполагал, что это Он тебя прячет. Это был Он, верно?

- Да, - шепчет девушка, украдкой смахивая слезы, - там были Пожиратели, я не смогла против пятерых.

Аврор с угрозой поворачивается к Драко.

- Ты все знал?

- Знал, - холодно цедит тот, - более того, она находилась в моем замке.

- Был обыск!

- Это ничего не значит, мистер Грюм. Ваши обыски — всего лишь пустая формальность. Если мы хотим что-нибудь спрятать, поверьте, этого никто не найдет.

- Ах ты…

- Нет! — резко прерывает Грюма Гермиона, - так было нужно. На мне было заклятье, я ничего не помнила и не понимала, и за нами следил сам Темный Лорд. Драко просто выжидал более безопасный момент.

- Что же, - слегка остывает Грюм, - ты жива и здорова, следует, наверное, поблагодарить Малфоя. А тебя, девочка, Гарри с Роном обыскались. Весь Аврориат на ноги подняли, такую бучу устроили, что вся Англия сотрясалась. Хорошие у тебя друзья, скажу тебе.

Лицо девушки дергается, и она оглядывается на Малфоя. Тот стоит, как вкопанный, даже на дюйм не сдвинувшись с того места, на котором появился. Грюм жестко осведомляется:

- У тебя что-то есть? Давай живее. Я сам прослежу за тем, чтобы Гермиона вернулась домой.

Но вступает Гермиона, почти такая же бледная, как Малфой, только глаза лихорадочно сверкают, отражая свет лампы.

- Аластор, мне нужно кое-что сказать. Пожалуйста, прошу вас просто принять мое решение и не отговаривать. Я не вернусь.

Впервые на обезображенном лице старого Аврора она видит выражение глубокого недоумения. Волшебный глаз, перестав вращаться в глазнице, смотрит на нее, словно хочет пронзить взглядом насквозь.

- Не понял, что?

- Я не вернусь, - как можно более твердо говорит она, с досадой чувствуя, как в горле дрожит голос, - я останусь с Драко в Малфой-Менор. Если завтра Темный Лорд не увидит меня на приеме, и я не присягну Ему на верность, то Драко погибнет. А я не могу этого допустить.

- Да какого дементора?! Ты сама отправляешься в пасть этому змееголовому ублюдку? Ты понимаешь, на что идешь?

- Я все понимаю. Но не могу иначе. Я выбрала свой путь.

- Какой путь?! Тебя Малфой зачаровал Империусом? Ты же идешь на верную гибель и рискуешь не только собой, но Орденом! Эта тварь превосходно владеет леггилименцией, и Ему не составит никакого труда нас уничтожить! — бушует Грюм, от негодования то и дело ударяя кулаком по столу, в котором остаются вмятины, - а о родителях подумала? Им каково будет? А о Гарри с Роном?

- Я скажу родителям («Как же невыносимо держать голову так высоко!»), позже, и постараюсь защитить их. О том, что хранится в моей памяти, не узнает никто, будьте уверены. Даже Темный Лорд, который делает эти попытки, но безрезультатно. Иначе вы бы все давно были схвачены. А Гарри и Рон… мне очень жаль, они ничего не должны знать. Вы сами это поймете. Я буду помогать Драко, вдвоем мы сумеем делать больше.

- Не понимаю и не желаю! — Грюм тяжело дышит, глядя на одну из своих лучших учениц, подававшую большие надежды. Она могла бы стать великолепным Аврором, а кем теперь будет вместо этого?

- Это ваше право, - склоняет голову девушка, - просто примите как данность — я не вернусь.

Нет, не зачарована, сигнальные «ноуры» молчат. Значит, это ее собственное решение?

- Но почему? Почему, можешь мне внятно объяснить?

Вместо ответа Гермиона подходит к Малфою и вкладывает ладонь в его руку. Очень просто и естественно. Очень нежно и доверчиво. Словно отдавая ему свою руку, вверяет свою жизнь.

Грюм неверяще качает головой, чувствуя непреодолимое желание оглушить заклятьем обоих — Малфоя отправить в его замок, а Грэйнджер немедленно доставить к Кларку Сэлинджеру. Уж он бы втолковал и разъяснил ей что к чему. Язык у Кларка подвешен, и он никогда не теряет хладнокровия. А у него самого, кажется, сейчас мозги вскипят. Ведь этого — о чем он сейчас подумал — не может быть! Что там у них творится, в конце концов? Они что, оба рехнулись? Да и когда успели? Что вбил ей в голову этот пащенок, с которого станется вести двойную игру?

Грюм успел немного узнать Гермиону Грэйнджер, и этого было достаточно, чтобы сейчас отчетливо понимать — если она что-то решила, не отступит от этого.

- Нам пора, - наконец разлепляет губы Малфой, все это время ни на миг не отрывавший мутно-серых глаз от Гермионы, - дольше невозможно удержать.

Девушка на прощание кивает старому Аврору и задерживает взгляд, словно хочет что-то сказать, донести невысказанное, непонятое. Снова мерцают голубые и алые искры, и две фигуры, крепко держащиеся за руки, исчезают. А Грюм, все еще ошеломленный, растерянный, смотрит на вмятины в столе.
Что теперь делать? Жаль парней, на самих себя не похожих, но нельзя рисковать. Все должно быть правдоподобно. Девочка права, он почти сразу уловил, что эта тайна должна быть сохранена только между ними тремя. О Малфое и так никто не знает. Что ж, теперь не будут знать и о Грэйнджер.
Однако, какова девчонка! Храбра и решительна, ничего не скажешь. Этому отпрыску гнилого семейства невероятно повезло, что она обратила на него свой взор. Но почему обратила именно на него? Вон Уизли на нее тут надышаться не мог, сейчас землю носом роет, ходит весь черный. А ей Малфоя подавай. Но уж кого-кого, а ее он ни в чем подозревать не мог, слишком она была… чистой, что ли? А пребывание в Малфой-Менор, в кругу Пожирателей Смерти, под непрерывным надзором Волдеморта — мороз продирает по коже, уже лучше сразу палочку к виску и «Авада Кедавра».
Кто поймет этих нынешних молодых? Вроде все понятно, ясно и четко, но потом выкинут какой-нибудь фортель, что и не сразу все распутаешь. В его время все было проще.

Он еще долго сидит за столом, обхватив руками усталую, раздираемую сомнениями и неразрешенными вопросами, голову. За это время луна успела опуститься за крыши домов напротив, звезды побледнели и истаяли в серо-голубоватом небе, которое уже подернулось нежной золотистой дымкой солнечного предвестия. Очередной зимний день сменил морозную ночь. А Аластор Грюм, все на свете испытавший старый Аврор, не верящий ни в дьявола, ни в бога, ни в Мерлина, потерявший семью и многих друзей, сам себе казавшийся бесчувственным пнем, просит кого-то, не зная, кого, присматривать за Гермионой Грэйнджер, этой сумасшедшей и отчаянно смелой девочкой, шагнувшей в смертельную опасность.

Все оставшиеся дни каникул прошли как в смутном сне.
Вернулся из Румынии мистер Поттер, правда, не через день, как обещал, а через пять, нагруженный подарками. Алексу он привез толстенную книгу о разведении драконов и отдал Охранный Ключ, сказав, что ничего подозрительного или опасного в нем не нашли, и Алекс спокойно может им пользоваться. Миссис Поттер, конечно, была вне себя от его долгого отсутствия, но сменила гнев на милость, увидев увесистый пакет с письмом и колдо-фотографиями.
Близнецов привезли обратно, и в доме воцарились привычные взрывы, громкий хохот, испуганные или торжествующие крики. Как простонала, икая от смеха Лили, Джеймс умудрился взорвать навозными бомбами конспекты Артура, который неосторожно оставил их на слишком видном месте, а Сириус довел до грандиозной истерики дряхлого упыря, жившего за трубой на чердаке дома старших Уизли, и тот выл теперь, не переставая, временами переходя на ультразвук. Рассерженный Артур старший, у которого голова шла от этого кругом, и взбешенный Артур младший, лишившийся своих бесценных в свете надвигавшихся Ж.А.Б.А. конспектов и успевший горько пожалеть, что вернулся от родителей из Китая раньше времени, в один голос потребовали, чтобы близнецы немедленно прекратили безобразничать.
Но Джеймса и Сириуса это только раззадорило. Они вошли во вкус — стащив волшебную палочку деда, зачаровали всю посуду на кухне, отчего та стала прыгать по всему дому и никак не желала даваться в руки, половина чашек и тарелок при этом разбилась; угнали метлу кузена и едва не расколотили стекла во всем доме, потому что совладать с взрослой метлой оказалось им пока не под силам; разобрали на винтики и колесики волшебные фамильные часы, потому что хотели выяснить, как они работают; приманили какое-то одичавшее привидение, и оно теперь с восторгом пугало миссис Уизли. Бабушка с трясущимися руками доставила их через камин домой и сдала матери. Неунывающие братья ничуть не огорчились, успели в тот же день подраться с Генри и Гербертом МакКлаггенами, проживающими неподалеку, и теперь щеголяли свежими синяками — у Джеймса под правым глазом, у Сириуса — под левым. Но судя по всему, противник также понес урон, потому что примчалась миссис Ромильда МакКлагген и сотрясла прихожую такими возмущенными воплями, что портрет профессора Дамблдора, висевший на почетном месте в кабинете мистера Поттера на втором этаже, покачал головой и заткнул уши затычками ярко-оранжевого цвета. После этого миссис Поттер наотрез отказалась лечить боевые раны сыновей и с очень грозным видом погнала их наверх в классную комнату — делать задания, данные им на каникулы, о которых, как выяснилось, они скромно умолчали.

Алекс старался поменьше сталкиваться с ними, потому что развеселые братья не обращали внимания ни на что и тащили его с собой на свои шумные забавы. А ему, после подслушанного разговора миссис Поттер и профессора Уизли, хотелось побыть одному, обдумать хорошенько все, что он узнал. Он не мог представить себе (просто не мог и все!), что миссис Поттер ненавидела его маму, мистер Поттер не хочет даже вспоминать о ней, а мистер Уизли так неприязненно относится к нему только из-за того, что он ее сын…
Лили не понимала причин его молчаливости и старалась расшевелить. Раз даже обиделась, заявив, что он без Рейна не хочет с ней общаться, и что все они мальчишки такие. Это было смешно, и Алекс, чтобы не огорчать ее, начал стараться вести себя как раньше.

После каникул они вернулись в школу тем же путем, что и убыли. В кабинете профессор Люпин расспросила Лили о домашних и едва заметила Алекса, сухо поздоровавшись. Рейн вернулся из Франции через день после них, и какое-то время сбивался на французский, чертыхался, когда Алекс и Лили делали непонимающие лица и переходил на английский.
Уроки проходили так же, как и в первом семестре. Алекс с каждым днем узнавал все новые и новые вещи из мира магии, не переставал удивляться чудесам, но его неотступно грызли мысли о родителях. Узнать о них как можно больше стало навязчивой идеей, преследовавшей его даже во сне. Он начал частенько пропадать в библиотеке, разыскивая книги, в которых упоминалась вторая магическая война. К его изумлению, огромные тома, серьезные труды посвящались Гарри Поттеру, его Избранности. На доброй сотне страниц каждой книги по новейшей истории подробно расписывалась история с каким-то шрамом и финальный поединок с черным магом Волдемортом. Отец Лили и его опекун оказался самым знаменитым магом волшебного мира!
Частенько упоминался Рон Уизли, как лучший друг и помощник Гарри Поттера в борьбе с Волдемортом. В Книге Памяти Алекс отыскал еще одно знакомое имя — Невилл Лонгботтом. С фотографии смущенно улыбался совсем молодой паренек с круглым лицом, на его плече сидела огромная жаба. И была там фамилия, невольно заставившая вздрогнуть — Люпин, очень изможденный и усталый волшебник в потрепанной мантии с заплатами, но с добрыми и умными глазами. А еще он выяснил, что родители многих из его однокурсников были Аврорами, боролись с Пожирателями Смерти и участвовали в Великой Битве — именно так, с заглавных букв, именовалось последнее сражение с Волдемортом и его сторонниками, которое произошло, как с потрясением узнал Алекс, в замке Малфой-Менор, родовом замке его семьи!
Фамилия Малфой встречалась часто. И черным по белому, оглушающим молотом: «Люциус Малфой — Пожиратель Смерти, ближайший сподвижник Волдеморта», «Драко Малфой — сын Люциуса Малфоя, Пожиратель Смерти», «Одна из самых знатных и чистокровных семей Англии с самого начала выступила на стороне Лорда Волдеморта».
А Гермиона Грэйнджер упоминалась только один раз, в энциклопедии «Кто есть кто» в очень маленьком абзаце:
«Гермиона Дж. Грэйнджер Малфой. Маглорожденная. Перешла на сторону черного мага Тома Нарволо Реддла (см. Том Нарволо Реддл, Волдеморт, Темный Лорд) во втором магическом противостоянии (см. Вторая магическая война, Первая магическая война), вышла замуж за Драко Малфоя (см. Драко Малфой) в 2000 г., погибла в замке Малфой-Менор (см. Малфой-Менор) во время штурма Авроров (см. Великая Битва) 24 ноября 2004 г.».

- Пожиратели Смерти, они были Пожирателями Смерти! Мой отец был Пожирателем Смерти. Моя мать была предательницей, — шептал Алекс, перелистывая страницы онемевшими ледяными пальцами.

Голова кружилась, сухое покашливание библиотекарши мадам Филч гремело в ушах раскатом грома, и серые каменные стены расплывались перед глазами. Прыгали черные строчки на шершавых или гладких листах, он вдыхал знакомый запах особой библиотечной пыли от потертых переплетов и чувствовал тяжесть книг, каждая из которых словно гневно говорила: «Ты хотел узнать? Ты узнал. Вот она — правда».
За холодными равнодушными строчками стояли родители Алекса, их жизнь, которая была совсем короткой, но оставила такой тяжелый след. Книги либо предпочитали официальные фразы констатации фактов, либо, не жалея слов, экспрессивно клеймили магов, ставших на сторону Волдеморта, и восхваляли отважных Авроров. Но книги стыдливо молчали о том, что Гермиона Грэйнджер предала своих друзей. Ее как будто пытались забыть, стереть даже память о ней со страниц истории
Вот бы заколдовать все эти строки, эти абзацы, эти страницы, чтобы они сделались пусты и никому больше ничего не смогли сказать!

«Малфои и Волдеморт. Они были связаны так тесно, как только можно представить. Как же мне повезло с родственниками! — горько думал Алекс, - неудивительно, что все ребята из волшебных семей смотрят на меня, как на дракона посреди школьного двора. Еще бы! Я бы, наверное, и сам держался подальше от такой «известной» личности».

Но ведь он был не один такой, с чересчур громкой фамилией! В числе волшебников — Пожирателей Смерти, были названы Эйвери, МакНейры, Нотты, Гойлы, Лейнстренджи. Ребята с такими фамилиями учились на всех факультетах. Приятель Алекса, когтевранец Гай МакНейр, веселый и умный, просто загорелся футболом и частенько вздыхал вместе с ним, что в Хогвартсе нет крытого спортивного зала, и приходится ждать теплых дней. Пуффендуйки Эмми Эйвери и Фелис Нотт, одинаково простодушные и немного смешные, были подружками, всюду ходили вместе и просто обожали уроки Хагрида, с восторгом возясь на них с разными животными, которые, на их счастье, пока были вполне миролюбивыми и безобидными. Грег Гойл, немного сонный и рассеянный мальчишка, которого, кажется, ничто не может вывести из себя, любимец профессора Синистры с кафедры астрономии. Странным образом только на ее уроках все его сонность куда-то улетучивалась, и он бойко чертил траектории всех планет и, кажется, мог назвать каждую звезду и комету в их галактике. Сам Алекс помогал гриффиндорке Дафне Лейнстрендж, хрупкой и тихой, с уроками. Она так благодарно радовалась каждый раз, когда что-то получалось, что ему становилось ужасно неловко. Лили и Рейн к ней притерпелись и даже иногда заговаривали, приводя робкую девочку в трепет.
И как чувствуют себя в Хогвартсе Гай, Грег, Эмми, Фелис, Дафна? Их семьи были на стороне Волдеморта, их близкие были Пожирателями Смерти, как же они живут сейчас? Может быть, им тоже не по себе? Или они просто не обращают внимания? Вообще-то он не замечал, чтобы их особо притесняли. По крайней мере, никто вроде бы при виде них не перешептывался, не отворачивался, не делал вид, что не замечает. И Алекс вдруг загорелся диким и совершенно непонятным желанием узнать. А вот что узнать, не смог бы объяснить и сам. Ситуацию в их семьях? Чувства?

Так получилось, что Дафна сама натолкнула его на разговор. Они сидели в Большом Зале после обеда, занимались вместе. Он тренировал с ней Манящие чары, после нескольких неудачных попыток наконец стало получаться все лучше и лучше. Дафна, обычно бледная, раскраснелась от удовольствия, вокруг нее уже набралась куча перьев, пергаментов, чернильниц и учебников, оставленных забывчивыми студентами. И вот тогда на одном из учебников, трансфигурации за первый курс, он увидел имя — Дафна Эпплби, и удивился:

- Чей это? Дафна, твой? Ты разве Эпплби?

И оживленное лицо девочки погасло, ее радость словно притушили как свечу.

- Мой, - тихо ответила она, беря в руки книгу и разглядывая ее так, будто видела надпись в первый раз.

Алекс почувствовал себя так, как будто задал очень неприличный вопрос, отвел глаза и хотел сказать что-нибудь незначащее, но Дафна все так же тихо продолжила:

- Я еще не привыкла быть Дафной Лейнстрендж, я всегда была Дафной Эпплби, вот и написала нечаянно.

- Даф, если не хочешь говорить, не надо, - Алекс готов был взглядом просверлить дырку в столе от неловкости, но девочка его не услышала.

- Понимаешь, мой папа — магл, он ничего не понимает в волшебстве и всегда злится, когда… то есть злился. Они с мамой развелись в прошлом году, когда выяснилось, что и моя сестренка Каролина тоже будет волшебницей. Он до этого надеялся, что хоть она будет «нормальной», как он выражался, но оказалось, что мы все, мама, Каро, я — «ненормальные». Они с мамой ужасно кричали, просто ужасно, а потом, после развода, мама поменяла нам папину фамилию на свою девичью. И после развода она заболела и до сих пор болеет.

- А ваш папа? — Алекс едва было не сказал «Ну и свинья!».

- Папа? — Дафна попыталась улыбнуться, - ну, у него сейчас кажется новая семья, и они все «нормальные», не то что мы. Извини, Алекс, я все поняла, пока.

Глаза девочки подозрительно блеснули, и она убежала, даже не собрав свои вещи. Алекс взял ее сумку, не забыв положить злополучный учебник, и направился в Гостиную, попросив девочек, живших с ней в одной спальне, передать. Те просьбу выполнили, но с таким видом, как будто делали огромное одолжение. Алекс привычно не обратил на них внимания.
Ясно, что Дафне было не до размышлений о Пожирателях Смерти, у нее и своих проблем хватало. К тому же она Лейнстрендж, получается, по матери, которая была замужем за маглом. Вряд ли она была связана с Пожирателями Смерти. Может, просто однофамилица или другая ветвь семьи.

С Эмми он долго кружил вокруг и около, задавая всякие наводящие вопросы, пока девочка просто случайно не обмолвилась, что она с матерью живет в Италии.

- В Италии? — изумился он, едва не столкнувшись с каменной колонной (разговор происходил во внутреннем дворике), - а почему ты учишься в Хогвартсе?

- Мама так хотела, - пожала плечами Эмми, откинув назад золотистые волосы, - вообще-то до моего рождения она жила в Англии, у нас тут куча родни. Правда, я их плохо знаю, мама не очень-то с ними общается.

На очень осторожный вопрос о Фелис она погрустнела и одновременно насторожилась.

- У Фелис тоже одна мама. Ее папа умер давно, она никогда о нем не говорит. А почему ты спрашиваешь?

Алекс пробормотал что-то невнятное, понадеявшись, что это сойдет за ответ, и поспешно ретировался.
Эммалена Эйвери ситуацию тоже не прояснила.

Грега он поймал на Астрономической башне, во время совместного урока астрономии. Они не были приятелями, просто кивали, здоровались, вот и все. Но Грег всегда был простым и спокойным и никогда не показывал, что Алекс ему чем-то не нравится.
Пока все разбирали телескопы, он постарался занять тот, что был рядом с пуффендуйцем. Удивленные Рейн и Лили переглянулись, но ничего не сказали. Профессор Синистра начала объяснять новую тему, а он ломал голову над тем, как начать щекотливый разговор и не придумал ничего лучше, как сказать, что вычитал в одной книжке об одном интересном заклятье, которое придумал его отец.

- Мой папа? — удивление Грега было таким, что он едва не уронил кипу лунных карт, - ты серьезно, Алекс? Ты, наверное, неправильно прочитал, это никак не может быть мой папа.

- Нет, там точно была твоя фамилия, - упрямо сказал Алекс, чувствуя, как запылали уши.

Врать ничего не подозревающему однокурснику было неловко, совсем не то, что врать миссис Бигсли, отвечая на вопрос о том, где он шлялся до ужина, когда нужно было сделать кучу дел.

- Ты ошибся, - не менее упрямо ответил Грег, - это другой маг. Это просто не может быть мой папа.

- Но почему?

Грег немного помолчал, глянул в телескоп, что-то записал в таблицу и снова повернулся к Алексу.

- Это не мой папа и точка.

Алекс почувствовал, что Грегу совсем не хочется об этом говорить, но не мог сдержаться. Ему надо было обязательно узнать!

- Тогда кто твой папа?

Грег резко повернулся к нему, задев телескоп так, что он закрутился на подставке и теперь смотрел не в ночное звездное небо, а на профессора Синистру, раздающую задания.

- Зачем тебе это знать?

- Грег, пожалуйста, - Алекс затаил дыхание, досадуя на то, что в голосе прорезались просительные нотки, - это очень важно!

Пуффендуец поправил телескоп, опасливо покосившись на профессора Синистру, которая уже строго смотрела в их сторону, и испытующе оглядел Алекса. Алекс не знал, что он в нем высмотрел, решил ли, что достоин доверия, но немного помолчав, Грег прошептал:

- Мой папа — сквиб.

- Э-э-э, сквиб?

«Это еще что такое?»

- Ну да. Ты не знаешь? Это тот, кто родился в семье волшебников, но сам не волшебник.

- Разве такое бывает? — не сдержался Алекс и почувствовал, что краска с ушей заливает все лицо. Вот черт, зачем он это брякнул?

- Бывает, - серьезно кивнул Грег и вздохнул, - папа и тетя Гиацинта, они оба сквибы, и их выгнали из семьи.

- Что?!

Алексу чуть дурно не стало. Разве такое возможно? Чтобы выгоняли из родного дома только за то, что нет колдовской силы? Что еще он узнает об этом удивительном, чудесном, но невероятно запутанном мире волшебников и магов?
А Грег продолжал, понижая голос, чтобы не услышала профессор Синистра.

- Мама магла, и папа думал, что я тоже не буду волшебником. Ведь ни в ком из моих братьев и кузенов так и не проявилось колдовство. Они все обычные люди. Кроме меня, вот так уж получилось, - мальчик виновато улыбнулся, - ой, сейчас покажу.

Он торопливо вытащил из внутреннего кармана мантии крохотный медальон и раскрыл его, внутри была такая же крохотная фотография. Алекс не успел подумать, что же можно на ней увидеть, как Грег прикоснулся к нему волшебной палочкой, и медальон увеличился, фотография стала больше и четче, и можно было хорошо рассмотреть на ней лица. Множество людей, по-видимому, две семьи, весело махали руками. Грега Алекс сразу узнал, а в центре, наверное, был его отец — высокий красивый мужчина обнимал за плечи такую же высокую и очень похожую на него женщину, хохотавшую, запрокинув назад голову. Грег не был похож на отца, ни на тетю, скорее на мать, пухленькую, добродушную и как будто немного сонную.

- Это все я сам сделал, фотографии проявил в волшебном растворе, чтобы они двигались, и медальон зачаровал. Мама так удивлялась, - в голосе Грега была гордость.

- Ты молодец! - искренне сказал Алекс, продолжая разглядывать фотографию.

- Вот поэтому мой папа никак не мог разработать какое-то заклятье, - Грег опять немного виновато пожал плечами, словно извинялся, - он работает в магловском банке, и раньше никогда не говорил о том, что знает о волшебниках. В нашем доме ничего волшебного не было, и сейчас нет, кроме моих школьных принадлежностей. Он рассказал о себе и тете Гиацинте только, когда точно выяснилось, что я маг, и так гордился, когда пришло письмо из Хогвартса, сказал, что я должен стараться хорошо учиться и быть достойным имени дяди Грегори. Когда семья выгнала папу и тетю Гиацинту, дядя Грегори был единственным, кто им помогал, а больше никто, никто даже не спрашивал про них!

Ну и что он прояснил? Да ничего! Только узнал, что бывает такое, когда ты не нужен родным, потому что не похож на них, потому что не унаследовал волшебной силы. Что же это за родные такие? Наверняка, они были похожи на Малфуа, но в тысячу раз хуже, Алекс в этом не сомневался.

Сегодня он опять набрал кучу книг по истории Сопротивления и брел к себе. Завернув за угол коридора на втором этаже, он лоб в лоб столкнулся с Гаем, который мчался, как угорелый. Мальчики с громкими возгласами полетели на пол. Гай вскочил на ноги и принялся помогать Алексу.

- Ой, извини, я совсем не заметил тебя!

- Да ладно, пустяки, - пропыхтел Алекс, собирая разбросанные книжки.

Гай протянул ему две, отлетевшие подальше, и нагнулся за еще одной, которая раскрылась на колдо-фотографии.

- Ого, смотри, твой родовой замок, Малфой-Менор, — протянул он, разглядывая изображение, - здорово его развалили, да?

- Я там никогда не был, - пожал плечами Алекс.

- Слушай, зачем тебе столько книг по новейшей магической истории? У профессора Бинса мы еще долго будем проходить восстания гоблинов. Сэм говорит, они еще на Гырге Первом Волосатом, который жил тыщу лет назад.

Алекс промолчал и двинулся дальше. Гай предложил свою помощь и пошел за ним, разглагольствуя о том, что на уроки Бинса наложено специальное проклятье сна, от чего ни один ученик не может бодрствовать на них дольше пяти минут. Алекс почти его не слушал, занятый своими мыслями. Кто-то из МакНейров точно был Пожирателем Смерти, он это читал. Но на Гая никто не косится, как на Алекса. Наоборот, они с Сэмом Вудом, родители которого были Аврорами — друзья не разлей вода; Лили до хрипоты обсуждает с ним первый и второй составы квиддичной команды «Пушки Педдл», потому что они оба ее ярые фанаты; а Рейн считает, что Гай единственный на их курсе, с кем можно поговорить об усовершенствовании старых заклятий, остальные же их однокурсники до этого еще не доросли. Да и другие ребята относятся к Гаю МакНейру вполне нормально, ничем его не выделяя. В чем же дело? Или здесь опять как у Грега и Эмми?
И набравшись решимости, Алекс выдохнул:

- Гай, твой папа был Пожирателем Смерти?

Гай остановился так резко, что Алекс едва снова не столкнулся с ним. Лицо друга побледнело, а глаза стали колючими.

- Кто тебе это сказал?

- Да никто, - пробормотал Алекс, отводя взгляд, - я в книгах читал… ну… про то, что… эээ…

- Пошли, - Гай мрачно посмотрел на пробегавших мимо школьников, - здесь нельзя говорить об этом.

Алекс тащился вслед за ним, уже отчаянно жалея, что завел этот разговор. Гай один из немногих общался с ним как с другом, а теперь даже его спина выражает такое… такой холод, что удивительно, как за ними не остается морозный след.

Когтевранец остановился лишь на восьмом этаже где-то в западном крыле. Коридор был пустынным, темным и пыльным, на стенах висели полувыцветшие и потрепанные от древности гобелены, а окон было мало. Алекс с шумом свалил книги на широкий подоконник одного окна, с удивлением заметив снаружи устремившуюся вверх небольшую угловую башенку. Странно, входа в нее не было, стена в том месте, где бы он мог предположительно находиться, была глухой. Алекс прислонился к ней, переводя дух. Гай шел быстро, а с такой стопкой тяжеленных томов взобраться одним махом со второго на восьмой, да еще и петляя по лестницам, не так-то просто.

- Почему ты об этом спросил? — голос приятеля был напряженным и звенящим.

- Я… понимаешь… - Алекс смутился.

«Не надо было ничего говорить, вот идиот!»

Гай его перебил:

- Вообще-то я понимаю, почему. Это из-за твоих родителей, да?

Алекс тяжело кивнул.

- Мой папа никогда не был Пожирателем Смерти! Слышишь, никогда! — выпалил Гай, сжимая кулаки, - он не такой, как…

Между мальчиками повисла неприятная, какая-то отчужденная тишина. Слова не были сказаны, но были поняты.

«Он не такой, как твой отец».

- Что ты хочешь этим сказать?

Алекс прикусил губу, едва сдерживаясь, чтобы не заорать во все горло в лицо этому светловолосому мальчишке, что его папа тоже не такой, как о нем все думают! Он другой! Он… а какой он? Какой он, если был сторонником Волдеморта, черного мага, убившего так много людей?!

Они стояли напротив друг друга, насупившиеся, мрачные, и Алекс видел, что в голубых глазах Гая плещется неприязнь и готовность пойти на все, чтобы доказать, что его отец не Пожиратель Смерти.
Вдруг кто-то деликатно откашлялся в пустом коридоре, привлекая к себе внимание.

- Молодой сэр, не могли бы вы отойти немного в сторону, дабы не провалиться в пустоту?

И в тот же миг Алекс ощутил, что стена стала почему-то мягкой и какой-то податливой. А в следующую секунду он неожиданно упал, вернее, провалился сквозь нее. От неожиданности и удивления мальчик онемел. Зато Гай закричал так, что в ушах засвербило, а по коридору заметалось испуганное эхо:

- АЛЕКС!!! Ты где?! Ты куда пропал?!

- Да тут я, — отозвался Алекс, озираясь по сторонам.

Место, где он находился, ничем не отличалось от других мест Хогвартса. Узкий коридор, серый камень стен, крутая каменная лестница, убегающая вверх, пыль на полу и паутина на потолке и в углах. Сюда давно никто не заходил. Наверное, это была та башня, которую было видно из окна, а он просто упал в ее потайной вход. Ну да, вот и изнанка дряхлого гобелена.

Гай за стеной не унимался.

- Алекс, ты где? Мистер, я позову директора, если вы сейчас же не вернете Алекса!

Алекс осторожно отодвинул тяжелую пыльную ткань и вылез в коридор. Увидев его, Гай остолбенел, а потом удивленно протянул:

- Ты что, из стены вылез?

- Нет, конечно. Смотри, за гобеленом вход в башню.

- Вы совершенно правы, мой юный друг, — приятный негромкий голос прервал их.

С гобелена на них смотрел, улыбаясь, статный рыцарь, опирающийся на длинный меч. Забрало было открыто, и лицо рыцаря было умным и приветливым.

- Простите, славные лорды, за вмешательство и позвольте представиться. Сэр Бриан де Монмирай Шелонсо, лорд Рэншо.

- О-ччень приятно, - пробормотал Гай, настороженно отступая назад, - а откуда вы взялись?

- Мой гобелен висит на этой стене уже шестьсот тридцать два года, любознательный сэр.

- Но вас же не было!

- Меня непросто увидеть. Это могут сделать только те, кто очень хочет остаться наедине с самим собой, дабы обдумать в тишине все мысли, что не дают покоя.

- Мы не думали ни о чем таком.

- Верно. Я появился сам.

Алекс пожал плечами на удивленный взгляд Гая.

- Если вы желаете, можете подняться на Башню Спокойствия, вход в которую и скрывается за моим гобеленом.

- Это та, угловая?

- Да. Оттуда открывается самый восхитительный вид на окрестности Хогвартса.

- Пойдем, Гай?

- Пошли!

И мальчики побежали вверх по узким ступенькам, забыв, что еще несколько минут назад сжимали кулаки.

Рыцарь закрыл за ними вход и тихо прошептал:

- Удивительно, как повторяются черты родителей в детях… Моя Задумчивая Леди, не думал я, что мне доведется встретить вашего сына, когда вас уже не будет в этом мире…

- Здорово как!

Мальчики посмотрели друг на друга и засмеялись. Почему-то им вдруг стало спокойно и хорошо, забылись обуревавшие их чувства, как они были готовы наброситься друг на друга.
Гай сполз по стене, уселся на теплый пол, обхватил колени и негромко сказал:

- Мой папа не был Пожирателем Смерти, правда. Зато им был мой дед, Патрик МакНейр.

Алекс опустился на корточки.

- Папа всегда был тихим и незаметным, как говорит моя тетя. Он не вмешивался ни в чьи дела, просто помалкивал и старался никому ничего не делать плохого. И мама была такой же, но я ее не помню. Она умерла, когда я был совсем маленьким.

Алекс затаил дыхание, чувствуя себя так, будто залез Гаю в душу без спросу. Хотя Гай сам начал рассказывать.

- После ее смерти дедушка хотел женить папу на какой-то богатой леди, но папа, наверное, в первый раз пошел против его воли, сказал, что не будет брать в жены груду галлеонов, а будет воспитывать меня один. Тогда дед решил применить Империус.

- Империус? — переспросил Алекс, - а что это такое?

- Одно из трех самых страшных заклятий черной магии, их еще называют Непростительными. Сейчас они строго запрещены, в Министерстве за этим следят. А тогда все было по-другому. Наверное, папа очень не хотел жениться на ком-нибудь другом, кроме мамы, потому что заклятье… - Гай тоненько вздохнул, — в общем, после заклятья папа стал… другим. Он все равно не дал своего согласия. Он просто как будто уснул, застыл как статуя. Потом Авроры победили Волдеморта, а деда кинули в Азкабан. Так ему и надо!

Гай неожиданно изо всей силы стукнул кулаком по полу, и Алекс с неловкостью увидел повлажневшие глаза друга.

- Меня взяла к себе тетя. А папа так и не пришел в себя. Он не замечает никого вокруг и только часами разговаривает с портретом мамы. То они о Платоне и Аристотеле спорят, то он начинает говорить, что мне надо поменять подгузники и покормить, и зовет ее, - смущенная дрожащая улыбка искривила губы Гая, - наверное, я для него до сих пор младенец. Если бы не домовики, он бы забывал и поесть, и переодеться. Тетя Мораг каждый месяц находит самых лучших целителей, но пока все бесполезно.

- Мораг? Она твоя тетя? — удивленно спросил Алекс, вспоминая строгую беловолосую женщину, которую едва не задушили в объятьях миссис Поттер, миссис Уизли и миссис Вуд.

- Да. Ты ее знаешь?

- Ну не то, чтобы… Просто она была на Рождество у Поттеров.

- Ага, я тоже должен был пойти вместе с ней, но папа тогда остался бы один. Потом к нам приехали родственники мамы из Америки и позвали погостить у них на каникулах. Тетя не хотела меня отпускать, боялась, что я там захочу остаться. Но как я могу оставить папу? Тетя была Аврором, а сейчас заместитель начальника Департамента магической безопасности, и просто классная! Я тоже буду Аврором, все сделаю для этого! — в голосе Гая была гордость, а голубые глаза сверкали решительностью.

Алекс согласно кивнул. Гай сможет. Он всегда держит слово и, наверное, станет самым лучшим Аврором на свете.

- Алекс, ты извини меня, ладно? Я не хотел… Я понимаю, ты хочешь, чтобы твои…

- Ничего, это ты меня извини, - Алекс прервал Гая, поднимаясь на ноги, - не надо было задавать дурацких вопросов.

- А ты тоже, я слышал, живешь у родственников, да?

- Ага, только моей тете до твоей как от земли до неба, - невесело усмехнулся Алекс, - пошли, скоро ужин. Рейн и Лили, наверное, уже весь замок обшарили в моих поисках.

- Это точно! — подхватил Гай, - слушай, вот сегодня Поттер учудила! Это надо же, принять Малфуа за бэнши и влепить летучемышиный сглаз! Да и ты классно бородавки нарастил Делэйни. Мы чуть со смеху не умерли.

Алекс довольно улыбнулся, промолчав о том, что ни за какую бэнши Лили Сатин Малфуа, конечно, не принимала, а совершенно сознательно наслала на нее этот жутковатого вида сглаз. Да и он лишь сделал вид, что защищался от заклятья Делэйни, и украсил того огромными, синими и волосатыми бородавками не просто так. Эти двое разбили колбу с каким-то зельем на столе профессора Флинта, и все свалили на Рейна, который, как нарочно, оказался рядом с ними. Обычно справедливый декан Слизерина очень рассердился и назначил наказание, потому что зелье оказалось целебным, кошмарно сложным по рецептуре и нужным для мадам Помфри.
Поэтому они с Лили специально отстали от своего факультета после урока Хагрида, дождались, пока подошли слизеринцы, и разыграли сценку с якобы увиденной бэнши. Когтевранцы, которые еще не ушли, действительно чуть не катались по земле от смеха при виде Делэйни с бородавками и Малфуа с мордочкой летучей мыши. Но самым обидным для тех, наверное, был смех слизеринцев. Громче всех хохотали, конечно, Тони и Сирил, которые терпеть не могли эту парочку. Но и остальные, кроме Деррика и Боула, не молчали. Эриус даже воскликнул: «Здорово!». Видимо, Малфуа и Делэйни достали всех своим поведением и вечными презрительными и обидными насмешками.
Но самое смешное — профессор Хагрид отправил Делэйни и Малфуа к мадам Помфри, выслушал историю с бэнши, долго думал, пока Лили невинно хлопала синими глазами и уверяла, что все это случайно получилось, и она готова хоть сейчас извиниться перед Сатин, и не назначил никакого наказания, лишь снял по два штрафных очка с Гриффиндора, Слизерина и Когтеврана «за беспорядки на перемене». Правда, их потом как следует отчитала Люпин и в наказание отправила помогать профессору Ливзу обрезать сухие стебли златоцветов, а это очень нудное занятие, поскольку эти растения почти целиком состоят из длинных переплетающихся, противно-липких и вонючих стеблей. Но Рейн был отомщен!

Они с Гаем вернулись в коридор, рыцарь высокопарно попрощался с ними, и его гобелен снова исчез. Гай помог Алексу дотащить книги до портрета Полной Дамы и умчался к своей башне. А в гриффиндорской Гостиной на Алекса ураганом налетела Лили. Как оказалось, она не сделала домашнее задание по чарам, а Рейн принципиально не давал ей списать. Поэтому за одну минуту Алекса громко обругали за то, что его нет, когда он срочно нужен, очень мило извинились и уже умоляюще попросили «Дать одним глазком посмотреть, ну пожалуйста!».
Рейн закатил глаза и поинтересовался, где на самом деле был Алекс, когда они обыскали весь Хогвартс и едва не схлопотали от Филча, обнаружившего их в подземелье, рядом со старыми лабораториями. Алекс очень тактично перевел разговор на домашнее задание Лили, и вопрос друга остался без ответа.

Спустя несколько недель, не найдя больше ничего нового в книгах, Алекс перешел на газеты, попросив у мадам Филч старые номера «Пророка» за 1998-2004 годы. Библиотекарша смотрела на него очень подозрительно, устроила целый допрос на тему, зачем они ему нужны, но все-таки принесла пыльные пожелтевшие подшивки. В них информации, нужной Алексу, было больше, и каждый день после уроков он прибегал в тихий зал библиотеки и погружался во времена, когда были живы и молоды те, о ком он так хотел разузнать.

Однажды в конце февраля, Алекс уже привычно сидел у мадам Филч и читал убийственную статью какой-то репортерши по фамилии Скитер. В пыльной тишине библиотеки можно было услышать, как едва слышно попискивают мыши (или это не мыши?), вздыхает за своей стойкой библиотекарша, и уютно потрескивают зажженные лампы под зелеными абажурами. За высокими грязноватыми стрельчатыми окнами мутнела серая мгла, хотя, если верить часам, хрипло отсчитывающим каждые четверть часа, было всего лишь без трех минут четыре. За стенами огромного замка уходящая зима выметала северным ветром дорожки и тропинки Запретного Леса и терпеливо сеяла унылый мелкий дождь вперемешку со снегом.
Погода была под стать его настроению. Он посмотрел в окно, за которым изредка на сером туманном фоне проступал тонкий причудливый узор переплетенных ветвей деревьев, а потом снова исчезал. Это было красиво. Черное кружево на сером бархате. Или атласе. Он не очень-то разбирался в названиях тканей.
Алекс вообще не любил это время года — перелом, когда кончается зима, а весна еще не пришла, когда низкое серое небо на далеком горизонте сливается с белесой пеленой тумана; капли мокрого снега оседают на лице водяной пылью; когда вокруг все сыро, голо, уныло, и хочется забиться куда-нибудь в теплое местечко, или сидеть у камина и смотреть в веселое желтое пламя, думать обо всем и ни о чем, видеть в пляшущем огне разные картинки и даже, если хорошо всмотреться, чьи-то лица. И знать, что тебя оторвет от этой странной дремотной задумчивости чья-то ласковая рука, пробежавшаяся по макушке и растрепавшая волосы…
В такое время тоска накатывала с удвоенной силой. Чувство ожидания, мурашек, пробегающих по спине, когда напряженно ждешь что вот-вот, сейчас оглянешься и увидишь… чье-то родное лицо, на котором сияют нежные глаза, и теплый голос скажет, что Алекс засиделся, пора ужинать… а потом оборачиваешься, и нет никого…
Он вздрогнул, когда над ухом раздался веселый голос Лили.

- Вот ты где, а мы тебя обыскались! Что читаешь? — девочка обежала стол и осеклась, наткнувшись взглядом на кричащий заголовок: «Гермиона Грэйнджер — лучшая подруга Гарри Поттера и сторонница Темного Лорда!»

Рейн нахмурился.

- Зачем тебе это?

Алекс твердо взглянул в глаза другу.
- Я должен знать.

- Но Алекс, это же ничего не значит! То есть я хочу сказать, какая разница, кем были твои мама и папа тыщу лет назад? Это же все прошло, они умерли, а папа теперь твой опекун, - Лили в волнении теребила кончик косы.

- Вам хорошо так говорить! — взорвался Алекс.

Все, что он прочитал, узнал, чувствовал, все, что разрывало его напополам и оставляло ночами без сна, накопилось и требовало выхода. Он больше не мог так жить, скрывая от друзей, чем он занимается, и делая вид, что все в порядке.

- Ваши родители — герои! Их все любят, так же как и вас, а на меня смотрят как на прокаженного, потому что мои родители были связаны с этим проклятым Волдемортом! Потому что мой отец был Пожирателем Смерти, а мама — предательницей, ведь так, Лили? И поэтому мистер Поттер совсем не обрадовался, когда узнал, что он мой опекун, а мистер Уизли терпеть меня не может? Потому что я ИХ сын?

Мадам Филч гневно зашипела и кинула уничтожающий взгляд на нарушителя тишины, а Рейн и Лили в одинаковом смущении отвели глаза.

- Наверное. Гермиона Грэйнджер была их лучшей подругой, они всегда были вместе. А потом она стала их врагом. А откуда ты узнал?

- Подслушал нечаянно разговор профессора Уизли и миссис Поттер на каникулах.

Рейн сел напротив Алекса и тихо сказал:

- Мы тебе поможем. Что ты хочешь найти?

- Не знаю. Сам не знаю, - Алекс был опустошен внезапным взрывом отчаянного гнева и обхватил руками голову, - может, доказательства, что они были не такими, как все думают?

Лили и Рейн переглянулись, но бросили сумки под стол и принялись вместе с Алексом ворошить старые газеты.

Так прошли февраль и март. Они перерыли все подшивки, вдоволь наглотались пыли, но ничего особенного не нашли. Везде было одно и то же: Гермиона Грэйнджер и Драко Малфой — сторонники Волдеморта. Однозначно и без каких-либо оговорок. Помимо этого Алекс выяснил, что и отцу Лили в свое время доставалось, в чем его только не обвиняли! Но после 24 ноября 2004 года тон резко сменился на восхищенно-хвалебный. Пелись такие льстивые дифирамбы, что Алекс невольно подумал, что газета хочет трусливо оправдаться за травлю в более ранние годы. Больше ничего они не нашли. И понемногу мальчик устал от того напряжения, в котором жил последние месяцы.

А в Хогвартс неслышными шагами пришла весна. Подули теплые ветра, снег растаял, а на деревьях появились клейкие листочки. Проклюнулась, а потом вовсю зазеленела трава, небо стало синее и выше. Первокурсники, входившие в футбольный клуб, начали выходить на свое поле. Ребята были в восторге от нового мяча Алекса и частенько гоняли его до темноты, забывая о домашних заданиях и устраивая шумные перепалки, если не сходились во мнении, кому пробить пенальти. Нередко у них были зрители, в основном, конечно, ребята из маглов, но приходили и те, кто никогда не видел, как играют в футбол.
Но в этот апрельский день игра не заладилась. Было прохладно не по-весеннему, солнце то и дело ныряло в облака, и после недавнего дождя земля еще хорошо не просохла. Футболисты перепачкались в грязи, принимая даже простые пасы и подачи. Невилл умудрился плюхнуться в одну единственную на все поле лужу, нахлебался грязной воды и еле отплевался. Сирил поскользнулся, растянул ногу и, ковыляя, ушел в больничное крыло. Вдобавок на соседнем стадионе тренировалась перед завтрашним соревнованием команда Когтеврана, и когтевранцы попросту не могли сосредоточиться на футболе, поминутно оглядываясь на игроков, летающих около колец.
Сэм Вуд громко вопил, замечая каждую малейшую промашку:

- Эй ты, мазила! Ты что, слепой, он же слева тебя облетает! Эй, бладжер на поле, отбивай! Тьфу, да чтоб меня пикси покусали, моя бабушка лучше летает, чем эти шляпы! Вратарь, центральное кольцо, центральное!

Гай от него не отставал.

- Облет Крама! Облет Крама, это же классика, вот тупоголовый тролль! А теперь нырок и перехват, перехват, говорю! Не-ет, Филч и то лучше сыграл бы!

Поскольку Гай был сегодня вратарем, а Сэм нападающим, естественно, игра останавливалась.

- Ладно, ребята, может на сегодня хватит? — Алекс отчаялся докричаться до Гая, в руках которого был мяч, но тот, не замечая этого, давал указания квиддичному вратарю.

- Хорошая мысль, — насмешливо заметил Рейн, вытирая подтеки грязи на лице, - а то наши великие игроки явно обретаются на другом поле.

Гай и Сэм тут же умчались к стадиону, за ними пошли посмотреть на завтрашнего противника Тони и Джон. Стэн, Марк, Алекс, Рейн, Невилл и Крис вернулись в школу. В холле пуффендуйцы направились к своей подземной Гостиной, а гриффиндорцы в свою башню. На полпути Невилл и Крис вспомнили, что не сделали домашнее задание по астрономии, и с горестным видом поплелись в библиотеку взять звездные карты и таблицы. Алекс и Рейн, стараясь не попадаться на глаза завхозу Филчу, который, увидев, сколько грязи остается за ними, пришел бы в неистовство, свернули в пустынное ответвление восточного коридора и издалека заметили внушительные фигуры приспешников Делэйни, а за ними и его самого, что-то кому-то говорящего с обычной язвительной ухмылкой на лице. Он мял в руке ярко-голубую ленту.

- Смотри-ка, - кивнул Рейн, на ходу подкидывая мяч, - опять они к кому-то пристали. Вот уроды, житья от них нет.

Алекс вгляделся, пытаясь разглядеть того, кто был почти скрыт тушами Деррика и Боула, и с холодеющим сердцем узнал черные косы Лили. Он, не раздумывая, рванул туда, за ним пустился недоумевающий Рейн. Когда мальчики подбежали к гнусной троице, из груди Рейна и Алекса одновременно вырвался крик:

- А ну отпустите ее!

Деррик, Боул и Делэйни загнали Лили в угол между стеной и статуей Белефрика Бездомного и, судя по всему, успели наговорить немало гадостей, потому что щеки девочки ярко пылали, глаза сверкали, словно звезды в полночь, а кулачки были крепко сжаты. Видно было, что лишь численный перевес соперника не дает ей кинуться на них. Одна коса Лили развилась, и с одной стороны волосы черной шелковой волной струились по мантии, это ее голубую ленточку держал в руке Эдвард. Увидев друзей, Лили заметно воспрянула духом и теперь с торжеством взирала на врагов.

- В последний раз предупреждаю, Делэйни! Пропусти меня, а то пожалеешь.

- Неужели, Поттер? Что мне твои защитнички сделают, а? На куски порежут и флоббер-червям скормят? — с этими словами Делэйни, мерзко ухмыляясь и глядя прямо на Алекса, которого за мантию схватил верзила Боул, дернул ее за вторую косу.

Лили не вскрикнула, но Алекс видел по ее глазам, что ей было очень больно.

- Ай, ай, полукровки, вам тоже больно бывает? — издевательски протянул Делэйни, помахивая лентой.

Дернувшись от яростного гнева, Алекс освободился от хватки Боула (Рейн в это время пытался съездить по носу Деррика), одним быстрым неуловимым движением выхватил палочку и направил ее на Делэйни, глаза которого мгновенно забегали от страха. Не опуская палочки, Алекс выволок Лили из ее угла, запихнул себе за спину и, глядя прямо в ненавистное лицо, очень медленно и тихо сказал:

- А теперь послушай меня, Делэйни. Если ты еще хоть пальцем попытаешься тронуть Лили, я тебя действительно на куски порежу и флоббер-червям скормлю, или гиппогрифам, или соплохвостам, мне без разницы. У профессора Хагрида много милых зверушек, которые обожают, когда их кормят чем-нибудь вкусненьким. Я вообще не пойму, чего ты к нам пристаешь, а? На тебя, что, никто внимания не обращает? У тебя комплекс неполноценности? И чем это ты все время хвастаешься, чистокровный ты наш? Чем вы вообще лучше остальных, нас хотя бы? В учебе? Так мы учимся лучше тебя, или ты этого еще не понял, крот недоразвитый? Вы богаче? Но если ты не знаешь, то прими к сведению, что семьи Уизли и Поттеров очень и очень богаты, а я, между прочим, вхожу в число пятидесяти самых богатых людей магической Англии. Насколько я знаю, твоего отца там нет. Что еще, Делэйни? Хвастаешься родителями? Так ведь все знают, что отец Рейна — герой войны, а отец Лили — вообще сам Гарри Поттер, тот, о ком написана половина книг в нашей библиотеке. А сейчас они оба занимают важные посты в Министерстве. А что касается так называемой чистоты вашей крови, тут еще надо подумать.

Алекс был переполнен холодной яростью, которая бурлила в нем и рвалась наружу. Он сузил потемневшие серые глаза, в которых как будто вспыхивали серебряные искры, и крепче сжал палочку в руках, направляя ее прямо на Делэйни. Лили и Рейн, которого выпустил онемевший от удивления Деррик, молча стояли у него за спиной, и он был благодарен им за это.
Это был его бой, он должен был выиграть его в одиночку. Несмотря на огромное напряжение и гнев, его голос был ровным и очень тихим.

- Что вы имеете против Рейна? Он из семьи Уизли Делакур, одной из самых чистокровных семей Англии и Франции. Вам это было неизвестно? Про Лили даже говорить не буду, и так все ясно. Что касается меня, то мой отец — Драко Малфой, а эта фамилия высоко ценится в вашем кругу, не так ли, Эдвард? — Алекс еще ближе наклонился к Делэйни и прижал палочку к его горлу, - а моя мать была волшебницей, да такой, что ваши родители и близко не стояли. Напомнить тебе, Эдвард, что она была лучшей ученицей этой школы за последние сто лет, и что в Зале Почета стоят несколько специальных наград за заслуги перед школой, которые она получила вместе, подчеркиваю, вместе с мистером Уизли и мистером Поттером? Мне наплевать, что вы говорите про маглов. Я горжусь, что в моих жилах течет магловская кровь моей матери!

Голос Алекса стал опасно мягким.

- А насчет чистоты крови… Знаешь, Эдвард, библиотека Хогвартса очень богата, чего там только нет. Если бы ты захаживал туда почаще, то знал, что там есть даже генеалогические таблицы чистокровных родов всей Великобритании. Ты не знал, Эдвард, что в роду Боула были великаны? Проинформирую тебя также о том, что в роду Деррика были даже тролли, его дед — сквиб, а твоя собственная прабабушка по отцовской линии — маглорожденная колдунья. Но вы тщательно скрываете это и никогда не упоминаете ни о чем таком, правда? Как же, такой позор! Так что, кто бы говорил, Эдвард, о чистоте крови! Если уж на то пошло, то мы, Рейн, Лили и я, намного чище по крови, чем вы, а род моего отца намного древнее, чем твой. Поэтому, Делэйни, еще раз встанешь на моем пути или заикнешься о чистоте крови, пожалеешь, поверь мне!

От долгого монолога у Алекса даже пересохло во рту. Он отнял палочку от горла Делэйни, который уже с неприкрытым страхом смотрел на него, вырвал из его рук голубую ленту, мрачно сверкнул глазами, в которых все еще сияли серебряные искры, на Деррика и Боула. Те поспешно уступили ему дорогу с выражением почтения, смешанного со страхом, на тупых лицах.

- Пошли, ребята! - бросив последний уничтожающий взгляд на растерянных и поверженных врагов, повернулся к друзьям Алекс.

Рейн и Лили двинулись за ним, как будто оглушенные. Они шли по коридорам Хогвартса к своей Гостиной в полном молчании, которую нарушила Лили.

- Ну ты даешь! — восхищенно воскликнула она, забегая вперед и заглядывая ему в лицо, - знаешь, это было круто! Не удивлюсь, если Делэйни в штаны наложил! А эти пни, как они расступились перед тобой! Ты просто молодец!

- Да! — подхватил Рейн, - я уж думал, что у тебя сейчас молнии из глаз сверкнут и испепелят Делэйни. Здорово ты их уделал. Давно бы так, а то чего это мы столько времени терпели их выходки?

Легче тени поймать улетающих дней
И увидеть полеты холодных ветров,
Чем твой взгляд, ускользающий в темень ночей,
Равнодушный, как лики ушедших веков.

Как проклятье — любовь, как награда — тоска,
А в руках твоих — свет от упавшей звезды.
На дорогах чужих и в пустынных песках
Я не смог отыскать наших судеб следы.

Узы дружбы храню — наказанье и дар,
И горька и сладка моя вечная роль.
Не затухнет неистовый в сердце пожар,
Стала верной подругой молчаливая боль. (с) siriniti

* * * * *

Северус Снейп усилием воли стирает с лица злорадную улыбку. Происходящее сегодня в этом зале — просто невероятно, но тем не менее, он свидетель — Гермиона Грэйнджер приносит присягу верности Темному Лорду. Гермиона Грэйнджер! Подружка этого слишком много возомнившего о себе щенка, сына Джеймса Поттера! Право, если бы Северус давно не потерял способность удивляться чему-либо, происходящему в этом мире, он был бы потрясен. Как Лорду удалось перетянуть ее на свою сторону?
Могло сыграть роль заклятье, вернее, необратимые последствия при его неправильном воздействии. Как бы ни была умна эта грязнокровка, однако темные искусства все же остаются темными искусствами. Чтобы правильно их применить, нужны особые черты характера. В уме Грэйнджер он не сомневался, но в ее решимости применить темную магию, тем более в отношении себя… В нас слишком развит инстинкт самосохранения, не позволяющий во многих случаях причинить вред себе любимому — своему телу, душе, сознанию, рассудку. Однако Грэйнджер могла пожертвовать собой, как это гриффиндорцы называют, «во имя общего дела». Весьма примитивно, недальновидно и просто смешно. Тогда она все-таки глупее, чем он полагал.

Однако не это является поводом для торжества. В конце концов, ум или глупость бывшей студентки его не интересуют. Если Лорду хотелось потешить свое самолюбие или через нее попытаться достать Гарри Поттера, это Его дело, и Северус не собирается вмешиваться. Еще в самом начале он предупредил Лорда о том, что из себя представляет Гермиона Грэйнджер, на что Лорд лишь тонко и весьма многозначительно улыбнулся.

Настоящий повод, основание для злорадного ликования, как бы это низко ни было — выражение лощеного породистого лица Люциуса Малфоя. Как же оно упоительно, это выражение, как долгожданно! Оно наполняет душу чувством победы, чувством собственного превосходства, так давно не испытанными Северусом.
Люциус Малфой растерян! Именно! Он в глубочайшей растерянности и даже, можно сказать, в страхе. И этот его страх так сладок для взгляда Северуса, что хочется упиваться им бесконечно. Наконец-то, дражайший Люциус, «друг Лорда», как любишь ты называть сам себя, и ты познал вкус поражения, вкус ненужности, забытости, оторванности от сильных мира сего. Все дела вершатся за твоей спиной, а ты существуешь всего лишь для того, чтобы быть одним из кошельков Лорда. У тебя слишком много золотых галлеонов, Люциус, слишком много владений и достаточно влияния на весь этот сброд, называющий себя чистокровными магами. И пока это нравится Лорду, пока это нужно ему, ты будешь жить, но не обольщайся. Твоя жизнь — хрустальный бокал, задетый небрежный рукой и раскачивающийся на краю стола. Коснись мимолетно, и все будет кончено. Сам ты, конечно, считаешь иначе, но поверь, мне виднее. Доверие Лорда бесценно, но ты его лишился в ту ночь, когда не достал пророчество. А твой сынок, слишком слабый и нерешительный, не оправдал даже крохотной толики надежд, возлагаемых на него. Он пошел не в тебя и не в Нарциссу.

О, как же ты гордишься, Люциус, чистотой своей волшебной крови, древностью и знатностью рода! Но чего стоят эти громкие слова, если Малфои не могут доказать свою состоятельность, не могут доказать верность Тому, за Кем решились выступить? Ваш род загнивает, Люциус, ваша кровь не бурлит в жилах, а всего лишь стынет, как вода по осени. И это ведет вас к краху. И тем несправедливее, что женщина, та женщина, которая могла стать моей, выбрала тебя!

Северус невольно сжимает кулаки, пустыми глазами смотрит и не видит, как склоняется в поклоне Гермиона Грэйнджер, как Драко Малфой подает ей руку, и они оба занимают место рядом с Нарциссой, которая почему-то сияет улыбкой, ласково кивает им обоим и простым, каким-то удивительно домашним жестом поправляет девушке непослушный локон.

Нарцисса… великолепная, восхитительная, несравненная, ослепительная, блистающая.… Любимая… Сколько бы слов не придумали люди, чтобы назвать Красоту, но их всех будет недостаточно для тебя одной. Как описать твои глаза, отражающие небо, под которым я живу? Как описать твою улыбку, в которой таится вся прелесть мира? Как описать те чувства, которые сжимают мою душу, когда я всего лишь мельком замечаю на улице чей-то летящий силуэт, похожий на твой? Это невозможно. Нельзя объять необъятное, так и нельзя рассказать всю мою любовь к тебе, горькую и радостную, безнадежную и чудесную, мучительную и волшебную.

Прошло столько лет, но Северус до дрожи отчетливо помнит тот день, когда впервые увидел Нарциссу Малфой, тогда еще маленькую Нарциссу Блэк. Увидел не глазами, а сердцем.

* * * * *

Ему было четырнадцать. Мрачный неразговорчивый мальчишка, которого за спиной высмеивали студенты за старые мантии, потрепанные учебники, ободранные перья, привычку лохматить волосы в раздумье. Потом они обходили его стороной за темный неприятный блеск в глазах, когда он прищуривался, мысленно представляя, как корчились бы в судорогах от Круциатуса наглый Джеймс Поттер и его компания, как умоляли бы о пощаде, истерзанные Сектусемпрой, злоязычный Регулус Блэк и обычно высокомерный и самовлюбленный Адонис МакГонагалл, как падал бы на колени, признавая, что Северус сильнее его, Люциус Малфой.
Он ненавидел их. Ненавидел до такой степени, что руки сводило судорогой, когда он еле сдерживался, чтобы не пустить заклятье.
Джеймса Поттера, Сириуса Блэка, Ремуса Люпина и Питера Петтигрю — за вечные насмешки и обидные розыгрыши. Казалось, само его существование было вызовом для них, и они не уставали раз за разом выдумывать все новые и новые пакости.
Адониса МакГонагалла и Регулуса Блэка, мерзкого братца отвратного Сириуса Блэка — за высокомерие, за то, что они, будучи на курс младше, даже не принижая голоса, разглагольствовали о том, что место Северуса на факультете грязнокровок и маглолюбов, на Гриффиндоре, а не Слизерине, на который он попал лишь благодаря выжившей из ума, если он у нее был когда-либо, дырявой Шляпе.
Но больше всего, яростнее всего — Люциуса Малфоя. Казалось бы — за что? В чем тут причина? Почему один студент факультета Слизерин ненавидел другого до темноты в глазах, до боли в ладонях от вонзившихся ногтей? Но на Люциусе Малфое, отпрыске знатного чистокровного рода, непостижимым образом сосредоточилась вся злоба Северуса. Никто, в том числе и сам Северус не смог бы сказать, почему. Видимо, ненависть и любовь — слишком непостижимые вещи даже для мира, полного магии, кипящих котлов, волшебных палочек, чудесных и смертоносных заклятий.
Их разделяли возраст, положение, взгляды на мир, сама жизнь разделяла их. Люциус Малфой был виновен в том, что просто жил и учился в Хогвартсе. Надменный, холеный, окруженный свитой, глядевшей ему в рот, богатый до неприличия, он получил все, не приложив даже малейших усилий, непринужденно добивался успеха там, где Северус Снейп терпел поражение.
Северус с завистью следил, как легко и изящно Люциус владеет чарами и заклятьями, а ему самому это давалось с огромным трудом, палочка словно не желала слушаться своего хозяина, все шло наперекосяк, и нередко мальчик становился объектом очередных насмешек.
Люциус превосходно играл в квиддич, летал над полем стремительно и почти незаметно для глаз, ему бы быть ловцом, но он захотел стать загонщиком. Наверное, ему доставляло удовлетворение обойти охотников, увернуться от бладжеров, перехитрить вратаря, самому забить в кольцо оранжевый мяч и вскинуть руку в торжествующем жесте. Северус смотрел на квиддичные соревнования и страстно мечтал лететь сквозь ветер, чувствовать себя в небе и небо в себе, задыхаться от восхитительного ощущения свободы. Как Люциус. Он тоже хотел играть в эту волшебную игру, название которой звучало так странно и маняще, и на третьем курсе пришел пробоваться в команду. Даже сейчас перед глазами как наяву вставали трибуны, хмурое, затянутое тучами небо с накрапывающим дождем, вспотевшие ладони, крепко сжимавшие рукоятку дряхлой школьной метлы, волнение, такое, что пересохло в горле, и голос сел.
В этом году Малфой стал капитаном команды и сам набирал новых игроков. Он стоял, небрежно подпирая собственную метлу новейшей модели, и лениво посмеивался, посматривая наверх, где выделывал кульбиты, спасаясь от бладжера, Уилбур Диппет. Пришедшие поглазеть слизеринцы столпились вокруг него. Они дружно хохотнули, когда Уилбура наконец настиг черный мяч и перебил добрую половину прутьев, так, что метла, вернее, почти палка, стала неуправляемой. Диппет с криком полетел вниз и ощутимо приложился о песок. Когда он, шатаясь, подошел к Малфою, светловолосый парень лишь пожал плечами:

- Не годен. Если ты хочешь стать загонщиком, вначале надо научиться не бояться бладжера и уметь уворачиваться от спятивших мячей. А ты летаешь, как девчонка-первокурсница, впервые севшая на метлу.

Взгляд серых пасмурных глаз холодно скользнул по Северусу.

- Очередной претендент?

Мальчик едва сумел кивнуть и сглотнул комок неуверенности.

- Вперед.

Он старался, он выжимал из облезлого школьного тихохода все, на что тот был способен, в ушах свистел ветер, моросящие на земле капли в небе больно били по лицу, волосы растрепались и лезли в глаза, тяжелый квоффл выскальзывал из рук, сзади неумолимо настигал бладжер. Когда мокрый и тяжело дышащий Северус наконец спустился и на подгибающихся ногах приблизился к толпе, во главе которой стоял Люциус, он перед собой ничего не видел. Простенькое в общем-то дело — пробы на место в квиддичной команде, вдруг для него обернулось едва ли не судьбоносным. Ничего не было таким важным, как вот сейчас услышать от Люциуса: «Ты молодец, поздравляю! Тренировка завтра».
Люциус переговаривался с Рудольфом Лейнстренджем и Манфредом Крэббом. Северус отметил, как ухмыльнулись одновременно и одинаково Адонис и Регулус, выглядывавшие из-за плеча капитана, и облился холодным потом. Нет, его возьмут, обязательно возьмут!

- Не годен, - тон Люциуса был совершенно равнодушным и скучным, на Северуса он даже не смотрел.

- Почему? — голос сбился и дал петуха, слизеринцы засмеялись.

- Твоя метла.

- А что с ней?

- В общем-то ничего, - парень уже нетерпеливо побарабанил пальцами по изящно выгнутой лакированной рукоятке собственной метлы, - просто она дрянная и никуда не годится. Новую приобрести, как мне сказали, ты не сможешь, а у нашей команды должны быть только самые лучшие метлы, чтобы выиграть Кубок школы. Так что вопрос закрыт.

- Но…

- Вопрос закрыт, не отнимай мое время, — отрезал как ножом старшекурсник.

Северус поплелся прочь, чувствуя, как в груди огненным шаром вспухает знакомое жгучее чувство.

Перед Люциусом заискивали учителя, правда, не все, но многие, а на Северуса смотрели как на пустое место. Одно присутствие Люциуса в Гостиной, кажется, меняло все вокруг. Парни устремлялись туда, где находился Малфой, девушки краснели, шептались, кидали кокетливые взгляды. Самые красивые и неприступные готовы были пасть перед Люциусом, но его это словно не трогало. Он с одинаковой скукой смотрел на нежную золотоволосую Сильвану Джагсон, на гордую, подавляющую тяжелой красотой Беллатрису Блэк, на унылую длинноносую Хильду Ривенволд, и в его холодных серых глазах ничего не отражалось.
А еще у Люциуса Малфоя была семья, родной дом, вернее, родной замок, любящие родители. Сколько раз Малфой хвастался отцом! В каждом его слове об отце сквозила неприкрытая гордость.
«Мой отец все сделает так, как надо».
«Отец всегда выполняет то, что обещал».
«Отец обещал купить и сказал, чтобы я не беспокоился, все будет в порядке».
Его мать, наверное, очень беспокоилась о сыночке, даже приезжала в Хогвартс. Дважды это было на квиддичных соревнованиях, и Северус уже с чувством горькой зависти украдкой следил, как она нетерпеливо-радостно обнимает Люциуса в холле, ерошит ему волосы, едва доставая до макушки, что-то говорит и смеется. Потом на учительской трибуне она болела за него, крича так, что перекрывала вопли даже самых горячих болельщиков. Она была такой красиво-утонченной, в шикарной мантии, окутанная ароматным облаком дорогих духов, и в то же время походила на беспечную веселую девчонку с растрепанными косами. О такой матери можно было только мечтать. А у Люциуса она была.
А Северус никогда даже не упоминал о родителях. Он вздрагивал, когда его о них спрашивали, сразу мрачнел и огрызался. Но не ненависть к ним была тому причиной, а стыд.

Можно научиться летать и играть в квиддич, можно работать, сцепив зубы, и добиться богатства, приобрести все, что можно купить на деньги, но даже если в лепешку расшибешься, то все равно не сможешь найти новых родителей, купить настоящих, не фальшивых друзей, выторговать искреннее дружеское внимание. Еще и потому Северус Снейп еле сдерживал себя в бессильной, глубоко запрятанной ненависти. Потому что раз за разом бился о непробиваемую стену равнодушия. Люциус Малфой никогда не замечал Северуса Снейпа. На первом курсе, едва став слизеринцем, Северус втайне восхищался Люциусом, гордой небрежностью его слов, врожденной и едва ли осознаваемой привычкой смотреть на людей свысока, даже просто умением носить обычную школьную мантию так, словно это была королевская. Люциус олицетворял для него мир, в который мальчик — сын, в первую очередь, магла и уж потом — волшебницы, не был вхож. И он отчаянно стремился в этот мир, ломая ногти и перемалывая себя, выбивая из себя все магловское, как ему казалось, он хотел хоть на дюйм стать ближе к Люциусу. Только на что сдался юному аристократу какой-то сопливый полукровка из неизвестной семьи, когда его окружали знакомые с детства подростки, равные ему по положению и богатству?
Люциус не замечал робких попыток Северуса привлечь его внимание, не видел этого мальчика, который так хотел стать ближе, хотел хоть на миг попасть в его окружение, удостоиться дружеского взгляда. Попытки были бесплодными, и постепенно нерастраченное восхищение и невысказанное уважение перегорели в ядовитую зависть и лютую ненависть. Чем выше поднимался Люциус, и чем взрослее становился Северус, тем эти чувства становились все больше и больше. Пока однажды четырнадцатилетний Северус с ужасом не обнаружил, что в нем не осталось ничего, кроме ненависти и глухой злобы на весь мир. Раздражала мать, по его мнению, не сумевшая выбрать для него достойного отца. А отец, робкий человек с неприметной улыбкой, и вовсе приводил в бешенство. После его смерти Северус вздохнул с облегчением. Он почему-то думал, что теперь все пойдет иначе.

Было иначе, но осталось по-прежнему.
Так же не замечал, вернее, прозрачно смотрел сквозь него Староста Школы, капитан квиддичной команды Малфой, так же тонко и язвительно надсмехался МакГонагалл, так же буйно издевалась шайка Поттера. Но в сердце четырнадцатилетнего подростка пустило слабый росток доселе неиспытанное чувство привязанности к другому человеку. Пусть человек этот был еще мал и беспомощен, но Северус, наверное, впервые в жизни почувствовал ответственность за чье-то теплое бескорыстное участие.
Девочка с серебристыми косами по имени Нарцисса Блэк.
Он вернулся в свою Гостиную после очередной стычки с Поттером и его дружками. Наверное, выглядел ужасно, но на все было плевать, угрожающе зыркнул на двух девчонок-первокурсниц, занявших его любимое место в углу. Одна с писком убежала, а вторая осталась и безбоязненно заглянула в лицо.

- У тебя идет кровь.

- Знаю, - буркнул он и рукавом мантии провел по лбу, оттирая уже засыхающую кровяную корку.

- Больно?

- А ты как думаешь?

Зачем он с ней говорит?

- Наверное, больно, - задумчиво протянула девочка, и в ее серых глазах мелькнуло сочувствие, - когда я разбила коленку, было очень больно. Хочешь, я заживлю порез? Я умею.

Северус кивнул с какой-то туманной покорностью.
Она и вправду залечила разбитый лоб. Это потом он узнал, что она никак не могла овладеть простенькими чарами левитации, но с успехом применяла сложнейшие лечебные заклятья.

- Спасибо, - непривычное слово неловко сорвалось с языка, и девочка улыбнулась в ответ.

- А я тебя знаю. Тебя зовут Северус, верно? Ты приходил к нам со своей мамой.

Он внезапно вспомнил, кто она. Сестра Беллатрисы Блэк, младшая дочка старого хрыча Болдуина Блэка, приходившегося матери дальним родственником. Они действительно однажды посетили его дом. Мать то ли просила денег, то ли хотела получить какие-то рекомендации. Ничего не получилось, Блэк долго орал, топал ногами и в конце концов выгнал их. Это был один из редких визитов маленького Северуса в мир магии, врезавшийся в память унижением, обидой за мать, давящим чувством бедных родственников-просителей.
Старшая Блэк Северуса, естественно, презирала, одаривая ледяным взглядом, если он осмеливался подойти к ней на расстояние ближе трех вытянутых рук.
А младшая Блэк вылечила его лоб и сейчас доверчиво смотрела на него огромными серыми глазами, теребя кончик серебристой косы. И Северус, уже в который раз удивляясь самому себе, выдавил:

- Верно. А тебя как зовут?

- Нарцисса.

Внезапно глаза девочки распахнулись еще больше, и Нарцисса прерывисто вздохнула. Оглянувшись, Северус увидел входившего Люциуса Малфоя, окруженного толпой. Люциус сегодня был в ударе, острил так, что свита хохотала во весь голос, отчего портреты на стенах морщились и затыкали уши. Рудольф Лейнстрендж пытался перебить и сказать что-то свое, но его не слушали. Люциус и в самом деле был великолепен в эту минуту — в квиддичной форме после тренировки, оживленный и сверкающий серыми глазами, то и дело нетерпеливо откидывающий со лба мешающую прядь светлых волос. Он казался (да и был на самом деле!) сильным, решительным, уверенным в себе.

- Это Люциус Малфой, - пробормотал Северус, почувствовавший, что должен что-то сказать.

- Да, - прошептала девочка, не отрывая взгляда от Люциуса.

И на миг Северусу почудилось, что сказала это она, совершенно забыв о нем, минуту назад занимавшем ее мысли. Он будто моментально отодвинулся, стал чужим и ненужным.

Так началась их дружба, не принесшая ему ничего, кроме неизбывной боли и новых унижений. Рядом с Нарциссой он всегда чувствовал себя тем бедным мальчишкой в богатом доме, но непостижимым образом не мог преодолеть себя и отвергнуть и растоптать тихую застенчивую улыбку этой маленькой аристократки.
Каждый миг, проведенный рядом с ней, отпечатывался в нем навечно.

- Северус, Сев, подожди, я больше не могу!

Нарцисса изо всех сил бежала за ним. Рвалась мантия на холодном осеннем ветру, развевались косы, а в голосе звенела мольба. Он остановился так резко, что девочка чуть не врезалась в него.

- Сколько раз говорил — не называй меня Сев!

- Ладно, ладно, Северус, — она примирительно улыбнулась, стараясь отдышаться, - зачем тебя вызывал Слизнорт? Из-за этого, да?

Она осторожно коснулась пальцами его лица. Северус дернулся, словно от удара, и отшатнулся, отбросив ее руку.

- Северус?

Он снова зашагал вперед. Нарцисса, прикусив губу, пошла за ним. Впереди плеснуло волнами Черное озеро. Северус направлялся к своему буку. Вот он, приметный — толстый узловатый ствол, пышная шапка еще золотой, не успевшей опасть листвы, весело шепчущей на ветру. Мальчик со всего размаху швырнул рюкзак на траву и плюхнулся вслед за ним. Девочка, аккуратно подобрав мантию, уселась рядом.

- Так в чем все-таки дело?

В ответ молчание. Сердитое и с подтекстом.
«Не приставай! Если я молчу, значит, не хочу об этом говорить!»

- Северус, ты же знаешь, я могу сидеть так бесконечно долго.

- …

- Сегодня будет изумительный закат, не правда ли?

- …

- А Дориан и Адонис говорили, что…

- Мне наплевать, что говорили эти придурки! Не упоминай их при мне, НИКОГДА, ясно?!

Кажется, она наконец достучалась до него.
Северус яростно сверкнул на нее темными глазами, ударил сжатым кулаком по земле и поморщился, негромко выругавшись сквозь зубы. Нарцисса быстро схватила его ладонь, повернула тыльной стороной.
Так и есть. Костяшки разбиты в кровь, длинная кровоточащая царапина на правой руке уходит под разорванную манжету. А он еще говорит, что упал и ударился!

- Ты же подрался, да? Ведь подрался? И не ври мне! Почему ты не пошел в больничное крыло? На тебя даже смотреть страшно!

- Подрался, и что дальше? — Северус отнял руку, потрогал лицо, снова поморщился, - а страшно — не смотри, не заставляю.

Нарцисса вздохнула. Иногда с ним просто ужасно трудно. Вот когда он такой колючий и злой, весь напряженный, как струна, кажется, тронь — и сорвется. Тогда она теряется и ведет себя словно малышка. Кошмар!

- Хочешь, я уберу хотя бы синяки?

Опять промолчал. Но она почувствовала, что атмосфера чуть-чуть разрядилась. И стала очень аккуратно и бережно касаться палочкой синих пятен.

- Откуда все-таки ты знаешь столько лечебных заклятий?

О, мы уже разговариваем?

- Я же тебе говорила, Энди научила. Она считает, что это пригодится в жизни. И потом, в детстве я часто играла с Регулусом и Сириусом. Сириус ужасно любил разыгрывать из себя великого…

То ли от ее неосторожного прикосновения, то ли от упомянутых имен, Северус зашипел и отшатнулся так резко, что взмахнул рукой, чтобы сохранить равновесие, и едва не выбил палочку из ее рук.

- Извини… - она виновато потянулась к нему, но он снова застыл, как статуя. И расстояние между ними вроде бы маленькое, но оно такое… неприступное… глыба льда, не тающая на солнце…

Нарцисса невольно поежилась.

- Это друзья Сириуса тебя… так?

- Не твое дело!

- Северус, почему…

- Отстань! Ну чего ты привязалась ко мне, Блэк?

Девочка тихо спросила, не поднимая взгляда:

- Так они? Из-за чего на этот раз?

Северус, к ее удивлению, ответил, но таким тоном, что, кажется, вода в озере едва не замерзла, и не поворачивая головы в ее сторону:

- Это не они. Хочешь знать? Пожалуйста — это были Дориан Делэйни, Адонис МакГонагалл и твой дебил-кузен Регулус. Из-за чего? Еще проще — из-за тебя.

Вот теперь на его лицо, искривившееся в гримасе неподдельной ненависти, и вправду было страшно смотреть. Но девочка этого не видела. Она смотрела на волшебную палочку в своих руках, чувствуя, как пылают уши и щеки, краска заливает шею. Ей было обидно. И стыдно. И она чувствовала себя виноватой перед Северусом — за его синяки и ссадины, за опухшее лицо, за разбитые кулаки, за разорванную мантию. Это не она его била, но ведь была виновата!

- К-к-как из-за меня?

Когда она волновалась, всегда начинала немного заикаться.

- А в-в-вот так — из-за тебя, — грубо передразнил мальчик.

- Сев-в-верус, я серьезно!

- А я что, шучу, что ли?

- П-почему из-зз-за меня? — девочка вскочила.

- Им, видишь ли, не нравится, что Нарцисса Блэк общается с неким Северусом Снейпом, не знаешь такого? — Северус тоже поднялся.

Он был почти на голову выше ее и возвышался так, что она еще сильнее почувствовала себя маленькой.

- Они никак не могут понять, что ты во мне нашла? Объясни им, Блэк, и мне, кстати, тоже. Ну чего ты прицепилась, как пиявка, и везде таскаешься за мной? Слушай, а может, ты для них шпионишь, а? — Северус подозрительно и зло прищурился.

- З-зачем ты т-так?! Знаешь же, что я с-совсем не… — из серых глаз Нарциссы дождем брызнули слезы. Она не хотела плакать и не ревела вообще-то никогда из-за пустяков, но сейчас он ее обидел по-настоящему.

Девочка хотела было еще что-то добавить, но махнула рукой и бросилась прочь, на ходу сердито смахивая слезы. Он никогда не увидит, как она плачет! Вот еще! Только этого не хватало! Она просто хотела спросить, что случилось, сказать, что беспокоилась за него, а этот упрямец… этот ужасный, несносный, гадкий мальчишка снова оттолкнул ее. Ну и пусть! Ну и ладно! Вот она больше никогда не подойдет к нему, просто будет игнорировать. И тогда посмотрим, как он будет себя вести!

А Северус уселся на землю и с досады пульнул камешком по воде. Вот черт! И еще раз черт!
Она наверняка обиделась. Ну и пусть обижается. Может, и вправду перестанет лезть к нему… А то надоела — Северус это, Северус то, Северус се… Сто раз он удивлялся — почему Блэк все время таскается за ним? Постоянно что-то спрашивает, тормошит, пытается вовлечь в общий разговор, в Гостиной вечно подходит и старается обратить на себя его внимание. Если честно, Северус этого абсолютно не понимал. Зачем ей это?
Ну конечно, можно предположить, что он ей просто нравится, но это ха-ха и еще раз ха-ха. Это он-то нравится Нарциссе Блэк, дочери Болдуина Блэка, едва не лопавшегося от своей родовитости?! Да, от скромности не умрешь, Северус. Или Сев — вот же мерзко звучит!

Северус сплюнул и снова запустил блинчики по воде.
Сегодняшняя драка и в самом деле была из-за нее. Эти уроды подстерегли его в пустом коридоре, загнали в тупик и недвусмысленно поинтересовались: какого хрена нужно Северусу Снейпу от Нарциссы Блэк?
Он не сомневался, это было делом рук ее сестры. Беллатриса презирала всех, кто имел несчастье иметь в родственниках маглов. Естественно, она не могла допустить, чтобы ее собственная сестра общалась с каким-то ничтожным полукровкой, и натравила на него Регулуса с компанией.
Северус бы умер, но не позволил себе ответить на этот вопрос. Поэтому драка была кровопролитной. Не было палочек, только кулаки, пинки, почти звериное рычание, боль, соленый вкус крови, твердый каменный пол. Он, хоть и был старше, но один, а их трое. Они хотели снова унизить, даже не доставали свои палочки, как бы давая понять, что вызывать на волшебную дуэль или использовать заклятья против него — слишком для них низко. И они хотели, чтобы Нарцисса перестала общаться с Северусом, потому что Нарцисса была из их круга, она была ИХ. Их родители были богатыми и известными магами, фамилии которых нередко появлялись на страницах волшебных газет и журналов.
А кто такой Северус Снейп? Никто.
Магловский ублюдок, как выразился Регулус.
Кто его родители? Ничто.
«Наверняка, твоя мать настолько уродлива, что не смогла найти себе мужа-мага, вот и вышла за магла. Магловская нищета и рвань, ха-ха! У тебя нет ни одной вещи, которая принадлежала бы именно тебе»
Эти слова МакГонагалла гремели в ушах. Куда бы он ни пошел, всюду слышал, как в гулком туннеле:
«Магловская нищета и рвань!»
«Магловский ублюдок, ха-ха-ха!»
Не хватало ему Поттера и его дружков, так еще эти чистокровные уроды возомнили, что они судьи, что им принадлежит право решать — с кем следует дружить Нарциссе Блэк, а с кем — нет.
Они были похожи на Люциуса Малфоя. Впрочем, могло ли быть иначе? Они росли и вращались в одном кругу. Их будущее было расписано с самого рождения — богатство, роскошные дома, красивые жены, безделье, упоительное чувство собственной значимости.
А он не знал, куда ему пойти после Хогвартса. Не знал, на что будет жить, если с работой будет туго, потому что все скудные сбережения родителей уходили на лечение матери, сошедшей с ума через полгода после смерти отца. Эйлин Снейп содержалась в больнице святого Мунго, и каждый раз, когда Северус бывал там, его разрывало двоякое чувство — брезгливый стыд и перехватывающая горло жалость. В этой обрюзгшей женщине с всклокоченными волосами, беспрестанно хихикающей и распевающей фривольные песенки, ровным счетом ничего не осталось от его матери — неулыбчивой, худой, как щепка, молчаливой, измученной постоянным безденежьем, потому что они жили на жалованье отца, а тот с его мягким жалостливым характером просто не мог пробиться в жизни, занять, оттолкнув локтями других, выгодный пост, сделать карьеру. Но Эйлин никогда, на памяти сына, не кричала на Сайласа, не упрекала. Она, наверное, любила его, магла, не способного наколдовать даже хиленький цветок, никогда в жизни не ощутившего упоительное чувство волшебной силы, струящейся по жилам. Он значил для нее так много, что после того, как его не стало, целый мир для нее стал не нужен. И даже единственному сыну не удалось заставить этот мир вновь расцвести.
Это была его мать, и Северус не смог бы отказаться от нее. Да, он злился, раздражался, считал, что она, чистокровная волшебница, обязана была выйти замуж за мага, но не мог бросить на произвол судьбы. Было ужасно трудно — скрывать ее болезнь, пытаться выживать, покупать школьные вещи на выкраиваемые гроши, видеть, как стремительно истаивают деньги и не думать о завтрашнем дне. Его спасал Хогвартс, а точнее, Дамблдор, дававший возможность подработать на каникулах, и спасала Нарцисса. Только благодаря им, он боролся как мог, находил выходы и лазейки, пытался жить как обычный подросток. Надо признаться, иногда это получалось.
Всего лишь иногда. Но часто с трудом выстроенная им иллюзия, что все будет хорошо, вдребезги разбивалась усилиями Джеймса Поттера, считавшего, что он выкинул отличную шутку, подвесив Северуса верх ногами перед толпой школьников. Или когда Регулус и Адонис начинали громко, на всю Гостиную, осведомляться о здоровье его матери, с издевательскими ухмылками спрашивали, как ей живется в отделении для сумасшедших, и строили предположения, когда туда же попадет сам Северус, потому что всем известно, что безумие передается по наследству.

«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…» - это Северус вычитал в какой-то магловской книжонке и потом не раз, с глухим стоном сквозь зубы, вспоминал и соглашался.

Сволочи! Да пошли они все! Ненавижу!!!!!

Северус сжал кулаки, даже не ощутив боли в разбитых руках. В глазах потемнело от нахлынувшей ярости, и противоположный берег озера на миг качнулся в зыбком мареве. Как же я вас ненавижу!!! Когда-нибудь я за все отомщу! Погодите, придет время, когда Я буду выше вас всех, ничтожных, ползающих под ногами, и вы будете жалко смотреть мне в рот, униженно вымаливая прощение!

…И ни за что на свете, ни за какие обещания он не смог бы сознаться даже себе, что больше всего сейчас хотел бы, чтобы вернулась Нарцисса. Чтобы снова села рядом с ним, принялась лечить, легко касаясь своими прохладными пальчиками опухшего пылающего лица. Чтобы что-то болтала, какую-нибудь ерунду, а он бы слушал, иногда что-нибудь вставлял. У Нарциссы удивительный голос, его можно слушать бесконечно — ровный, тихий, чуть с придыханием, серебряные колокольчики вдалеке.
Предвестие чудесного мелодичного голоса взрослой Нарциссы.
И слова при этом совсем не важны. Хотя нет, Нарцисса никогда не говорит ерунды, она всегда такая… такая… Северус не смог бы сказать, какая она «такая» - правильная? Добрая? Теплая? Светлая? Все не то и не так.
Если бы он был взрослее, сказал бы, что Нарцисса Блэк ему нужна, она — его единственный друг, и только рядом с ней ему хорошо и уютно. Он бы побежал за ней, извинился, попросил вернуться.
Но Северусу было всего пятнадцать лет, и он ничего не мог сказать, не мог сделать первый шаг. Хоть и ругал себя, сердился, кусал губы, но не мог.

Двенадцатилетняя Нарцисса словно была старше его, первой сделав шаг к примирению за ужином в Большом Зале. Она всегда была мудрее, а он глупел рядом с ней.

Оставшиеся годы в Хогвартсе прошли под знаком Нарциссы. Он наблюдал, как она росла, как из маленькой застенчивой девочки превращалась в нескладного порывистого подростка, шаловливого и беспечного, серьезного и вдумчивого, умевшего ободрить в тяжелые минуты чистой, искренней, от всего сердца, улыбкой. Но такой она была только с ним. Весь Слизерин считал, что Нарцисса Блэк — холодная, гордая, не желавшая тратить даже лишнего слова аристократка, вторая Беллатриса. Наверное, только Северус видел настоящую Нарциссу — лед, в котором странным непостижимым образом танцевало живое пламя.
Их дружба со стороны, наверное, казалась странной. Но Нарцисса не обращала внимания на насмешников, тонко обходила стороной все подводные камни, неизменно возникавшие, как препятствие, их совершенно дружеским (и не более) отношениям. Если бы Северуса тогда спросили о том, кто ему Нарцисса Блэк, он не смог бы ответить на это вопрос.
Друг.
Почти младшая сестра.
И только ли?
Просто она была, Нарцисса, жила на свете, ходила по коридорам Хогвартса, вытаскивала его на прогулки к дальнему берегу Черного озера, заросшему густым ивняком, сооружала немыслимые бутерброды, а он послушно ими давился, первой и единственной поздравляла с Рождеством, а потом, затаив дыхание, с выжидающим лукавым блеском в глазах наблюдала, как он разворачивает ее подарок. Она умела сделать так, что Северусу рядом с ней становилось легче жить, хотелось беззаботно смеяться над глупостями, быть просто самим собой.

После окончания седьмого курса, в один душный августовский день он бродил по Косой Аллее в поисках работы со свежей газетой объявлений в руках. А еще они должны были встретиться с Нарциссой, и он мучительно размышлял о том, что же ей было нужно. Может быть, она хотела попрощаться? Вряд ли теперь они могли часто видеться, слишком далеко друг от друга было их положение, и слишком разные люди их окружали. Он тогда еще, наверное, не осознал до конца, что значила для него Нарцисса, что будет, когда он лишится ее дружбы, поддержки. Просто он уже устал, взрослый мужчина и восемнадцатилетний паренек, слишком рано ощутивший тяжесть ответственности на своих плечах. Матери стало хуже, опять нужны были деньги на лечение, нужна была работа, чтобы элементарно прокормить себя.
Невыносимая жара и одолевавшие мысли совсем измотали его и, решив укрыться в кафе Фортескью (до назначенного времени оставался еще час) он нечаянно наткнулся на Нарциссу. На неудержимо расцветавшую чудным цветком, ослепительную в своей холодной, какой-то неземной красоте пятнадцатилетнюю девушку, а не на четырнадцатилетнего подростка, каким она была всего лишь два месяца назад, в Хогвартсе. Она словно сбросила невзрачные серые перышки, стремительно превратившись в белоснежную гордую птицу, вольную и свободную. Она еще не осознавала своей красоты, не замечала, что творится с прохожими, а Северус видел, как вытягивались шеи мужчин, как вспыхивали восхищением их взгляды, и невольно встал так, чтобы заслонить ее от чужих липких глаз, раздевающих и оценивающих, и растерянные мысли так и метались в голове — он и раньше примечал как бы отблески этой будущей красоты, свежей, еще не распустившейся, дремлющей в бутоне, но никак не ожидал, что маленькая Цисса (правда, так он ее осмеливался называть только про себя) так скоро превратится во взрослую Нарциссу.
А она обрадовалась, словно не видела, по меньшей мере, год, оживленно расспрашивала о делах, то и дело, как в школе, дергала его за рукав, просила не забывать, писать, отчитывала за долгое молчание. И среди этого беспрестанно льющегося звонкого потока, невозможности вставить самому слово, ясных серых глаз, когда у него уже шла кругом голова от ее бьющей прямо в душу близкой красоты, сердце тревожно и больно пропустило удар. Слишком она была взбудоражена, слишком отличалась от той Нарциссы, которая была единственным другом Северуса в Хогвартсе.

Объяснение этому нашлось слишком быстро. Из роскошного магазина со стеклянной витриной, рядом с которым они встретились, вышел старый знакомый — Люциус Малфой, сопровождая своего отца, такого величественно-презрительно-надменного, что сын рядом с ним казался воплощенным добродушием и приветливостью. Люциус кивнул Нарциссе и прошел мимо, не удостоив Северуса даже небрежным вниманием, всколыхнув дремавшую былую неприязнь. А Нарцисса вмиг потеряла свое оживление и точно устремилась, потянулась за ним. Она глядела ему вслед с таким тоскующим ожиданием, как будто Малфой должен был вернуться и сказать что-то очень важное. И на Северуса снова наползла та тень, притаившаяся в глубине серых глаз, вспомнилось неприятное чувство третьего лишнего, возникшее давным-давно, виновником которого тоже были эти двое. Внутри что-то вздрогнуло, заныло, и словно в ответ на невысказанный вопрос, Нарцисса тихо сказала:

- Мой отец и Абраксас Малфой враждуют друг с другом.

Это были всего лишь несколько слов, вроде бы не имеющих отношение ни к ней, ни к нему. Но Северус в одно мгновение ощутил приступ дикой радости от того, что Блэки и Малфои не ладят, и головокружительный полет вниз, куда-то сквозь камень мостовой, сквозь темный колодец, потому что безжалостным разящим заклятьем ударила мысль — ПОЧЕМУ Нарцисса это сказала?

После этой не то встречи, не то инцидента, она вновь стала той Нарциссой, которую он знал. Сдержанно расспросила о здоровье его матери, о планах на будущее; спокойно, без лишних эмоций, попросила присылать весточки, посетовала, что не знает, что теперь будет делать без него в Хогвартсе; ровно попрощалась, выразив надежду, что они будут встречаться в дальнейшем. Она словно забыла о назначенной ею же самой встрече. И то, что она хотела сказать, так и осталось тайной для Северуса.

Он не желал признаваться даже самому себе, что догадывается, в чем дело. Какими бы они не были друзьями, Нарцисса никогда не говорила о чувствах. Для нее, воспитанной в знатной чистокровной семье, это была весьма личная тема, неподобающая для обсуждений. Но Северус-то видел, как она светлела, если при их последующих встречах, каким-то образом, через третьих лиц, речь заходила о Люциусе Малфое. Этого не заметил бы посторонний, не знающий Нарциссу, но для Северуса, выучившего наизусть каждое выражение ее лица, каждую ее улыбку, каждую милую гримаску, было заметно даже малейшее движение чувств.

Встречи были редки, но они вливали в Северуса надежду, дарили силы противостоять миру, относившемуся с враждебным равнодушием, и иногда ему казалось, что единственным маяком в бушующем штормами море жизни была Нарцисса. Как бы он ни был далек от нее, но она всегда оказывалась рядом — в его мыслях, в своих письмах, подбадривала, уговаривала не сдаваться, пыталась что-то сделать, принести хоть какую-то пользу, как она сама говорила с грустной улыбкой. Она переживала за него, беспокоилась, и на сердце Северуса становилось теплее, хотелось шагать дальше вперед, невзирая ни на что. Он знал, что на свете есть человек, для которого небезразлично происходящее с ним. Нить их дружбы все плелась и плелась, не обрываясь, и он был бесконечно благодарен судьбе и небесам за этот дар.
Он тогда еще не знал, что наступят дни, когда этот дар станет проклятьем его жизни, и от осознания этого он будет корчиться в адских муках.

Однажды, уже после окончания Нарциссой Хогвартса, они сидели в кафе Фортескью, за столиком на террасе, обычном месте встреч. Болтали ни о чем. Он украдкой любовался Нарциссой (а она по-прежнему словно не придавала никакого значения своей расцветающей красоте, которая заставляла всех в этом убогом кафе выворачивать шеи, завистливо обжигать ревнивыми взглядами) и рассказывал о своем последнем месте работы — небольшой компании по выделке драконьей кожи, где его талант зельевара нашел применение в изготовлении ужасно вонючих, но удивительно действенных дубильных зелий. Утрируя, изображал, как приходится обрабатывать громадные драконьи шкуры, как он болтается на метле и пытается одновременно левитировать напарника, втереть зелье в шкуру и не упасть, потому что метлы у фирмы древние и совершенно растрепанные, просто кое-как связанных два-три прута. Делился нежданной радостью — профессор Дамблдор известил о том, что в Хогвартсе освободилась должность второго преподавателя зельеварения, и старый маг любезно предложил ее Северусу. Это была неслыханная удача — постоянная работа, стабильный заработок, возможность без помех (и без вонючих драконьих шкур!) заниматься любимым делом.

Нарцисса внимательно слушала, помешивая трубочкой коктейль, смеялась своим мелодичным смехом, переспрашивала, кивала, но он почему-то чувствовал, что все его ужимки она воспринимает словно сквозь вату. Он оборвал себя на полуслове и замолчал.

- Ну и как? Ты примешь предложение Дамблдора? — она подняла взгляд от высокого стакана.

- Что случилось?

- Что ты имеешь в виду?

Он развел руками.

- Ты странная.

- Насколько странная?

- Намного. Что-то произошло?

И тут она сказала ровным тоном, все также болтая трубочкой в стакане (а вокруг гремел суматошный день, торопились прохожие с покупками, чинными рядами под присмотром монахини-воспитательницы прошли девочки в одинаковых лиловых мантиях из приюта святой Сибиалы, тоскливо оглядывавшиеся на затененную, увитую зеленым плющом террасу, Фабиан Фортескью отчитывал за нерасторопность своего сына Флориана, прыщавый мальчишка за столиком напротив уже битый час, открыв рот, пялился на Нарциссу, голуби с шумом опустились на черепичную крышу — все было такое обычное…):

- Произошло. Я выхожу замуж.

В первый момент он даже подумал, что ослышался.

- Прости?

- Я выхожу замуж, - повторила она задумчиво, словно перекатывая слова во рту, — за Дориана Делэйни.

Северус испытал дурацкое желание расхохотаться во все горло. Выходит замуж? За Дориана Делэйни? Какая глупость! Нарцисса терпеть не могла Делэйни, еще в школе повторяла, что он похож на страдающую бешенством жабу, и ее тошнит при одном взгляде на него.

- Ты серьезно? — он внимательно глядел в серые глаза, надеясь увидеть в них смешинки и ожидая, что она сейчас не выдержит, фыркнет и рассыплет серебристые переливы колокольчиков. Это же просто розыгрыш! Или… нет?

Девушка вздохнула и опустила взгляд, внимательно изучая стол, покрытый скатертью. А под ней, на деревянной столешнице, были вырезаны их инициалы. Глупая выходка Северуса в редкий момент беспечности.

- Серьезней некуда. Это воля отца, понимаешь? Мне уже исполнилось восемнадцать, и я тебе давно говорила, что папа подбирает женихов.

- Да, но… это же абсурд! Как он может взять и просто выдать тебя замуж за человека, к которому ты питаешь отвращение?!

Нарцисса промолчала, лишь как-то беспомощно пожав плечами. А его понесло. Он бурно жестикулировал, что-то говорил, громко, во весь голос, так, что оглядывались другие посетители, рыжий Флориан таращил глаза и подбирался поближе, едва ли не поводя ушами от любопытства. Он доказывал непонятно что непонятно кому, а сердце истошно кричало и сжималось от предчувствия, что все бесполезно. Что он мог сделать? Что мог противопоставить древним традициям, знатному чистокровному роду, богатству? Он, нищий, перебивающийся случайными подработками полукровка?
До какого-то момента ему не приходила в голову мысль, что Нарцисса может выйти замуж. Конечно, он все понимал, он знал об обычаях, царивших в наиболее приверженных традициям семьях, но представить свою Нарциссу замужней дамой не мог, это не укладывалось в голове. А может, его сознание защищалось, упорно противясь тому, чтобы даже просто вообразить это на миг и тем самым разрушить хрупкий призрачный замок единственной Радости и тихого Счастья, с неимоверным трудом возведенный Северусом в слишком рано ожесточившейся душе.
О том, чтобы САМОМУ предложить ей руку и сердце, он и не помышлял. Эта мысль была в высшей степени нелепой и даже безумной. Это просто-напросто было невозможным — Северус Снейп и Нарцисса Блэк. Он мог быть ее другом, был готов достать для нее звезду с неба, убить кого-нибудь или, не колеблясь, отдать собственную жизнь во имя ее спасения, но представить ее своей женой.... Это было слишком! Боги не сходят к людям, реки не текут вспять, солнце не светит ночью.

Нарцисса все также молчала. И лишь потом, когда он уже выдохся, когда вскочил, смахнув на пол стаканы и мороженицы, и виновато расплатился с хозяином, она накинула капюшон мантии и тихо сказала:

- Все уже решено, день свадьбы назначен. Ты придешь? — глаза ее были умоляющими, - пожалуйста, Северус… Будь хоть ты рядом со мной… Энди не будет. Я не знаю, как… - ее голос задрожал, и она отвернулась.

Северус в изнеможении опустился на стул. Она редко упоминала о сестре, сбежавшей с маглом. И очень редко просила. Если уж это произошло, то значит Нарциссе (ЕГО Нарциссе, которая совсем скоро будет принадлежать другому!) было очень плохо.
Он сумел кивнуть и бережно сжал в дружеском, в братском жесте ободрения узкую ладонь с ледяными пальцами.

В тот день между ними не стоял Люциус Малфой. Нарцисса ничего не говорила про него, разговор не касался его, впрочем, как и всегда. Но словно перст судьбы, после ее ухода, когда Северус возвращался в свою убогую съемную квартирку, не чувствуя земли под ногами, в каком-то безразличии, отрешении от всего мира, его кто-то сильно толкнул. Он поднял голову и обжегся об бешеный серый взгляд Люциуса Малфоя, и удивленно, словно в прострации, отметил, что цвет его глаз был точь-в-точь как у Нарциссы. Или теперь ему везде будет мерещиться Нарцисса?
Вместе с Малфоем были Юджиус Нотт и Рудольф Лейнстрендж.

- Северус Снейп, если не ошибаюсь? — Лейнстрендж скривился.

- Это я, - пробормотал Северус, стремительно и остро ощутив свою ничтожность.

От них волнами исходили превосходство, сила, уверенность в себе. И еще более убогой показалась собственная потрепанная мантия с вытертыми локтями и неаккуратными заплатами рядом с дорогими мантиями, расшитыми камзолами, перстнями и золотыми часами этих хлыщей.

- Люц, я же говорил, это всего лишь Снейп, - Нотт сплюнул.

- Что ты делал с Нарциссой Блэк? — Малфой словно навис над ним огромной глыбой, тяжело придавив к земле, не давая ни опомниться, ни вздохнуть.

- Я… ничего… мы просто выпили по коктейлю, - Северус мгновенно возненавидел себя за блеющий голос, за предательски дрожащие руки. Он засунул кулаки глубоко в карман, чтобы они не догадались, - что вам надо?

- Блэк еще в Хогвартсе с ним носилась. Наверное, ей нравится призревать сирых и убогих, - Нотт захохотал, но Люциус остался серьезен.

- Ты не лжешь? Смотри, если я узнаю…

И тут Северус едва не захлебнулся под волной подзабытой, но оставшейся все такой же жгучей ненависти. Он не видел Малфоя уже несколько лет, но ничего, оказывается, не забылось.

- И что ты сделаешь? По какому праву ты мне грозишь? Слишком много о себе возомнил, Малфой! Кто тебе Нарцисса? Абсолютно никто. Она тебя даже не знает, а я ее друг, ясно?

- Друг? — Люциус рассмеялся прямо в лицо Северуса, и в смехе его грохотал презрительный лед, - Ты — ЕЕ друг? Что у тебя может быть с ней общего, недоносок?

Северус был готов ударить эту высокомерную сволочь, он уже шагнул вперед, но тут Люциус резко перестал смеяться, схватил его за ворот, и Северус совсем близко увидел его лицо. Красивое лицо, искаженное едва сдерживаемой яростью, с искривленными губами и глазами, в которых словно вспыхивали серебряные искры.

- Я тебя предупредил, - как ни странно, но голос Люциуса при этом оставался тихим, ровным, даже немного скучающе-отстраненным, как будто он вел ленивую светскую беседу в чьей-нибудь роскошной гостиной, а не стоял посреди шумной улицы, почти душа худого черноволосого парня, - пеняй на себя, как там тебя? Снейп?

Юджиус все так же ухмылялся, а Рудольф равнодушно зевнул и хлопнул крышкой золотых часов, отблеск от которых больно уколол глаза Северуса.

- Да ладно тебе, Люц, оставь его, не марай руки. К тому же нас ждет Он.

Люциус встряхнул Северуса так, что у него застучали зубы, и они ушли, трое молодых магов из знатных семейств. Они были богаты и имели все, что могли пожелать. Они проводили свою жизнь так, как хотели сами. Они могли выбирать. И они пока не знали, что их выбор будет стоить многих, даже слишком многих чужих жизней, как и не знал этого другой маг, оставшийся посреди улицы, растерянный, сжимающий кулаки в поздней бессильной злобе.

«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…»

Именно тогда Северус вновь поклялся себе, что отомстит, во что бы то ни стало приобретет ту силу, которая сломит всех этих Малфоев, Ноттов и прочих подобных им. Именно тогда он сделал первый шаг по дороге, на которой выросла башня Молний, и с той башни упало сломанной куклой тело старого волшебника, наставника, благодетеля, пожалевшего и поверившего в мальчишку с темным взглядом, но не сумевшего предугадать, чем обернутся это доверие и жалость.

Северус не искал встреч с магом, претенциозно называвшим себя Темным Лордом, это произошло как бы случайно, само собой. То, что предложил Лорд, не особенно трогало — его не волновали грязнокровки и маглы (в конце концов, он и сам был полукровкой, и это не могло забыться), но как оказалось, в окружение Лорда вошли все те, кому Северус хотел отомстить, насладиться своей властью над ними. И они были всего лишь пешками, одними из многих, а Лорд с самого начала выделял Снейпа, доверял ему то, что другим дозволялось лишь услышать краем уха. Северус не обольщался и не обманывался, он прекрасно понимал, что за эту игру в мнимое фаворитство последует реальная расплата. Но был готов платить. И не последнюю очередь в этом играло то, что не изглаживался в памяти тот душный августовский день, в котором в безумном вихре смешались тихий ровный голос Нарциссы, обжигающе-ледяной взгляд Люциуса, горькое чувство собственного бессилия, от которого солнце словно померкло.

После той последней встречи с Нарциссой он не видел ее, и не давало покоя глухое грызущее беспокойство. Он заваливал ее письмами, на которые она отвечала кратко и скупо, просто уведомляла, что все хорошо, и напоминала: ты должен быть на свадьбе, обязательно, Северус, непременно, ты же будешь, правда? Осталось полгода, три месяца, всего лишь месяц, уже скоро… Северус, не забудь, пожалуйста…
И ни слова о Люциусе Малфое. От ее писем веяло сиреневой тоской, нежным ароматом печали и легкой улыбкой прощальной грусти. От этого Северусу хотелось выть, и в самые черные минуты он почти жалел о том, что не оборотень, не тупая безмозглая тварь, которую толкает вперед лишь неутолимая жажда крови.
Однако летели дни, работа в Хогвартсе отнимала много сил и почти все время, в начале осени умерла мать, беспокойство понемногу улеглось, и Северусу в иные моменты начинало казаться, что того дня не было, что все идет по-прежнему, не меняясь, хотя через миг он клял себя за слабость и дурость. Но почему оно, это беспокойство, вообще подняло голову? Нарцисса так или иначе была потеряна для него, он мог лишь надеяться сохранить ее дружбу, но почему-то всего лишь мысль о ней и Люциусе заставляла пошатнуться его душевное равновесие. Земля зыбко качалась под ногами, а небо сверху издевательски скалилось и грозило обрушиться. Он не мог объяснить себе — чего хочет? Чтобы Нарцисса не выходила замуж? Или чтобы Нарцисса вышла замуж, но за Делэйни, и Малфою ничего не осталось, как кусать себе локти в бессильной злобе?

А потом, всего лишь за несколько дней до назначенного свадебного торжества, бульварные газетенки запестрели заголовками о побеге Нарциссы Блэк с Люциусом Малфоем, на все лады обсуждались перипетии вражды и примирения их семейств, на колдо-фотографиях Болдуин Блэк картинно пожимал руку ставшему еще более высокомерным Абраксасу Малфою, и они так натянуто сверкали улыбками в объектив, что скулы сводило от одного взгляда.
Северусу тогда казалось, что небо все-таки упало, он умер, и его закопали глубоко в землю, гостеприимно распахнувшую могильные объятья, куда не проникает ни луч солнца, ни веяние ветра. Он был мертв, и воздух вокруг него был мертвым, и люди вокруг были мертвыми. Холод той зимы проник в него и заморозил все внутри. Зачем ему нужна была жизнь и этот мир, в котором Нарцисса Блэк стала Нарциссой Малфой? А она даже не написала ему… Он как будто вмиг стал не нужен… И темнело в глазах от нежеланного гонимого осознания, крохотной ядовитой змеей коловшего в самое сердце — это было неотвратимо, предопределено, сама Судьба предназначила их друг другу, давно, едва ли не с самого рождения. А как противиться Судьбе, когда он всего лишь мелкая песчинка на Ее ладони? Если ему Она предназначила роль всего лишь друга, а тому, другому — мужа, возможно ли было пойти наперекор? Быть может, да, но кто даст точный ответ?

Он увидел Нарциссу на одном приеме, устроенном в узком кругу в честь Лорда (а теперь приглашали на эти светские мероприятия и его). И едва узнал. Как же она сияла! Как бриллиант чистой воды в драгоценной оправе. Как весеннее солнце в лазурно-чистом небе. Вся лучилась счастьем, с такой нежной любовью взглядывала на мужа, так покорно и вместе с тем горделиво следовала за ним…

И сердце Северуса кто-то выдрал из груди безжалостной рукой, бросил на пол и растоптал. Прыснули в разные стороны пылающие осколки, на них наступали, пинали, отшвыривали. И снова Северус умер, распятый любимой женщиной, которая и не подозревала, что любима им.
Потом он умирал много раз, почти привык к этому разрывающему на кровоточащие куски чувству непричастности к ее жизни, ощущению, что она чужая, он навсегда отлучен от нее. Малфой ревниво стерег свою жену и явственно (иногда даже слишком) предостерегал всех неосторожных, осмелившихся посягнуть на ее внимание. А она изменилась, став миссис Малфой, и прежде всего тем, что, казалось, не видела никого вокруг, кроме Люциуса. Где бы они ни были, сияющий взгляд серых глаз был обращен только на него, она жила только им, дышала им. Северусу дозволялось только перекинуться с ней парой слов. Всегда находилось какое-нибудь неотложное дело, и Нарцисса виновато пожимала плечами и ускользала. Порой он пытался бунтовать, мысленно упрекал ее в предательстве — как она могла вот так просто и легко перечеркнуть школьные годы, их совместные прогулки, споры, смех, бесчисленные письма? Отбросить в сторону, словно ворох сухих осенних листьев, дружбу? Забыть холод невыносимого одиночества в толпе, который непреодолимым морозным облаком окружал и маленькую девочку из богатой чистокровной семьи, и нищего мальчишку-полукровку? Они ведь вдвоем сумели сделать так, чтобы тепло их дружбы прогнало этот холод, согрело обоих. Неужели это теперь стало для нее неважным?
Но он не мог сердиться на нее, почти сразу находил какие-то доводы, аргументы, начинал защищать перед самим же собой, с каким-то жестоким самобичеванием говорил себе, что просто у них разные дороги. Когда-то и где-то они встретились, побежали рядом, но это не могло продолжаться до бесконечности, и вот Нарцисса смело полетела по своему пути, с нетерпением сердца ожидая и принимая все его тяготы, радости и горести. И у Северуса была своя дорога, змеей извивавшаяся под ногами, то выводившая к неожиданным людям, то толкавшая на странные поступки, то обрушивавшая в пропасть, то возносившая к вершинам.
И все же, он надеялся, он смел еще надеяться, когда Нарцисса была рядом. Бесконечно далекая, хозяйка чужого дома, жена ненавидимого им человека, мать чужого сына, и все-таки рядом…
Ему доставались крохотные моменты, наполненные всепоглощающим присутствием Нарциссы — просто быть с ней в одной комнате, издалека перекинуться улыбками, услышать нежный голос, шелест платья. Но и это было счастьем, нет, скорее, бледной тенью того счастья, которым он, оказывается, когда-то безраздельно пользовался. Мучительное, душераздирающее, невыносимо тяжелое, но… счастье…

«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…»

Он шел теперь по дороге, которую выбрал когда-то сам (Дамблдор незримо и укоризненно покачивал головой), и ни за что не свернул бы с нее, потому что Люциус Малфой тоже пользовался благосклонностью Лорда, а значит, и Нарцисса. И он мог видеть ее чаще, мог быть чуть ближе и мог, холодея и погружаясь в какое-то сумеречное полубытие отмечать, что для Люциуса Нарцисса не была только красивой послушной женой. Он и на самом деле любил ее, этот бездушный надменный подонок (он умел любить, оказывается…), он зажигал в ее глазах радость и любовался ею, гордился, оберегал, щедро дарил именно то счастье, которого она была достойна. Северус не мог не признать этого. И он вновь был бессилен перед Люциусом Малфоем, когда-то просто не замечавшим его существования, а теперь играючи, небрежно и просто отнявшим его Любовь. Он набирал силу и в то же время со злой досадой видел, что до Люциуса ему все так же далеко, как было далеко угрюмому мальчику до юного аристократа.

Но зато другие… о, они наверняка жалели, что когда-то встали на пути Северуса Снейпа.

Регулус Блэк… Лорду шепнули, что он тайно поддерживает связь с братцем-Аврором и содержит любовницу-маглу… Он визгливо кричал перед смертью, словно слабая женщина, и нелепо ползал по полу, словно пытался прикрепить обратно отсеченные заклятьем ноги… «Магловский ублюдок» лишь холодно усмехался.

Адонис МакГонагалл… Этот, напротив, до конца держался в своей обычной манере, кривил губы с презрительно полуприкрытыми глазами и умер так, как будто до конца не верил, что в него несется изумрудное проклятье смерти. Северус просто «забыл» донести до него просьбу-приказ Лорда, чтобы тот предоставил дом своих родителей в качестве временного пристанища. Гнев Лорда был скоропалителен и безудержен.

Юджиус Нотт… Лишился почти всего своего состояния, вернее, как истинный слуга, был вынужден предложить его Лорду, женился на богатой невесте Хильде Ривенволд, что для него было равнозначно пожизненному унижению. Он быстро растерял свой гонор, этот аристократ голубых кровей, и не раз Северус с удовольствием видел страх в его глазах — вначале за свою жалкую жизнь, потом за жизнь сынка. Лорд весьма искусно и умело играл на струнах чужих душ.

Питер Петтигрю… Жалкий крысеныш, напуганный собственной смелостью. К сожалению, в некоторых случаях его помощь была незаменима, и поэтому он пока еще существовал, но его участь была предрешена. Его тоже не станет.

Джеймс Поттер погиб в ночь падения Лорда.

Сириус Блэк ушел в небытие тогда же. Пусть сердце его стучало, он дышал, но фактически был мертв так же, как и Поттер.

Ремус Люпин влачил жалкое существование, и не раз его рассудок и его жизнь оказывались в руках Северуса. Оказывается, сохранять жизнь врагу едва ли не приятнее, чем убивать его. Каждый раз, готовя зелье для половинной трансформации, Северус наблюдал, как оно вскипало грязными зелено-серыми пузырями, и на поверхности его словно наяву видел лицо подростка Люпина двадцатилетней давности со снисходительной, приводящей в бешенство улыбкой. «Джим, не находишь, что это уж слишком? Хватит, оставь этого слизеринца в покое. Эй, Снейп, вали-ка отсюда, а то наш друг на тебя как-то неадекватно реагирует».

«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…».

Чувства Северуса Снейпа могли убивать. И умирали, втаптывались в грязь все те, кто когда-то издевался над Северусом, кто когда-то не считал его за мага. Лорд использовал его, но и он использовал Лорда, Его руками, Его силой уничтожал своих врагов. Месть — блюдо, которое подают холодным. Он был полностью согласен с этим утверждением.

Сейчас Северус с полным правом мог бы сказать, что добился того, о чем клялся. Его клятва сполна окупилась, он далеко ушел от мальчика, единственной мечтой которого было стать своим в огромном, чудесном, поражающем воображение и отнимающем душу многоликом мире магии. Его ненавидели, он все равно оставался чужим среди своих, но теперь это его не трогало. Его боялись, потому что он был слишком близок к Темному Господину. И когда он всего лишь неприметно сидел в углу, голоса присутствующих невольно понижались, смех гас, радость увядала. Но и это не имело для него значения.
Значение имела только Нарцисса. А остальное — люди, предметы, мысли, мнения — все было таким ничтожным, недостойным внимания. Его словно тащил поток воды, грязной, мутной, ревущей и опасной, но впереди плыла на корабле Нарцисса, ее улыбка сверкала, словно вечерняя звезда, звезда веры и надежды, а в глазах была целая вечность, и он не противился, не делал никаких усилий, чтобы выбраться из этого потока или поплыть против него.

Последний замкнутый круг ада. Изощренная, растянувшаяся на годы, на всю его жизнь пытка. Боль, похожая на живое разумное существо, вкрадчиво шагавшая по его душе, каждый миг, каждую секунду терзавшая его невидимыми клыками и когтями.

Острое, до холодка в кончиках пальцах ощутимое счастье. Отнимающая воздух в легких невыносимая, ослепляющая радость. Удивительная, окрашивающая мир во все цвета радуги нежность.

Это все была Нарцисса.

«Если бы чувства могли убивать, сколько было бы в мире умирающих каждую секунду только от них…»

* * * * *

Северус встряхивает головой, вырываясь из задумчивости, снова взглядывает на Нарциссу, уже, кажется, ни на что не обращающую внимания, кроме как на сына и на девчонку Грэйнджер (несколько бледных, словно слегка отрешенных от происходящего), и ненароком ловит другой взгляд.
Темный, как осенняя вода.
Огненный, как адское пламя.
Неверящий.
Полный зыбкой надежды.
Смятенный.

Знакомые чувства. Он невольно качает головой. Скользит легкая догадка, вспоминаются кое-какие факты, и непрошеная жалость, редкая гостья, украдкой проскальзывает в душу. Как же тебе не повезло, мальчик. Чем ты заслужил такой «дар»? Чем не угодил своей Судьбе, если она обрекла тебя на это проклятье? С самого рождения ты имеешь все, но тебе захотелось большего? Любви этой девочки? Девочки, которая выбрала другого? И которая, наверняка, и не догадывается, что творится в твоем сердце, безумно колотящемся в груди от одного теплого взгляда…
Если это и в самом деле Любовь, не мимолетное чувство, не легкомысленный флирт, не грубая животная страсть, не полубезумное похотливое желание обладания, то я знаю, что будет с тобой дальше, я могу расписать всю твою жизнь. Она будет очень похожа на мою. Неверие сменится уверенностью. Надежда — безнадежностью. Любовь тесно сплетется с ненавистью, так что ты не сможешь разобраться сам. Тоска обовьется болью. Разочарование будет медленно съедать твою душу. И страх будет разрушать разум. Ты спросишь — страх чего? Отвечу — страх потерять ее окончательно. Потому что любовь ее ты уже потерял, даже не успев понять, что сам любишь, а вот теперь ты будешь пытаться не потерять ее дружбу, будешь, цепляясь за клочки надежды, унижаться, вымаливая ее. А потом будешь подыхать от отчаяния, от жуткого беспросветного отчаяния, будешь проклинать себя, ее, захочешь сбежать, чтобы вырвать ее из себя. Но не получится, уж я-то знаю. Вот такая забава — Мерлина, Небес, неизвестных богов? У кого-то из них весьма изощренное и извращенное чувство юмора. Две похожие судьбы, два алхимических опыта, две сумасшедшие попытки эксперимента с опасным зельем под названием Любовь.
Ты был моим учеником, по возрасту ты годишься мне в сыновья, которых у меня нет и никогда не будет. И мне тебя жаль. Искренне.

* * * * *

Темный Лорд с удовлетворением наблюдал за магами, собравшимися в зале. Они были немного удивлены, слегка ошарашены и чуть растеряны, но в общем и целом старательно делали вид, что все идет как надо. В самом деле, что тут особенного? Присоединилась к Его сторонникам Гермиона Грэйнджер, а дальше что? И не такое было, и не такое видели Его верные Пожиратели Смерти. Петтигрю — живое тому подтверждение. Сейчас каждый день приходят к нему новые и новые волшебники, решившие, что именно Лорд Волдеморт — та фигура, на которую стоит ставить в затевающейся игре.
Прекрасно. Нет, превосходно! Никто не подозревает, никто не слышал пророчества, единственный свидетель убран, надо будет подчистить следы и устранить и источник.
Все идет по плану, как Он и задумал. О, неведомые боги и силы ада, как же легко поймать этих глупцов! Как просто предугадать, рассчитать и выверить их шаги, поступки, мысли, действия, эмоции. Взрастить в ком-либо какое-либо чувство едва ли сложнее, чем вырастить цветок или сварить зелье по готовому рецепту. А наблюдать за ними забавнее, чем за находящимися под Круциатусом или Империусом, право слово. Они думают, что никто ничего не замечает, что они прекрасно держат себя в руках, и жестоко ошибаются. Вот и сейчас Он почти отчетливо видит яркие пульсирующие нити, путано и хитро связывающие несколько людей. Двое мужчин и женщина. Двое парней и девушка. Мужчина и парень. Женщина и девушка. Они так жалки и беспомощны с обуревающими их чувствами — любовь, ненависть, страх, тревога, испуг, беспокойство, жалость, привязанность, осознание вины…
Глупо, но это позволяет Ему дергать за эти нити и добиваться своей цели. И никакого волшебства, просто надо знать человеческую природу, а она слишком примитивна, не правда ли?

В Министерстве Магии в просторном кабинете на столе перед Рональдом Уизли лежала стопка писем, два из которых были распечатаны. Одно было приглашением на свадьбу, золото букв ярко блестело на плотном кремово-белом глянцевом прямоугольнике.

Мистер Симус Н. Финнеган и мисс Падма Патил имеют честь пригласить Вас и Вашу супругу на свое бракосочетание, которое состоится двадцать девятого апреля сего года по адресу: город Лондондерри, предместье Нью-Уоллем, дом 17

За официальным тоном скрываются веселый голос Симуса и ослепительно-белозубая улыбка Падмы.

«Рон, дружище, попробуй только не приехать, я тебя никогда не прощу!»

«Мы будем так рады тебе и Габи! Обязательно приезжайте!»

Второе письмо он читал.

«…а потом он так отшил Делэйни с его придурками, что они просто впали в ступор и чуть «в штаны не наложили», как оригинально выразилась Лили. И теперь Эдвард, проходя мимо, только кидает ужасно злобные взгляды, но ничего не говорит!»

Почерк сына — аккуратный, прямой, совсем не похож на его собственные каракули. Рон в который раз перечитал письмо, словно хотел выучить его наизусть. Через огромное окно врывалось утреннее солнце, хотя кабинет и находился на седьмом подземном этаже. Метеомаги сегодня в хорошем настроении, раз так расстарались. Косые лучи, в которых плясали пылинки, письмо сына и приглашение странно дополняли друг друга и создавали особую атмосферу, в которую против воли погружался Рон. Прошлое осторожными шагами прокралось в кабинет и развернуло перед ним свою немного потускневшую, но не утратившую живости красок картину.

* * * * *

Через грязное окно в просторную комнату старинного дома на Честити-Веринг-роуд проникают уже по-осеннему тусклые солнечные лучи. В снопах света пляшут золотые пылинки, в стекло бьется и возмущенно жужжит муха. В комнате полно людей. Рон сидит, оседлав стул у окна, и просматривает «Пророк». Статьи в этой дрянной газетенке никогда не отличались правдивостью, но на этот раз она просто превзошла саму себя. Рон с гневом читает о том, как «Достопочтенный мистер Люциус Малфой, невинно засаженный несколько лет тому назад без суда и следствия в Азкабан и выпущенный через год за недостаточностью улик, внес щедрый благотворительный взнос в фонд Азкабана и посетовал на несовершенство современной судебной системы, которая в свое время надолго оторвала его от семьи».
Газета в руке хрустит, сминаясь, а Рон скрипит зубами от лживости утверждения о «невинно засаженном» Малфое. Его следовало сгноить в Азкабане, но после смерти Дамблдора, благодаря алчности и слепоте некоторых судей Визенгамота, Люциус Малфой вышел на свободу и щедро раздавал деньги направо и налево, стремясь создать имидж честного и порядочного гражданина.
Настораживает то, что в «Пророке» все чаще и чаще появляются статейки подобного рода: о Ноттах, Лейнстренджах, МакНейрах, Розье, Руквудах. Малфоям вообще была посвящена целая серия подхалимных слезливо-гневных материалов, призывающих к якобы справедливому расследованию дел. И Рон прекрасно знает, кто их кропает. Мерзавка Скитер.
Он почти не сомневается, что она сторонница Волдеморта, Гарри тоже так думает. Зря они ее тогда отпустили, сидела бы жуком в банке, грызла себе листья и не писала бы статьи, насквозь пропахшие обманом и грязью. Гермиона была слишком добра к ней…

Рон вздрагивает. Гермиона… надо помнить, что это имя — табу, его нельзя ни произносить, ни упоминать. Гермиона — красный сигнал опасности, шлагбаум на переезде. Они с Гарри пытаются отчаянно забыть, что когда-то их было не двое, а трое… что всего лишь каких-то два года назад рядом с ними всегда была кареглазая девушка с непослушными волосами, которая вечно читала им нотации, и от звуков голоса которой сердце у него в груди замирало. Надо забыть… забыть…

От мыслей его отрывают громкие крики. Это Падма Патил кричит на сестру Парвати, размахивая руками:

- Ты должна уехать! Как ты не понимаешь, дурочка? Здесь тебе не место!

Парвати в свою очередь решительно скрещивает руки на груди и категорично чеканит:

- Не. Уеду. Ни. За. Что. И. Никогда. Даже не уговаривай!!!

Сестры негодующе сверлят друг друга взглядами, похожие, с одинаковыми жгучими глазами, смуглым румянцем и смоляными черными волосами. Только у одной они заплетены в длиннющую косу с руку толщиной, а у другой забраны в короткий, смешно торчащий хвостик.

- Скажи что-нибудь! — Падма резко дергает Симуса Финнегана, робко топчущегося рядом.

Симус с готовностью поддакивает:

- Дорогая, пойми, это единственно правильный выход. Ты должна уехать. Мы за тебя очень беспокоимся, я себя не прощу, если с тобой что-нибудь случится.

Опять вступает Падма:

- Там безопасно! Здесь Мерлин знает, что случится на следующий день, а в Дели мама с папой о тебе позаботятся.

Из красивых уст Парвати Финнеган срываются самые грязные, самые неприличные ругательства, которые, наверное, и не каждый портовый грузчик знает. Симус краснеет, как рак, а сестра шокированно то открывает, то закрывает рот. Присутствующие стараются делать вид, что ничего не видят и не слышат, и прячут усмешки. Все знают причину их ссоры. Парвати беременна, и Падма, беспокоясь за нее и еще нерожденного ребенка, хочет отправить ее к родителям в Индию. Симус, с одной стороны, тоже боится за жену, но, с другой, ему не хочется отпускать ее так далеко от себя. Они спорят уже вторую неделю, и пока Парвати не отступает. Падма зла на Симуса, считая, что он эгоистично не позволяет жене уехать.

Рон оглядывает комнату. В самой большой гостиной дома, некогда принадлежавшего Адонису МакГонагаллу, брату директрисы Хогвартса (они так и не поняли, что с ним произошло, почему дом стоял пустым и заброшенным?), они устроили что-то вроде комнаты отдыха или предбанника перед вызовом к начальству, стащив со всех комнат мягкие диваны, кресла и подушки и вынеся громоздкие шкафы и столы. Теперь здесь не то чтобы уютно, но пережидать можно.
Присутствующие здесь волшебники — все Авроры, совсем еще молодые, но у них уже немалый опыт борьбы с Пожирателями Смерти Волдеморта. Аластор Грюм зовет их «надеждой свободной магии», пряча довольную улыбку в отращенные усы, что, впрочем, не мешает ему гонять их до седьмого пота на тренировках по физической подготовке и отрабатыванию заклятий, невзирая на пол, состояние здоровья и прочие мелочи. Сейчас они ждут ежедневной планерки, но Его Хмуро-Грозное Высочество изволит мешкать.

Невилл Лонгботтом и Полумна Лавгуд сидят вместе в одном кресле и сквозь очередные жутковатого вида очки рассматривают иллюстрацию в «Придире». Интересно, о чем Полумна вчера битый час болтала с Габи, кидая на него такие взгляды, что хотелось сквозь землю провалиться?

Словно почувствовав, что он о ней вспомнил, в комнату яркой весенней бабочкой впархивает Габриэль. Она сразу находит его взглядом и сияет всем личиком. Он до сих пор каждый раз удивляется счастливой радости, вспыхивающей в глазах этой девочки-полувейлы, когда он всего лишь скажет ей слово, накинет на плечи свою куртку, укрывая от вечерней прохлады, мимоходом поцелует в висок, спеша на очередное задание.

- Что вы делаете? — она подходит к нему и целует, обвив шею руками.

- Ничего, ждем.

Габи заводит какой-то легкий, бестемный разговор. Она так может, у нее счастливое свойство характера — нести милую ерунду, никого при этом не раздражая и не обижая.

Симус с Парвати продолжают свое сердитое препирательство, отойдя в уголок. Падма яростно кивает на каждое слово Симуса. Похоже, он все-таки принял решение.
Ханна Эббот, Эрни МакМиллан, Энтони Голдстейн и Сьюзен Боунс затеяли какой-то спор, причем девушки дружно нападают на парней, а те пытаются отбиться.
Хрупкая маленькая Салли-Энн Перкс кажется еще меньше в объятьях крепкого плечистого Оливера Вуда; она сонно прикрыла глаза, а Оливер чуть укачивает ее, словно ребенка.
Зак Смит что-то тихо говорит кудрявой Мариэтте, подруге Чжоу Чанг. Рон терпеть не может ни Зака, ни Мариэтту, едва вынося их присутствие, хотя ни тот, ни другая не дали повода усомниться в их верности Ордену.
Сама Чжоу задумчиво стоит у другого окна, выписывая узоры на пыльном стекле. За ней напряженно наблюдает Майкл Корнер.
Мораг МакДугал, Терри Бут и Джастин Финч-Флетчли в сторонке доводят до автоматизма применение Щитовых чар. Мораг среди них единственная слизеринка. Однажды Грюм просто представил им мистера Дункана МакДугала и его дочь и сказал, что отныне они тоже члены Ордена. Мораг училась вместе с Роном и Гарри на одном курсе, но они почему-то ее совершенно не помнили. Она всегда молчалива, даже угрюма. Шепотом говорят, что Волдеморт насмерть замучил миссис МакДугал на глазах у дочери и мужа. И что последнее смертельное заклятье он заставил произнести мистера МакДугала, держа под прицелом своей палочки Мораг. Никто не знал, как им удалось сбежать, но они появились в Ордене, и волосы девятнадцатилетней Мораг были такими же седыми, как у ее отца. Однажды Рону довелось быть с ней на задании, и он не мог забыть бешено полыхавший огонь ненависти в черных глазах девушки, когда она направляла палочку на безобразные маски. Он тогда еле утащил ее, а она рвалась в бой, уже обессиленная, с многочисленными ранами от заклятий.
Хотя нет, Мораг не единственная слизеринка, была еще Аделаида. Где-то полгода назад Терри и Тони наткнулись вечером на улице на девушку в мантии, которая бездумно брела, натыкаясь на прохожих, и на которую все показывали пальцем. Парни решили, что она под Империусом, и привели в штаб-квартиру. Девушка никого не узнавала, ничего не говорила. И они ее не знали. Все прояснилось с приходом МакГонагалл. Едва увидев директрису Хогвартса, девушка разразилась бурными рыданиями и начала бессвязно, но горячо рассказывать. Из ее сбивчивого рассказа они уяснили, что она была младшей дочерью Рольфа Лейнстренджа, брата Рудольфа Лейнстренджа, училась в Хогвартсе на шестом курсе, тайком встречалась с парнем-однокурсником из маглов. Отец и дядя, узнав о позоре семьи, заточили ее в собственной комнате. Ей удалось бежать с помощью домовика, но она ничего не знала о бесследно пропавшем Джоне, своем женихе, и совершенно не представляла, куда ей идти. МакГонагалл забрала ее с собой, пообещав, что за ней будет надлежащий уход у мадам Помфри. Бедная девушка не могла поверить, что она будет в безопасности, и снова и снова заливалась слезами. Они редко ее видят, в основном Аделаида живет в Школе, став помощницей мадам Помфри.

Почти все Авроры отряда на месте. Не подошли только Фред с Джорджем; наверняка, мотаются по делам магазина, который они так и не закрыли, несмотря на уговоры и слезы матери.
Нет еще и Гарри с Джинни. Рон невольно усмехается. Он знает, почему они сегодня опаздывают. Вчера они ужинали у родителей. Мама, наверняка, едва увидев Гарри, начала причитать, что он-де похудел до безобразия, что Джинни его не кормит, а если она углядела недостающую пуговицу на рубашке, то разразилась монологом о бесхозяйственности дочери, за которую ей стыдно. Джинни тут же вспыхивает и ехидно осведомляется: чья она, в конце концов, мать — ее, Джинни, или Гарри. Потом мама обязательно вспомнит, что ее единственная дочь живет во грехе, отчего Гарри, побагровев, как свекла, старается незаметно сползти под стол или слиться со стенами. Разгневанная Джинни, не выдержав, оскорбленно тащит Гарри к камину. Отец машет руками, стараясь разрешить все мирным путем, Гарри виновато и сумбурно пытается извиниться, мама в горестном недоумении от краткости их визита, а дома Джинни обижается на замечание Гарри о том, что ей нужно быть помягче с матерью. Впрочем, долго на него она сердиться не может, и примирение бывает бурным.

Рон еще раз окидывает взглядом комнату. Почти все они входили когда-то в ОД, отряд Дамблдора, как наивно, но точно называли они себя в Хогвартсе. И многих уже нет с ними. Нет Дина Томаса. Нет Алисии Спиннет и Кэти Белл. Нет веселого друга близнецов Ли Джордана. Он погиб год назад, прикрывая Лаванду Браун, которая все-таки не сумела увернуться от смертельного луча. Нет Дэнниса Криви, которого подстерегли у самого дома и убили обыкновенным магловским ножом, но никто не сомневался, что это были Пожиратели. И нет с ними Гермионы, той, которая и предложила это название, которая была идейным вдохновителем ОД…

Рон стискивает зубы. Опять и опять Гермиона. Почему он не может выжечь ее имя из памяти, оторвать и выбросить, словно ненужный листок бумаги? Как же крепко она вошла в него, в каждую клеточку тела, в каждую каплю крови, в каждый вдох и выдох!

Как всегда заполошно, врывается Колин.

- Грозный Глаз зовет, донесения от лазутчиков!

Все оживляются и вскакивают на ноги. Грюм ждет их в смежной комнате, в которой стоит шаткий полуразвалившийся стол и куча не менее ветхих стульев. Они рассаживаются как можно осторожнее. Парвати и Симус все еще переругиваются, но Грозный Глаз бросает на них свой фирменный взгляд, и они виновато умолкают. В комнате еще Сэлинджер, Бруствер, чета Люпин, Билл, Хагрид, который вообще-то должен находиться в Хогвартсе, и… Перси! Невероятно усталый, весь помятый, в грязной одежде, с каким-то невыразительно-серым лицом. А еще у стола переминается с ноги на ногу волшебник в потрепанной мантии, маленький и какой-то сморщенный, словно летучая мышь. Рядом с ним кукожится Добби, одетый в неизменную рваную наволочку.
Рон кидает холодный взгляд на Перси. Они все еще почти не общаются. Что он здесь делает?
Грюм приподнимается, тяжело опираясь на свою деревяшку, и глухо говорит:

- По полученным сегодня от мистера Крига (кивок в сторону “Летучей мыши”) сведениям, которые были подтверждены мистером Уизли (взгляд на Перси), Волдеморт перешел в наступление. Сегодня утром, два с половиной часа назад, он и отряд Пожирателей ворвались в Министерство, убили Министра Скримджера и многих министерских работников. Волдеморт объявил себя единоличным правителем магической Англии.

В комнате воцаряется тишина. Такая, что слышно, как бьются сердца в едином ритме.

Тук-тук.

Что будет?

Тук-тук.

Что будет с нами?

Тук-тук.

Что будет со всеми?

Тук-тук.

Как жить дальше?

Кларк Сэлинджер продолжает:

- Мы все переходим на нелегальное положение. Без сомнения, уже сейчас Пожиратели Смерти ищут нас, но я верю, наш Орден Феникса будет продолжать свою борьбу. Надо надеяться и… — безрукий маг осекается.

Что он еще может сказать этим молодым волшебникам, которые уже не раз встречались со смертью на своем пути, но твердо шли вперед, падая, теряя друзей и близких, уверенные в своей правоте и тянущиеся к свету надежды? Он пытается по лицам сидящих в этой комнате прочитать их чувства.
Молодые Авроры молчат. Но не от страха. Нет. К этому исходу они были готовы. Все дело шло к этому. Они молчат и лихорадочно вспоминают, надежно ли укрыты их близкие, потому что Волдеморт всегда бьет по слабости человека, обрывая одним махом его любовь и привязанность и погружая в пучину отчаяния и безнадежности.
Симус сжимает руку Парвати так, что та ойкает, но не отнимает. Рон чувствует, как прерывается дыхание Габи и поворачивается к ней, чтобы ободрить, но его дергает за штанину Добби.

- Сэр друг Гарри Поттера, у меня есть, что сказать вам.

- Мне?

- Да, вам и сэру Гарри Поттеру.

- Его пока нет.

- Я скажу вам. Плохая, очень плохая весть.

- Да что же? Говори быстрее!

- Сэр, мисс, ваша мисс…

Рон в нетерпении трясет домовика.

- Какая мисс? Добби, я сейчас тебя придушу!

- Ваша мисс, Гермиона… - пищит полузадушенный домовик и грохается на пол, потому что у Рона вмиг слабеют пальцы.

- Что с Гермионой? — голос какой-то скрипучий и шершавый.

- Она… она вышла замуж за молодого Малфоя! — выпаливает на одном дыхании Добби.

В комнате воцаряется тишина. Все взоры вольно или невольно обращены к Рону. Кто-то не удерживается:

- Как?! В газетах ничего, и слухи даже не ходили…

- Помолвка был в том году, очень тихая. Темный Господин велел держать язык за зубами. И венчание был скромный, только Темный Господин и самые близкие. Паркинсон не были приглашены, злились и говорили, что мисс Гермиона грязнокровка, которая позорит род Малфоев. Они удивлялись, как Господин такое допустил, что Господин слишком ей благоволит, и…

- Заткнись! Слышишь, заткнись!

Рон шепчет, а ему кажется, что кричит во все горло. Он немеет, глохнет и слепнет. Мир вокруг суживается до размеров этой комнаты, свертывается в тугой кокон, плотно обернув его. В ушах погребальным звоном бьют свадебные колокола. В глазах плещется красное марево, застилая людей, грязные обшарпанные стены, обвисшие, некогда роскошные бархатные портьеры на окнах. Ему кажется, что все присутствующие в этой комнате царапают его обжигающе-сочувственными взглядами.

- Простите, мы опоздали! — в дверь врываются Гарри с Джинни.

Гарри с порога будто спотыкается, увидев лицо Рона. Им торопливо пересказывают полученные новости. Джинни вскрикивает и тут же зажимает рукой рот. А Гарри молча смотрит на друга, кажется, даже не обратив внимания на вести о том, что Волдеморт захватил власть над магической Англией.

- Когда это было? — спрашивает кто-то очень жестокий.

- Где-то в середина августа, точно не знаю, - домовик разводит руками.

- А сегодня какое число?

- Девятнадцатое сентября, - дата округло плывет по комнате.

Девятнадцатое сентября.
День победы Волдеморта.
День рождения Гермионы.
Ей исполнилось двадцать лет.
И она больше месяца замужем за Малфоем.

Рон слепо выходит в двери, и Гарри уходит за ним. Габриэль что-то кричит, изумленно гудит Хагрид, остальные разом начинают говорить, шаркают стульями, но тихий голос Джинни почему-то перекрывает всех:

- Оставьте их, они должны сами справиться с этим.

Грюм обоими глазами, и обыкновенным, и волшебным, провожает их.

Гарри и Рон выходят из дома, идут по улице. Потом метро, снова улица. Поворот направо, старый бар со смешным названием «Веселая метла». А их «Дырявый котел» превратился в руины после одной стычки с Пожирателями. Бармен «Веселой метлы» Сид удивленно смотрит им вслед. Выход в Косой Переулок.
Они идут по пустынной улочке, по которой с оглядкой пробегают редкие прохожие, ветер несет пыль и сухие листья. Доходят до кафе Флориана Фортескью, которое стоит закрытым уже четыре года, на террасе сохранился только один стол и три колченогих стула. Здесь они назначали встречи после каникул, отсюда отправлялись делать покупки к новому учебному году. И это ИХ стол, за которым они всегда сидели, лакомясь чудесным мороженым. Вот и ИХ инициалы, вырезанные Роном, за что его отругала Гермиона:

«Ты как неразумный ребенок, честное слово»

А он шутливо оправдывался, вовсе не чувствуя себя виноватым:

«Да ладно, тут уже куча людей отметилась. Смотри, все изрезано. Ого, по-моему, даже Перси руку приложил, узнаю его почерк. А здесь какая каллиграфия, почти руны! Гарри, ты не знаешь никого с инициалами СС и НБ?»

«Северус Снейп?» - предположил Гарри, и все трое взорвались хохотом, живо представив угрюмого зельевара в неизменной черной мантии, прилежно выцарапывающего свое имя на столике в веселом кафе.

Рон садится на один из стульев, Гарри на другой. Третий пуст. А раньше он был занят девочкой, которая даже на каникулах во Франции умудрялась заниматься. Как часто они подшучивали на ней, а она лишь отмахивалась, заправляя непослушную прядь за ухо и потягивая через соломинку коктейль…

Рон со стоном роняет голову на руки и плачет. Впервые перед другом. Не стесняясь. Потому что больше нет сил молчать, делать вид, что все в порядке, что они взрослые, все понимающие люди, а где-то далеко-далеко в самом укромном уголке измученного сердца таится отчаянно-безумная, горячая надежда, что все произошедшее за эти страшные годы вдруг окажется просто сном, от которого можно будет очнуться.
Но сейчас приходит осознание, что из этого адского кошмара они уже никогда не вырвутся. Это их проклятие.
И по его щекам бегут не слезы, а кровь, в которую вошла Гермиона, едкая кислота, которая выжигает его душу и сердце изнутри. Он пытался забыть ее, возненавидеть, но как можно ненавидеть себя? Ведь Гермиона в нем, в каждой его клеточке, в каждой капле крови, в каждом вдохе и выдохе

- ПОЧЕМУ? — Рон кричит, задыхаясь от рыданий.

Но солнце равнодушно освещает заколоченное кафе, двух молодых мужчин, сидящих за столиком на террасе, и молчит. Какое солнцу дело до забот и горестей земных людей?

- ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? — он повторяет и повторяет свой вопрос, которому нет ответа.

И не чувствует, как ласковые руки пытаются обнять его, как кто-то рядом что-то шепчет, быстро и неразборчиво, поцелуями осушая мокрое лицо. Он смотрит и не узнает Габриэль, из прекрасных голубых глаз которой тоже бегут слезы, но она упрямо разжимает его стиснутые в кулаки руки, целует его в глаза, губы, лоб, и повторяет, словно молитву:

- Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя!

Я люблю тебя. Слова проникают в мозг, в сердце, напитывают целебной силой отравленную кровь, и мир вокруг, вздрогнув, постепенно оживает и наполняется звуками. Ветер снова пробегает по крыше кафе, играя с осыпающейся черепицей.

Я люблю тебя. И Рон чувствует прохладное тепло осеннего солнца на лице.

Я люблю тебя. Вдалеке хлопает дверь какого-то магазина.

Я люблю тебя. Тревожно цокает каблуками пожилая колдунья, спешащая мимо, и подозрительно косится на них, прижимая к груди тощую сумку.

Я люблю тебя. Красная пелена на глазах словно начинает рваться, мир вновь развертывает свои краски, и он видит Габи. И по его осмысленному взгляду она понимает, что самое страшное позади, и облегченно всхлипывает, не переставая целовать его.

- ‘Гон, любимый, все будет хо’гошо. Все будет хо’гошо. Я люблю тебя.

Рон слышит, как рядом Джинни тоже шепчет Гарри.

- Мой хороший, я рядом, я всегда буду рядом. Всегда.

Он видит, как Гарри обнимает Джинни так, как будто она единственно устойчивый островок в бушующем океане, они словно сливаются воедино.
А рядом с ним Габи. И он протягивает к ней руки, словно умоляя спасти его, не бросать среди этого ужаса и боли. И они стоят на пустынной улице, заливаемой бледно-желтым светом сентябрьского солнца. Вместе.

Прав был старый мудрый профессор Слизнорт, сказавший много лет тому назад юным студентам:

«Любовь — самая великая и могущественная сила на свете!»

Любовь разрушает города и крепости, огнем проходит по душам людей, заставляя их сгорать от мук неразделенности, заставляет совершать поступки, которые кажутся невозможными в обыкновенном мире, кидает людей в бездонную пропасть горя. И любовь спасает истомленных, отчаявшихся и обреченных, милосердной волшебницей исцеляет кровоточащие раны, вселяя желание и силу жить дальше, зажигает дивный свет надежды в кровавой тьме отчаяния.

- Сэр, Министр Сэлинджер вызывает на совещание начальников всех Департаментов и их заместителей.

- Совещание? — Рон сверился с услужливо зашелестевшим страницами ежедневником, кинул взгляд на большие настенные часы, - сейчас только десять, разве оно не в три часа пополудни?

- Да, ранее было назначено на три часа, но пришло сообщение из Пекина о том, что в два часа прибудет делегация с дружеским визитом. Поэтому Министр перенес совещание на утро.

- Ясно, значит, китайская делегация. Мэри, у вас случайно нет списка прибывающих?

- Есть, сэр, - в руках секретарши появился небольшой свиток.

- Посмотрите, пожалуйста, фамилию Чанг.

- Делегацию возглавляет мисс Чжоу Лин Чанг.

- Спасибо, Мэри. Шеф знает?

- Да, сэр. Мистер Бруствер уже в приемной Министра.

- Хорошо, вы можете быть свободны. Бумаги на подпись я сейчас отдам.

Рон торопливо придвинул к себе груду свитков, почти не глядя, расписался на всех, оживленно вскочил из-за стола и поправил галстук.

- Вовремя, как раз к свадьбе. Падма наверняка обрадуется.

Палочкой послав свитки в полет, Рон направился к двери, широко распахнул ее и нос к носу столкнулся с трансгрессировавшим Гарри.

- Дементор тебя побери, Гарри! С каких это пор позволяют трансгрессировать в Министерстве? На пару сантиметров ближе, и твоя рука очутилась бы в моем плече!

Друг философски пожал плечами.

- Ну не очутилась же? Тебе передали, СиЭс перенес совещание из-за китайцев?

- Да, в делегации будет…

- Чжоу! — подхватил Гарри, - давно она у нас не была, а? Как будто к свадьбе подгадала.

- Давненько, - Рон аккуратно слевитировал секретарше на стол уже нетерпеливо шуршавшие свитки, - Мэри, насчет Диппета, пусть зайдет ко мне после совещания.

Секретарша кивнула, и Рон повернулся к другу.

- А ты чего так светишься? Смотри, Джинни скажу!

- Да хоть моей обожаемой теще. Я чист и невинен как младенец, — мужчины громко рассмеялись, направляясь к лифту.

Черная дверь с надписью «Отдел тайн» тихо захлопнулась за ними.

* * * * *

- Та-а-ак, - Рейн задумчиво смотрел на шахматную доску, - а если вот так?

Конь резво поскакал по черно-белым клеткам, и его всадник потрясал мечом, угрожая печально разводящему руками королю Алекса.
Алекс вздохнул. Он играл гораздо хуже Рейна и за этот утренний час сегодняшнего воскресенья успел уже проиграть ему два блевальных батончика, четыре перечных чертика и одно желание. И сейчас, если срочно что-то не предпринять, Рейн в очередной раз, торжествующе ухмыляясь, выйдет победителем.
Однако что-то сделать он не успел, потому что к ним подскочила Лили и закричала так, что все шахматные фигурки испуганно прянули в разные стороны (к тайной радости Алекса и явному огорчению Рейна), а старшекурсники за самым большим столом, со всех сторон окруженным летающими книгами, с бешеной быстротой строчащими перьями на длиннющих свитках и парящими хрустальными шарами, из которых бормотали голоса, сердито зашикали.

- Рейни, Алекс, срочно, бежим к крестному!

- Что ты сказала? Погромче, Лил, - язвительно поднял брови Рейн, демонстративно прочищая уши, - а то твой тихий шепот никто не услышал.

Лили махнула рукой на кузена и повернулась к Алексу.

- Крестный очень-очень просит вас помочь! Давайте собирайтесь.

- Ты уверена, что нас? — засомневался Алекс, ловя особо нахальную ладью, вознамерившуюся удрать под кресло, - от меня он точно не ждет помощи.

- Нет-нет, правда! Ну быстрее, пожалуйста!

- Что случилось? — Рейн успел уже сбегать наверх и спуститься, держа в руках мантии — свою и Алекса.

- Да… - Лили замялась, - это связано со Снежком. Вернее, не совсем со Снежком, но имеет к нему отношение. В общем…

- Подожди, - перебил ее Рейн, медленно растягивая губы в ехидную улыбку, - уж не хочешь ли ты сказать, что он наконец набрался решимости расстаться с ними?

- С кем — с ними? Что, Снежка клонировали? — удивился Алекс.

- Ну да, - с несчастным видом пробормотала девочка, - он так страдает, так плачет.

- Снежок плачет?! Или его клон?

- Какой еще клоун? — вытаращила глаза Лили, - я же о крестном Хагриде! Ему не до клоунов, он страдает, потому что вынужден расстаться со щенками.

Алекс решительно ничего не понимал. Улыбка Рейна стала еще шире и еще ехиднее.

- Ты не знаешь этой истории? Мы тебе не говорили?

- Ну пойдемте же, а? - жалобно протянула Лили, с видимым нетерпением переминаясь на месте, - Алекс, пожалуйста, Рейни все расскажет по дороге.

Мальчик заколебался, но все же накинул мантию, вылез через портретный проем и двинулся вслед за друзьями к выходу. Мало ли, вдруг профессору Хагриду на самом деле нужна его помощь?

А Рейн, стараясь удержать серьезный вид, рассказывал:

- Понимаешь, Хагрид зимой все жаловался, что Снежок ужасно растолстел, только ест и спит, и у средней головы то ли бешенство, то ли аллергия на что-то, все время рвет шерстью. Ну вот, по его просьбе дядя Гарри попросил известного магического ветеринара Сколопендруса Уилкоста, у него еще своя передача по радио идет, осмотреть Снежка. Тот приехал, осмотрел и вынес вердикт, - Рейн не мог сдержать смеха, - в общем, это… ха-ха-ха, это… - он уже не мог говорить, давясь от хохота.

- Ничего смешного в этом нет, перестань! - непонятно разозлилась Лили и стукнула кузена по плечу, - крестный просто не понял.

- Не понял… ха-ха-ха, ой, не могу, Лил, но он же наш ПРЕПОДАВАТЕЛЬ, он ведет УХОД ЗА МАГИЧЕСКИМИ ЖИВОТНЫМИ! Ха-ха-ха…Он же все о них знает, а о Снежке не понял? Ха-ха-ха-ха!

Алекс недоуменно покосился на друга, совершенно не понимая причин его бурного веселья. А Лили густо покраснела и непреклонно сказала:

- Просто Снежок такой большой, что ничего не видно. А ты, Рейнар Фицджеральд Уизли, иногда бываешь ужасно тупым и толстокожим болваном!

Девочка, сердито дернувшись, убежала вперед.

- Да что, в конце концов, со Снежком-то? — не выдержал Алекс, тряся друга, - нормально не можешь рассказать?

Рейн вытер слезы, выступившие на глазах.

- Снежок — это не Снежок.

- ?

- Это Снежинка!

- ???

- И у нее в конце февраля появились маленькие Снежки и Снежинки.

Алекс захлопал глазами, наконец догадавшись, почему так веселился Рейн, но все равно не понимая, зачем профессору Хагриду понадобилась их помощь.

- Целых двадцать три шутки! Представляешь? У Хагрида теперь в доме ужас что творится. Но самое главное — это не обычные щенки.

- Многоголовые? — спросил Алекс, справедливо полагая, что раз мама имеет три головы, то и детишки тоже не обделены.

- Если бы! Снежок, то есть Снежинка — цербер, это очень редкий вид адских псов. А щенков невозможно отнести ни к какому виду, и в этом состоит больша-а-ая проблема.

- Почему?

- Сам увидишь, — многообещающе прищурился Рейн.

И Алекс увидел. И пришел в ужас.

В доме профессора Хагрида, который почему-то хотелось невежливо назвать хижиной, было тесно, шумно и душно. Сам хозяин, занимавший половину дома (вторую половину занимала Снежинка, лежавшая на огромной кровати), встретил их в странном положении — из-под стола. Алекс робко ступил на порог, и тут же упитанный щенок вцепился в его штанину и, помогая себе виляющим хвостиком и крыльями, буквально втащил мальчика в комнату. Крыльями?! Алекс почувствовал, как подгибаются коленки, и с размаху уселся на вовремя подвернувшуюся кастрюлю. К счастью, кастрюля была перевернута. С десяток таких же крылатых и лохматых созданий спали под боком у матери, еще трое дрались на полу за косточку, сбиваясь в рычащий пестрый клубок, хлопающий темно-серыми, похожими на нетопыриные, крылышками. Четверо кружили под потолком и кусали толстую цепь, на которой висела лампа. А пятеро (встретивший Алекса щенок подбежал к ним) топтались у тлеющего очага, с аппетитом лопали горячие угли, время от времени весело порыгивая яркими оранжевыми язычками пламени. У некоторых было по три головы, у некоторых две, но большинство все-таки довольствовались одной. Рядом с огромной мамой щенки казались крохотными, но все же были ростом со взрослого терьера.

«Ой, с ума сойти!» - подумал Алекс, немного испуганно озираясь по сторонам, - «Это кто у них папа? Дракон, что ли? Ну Снежок, тьфу, Снежинка сделала сюрприз!»

- Лили? — прогудел Хагрид, - это ты, малютка? А я тут щеночка вытаскиваю, вылезать не хочет, боится, видать, или чувствует, что скоро расставаться надо.

В это время спрятавшийся щенок, наверное, решил, что с ним играют, и вылетел из-под стола, задорно тявкая. А Хагрид застрял. Ребята кое-как помогли ему выбраться, и Лили, отдуваясь, спросила:

- Крестный, ты все решил?

- Решить-то решил, - глаза профессора влажно заблестели в тусклом свете лампы, и он шумно высморкался в огромный носовой платок, - да вот собрать их не могу, и жалко, жалко-то как! Снежок… Снежинка моя скучать будет, да и я тоже. Уже привык, возятся тут, шебуршатся.

- Кре-е-естный, - с жалостью протянула девочка, поглаживая его по огромной руке, - ну нельзя же так! Это же адские псы, им запрещено находиться на территории Хогвартса, их слишком много. Снежинке ведь одной едва-едва разрешили.

- Это не адские псы, - выдохнул Рейн, с боем отвоевывая у одного свободный стул. Щенок сердито зарычал, не разжимая зубов, и ножка стула задымилась, - это скорее суперадские псы. Двадцать три штуки таких крохотулек на мировом чемпионате по квиддичу, и никто не посмеет и близко подлететь к нашим игрокам, а Англии автоматически засчитают чемпионство на сто лет вперед.

Тут профессор Хагрид заметил Алекса и нахмурил лохматые брови, но Лили очень твердо сказала:

- Он с нами пришел. Я его попросила.

- А…, ну ладно… я это… тут…. — Хагрид стушевался и, как обычно отвел взгляд, кашлянув в кулак.

- Что нужно делать? — деловито спросил Рейн, закатывая рукава мантии и рубашки.

- В корзинку их эту посадить. Я все никак, только одного поймаешь, другой вылезает. За ними сегодня из питомника Сколопендруса должны прилететь, он мне обещал, что позаботится о них. Эх, крошки мои, как же мы со Снежинкой без вас-то? - профессор поспешно отвернулся, спина его затряслась от рыданий.

Ребята переглянулись и приступили к делу, которое оказалось очень и очень нелегким. Не так-то просто угнаться за двадцатью тремя крылатыми и ужасно озорными щенками, которые искренне считали, что должны веселиться от всей души, когда их ловят. Через полчаса в доме не осталось ни одного целого предмета, все было расколочено. Снежинка, которую деликатно выставили на улицу, повизгивала в окне всеми тремя головами, переживая за деток, которым, похоже, не хватало только зрителей.
Наконец к вечеру или даже ближе к ночи, взмокшие ребята и беспрестанно причитающий и сморкающийся Хагрид переловили почти всех щенков, усадив их в огромную плетеную корзину с крышкой и зачаровав заклятьем Сонной Дремы, которое очень вовремя вспомнил Рейн. Остался один, первым встретивший Алекса, а потом лопавший угли — со снежно-белой пушистой шерсткой, с забавно торчащим левым ухом и смешной лохматой мордочкой. Его крылья были светлыми, в отличие от братьев и сестер, и, кажется, немного больше. Он так стремительно носился по комнате, что никто не мог его поймать, и время от времени лукаво приостанавливался, словно поджидал своих усталых, голодных и уже сердитых преследователей.
Наконец он был окружен с трех сторон и загнан в угол.

- Держи его, Хагрид, - крикнул Рейн, - я с этой стороны не пропущу.

Лили зашла справа. Алекс слева присел, подзывая щенка, Хагрид приготовился ловить. Но щенок оказался хитрее. Он повел ушами, принюхался, попятился и вдруг…исчез!
Ребята растерялись. Но Хагрид бросился вперед, упал на колени и горестно прохрипел:

- Да тут же дыра! Шушали прогрызли, а я, старый дурак, совсем забыл, не заделал! Ох, куда же ты, Уголек? Заблудишься ведь, в Лесу-то!

- Уголек? Ты назвал его Уголек? — Рейн вытер пот со лба и плюхнулся на кровать, - странные ты имена находишь.

Алекс покосился на черную, как смоль, Снежинку, с трех пастей которой на оконное стекло капала слюна, и молча согласился. Логики никакой в именах не было.
Лили выскочила во двор и начала звать:

- Уголек! Иди сюда, маленький, слышишь? Уголек!

- Уголек!

- Уголек, ко мне! — присоединились к ней мальчики.

Снежинка отрывисто гавкнула и лениво потрусила к опушке Запретного Леса, оглядываясь на Хагрида и ребят.
Вдруг Алекс заметил в сгущающихся сумерках белый пушистый комок, уже подкатившийся к зарослям густых кустов, за которыми начинались деревья.

- Вот он! Смотрите! Сейчас, я его догоню! — он бросился вперед.

Уголек, словно почуяв, что забава «поймай меня, если сможешь» продолжается, припустил еще быстрее, а потом вообще расправил крылья и полетел. Алекс не успел добежать до опушки, как щенок с тявканьем исчез между темнеющих стволов. Мальчик, не раздумывая, кинулся за ним. Уголек летел, ловко лавируя между деревьями, то приближался, то отдалялся, то взмывал вверх, к макушкам, то опускался совсем низко и почти бежал, все так же весело тявкая и повизгивая.
Так они бежали-летели, и Алекс, думая, что сейчас, вот-вот, еще чуть-чуть, и он поймает озорника и хорошенько нашлепает, совсем не слышал криков друзей, зова Хагрида и громогласного лая Снежинки, оставшихся далеко за спиной. Когда он наконец остановился, чтобы перевести дух, и огляделся, то с екнувшим сердцем обнаружил, что его со всех сторон обступает мрачный Лес.
Лес угрожающе хмурился сумраком, наплывающим из его глубин, страшно трещал, шелестел, скрипел, вздыхал. Вокруг были такие толстенные деревья, что Алекс, Лили и Рейн и втроем не смогли бы обхватить их. С них клочьями свешивался мох, и несмотря на то, что в Хогвартсе цвела весна, здесь, похоже, об этом забыли. Какие-то деревья топорщились голыми ветвями, какие-то — шумели темной листвой. То, под которым он стоял, осыпало узкие сухие листья, странно прыгавшие по нему и земле. А рядом росли огромные грибы, почти ему по пояс, светящиеся тусклым голубоватым светом и пахнущие почему-то земляникой. Вдалеке кто-то страшно закричал не человеческим, не птичьим, не животным голосом, и эхо отозвалось ему так жутко, что Алекса продрал мороз. Так, наверное, кричало бы дерево под топором, если бы умело говорить. По спине мальчика маршировали ледяные мурашки, и заледенели руки. Он невольно придвинулся ближе к дереву за своей спиной. И тут, напугав едва ли не до полусмерти, сверху на него свалился Уголек, такой же напуганный, дрожащий всем тельцем и лезущий за пазуху.

- Вот дурачок, - прошептал Алекс, с каким-то облегчением погружая пальцы в теплую шерсть, - а ведь все из-за тебя. Зачем убежал?

Уголек облизывал лицо и виновато вилял хвостом, словно прося прощения.
Алекс глубоко вздохнул, зажег на конце своей волшебной палочки огонек и решительно шагнул вперед. Надо выбираться отсюда, возвращаться к друзьям.
Щенок был тяжелым, но он ни за что на свете не отпустил бы его, да Уголек и сам не пойдет впереди. Он устал, да еще к тому же немного повредил крыло. Алекс чувствовал, как оно неестественно прогибалось под его рукой.
Мальчик и щенок двинулись по почти незаметной то ли тропинке, то ли просто проходу между деревьями. Алекс совершенно не помнил, как попал сюда, и шел наугад. Раньше, когда он жил в городе, казалось, что нет ничего страшнее потеряться на кишащих народом и машинами улицах. Ха, он не знал, что есть на свете такое место — Запретный Лес! Не зря, наверное, студентам запрещают сюда соваться….
Деревья словно наблюдали за ним. Он чувствовал их многоглазые взгляды, чужие, равнодушные, нечеловеческие. Они как будто даже двигались. Иногда, краешком глаза он замечал какое-то движение, а когда поворачивался туда, нацеливая палочку, то видел лишь качающуюся ветку.
Уголек подбадривающе тявкал, ворошился, царапался, и Алексу становилось не так страшно. Он разговаривал с щенком, строго отчитывал за побег и в глубине души жалел, что профессор Хагрид отдает его в какой-то питомник. Вот было бы здорово, если бы Уголька оставили! Такой забавный и смешной, и умный, вон как ловко устроился на его руках.

Они все шли и шли, перелезали через поваленные стволы, пробирались по кустарникам, перепрыгивали ручейки, и конца и края Лесу не было. Мимо проплывали все те же гигантские стволы, гигантские папоротники, гигантские грибы. Ночь мягко стелилась перед ними и позади них, укутывала бархатной мантией тьмы, зажигала на небе звездные фонарики, вывесила неяркую лампаду ущербного месяца. Когда Алекс задирал голову, он видел, как звезды подмигивали ему, цепляясь за верхушки деревьев. И странное чувство охватывало его — он был один в целом мире, вернее, мир сосредоточился в нем одном. Не было Хогвартса, не было Лили и Рейна, Хагрида, никого — только он. И Уголек на его руках. И казалось, он будет так идти всю жизнь — ощущая тяжесть и тепло щенка, смотря на голубоватый огонек на конце палочки, слушая Лес и звезды. Единственной спутницей его была ночь. Она не была злой, не была доброй. Она просто была, шагала рядом, невесомо гладя по щекам, обнимая за плечи. И Лес не был злым, он не хотел пугать, он ведь так жил. Разве виноват он, что глупые люди его боятся? Дети Леса скользили рядом с Алексом, шептались листвой, перекрикивались неведомыми голосами, смотрели из-за папоротников, и в их глазах мерцали звезды. Или это были светлячки?
Он так погрузился в это состояние отрешенного единения со всем окружающим, что даже не вздрогнул, когда из-за одного, чудовищно гигантского дерева выступил самый настоящий кентавр. Алекс просто остановился и крепче стиснул щенка, который жарко и щекотно задышал в шею.

- Сын человеческий? Что ты делаешь в Сердце Леса? — голос кентавра был глубоким и звучным.

Алекс безбоязненно подошел поближе. Он словно был немножко во сне — таинственном, чуточку жутком, но наполненном твердой уверенности, что ничего страшного не случится.

- Здравствуйте, вы не подскажете, как выбраться к дому профессора Хагрида?

Кентавр долго молчал, разглядывая мальчика большими, слабо фосфоресцирующими глазами. Наконец он протянул длинную руку и узловатым пальцем дотронулся до его лба.

- Звезды сегодня не лгали. Я увидел Наследника.

- Что, извините? — удивленно поднял голову Алекс.
Палец кентавра был твердым, и от него разливалась приятная прохлада по лбу, разгоряченному ходьбой.

- Когда Тот, Кто называл Себя Темным Лордом, вознамерился посягнуть на основы этого мира, много магов отдали свои жизни за сегодняшний день. Гремели битвы и сражения, видимые и невидимые, но не только волшебные силы решили исход той войны. Была еще одна сила, которую не признавал Темный Лорд, не имеющая никакого отношения к магии и колдовству, но которая и привела Его к краху. В тебе, сын человеческий, она есть, и досталась в наследство от тех, кто дал тебе жизнь.

Алекс глубоко вздохнул. Кентавр говорил высокопарно и непонятно, но от его слов удивительным образом стало хорошо и спокойно.

- Разве звезды умеют говорить? — спросил он, и кентавр усмехнулся.

- О, да, и часто они вещают столь ясно и отчетливо, что только глухие сердца их не слышат. Мой народ много столетий разговаривает со звездами, и могу сказать, что иногда они лгут, но по большей части и к сожалению, их голоса правдивы.

- А что они могли сказать про меня? — зачарованно прошептал Алекс, снова задирая голову к мерцавшему ночному небу, - я ведь всего-навсего Алекс.

- Не бывает больших и малых деяний, и также не бывает больших и малых людей. Судьба каждого — нить, вплетающаяся в узор мироздания. Для звезд все дети, человеческие и нечеловеческие, и все судьбы равно значимы. Вот та дорога, которая выведет тебя, - кентавр взмахнул рукой, и под ногами Алекса вдруг очутилась натоптанная, хорошо видная даже в ночи тропа.

- Спасибо!

Когда мальчик снова взглянул на то место, где стоял его неожиданный собеседник, того уже не было. Кентавр исчез без следа, не шелохнулась ни травинка, ни веточка. Лишь уже издалека донесся тихий отзвук его голоса:

- Прощай, Наследник, и помни, что сыновья человеческие вольны в своем выборе, но не всегда одно оказывается одним. Слушай свое сердце, оно приведет тебя к истине.

Алекс растерянно огляделся вокруг, а щенок не менее растерянно проскулил. Они немного постояли, вслушиваясь в Лес, но потом Уголек беспокойно завозился, и Алекс пошел по тропе.
Он бежал за Угольком от силы минут двадцать, а обратно шел уже, наверное, часа три или четыре, так ему казалось. Поэтому когда впереди зажглись оранжевые факельные огни, и послышались голоса, он быстро побежал им навстречу.
Двигалась целая процессия преподавателей, возглавляемая Снежинкой и Хагридом, а по бокам бежали Лили и Рейн. Слышался громкий голос профессора Люпин, бурчал что-то завхоз Филч, профессор Флинт выпускал из своей палочки маленькие зеленые огоньки, которые рыскали по кустам (несколько подлетели к Алексу и начали мерцать и свистеть). А следом за Хагридом спешила сама директор МакГонагалл.
Алекс даже растерялся от такой встречи. Неужели они все вышли искать его?!

Первой его, вернее, огоньки, которые кружили над головой Алекса, увидела Лили и по своему обыкновению завопила так, что все вздрогнули, а профессор Ливз чуть не подпалил ярким люмосом какую-то лиану, испуганно убравшуюся вверх по стволу:

- Вот он! Вот он, нашелся!

Девочка стремительно бросилась к нему и схватила за рукав мантии так сильно, что чуть не оторвала:

- Алекс, ты куда убежал? Мы почти весь Лес прочесали, все-все, единорогов видели, от пауков еле отбились, а ты где был?!

- Малфой, это просто возмутительно! — грозно нахмурилась декан гриффиндорского факультета, но ее перебил Хагрид, едва не задушивший Алекса в медвежьих объятьях:

- Уголек, ты нашел его, Алекс, нашел! А я уж так испугался, и за тебя, и за него! Нынче в Лесу глейстинги завелись, никак их выжить не могу. Они-то взрослых не трогают, а ребенка или щеночка запросто загрызть могут.

- Ой, — прохрипел полузадушенный, притиснутый к кожаной куртке профессора Алекс. Пуговица больно врезалась в нос, а придавленный Уголек жалобно взвыл.

Хагрид, опомнившись, разжал объятья, и мальчик едва не упал.

- Они кричат, да? Так громко и жутко? — спросил он, отдышавшись.

- Не, кричат так фестралы, они-то тебя наоборот вывели бы, а глейстинги подкрадутся, усыпят своим пением и выпьют кровушки за милую душу.

Алекс вздрогнул от запоздалого страха, волной пробежавшего по всему телу. Их окружили учителя, а его друзья стояли рядом. Лили все держалась за его руку, а на бледном даже в теплом свете факелов лице Рейна было такое выражение, какое Алекс еще никогда не замечал.
Директор МакГонагалл строго сказала, глядя на мальчика, по-прежнему не выпускавшего из рук крылатого щенка:

- Лес — запрещенная территория для студентов, это одно из школьных правил, за нарушение которых следует наложить дисциплинарное взыскание.

Но ее, так же, как и профессора Люпин перед этим, прервал Хагрид:

- Да это я все виноват, уж простите, директор! Это я попросил ребяток помочь с щенятами, сам Уголька упустил, а Алекс вот, молодец, не растерялся. Не наказывайте, а уж если наказывать — то меня, дурака старого, надо, по справедливости-то.

Директор МакГонагалл кашлянула и взглянула на профессора Люпин.

- Это решит декан Гриффиндора.

Хагрид снова начал громогласно объяснять, что виноват только он, но Люпин, ничего не слушая, сквозь зубы процедила:

- Десять часов работ на территории Школы, Малфой, и ни минутой меньше. А вам, Хагрид, впредь следует быть предусмотрительнее. Вы все-таки преподаватель, а не просто лесничий.

Она круто развернулась, и ее черная мантия растворилась в черноте ночи. Она не взяла факел, не зажигала палочку, но двигалась бесшумно, словно все перед собой видела.
Алекс ожидал чего-то в этом роде и не удивился, но друзья рядом возмущенно засопели, а Лили громко и с вызовом сказала:

- Но это же несправедливо!

Директор МакГонагалл переглянулась с профессором Хагридом.

- Декан факультета вправе наложить любое взыскание на провинившегося студента. Это также одно из правил Школы.

Лили не осмелилась ей возражать, но все же пробурчала под нос так, чтобы слышали:

- Дурацкие правила, если наказывают невиноватого.

Профессора пошли к видневшемуся (оказывается!) невдалеке замку, а Хагрид и ребята немного отстали. Профессор все кивал, видя, как Алекс поглаживает щенка и, уже подходя к своему дому, около которого темнели силуэты трех человек с метлами, громко прошептал:

- Если хочешь, Уголек твоим будет. Я уж как-нибудь с директором разберусь и со Сколопендрусом. Пока-то он у меня пусть поживет, с матерью рядом. Как, согласен?

- Я…. даже… спасибо!!! — Алекс с восторгом, не веря собственным ушам, повернулся к профессору, - большое вам спасибо! Я буду за ним ухаживать, правда! Я вам помогать буду!

Щенок, словно поняв, что речь идет о нем, облизал лицо мальчика и звонко залаял, и ему басовито, на три голоса, откликнулась Снежинка.
Хагрид смущенно замахал руками, вытащил из кармана огромный платок, напоминавший скорее скатерть, и трубно высморкался.

- Ты меня, это, извини, - неожиданно он остановился и совсем понизил голос. Лили с Рейном тактично отошли вперед.

- За что? — Алекс от удивления едва не споткнулся.

- Да за все, вот, это вот… ну за меня, это… - невнятно пробормотал профессор, - уж очень ты на отца своего похож, а я его помню. Да только я и мать твою помню, сердце у нее было добрым, и у тебя такое же. Уголек к злому на руки не пошел бы, а вон он тебя уже и хозяином почти признал. Так-то.

- Вы знали, помните моих родителей?! — Алекс затаил дыхание, гулко стучало сердце, отдаваясь в ушах, - расскажите о них, пожалуйста! Хоть немножко!

Хагрид медленно покачал головой.

- Ты меня извини, Алекс, не могу. Тяжело слишком. Да и что рассказывать? Гермиону я в Хогвартсе знал. А может, только думал, что знал. А потом она за Малфоя замуж вышла. Ну и все. Больше, уж прости, не могу рассказать. Да ты и сам, наверное, слышал, читал там, ты же умный. Мама твоя тоже умница была… - профессор осекся на полуслове и натужно закашлялся.

Мальчик вздохнул.

- Спасибо, профессор Хагрид.

- Да ладно, ты смотри, приходи в гости-то, Уголек тебя ждать будет, - с явным облегчением распрощался Хагрид.

Алекс передал щенка, помахал ему и побежал к друзьям.
Когда они уже лежали в кроватях под балдахинами в своей спальне и слушали сонное дыхание ничего не подозревавших соседей, Рейн немного хриплым голосом прорезал ночную тишину, притаившуюся в углах комнаты. Впервые за все это время.

- Ты больше так не пугай. Если что, только с нами, ладно?

- Ладно, - улыбнулся в темноту Алекс, и ему вдруг показалось, что это коротенькое слово прозвучало как огромная торжественная клятва.
Клятва верности друзьям, обещание стоять всегда плечом к плечу, чтобы ни случилось.

Мир, где злые метели
Все пути замели,
Мир, где нежность отпели
На могиле весны,
Где ветра не сумели
Морок лжи разогнать,
Небеса потемнели
От ненастья опять;

Где разменной монеткой
Покупают любовь,
И клеймят черной меткой
Бессловесных рабов,
Где на цепи короткой
Держат бешеных псов
Той войны, что воровкой
Унесла грезы снов;

Этот мир, где забыл я
Направленье дорог,
Где не смог затворить я
Двери смертных тревог,
Мир, где часто ходил я
У беды на краю,
Этот мир полюбил я
За улыбку твою! (с) siriniti

* * * * *

«Спи, мое солнце, а я буду оберегать твой покой и сон, буду смотреть на дрожание твоих ресниц и умирать от мысли о том, что я чуть не потерял тебя сегодня. И не один раз, а дважды»

Драко осторожно сдувает с лица спящей девушки мешающую темную прядку. Гермиона спит, с дорожками высохших слез на бледных щеках, в плотном кольце его рук, прижавшись как можно ближе, в неудобной позе и для себя, и для него. Завтра руки онемеют, и тело будет словно чужим. Но сегодня он ни за что не разожмет объятий.
В окно дома вливается тихий, едва слышимый голос моря, который напевает успокаивающую колыбельную, дарит отраженный в своих глубинах звездный свет, рассеивая ночную темноту. Резкий порыв свежего морского ветра гасит одинокую свечу и приносит августовскую прохладу. Шуршат листьями по подоконнику старые деревья. Гермиона чуть заметно вздрагивает и прижимается еще теснее. Драко наколдовывает большой теплый плед и аккуратно закутывает ее и себя, прикоснувшись в невесомо-нежном нетревожащем поцелуе виска с крохотной родинкой.

* * *

- Почему она меня так ненавидит? — тревожно спросила Гермиона, зябко передергивая плечами, - большинство смотрит косо, скрипит зубами, но понемногу притирается, привыкает, видя меня рядом с тобой, но почему она? Ты заметил? Ее глаза словно два кинжала, куда бы я не пошла, всюду чувствую их в своей спине. Если бы она могла сжигать взглядом, я бы давно стала кучкой пепла.

Драко усмехнулся, поворачивая ее так, чтобы заслонить собственной спиной от всех людей, находящихся в этой огромной зале.

- На это у меня один ответ — Блейз Забини.

- Причем тут он?

- Притом, что Бьюла Амбридж давно и безнадежно влюблена в Забини, а Забини слишком много внимания уделяет некоей мисс Грэйнджер, безуспешно пытаясь отбить ее у наглого, беспринципного и аморального мерзавца Малфоя. Это ему не удается, надеюсь, он терзается муками неполноценности день и ночь, - Драко самодовольно ухмыльнулся и притянул к себе за талию Гермиону, обжигая дыханием и легонько касаясь губами самого чувствительного места на шее, там, где под тонкой кожей испуганно бьется синяя жилка, - когда закончится этот прием, и мы отправимся домой, в теплую постельку, а? Жду не дождусь.

- Драко, прекрати! — залилась краской девушка, - все смотрят!

- Ну и что? Плевать я на них хотел.

- Драко! Я все-таки о Бьюле… Хочешь сказать, она ревнует?

- Угу, кстати и я тоже.

- И глупо! И с твоей, и с ее стороны! Мы с Блейзом всего лишь друзья. Ничего больше.

Драко фыркнул. Лишь слепой, наверное, не заметит, как Забини из кожи лезет, чтобы привлечь внимание Гермионы, стать для нее не только «Другом», а кем-то большим, занять его, Драко, место. Почему та, которой это непосредственно касается, не видит? Или не хочет видеть?

Тягомотный дурацкий прием Паркинсонов все никак не подходил к концу. Все последние новости и сплетни пересказаны, Господин выслушал все доклады, благосклонно кивнул на захлебывающееся от восторга приглашение мистера Паркинсона считать его дом своим. Что еще? Ах, да, полчаса назад была объявлена весть, что миссис Памела Боул, в девичестве Паркинсон, произвела на свет дочку. Счастливый отец Лукас Боул вместо того, чтобы спешить к жене, с кислым лицом принимал поздравления и теперь тупо напивался со своими дружками за барной стойкой, устроенной в углу зала. Родители Памелы тоже не торопились к дочери. Кажется, только Пэнси искренне беспокоилась за сестру и со вчерашнего дня была рядом с ней.

Драко отыскал взглядом Бьюлу Амбридж. И что Гермиона так к ней прицепилась? Ничем не примечательная малолетка, тусклые глаза, тусклые волосы, тусклое лицо и тусклый характер. Никогда и рта не раскрывает, сидит, сжавшись, в углу, как маленький испуганный зверек. Действительно, втрескалась по уши в Забини и молча страдает, потому что предмет обожания о ее существовании даже не подозревает. Блейза никогда не интересовали тихие скромницы. Зачем, когда вокруг полно красавиц, которые сами к нему на шею вешаются? Исключение — Гермиона, но это ИСКЛЮЧЕНИЕ, которое лишь подтверждает правило.
И… он не раз замечал полный ненависти темный взгляд Бьюлы, преследовавший Гермиону.

- Тогда почему она не ненавидит Одиссу? Эйвери ведь была с ним помолвлена, да? Почему я удостоилась такой сомнительной чести? — Гермиона настойчиво требовала ответа, чуть откинувшись назад и уперевшись ладонями в его грудь.

Он чувствовал тепло ее тела, силу маленьких пальчиков, и мысли мешались и пьяно путались, хотя он почти не пил.

- Ну откуда я знаю, Гермиона? Может, потому что она даже в мыслях не может тягаться с Эйвери? Она же ничтожнее комка грязи на ее туфлях, Одисса даже не заметит, как растопчет ее. А ты ворвалась в общество неведомо откуда, тебе благоволит Лорд, и обожаемый ею Забини прилип к тебе, как лист златоцвета. Возможно, она задалась вопросом — почему ты, а не она? И не найдя ответа, яростно возненавидела. Может так, а может быть иначе. Не обращай внимания на эту блаженную, она всегда была странноватой.

Гермиона задумалась и притихла, прижавшись щекой к его щеке. Они стояли в алькове у большого окна, почти скрытые ото всех тяжелым занавесом, и он прикрыл глаза, наслаждаясь чувством прикосновения шелковистой кожи, завитком выбившегося локона, который щекотал шею, свежим ароматом, тонким и едва ощутимым. Он вырисовывал пальцами узоры по нежной коже в вырезе платья на спине, шептал глупости, имеющие смысл только для них двоих, и чувствовал, как Гермиона улыбается, постепенно забывая о Бьюле Амбридж, непонятно почему возненавидевшей ее.
Их тихое уединение разбилось на куски от холодного голоса:

- Прошу прощения за вторжение, господа. Мой мальчик, не будешь ли ты столь любезен, позволив украсть у тебя твою прелестную даму? Мы с Фетидой обсуждали особенности приготовления некоторых зелий и слегка разошлись во мнениях. И я вспомнил, что мисс Грэйнджер не так давно согласилась рассказать о своих экспериментах. Не могли бы вы, Гермиона, кое-что продемонстрировать?

Темный Лорд всегда абсолютно вежлив и до неприятности, морозом продирающей по коже, учтив.

Гермиона растерянно развела руками:

- Прямо сейчас? Здесь?

- Да. Надеюсь, Луиза, вы позволите нам воспользоваться вашей лабораторией?

- О, конечно, мой Господин! — незамедлительно откликнулась хозяйка дома, появившаяся как по заказу, - прошу вас, пожалуйста! Джез не так давно обновил котлы и закупил весьма редкие ингредиенты.

Гермиона едва слышно вздохнула и пошла за Фетидой Забини и Луизой Паркинсон. Драко успел спросить глазами:

«Все в порядке? Я не нужен?»

«Нет. Думаю, я с этим справлюсь. А ты пока выбирай, красный шелк или черное кружево!»

Девушка озорно подмигнула и скрылась в дверях.

Спустя час Драко томился от скуки, прислонившись к колонне. Великий Салазар, какая тоска! Гости понемногу расходятся, родители ушли уже давно, сославшись на головную боль матери. Впрочем, у Нарциссы в присутствии Паркинсонов всегда разыгрывается мигрень, которая чудесным образом проходит, едва они оказываются от нее на расстоянии не менее, чем несколько миль. Лукас Боул напился в стельку и освободил, наконец, домовика в баре, уже потерявшего счет выпитому им. Сам Драко успел обменяться обычными язвительными подколками с Забини, выпить с Элфридом за их с Пэнси свадьбу, которая состоится через месяц, отбиться от какой-то дуры в облегающем, как вторая кожа, платье, призывно приглашавшей прогуляться в саду, и где, черт побери, Гермиона?!

- Скучаешь? — Грег возник за спиной неслышно.

Удивительно, как он это проделывает при таких габаритах?
Драко пожал плечами.

- Как обычно. Всегда считал, что это глупо — толкаться в душном зале, выслушивать дебильные россказни, распространять их дальше и искренне считать, что отлично провел время.

- Все язвишь, - Грег взял с подноса домовика стакан с огневиски и залпом опрокинул, даже не поморщившись.

- А что остается делать? — Драко взмахом подозвал Крэбба и усмехнулся, наблюдая, как тот пытается обойти отличающуюся немалой пышностью форм миссис Онорину Эйвери. Наконец Винс почти галантно разминулся с препятствием и, отдуваясь, подошел к друзьям.

- Драко, дружище! — Винсент, похоже, был искренне рад, - в последнее время тебя совсем не видать. Как дела? Что поделываешь?

Драко неопределенно хмыкнул.

- А вы что делали? Все то же?

В свою очередь Винсент пробормотал что-то невразумительное.

- Ничего не слышно новенького?

Крэбб и Гойл обменялись одинаково-скептическими взглядами и почти синхронно развели руками.

- А ты как думаешь? Нам дают только задания и ничего не объясняют. Если уж ты ничего не знаешь, то что можем знать мы, всего лишь убогие исполнители Его воли?

Драко едва не поперхнулся глотком бренди. Грегори Гойл только что изволил пошутить? Или, вернее, даже съязвить?! Это обычно простой и безыскусный, как прут от метлы, немногословный, как горный тролль, и немного туповатый (чего уж там лукавить?) Грег? Впрочем, в Грегори Гойле в последнее время открылось немало странных и даже пугающих вещей. Нет, пугающих — громко сказано. Просто необъяснимых, не укладывающихся в голове. Или, наоборот, слишком хорошо объяснимых и поэтому странных?
Винсент покачал головой и понизил голос до шепота.

- Мы ничего не знаем, Драко. Отец говорил, что Он планирует что-то грандиозное и масштабное, но что именно — неизвестно.

- Долгожданное официальное выступление и вооруженный захват Министерства? — усмехнулся Драко, но друзья остались серьезны.

- Все может быть, - уклончиво отозвался Винсент и вдруг, изменившись в лице, сделал движение, как будто хотел спрятаться за спину Драко.

- Ты чего?

- Тетя Фанни, - страдальчески сморщился парень, - нет, не смотри в ту сторону!

- Ты испугался какой-то старушенции?

- Эта старушенция переживет нас с тобой, и у нее удивительный дар отравлять жизнь своим родственникам. Извини, Драко, был рад повидаться.

- Да ладно, Винс, - Драко был почти заинтригован, - что случилось? Я чего-то не знаю?

Однако Винсент уже стремительно удалялся в сторону дверей, старательно прячась за спины и колонны, что выглядело порядком забавно при его росте и комплекции. Грег фыркнул и опустошил еще один стакан огневиски.

- Я тебе объясню. Не далее, как две с половиной недели назад, достопочтенные мистер и миссис Крэбб внезапно и неотвратимо решили, что их отпрыску пришла пора продолжить род. А тетя Фанни — профессиональный поставщик невест. Ты же знаешь, она обожает всех женить и выдавать замуж.

Драко понимающе и сочувствующе кивнул.

- Так вот, - следующий стакан тонко звякнул льдинками, - Винсент слышать о женитьбе ничего не хочет, твердит, что еще не сошел с ума, и поэтому бегает от нее, как от соплохвоста, а заодно ругается последними словами со всей родней. Мать в истерике, отец в прострации. Если хочешь знать мое мнение, рано или поздно тетя Фанни все равно поймает его и закует в брачные узы. У нее большой опыт в этих делах, а у Винса мало терпения и такта, чтобы выторговать пару лет свободы, а потом аккуратно разрулить ситуацию.

Грегори сегодня был на редкость разговорчив. Честно говоря, Драко редко видел друга таким. Что-то его гложет, не дает покоя, иначе он не хлестал бы огневиски словно воду. Грег вообще был равнодушен к спиртному, даже на вечеринках предпочитал потягивать тыквенный сок, чем немало веселил всех.

- Грег, ты сегодня был у них?

Грегори молча кивнул, снова опрокидывая в себя огненную жидкость.

- И… как?

- Плохо.

Поразительно, сколько уже стаканов оприходовал Грег? Не меньше бутылки, точно. А взгляд темных глаз был совершенно трезвым и больным.

- Плохо, Драко… Они ничего не понимают, ничего не умеют. Гиацинта плачет целыми днями, тоскует и хочет домой. А домой нельзя! — Грег сжал кулаки, - в дом чистокровных магов сквибам вход запрещен, дементор подери!

Драко неловко тронул друга за плечо, отводя его подальше от любопытных ушей.

- Гидеон держится, но из последних сил. Они говорят, что им страшно выйти на улицу, потому что там всюду маглы и их странные вещи. А я не могу быть с ними каждую минуту, хотя и стараюсь. Но самое страшное — они не понимают! Они растеряны и ошеломлены жестокостью, которая идет от самых близких людей — почему их вышвырнули из дома, как ненужных щенят? Как они могли стать позором семьи, просто появившись на свет? Я не могу объяснить эту несправедливость, я пытаюсь просто поддержать их, внушить мысль, что нужно начинать новую жизнь, найти себя в новом мире. И боюсь, что они не выдержат. Гиацинта ведь совсем как маленькая девочка, она слишком наивная и доверчивая, а магловский мир беспощаден к слабости.

Грег говорил с исступленной и бессильной злостью, и страшно было слышать слезы, самые настоящие слезы в хриплом голосе. Драко было неловко, хотелось как-то прервать это, но он молчал, давая другу выговориться, хоть немного выплеснуть отчаяние, в котором он утопал последние два месяца, со дня совершеннолетия младших брата и сестры, двойняшек-сквибов, изгнанных из магического мира по древним, изжившим себя традициям чистокровных семей.
Сейчас никто так не поступает, не бросает на произвол судьбы беззащитных детей, пусть лишенных магии, но свою родную кровь.
Бессмысленно. Жестоко. Бессердечно. Как понять отца и оправдать мать?
Драко не представлял своих родителей в такой ситуации. Неужели его мать бросила бы его? Нет, не представлялось…
Что хотели Гойлы этим сказать? Доказать Лорду свою приверженность его идеям? Выслужиться?

- Гидеон… Драко, ты бы видел Ги! Ты помнишь, он болтал без умолку, выдумывал какие-то игры, рассказывал бесконечные фантастические истории, хвастался, задирался? А сейчас его словно ударили по голове и вырвали язык, и все истории разом закончились. У него такой вид, как будто он заблудился в тумане, густом тумане с болот, и вокруг ничего не видно, неизвестно, в какой стороне твердая земля, а в какой — трясина. Что же с ними будет?

- А… а как твои, дома?

Грег сжал зубы.

- Да никак. Мать не выходит из своих комнат, отец все время с Лордом, дед надирается каждый вечер и орет, что все должно быть в тайне. А какое, на хрен, в тайне, если все знают? И Лорд тоже, только молчит и, знаешь, с такой тонкой заботой осведомляется о здоровье матери, - Грег скривился, - хотя вряд ли помнит, как ее зовут.

- Держись, все утрясется, - Драко хотелось хоть как-то подбодрить друга, - может, тебе перевезти Ги и Гиацинту из Лондона в маленький город? Там им будет легче и проще. И еще… Ты всегда можешь рассчитывать на меня.

- Спасибо, Драко, - Грегори тяжело вздохнул, - насчет переезда подумаю, дельная мысль. Только… все равно, один черт знает, что будет впереди. Ладно, еще раз спасибо, что выслушал. Пойду, надоело все тут.

Они обменялись рукопожатиями, и Грег исчез так же внезапно и неслышно, как появился. Драко только покачал головой.
Да, Грегу не позавидуешь. Плохо все получается. Надо ему помочь, ведь они друзья. И на самом деле жаль Гидеона и Гиацинту. Отсутствие магических способностей они с лихвой компенсировали живостью характеров, впечатляющей фантазией и полетом мысли, а также умением быстро сходиться с людьми. Грег все-таки слишком беспокоится за них. Когда пройдет первый шок, не такой острой станет обида, отпустит боль, они освоятся в мире без чудес. Грег не оставит сестру и брата, пойдет наперекор семье и, наверное, Темному Лорду. И тоже будет идти по краю.
И именно это приводило в замешательство Драко. В Грегори Гойле, знакомом с детства, считавшемся и являвшемся его другом, появились такие черты характера, о наличии которых никто, похоже, и не подозревал. И Драко тоже. Кто мог знать, что младшие брат и сестра разбудят в Греге такую верность и надежность, несгибаемую решимость защищать их до конца, каким бы тот ни был?
Каждый день, каждый миг мы идем наперекор кому-то и чему-то, идем по своим мечтам, наступаем на горло желаниям, стремясь достигнуть цели. В каждом, даже самом слабом, заложена эта сила — суметь отстоять свое, пусть незначительное, но свое, выстраданное. Наверное, это и есть суть человека — вечная борьба, вечное движение вперед. Пусть кажется, что ничего не меняется, ты вязнешь в песке невыполненных обещаний и захлебываешься в омуте несделанных дел, но на самом деле в незримом полете рвется к далеким горизонтам душа, и пусть бьет в лицо ветер, пусть путают крылья закоснелые догмы, но мы все-таки летим…

Его раздумья прервало появление в поле зрения Фетиды Забини. Он быстро подошел к ней.

- Фетида, Господин все еще обсуждает с Гермионой секреты приготовления зелий?

- Нет, Драко, - удивленно ответила черноволосая женщина, - мы уже давно закончили, все выяснили. Гермиона рассказала мне об одном зелье, очень сильном противоядии, о котором я и понятия не имела. Эта девочка далеко пойдет и достигнет многого.

Драко невежливо ее прервал.

- В таком случае, где она?

- Не знаю. Господин передумал оставаться здесь и удалился. Я задержалась с Луизой, а Гермиона вернулась в зал.

Фетида пожала плечами и отвернулась, а Драко огляделся, ища взглядом сиреневый всплеск платья. И странное, глухое и непонятное чувство тревоги острой шпагой укололо его в грудь, заставив сердце забиться чуть быстрее. Мигом улетучились из головы все посторонние мысли. Но откуда беспокойство? Здесь ей ничего не грозит, все знают, что Грэйнджер пользуется благосклонностью Господина, и не позавидуешь тому, кто осмелится открыто на нее напасть. Почему, в таком случае все нарастает и нарастает чувство опасности? Темной, неизвестной, нежданной и оттого тревожащей так сильно, что даже руки задрожали от напряжения?

Драко обошел зал, вышел на террасу, потом в коридор, заглянул в гостиную, просторную библиотеку, бильярдную, обнаружив в последней опять же Лукаса. Вот болван — лапать другую женщину в день рождения дочери в доме тестя
Ее нигде нет. Нет нигде…

- Забини, не видел Гермиону?

- Нет, - Блейз оторвался от какой-то блондинки с глупым кукольным личиком, которая глядела ему в рот и беспрестанно хихикала, - ха, ты что, Малфой, потерял свою девушку? Не обижайся, если найдет кто-нибудь другой.

«Мерзкая сволочь! Даже не надейся, что это будешь ты»

Тревога и опасность уже пульсировали в голове в будоражащем вихре мыслей и догадок.

«Куда же она пошла? Вернулась в Малфой-Менор? Не могла, не предупредив меня….»

Вдруг пробегавший мимо домовик остановился и робко протянул… волшебную палочку!

- Господин, я найти это. Это палочка, кажется, ваша госпожа?

Какого дьявола?! Палочка Гермионы! Маленькая, вишневого дерева, с изящной рукояткой слоновой кости, которую он подарил ей сам! Что происходит?!

Глаза застлала багровая пелена страха и все той же тяжелой давящей тревоги.

- Где ты это нашел?!

Домовик выпучил глаза и затрясся.

- Там, дальше, рядом с бальная зал…

Драко, не помня себя, помчался по коридору к бальному залу, а в ушах колокольным набатом гремело:
«Что-то не так. Что-то не так! Быстрей, только не опоздать! С ней что-то случилось?».

И всплыло в памяти:

«Почему она меня так ненавидит?… Ее глаза словно два кинжала, куда бы я не пошла, всюду чувствую их в своей спине»

«Бьюла Амбридж давно и безнадежно влюблена в Забини, а Забини…»

Бьюлы Амбридж не было в зале.

Дурацкие мысли. Что она сделает Гермионе? Да ничего. Не зря же Грэйнджер была лучшей ученицей на нашем курсе. Ничего страшного, все нормально, ну разговаривают девушки, может, Гермиона просто вправляет этой дуре мозги. Что в этом особенного? Конечно, ничего.

«Чтобы черти тебя задрали, Забини, если не дай Мерлин, с головы моей Гермионы упадет хоть один волосок! Хотя нет, ты этому еще завидовать будешь»

И словно услышав, голос Забини вдогонку:

- Малфой, твою девушку уже нашел кто-то более достойный?

«Иди ты на…!»

Он влетел в темный зал, в первый момент даже не поняв, есть здесь кто-нибудь или нет. Во второй — мгновенно похолодев от ужаса, потому что прямо посреди огромной комнаты в потоке лунного света — Гермиона. И даже в полутьме видно, как расширились ее глаза на побледневшем лице. А в ее горло была направлена волшебная палочка Бьюлы Амбридж.
Сердце подскочило, а потом провалилось куда-то в живот. Она что, с ума сошла?!!!

«Сошла!» — стукнуло в голове, едва Драко расслышал ее слова, обращенные к Гермионе.

- Ну что, Грэйнджер, дрожишь, да? Страшно? Пусть тебе будет страшно! — девушка злобно оскалилась, продолжая крепко сжимать палочку и, кажется, даже не обратив внимания на шумно появившегося Драко, - откуда ты взялась, такая вся из себя особенная и неповторимая, а? Грэйнджер то, Грэйнджер се, тьфу, тошнит! Ведь ты в школе ходила скромница скромницей, на уме только Поттер и Уизли, зубрила и подлиза! Какого хрена ты у нас появилась? И все вокруг тебя плясать должны!

«Что она несет?! Точно свихнулась…»

- Малфоя прибрала к рукам и черт с тобой, хотя многие девчонки тебе за это готовы глаза выцарапать. Он же кроме твоей грязнокровной задницы больше никого не видит. Ну а Блейз тебе зачем?! — Бьюла сотрясалась всем телом и брызгала слюной прямо в лицо Гермионе, - зачем, ответь мне?! Что он в тебе нашел? Почему наши чистокровные парни с ума сходят по какой-то вшивой грязнокровке? Но не-е-ет! Такого быть не должно. И знаешь, я все исправлю. Я тебя убью! Да-да, просто раз и не будет тебя. Все девушки мне спасибо скажут, а Блейз… Блейз наконец будет моим! Мы предназначены друг для друга, у нас даже имена почти одинаковые. Только он пока еще не понял, но я подожду, я терпеливая. Я просто буду ждать и не допущу, чтобы на моем пути путались какие-то дуры. Ты думаешь, что случилось с его помолвкой? Это ведь я. Это я тихо шепнула кое-кому, что Эйвери выходит за него только из-за денег, и что она — шлюшка, переспавшая со всеми, кроме него. И мне даже почти не пришлось придумывать, потому что это была правда. Эта Эйвери много из себя строила, но я-то знаю, с кем она спала, тварь! Она недостойна Блейза, и ты тоже! Но ты еще хуже, еще гаже — потому что грязнокровка.

Гермиона молчала, застыв в неловкой позе с высоко поднятым подбородком. Драко боялся что-то сделать — вдруг рука у этой сумасшедшей дрогнет, и она сорвется? Голова лихорадочно работала — броситься вперед, вырвать ее палочку, наслать на нее какое-нибудь заклятье…
Но тут Бьюла вкрадчиво кинула, даже не оборачиваясь:

- И не надейся, Драко. Одно движение — и она будет мертва. Знаешь ли, у меня очень хорошо получаются невербальные заклятья.

- Что ты хочешь? — голос драл горло, - отпусти Гермиону, я тебе ничего не сделаю, обещаю.

- Конечно, не сделаешь. Ха-ха-ха, вот смешно — она-то все равно умрет, а пока не умерла, ты, Драко, будешь смотреть! Ха-ха-ха! И не сможешь ничего предпринять. Но на всякий случай — палочку на пол, живо!

Драко медленно положил палочку у своих ног. Мерлин, нереальная ситуация — в этом же доме, всего лишь в каком-то десятке ярдов отсюда — гости, хозяева, домовики, совсем недавно удалился Лорд, а здесь замер даже лунный луч, боясь двинуться и дрожа от испуга — вдруг эта странная девушка с безумным блеском в глазах прервет жизнь другой?!

- Она умрет! За то, что осмелилась посягнуть на моего Блейза!

И тут Гермиона слабо воскликнула:

- Поверь, ты ошибаешься! Я не посягала, господи, даже не думала о Блейзе, мы с ним друзья!

- Врешь! — палочка еще сильнее впилась в горло, - я же вижу, как он на тебя смотрит! Он ни на кого так не смотрел! Ни на Эйвери, ни на этих шлюх, что крутятся вокруг него. Вот в этом-то и опасность, я ее почувствовала, как только ты появилась на той вечеринке.

- Пожалуйста, Бьюла, выслушай меня…

- Заткнись, Драко! Я ее все равно убью!

Заклятье удушения,
Драко, бросившийся вперед,
Блейз, ворвавшийся в двери,
– все одновременно.

Отлетела палочка, выбитая из руки Бьюлы, яростно ругнулся ошеломленный Блейз, Драко рявкнул:

- Забини, держи ее!

Бьюла визжала, извивалась, вырывалась с такой силой, что Драко едва удерживал ее распластанной на полу, накрыв всем телом. Забини пришел на помощь, опутывая лодыжки, а потом руки девушки наколдованными веревками. Бьюла, видимо, окончательно спятила, потому что уже не узнавала и Блейза, кусая его руки.
Драко, едва убедившись, что она больше не опасна, нашарил свою палочку и наклонился над Гермионой, задыхаясь и шепча:

- Finite Incatatem, Мерлин, подожди, пожалуйста, не умирай, Finite Incatatem, Finite Incatatem!

Очень медленно на лице девушки появлялись краски, оживали глаза, она глубоко и жадно задышала, держась за грудь. Драко отчаянно целовал ее, гладил по волосам, по лицу, облегченно и бессвязно шептал:

- Гермиона, Гермиона…жива…

- Я в порядке, — хрипло прошептала она в ответ, уткнувшись ему в грудь, - в порядке…

Бьюла внезапно закричала, долго и страшно, так, что в высоком пустом зале ей откликнулось эхо. Блейз зажал ей рот:

- Заткнись!

- Твою мать, Забини! Еще немного, и я мог опоздать! Эта твоя влюбленная дура спятила из-за тебя, несла тут полный бред!

- Она не моя дура! Охренел, Малфой? Ей еще семнадцати нет. Я вообще только сейчас от тебя узнаю, что она в меня влюблена.

- Мне плевать, сколько ей, мне плевать, что там у вас было, но она сегодня чуть не убила Гермиону! И причиной был именно ты!

- Это я виноват в том, что у нее мозги набекрень?

- Драко, Блейз, прекратите! — Гермиона освободилась из объятий Драко, - она же слышит все.

Она подошла к лежащей на полу и по-прежнему извивающейся Бьюле, попыталась ослабить узлы на веревках:

- Бедная…

«Бедная» плюнула ей в лицо и едва не попала, а потом почти нормальным голосом, даже доверительно сообщила:

- А я тебя все равно убью.

Гермиона вздрогнула и отвернулась. Драко снова обнял ее, ощущая болезненную потребность чувствовать ее, держать в руках.

- Надо позвать кого-нибудь. Ее, наверное, в больницу?

Забини молча кивнул и исчез, а через пару минут привел целую толпу. Мистер и миссис Паркинсон, мать Бьюлы — миссис Люсинда Амбридж, Фетида Забини.

Люсинда кинулась к Бьюле:

- Доченька! Мерлин, что с тобой сделали? Что вы с ней сотворили? Почему она связана?

- Миссис Амбридж, ваша дочь напала на мисс Грэйнджер и применила к ней Удушающее заклятье.

- Что? Этого не может быть! Как вы можете так говорить? Как можете так нагло лгать?! Зачем моей девочке понадобилось нападать на эту грязнокровку?

Драко со вспыхнувшей яростью холодно и тихо процедил:

- Я отвечаю за свои слова, миссис Амбридж. Ваша дочь серьезно больна, ей требуется лечение. И если вы еще раз хоть полсловом оскорбите Гермиону, клянусь, будете иметь дело со мной.

Блейз мрачно ухмыльнулся:

- В кои-то веки я абсолютно согласен с Малфоем. Она действительно напала на мисс Грэйнджер, первой и без каких-либо видимых причин. Я готов подтвердить это перед лицом Лорда.

Люсинда сникла, понимая, что спорить с этими отпрысками богатых и влиятельных семейств опасно и бесполезно. Они растопчут и ее, и ее бедную девочку, а Лорд Волдеморт поверит им или этой грязнокровной паршивке, которой почему-то позволено слишком многое.
Она запричитала над Бьюлой, ломая руки и заливаясь слезами. Мистер и миссис Паркинсон осторожно помогли ей увести дочь, которая затихла и лишь время от времени разражалась абсолютно сумасшедшим смехом.
Фетида оперлась на руку сына.

- Думаю, нам пора, сынок.

Гермиона и Драко остались одни. И ее запоздало заколотила дрожь.

- Уведи меня отсюда, Драко, пожалуйста…

- На заднем дворе есть беседка, пойдем. Ты немного отойдешь, и мы отправимся домой.

В увитой плющом беседке Гермиона спрятала лицо в ладони.

- Ох, я так растерялась… и вела себя как дурочка. Знаешь, единственной связной мыслью было, что какая-то недоучившаяся девчонка так легко смогла взять надо мной верх. А я ведь все-таки училась в Аврориате и была не последней среди молодых Авроров…

Драко нежно отнял ее ладони от лица, поцеловал пальцы и обнял как можно бережнее.

- А я испугался.

Гермиона долгим и испытующим взглядом посмотрела ему в глаза.

- Как ты нас нашел?

- Начал тебя искать, а потом домовик принес твою палочку. Гермиона… что же ты со мной делаешь, если только от одной мысли, что больше тебя никогда не увижу, у меня едва не остановилось сердце?

На губах девушки скользнула тихая улыбка.

- Я люблю тебя, Драко. И я знаю, что ты любишь меня. И мы с тобой связаны крепкой нитью.

Драко одним гибким грациозным движением внезапно опустился на колено перед Гермионой, взял ее за руку и звенящим от напряжения голосом произнес:

- Я, Драко Люциус Абраксас Астерус Рейверт Малфой, прошу твоей руки, Гермиона, прошу войти хозяйкой в мой дом. Клянусь оберегать тебя и любить. Клянусь, что мое сердце будет принадлежать только тебе, как и моя жизнь.

Гермиона потрясенно прошептала:

- Драко…

- Это традиция рода Малфой, - тихо сказал светловолосый парень, глядя прямо в карие глаза Гермионы, - вверять свою жизнь в руки той, которую просят стать женой. И моя жизнь зависит от тебя…

- Да! О, господи, да…

Над ними яростно и торжествующе полыхали звезды, но глаза Гермионы были все-таки их ярче.

* * * * *

«Спи, мое сердце. Забудь, что было сегодня, и пусть не тревожат сны о тех, кого тебе надо забыть».

К ним шел Уизли, а за ним бежал Поттер. Уизли и Поттер. Поттер и Уизли. Словно из-под земли вылезли. В саду Паркинсонов были Поттер и Уизли! Два самых ненавидимых им когда-то человека. Из трех. Третий, вернее, третья теперь шла рядом с ним, и ей он только что предложил стать его женой.

Потом он не мог припомнить, что им говорил. Наверняка, что-то оскорбительное и обидное, потому что лицо Уизли было каким-то кривым, а Поттер сжимал зубы и молчал, как рыба, не отрывая бешеного взгляда от Гермионы. А он нес какую-то ерунду, и все для него отодвинулось на второй план, время закрутилось в воронку, хлестнуло по лицу холодным крылом и насмешливо отступило в сторону. Секунды падали тяжело и медленно, просачивались в песок под их ногами. Он забыл обо всем на свете, осталась только эта реальность, здесь и сейчас, с этими людьми.
Он кожей ощущал, как леденеет между ними пространство, как отдаляется от него Гермиона, чувствовал, как она не делает и шага, но становится все дальше и дальше. Словно во сне, в дурном бреду, с неестественной ясностью видел ту стену, которая раньше возвышалась между ними, которую они разрушили до основания, раздробили до последнего камня, все перемолов в песок, а песок развеяв по ветру. Но она вот снова воздвигалась, стремительно и неотвратимо. Если разрушалась она медленно и нехотя, через боль и непонимание, то теперь росла так быстро, что Драко почти почувствовал твердый шершавый камень, злобно щерившийся, царапавший ему руки и все уходивший и уходивший ввысь. И все, что было между ними, вдруг оказалось раздавленным этой стеной. Что он предлагал ей? Свою любовь? Брак? Бред и глупость. Зачем Гермионе Грэйнджер любовь Драко Малфоя? Зачем он нужен ей в качестве мужа? Чтобы она носила его фамилию, фамилию, которую ее друзья, наверняка, прокляли тысячу раз? Ну и что, что она говорила, что любит его, что станет его женой? Тогда она не видела ИХ, не столкнулась с НИМИ вот так, лицом к лицу, не слышала мольбы, явственно звучащей в голосе Уизли, и любви в его глазах. Черт подери, Уизли любил Гермиону! Почему-то Драко стало понятно это только сейчас, ударило, как молнией («Туго соображаешь, Малфой» - издевательски усмехнулся бы Забини). Это любовь кричала в нем, захлебываясь от дикой радости, с ума сходя от внезапно вспыхнувшей надежды, от нестерпимого желания обнять ЕЕ, почувствовать, что ОНА — настоящая, живая, вот она! А потом… растоптанная, (им, Драко) оскорбляла и проклинала. Не верила, не желала верить, но Драко ее пинал, глумился, тыкал в очевидное. И любовь Уизли умерла в саду Паркинсонов.

Он все понимал. Они ее друзья, она была с ними всю свою сознательную жизнь. Они были глубоко внутри нее, неотделимы, эти Поттер и Уизли. Когда она всего лишь мимолетно упоминала их, ее лицо сразу теплело, и на нем появлялось такое нежное, такое счастливое выражение, что он начинал их ненавидеть с удесятеренной силой. Какое-то время ему казалось, что ненависть к Поттеру сменилась равнодушием. О, нет, ни в коей мере! Никуда она не делась, расцветя пышным цветом. Только теперь он их ненавидел за то, что в сердце Гермионы они занимают слишком много места, за то, что не он, Драко, а они рождали на ее лице улыбку, за то, что она тревожилась за них, а они, как идиоты, всегда перли на рожон, в самые опасные места. Чем там думает Грюм, отпуская бесценную надежду магического мира на такие опасные задания?!
И еще он боялся, так боялся, что любовь Уизли откликнется в сердце Гермионы. Он же не знал, что там было у них. Столетия назад, в Хогвартсе, они были подростками, они глупо дразнились, все опошляли, стараясь казаться опытными и взрослыми, но на самом-то деле были так юны и наивны. И он помнил, даже слишком хорошо помнил, что между Уизли и Грэйнджер все было как-то по-другому, не так, как между Поттером и Грэйнджер. Они ревновали, да-да, они ревновали друг друга, иногда очень даже заметно. Но…что там было? И было ли?!

Время издевательски отсчитывало долгие секунды, выжидая, как зверь в засаде. А он стремительно, словно кровь из смертельной раны, терял надежду.

В отчаянной попытке он обнял Гермиону за талию (как-то отстраненно удивившись, что твердой стены между ними на самом деле нет, она в его воображении), притянул к себе, с ужасом ожидая, что вот сейчас, сию минуту, она сбросит его руку, опалит ненавидящим взглядом и шагнет навстречу им, потянется к Уизли, и тот ее уведет. А она даже не оглянется.
Тогда мир вокруг него рухнет, и сердце, сейчас болезненно замершее в груди, оборвется. И ничего больше уже никогда не будет. И самое главное — это ему будет безразлично. Возможно, он будет жить дальше. Существовать. Без сердца.

И случилось чудо. На зов Уизли она почти незаметно покачала головой и сделала крохотный шажочек назад. К нему. Снова сделав выбор. Может быть, еще более тяжелый, чем тот, когда она пришла к Грюму и сказала, что не вернется. Это, наверное, было безмерно труднее и жестче. Драко не мог знать наверняка, но предполагал. И жалел так, что сердце, едва не остановившееся, теперь просто захлебывалось от сострадания к ней. И от яростной злобы на этих двоих, неведомо как очутившихся здесь и сейчас. Будь его воля, он бы разорвал их, втоптал в землю, растер в прах, чтобы они не нарушали ее покой, не бередили раны, не отравляли ее нежную чистую душу. Он бы это смог на самом деле.

И когда они ушли, она зарыдала. Сегодня случилось слишком многое, и она просто не выдержала. Да и кто бы сумел все это вынести с такой стойкостью, как держалась она?
Она не могла остановиться, повторяя жестокие несправедливые слова Уизли. Слезы все лились и лились, она не слушала его уговоров и утешений, забившись в угол экипажа. И лишь сдавленно прошептала между всхлипами:

- Пожалуйста, поедем в наш дом.

Он не возражал. Их маленький дом, официально подаренный Нарциссой ему, а неофициально — Гермионе. Между двумя его женщинами явно царило полное взаимопонимание. Мама говорила, что его построил ее двоюродный прадед для молодой жены. Только Леда Блэк не прожила в нем и года, умерев от слишком ранних родов. Погиб и неродившийся ребенок. Финеас замкнулся в себе, а спустя несколько лет шокировал всех родных, поступив профессором зельеварения в Хогвартс.

Дом был на берегу моря, на юге Англии. Хотя прошло уже много лет, как в нем жили люди, но домовики Блэков поддерживали безукоризненный порядок и чистоту. Гермиона влюбилась в него с первого взгляда. Смеялась, бегала босиком по зеленой лужайке с мягкой травой, шутливо обещала, что в кухне будет готовить только сама, и пусть он попробует хоть что-нибудь сказать против. Он знал, что и не попытается, будет есть все, что она ни приготовит, даже если это окажется совсем несъедобным. Она тщательно и любовно обустраивала дом, яростно, до хрипоты спорила с каким-то дизайнером, потом отказалась от его услуг и все хотела делать сама. Конечно, ей помогали домовики, и сам Драко старался быть полезным. Но она хотела, чтобы он пока не видел, будет сюрприз.

Она хотела отправиться туда завтра, проследить, чтобы домовики расставили мебель в гостиной, посадить куст каких-то редких роз, которые ей подарила Фетида Забини. Она радовалась так непосредственно, как умела только она. Вернется ли эта радость?

И в их доме, куда он внес ее на руках, потому что у нее совсем не было сил, она тоже плакала, тихо, совсем беззвучно, прижимаясь к нему, словно стараясь спрятаться, укрыться от всего мира. И он обнимал ее, сцеловывал слезы и шептал, хрипел, говорил, кричал, что любит ее. Что еще он мог сделать? Что еще мог предложить любимой, которую обвинили в предательстве лучшие друзья? А потом она дрожащими губами попросила:

«Не отдавай меня никому!»

* * * * *

«Спи, моя жизнь. Я не отдам тебя никому, да и как? Ты — часть меня, лучшая, правильная, безукоризненно чистая часть. Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, лишь бы ты была счастлива. И смету все на своем пути, лишь бы ничто и никто больше не смог причинить тебе боль, которую ты не заслужила!».

* * * * *

- Я не допущу этой свадьбы! — Люциус выкрикивает эти слова в лицо сына, потеряв свою обычную невозмутимость. Какая к чертям невозмутимость, когда надвигается такое!

- Папа, прошу тебя, выслушай.

- Я не желаю слушать, не желаю принимать даже мысль об этом! Хватит того, что она пользуется моим гостеприимством. Подобное стало возможным только благодаря Господину. И я не позволю пойти дальше этого, не дам согласия на этот безумный брак!

Драко бледнеет, изо всех сил стараясь сдержаться. Он предполагал, что разговор примет такой оборот, прекрасно зная характер и убеждения своего отца. Но все-таки надеялся, что будет иначе.

- Папа, я не прошу твоего согласия, я просто ставлю тебя в известность.

- Ставишь меня в известность? Мой сын всего лишь ставит меня в известность о том, что собирается жениться на грязнокровке, тем самым опозорив наш род? — лицо Люциуса дергается, а глаза превращаются почти в щели, неприятно напомнив о Темном Лорде.

Драко сглатывает комок в горле, с горечью осознавая, что делает отцу больно, расшатывает все его мировоззрение, почти плюет на его мнение. Но он сумеет, не потеряет, не упустит из рук свое счастье.

- Чем я опозорю свой род? Сделав своей женой любимую женщину? Папа, я люблю Гермиону и никому не позволю встать между нами.

- Даже мне?

В огромной комнате воздух сгущается так, что становится трудно дышать.

- Даже тебе.

Люциус не верит своим ушам. Когда его сын, его Драко, всегда считавший его достойным подражания, послушно выполнявший даже невысказанные просьбы, воспитанный в строгом подчинении неписаным законам чистокровного аристократического общества, разделявший все взгляды отца, делившийся всеми своими мыслями и идеями, гордившийся своей фамилией, когда он стал так далек от него? Когда он успел из мальчишки стать незнакомым мужчиной? Что он, Люциус, упустил? И что делать теперь?

- Если ты не разрешишь наш брак, я уйду из дома.

Люциус почти чувствует, как безжалостные слова сына рвут грудь, вгрызаются острыми зубами в сердце.

- Уйдешь? Что ты сказал — уйдешь?
«Это угроза?»

- Да.

Люциус впивается взглядом в сына. Тот встречает гнев и ярость, бушующие в серых глазах отца, прямо и открыто.

«Мы так похожи…», - вдруг мелькает в голове Люциуса, - «с возрастом он все больше становится похож на меня, хотя в детстве, кажется, был копией Нарциссы».

И эта их внешняя похожесть еще больнее ранит его. Потому что на самом деле они, оказывается, совсем разные.
Глаза в глаза, перекрестье взглядов.
Противостояние сыновнего почтения и отцовской воли.
Боли и чести.
Любви и долга.
Надежды и разочарования.
Молодой жизни и древних традиций.

Уйдет из дома. В какой-то мере это пустая формальность. Драко уже сейчас не часто бывает в Малфой-Менор, живет в доме, который Нарцисса ему подарила, вместе с этой грязнокровкой.
Но для них это не просто слова, не пустое сотрясание воздуха. Уйду из дома — уйду из семьи, отказываюсь от всего, что она мне дала, отрекаюсь от людей, давших мне жизнь.

И в какой-то момент Люциус вздрагивает. Драко не понимает, когда именно, но лед в глазах отца словно плавится под неведомым огнем, на миг появляются и тут же исчезают растерянность и слабое понимание, и уж совсем мимолетный, скользнувший словно по недоразумению всплеск отчаяния.
Словно отец внезапно что-то вспомнил и ужаснулся тому, что будет, если…

- Папа?

- Ты можешь жениться на ней, - Люциус с трудом выталкивает из себя слова, потерянно отводя взгляд, - я не буду… препятствовать…

- Папа… - в таких же серых, как у него, глазах сына вспыхивает жгучая радость, слепит Люциусу взор, а Драко порывисто шагает навстречу. Через миг Люциус чувствует тепло его объятья и сам не в состоянии объяснить, почему ему кажется, что он поступил верно.

Хлопает дверь, и Люциус остается один. Вернее, не один, а в окружении многочисленных представителей рода Малфой, которые взирают на него со стен. Он с запоздалым раскаянием спохватывается, что этот разговор был здесь крайне неуместен. Но он нашел сына в портретной галерее и слово за слово — они перешли на тему его женитьбы. Сделанного не воротишь, и Люциус внутренне готовится к потокам обвинений, гневных упреков, проклятий и жалоб об измельчании рода, нападкам на него, показавшего слабость, не сумевшего даже подчинить себе сына и женить его на достойной девушке.

А ведь он и в самом деле не сумел…
Не сумел стать тем человеком, которым всегда себя считал — решительным и сильным, надежным и верным в первую очередь себе, своим принципам и идеалам, раз позволил Темному Лорду увлечь и повести себя за ним, допустил, чтобы его семья жила в непрестанной тревоге, чтобы сын в семнадцать лет вошел в круг тех, кого проклинают маги, чтобы на прекрасном лице жены появились ранние морщинки, почти незаметные, около глаз, но все-таки морщинки, следы волнений и тревог. А ведь удивительная красота вейл, унаследованная Нарциссой, не утрачивается до самой смерти. Что же она испытывает, когда они с Драко уходят в неизвестность, шлейфом тянущуюся за Лордом, если вянет прежде времени ее молодость?
И в этом повинен только он, Люциус, который не смог уберечь от тьмы самых дорогих ему людей!

Люциус стоит посреди комнаты, изо всех сил сжимая голову, чтобы она не раскололась от мыслей, которые мечутся вспугнутыми птицами, под шум голосов, водопадом обрушившихся на него. Именно то, чего он ожидал — проклятья, упреки, возмущение. Но неожиданно всех перекрывает один:

- А ну молчать!

Знакомый голос, рокочущий, низкий. Отец, папа…
Абраксас Малфой почему-то всегда пользовался уважением среди других портретов, хотя люди, изображенные на них, были намного его старше.

- Ты правильно поступил, сын. Я горжусь тобой.

Люциус подходит поближе, всматриваясь в родные черты. Отец кивает, мама ласково улыбается.
По традиции было заведено, что в галерее висели портреты супружеских пар. После свадьбы в замок приглашались самые известные и талантливые художники своего времени, чтобы запечатлеть на холсте очередных мистера и миссис Малфой. Лица на портретах были совсем молодыми, некоторым и вовсе было не больше тринадцати-четырнадцати, так как ранние браки издавна были приняты в кругу аристократов. Наверное, самым старым здесь был сам Люциус, которому в год его свадьбы исполнилось двадцать пять. Он хорошо помнил художника, рисовавшего их с Нарциссой портрет и не отрывавшего восхищенный затуманенный взгляд от юной миссис Малфой. Тогда он был совсем не знаменит, и откуда мама догадалась, что спустя годы его работы будут высоко цениться лучшими знатоками магического искусства, а гонорары взлетят до небес?

Лица, лица, лица… Его предки. Поколения Малфоев, прадеды, деды, отцы, сыновья, матери, бабушки… Разделенные многими веками и годами, навсегда запечатленные юными, полными сил и жизни. На портретах можно зримо представить себе историю древнего рода.

«Как же все-таки сильна наша кровь!» - мелькает мысль, когда он разглядывает своих предков.

Все женщины разные. Черный шелк, лунное серебро, медовая медь, теплый каштан, рыжее золото. Серые, черные, карие, зеленые, голубые, синие и даже редкие сиреневые глаза. Бьющая в глаза красота и скромное очарование, нежная прелесть и ослепительное великолепие. Тихие улыбки и капризные изогнутые губы, гордо вскинутые головки и простодушное личико, лучащееся добротой. Но у всех мужчин из поколения в поколение передаются светлые почти до белизны волосы, глаза чистого серого цвета, и на всех лицах неуловимо видна печать родства. В нем течет кровь всех этих людей, он связан с ними крепчайшими узами.

Люциус снова смотрит на отца, который кивает головой, как ему кажется, одобрительно и понимающе.

- Что мне было делать, папа? Мой маленький сын вырос, и не сегодня-завтра сам станет отцом. Я не сумел воспитать его так, как ты воспитал меня.

Абраксас усмехается.

- О, но дело совсем не в этом, сынок, не так ли? Ты узнал в нем себя? Такого, каким был двадцать лет назад…

Люциус задумывается, молчаливо соглашаясь.
Да, к своему изумлению, едва осознав, какие они разные, в следующий же миг он понял, что сын сейчас поступает так же, как и он сам, когда стоял перед отцом и с упрямой решительностью повторял, что его женой станет только Нарцисса Блэк, и никто не сможет встать на его пути. И слова отца были точь в точь те же, что и его — гневные, оскорбленные, вразумляющие. И бесполезные.
История имеет дурную привычку повторяться. В те томительные мгновения Люциус пробовал было сопротивляться:
«Это абсолютно другое. Нарцисса не происходила из презренной магловской семьи, и препятствием нашему браку была лишь вражда родителей»
Но голос совести предательски шептал, что это отнюдь не другое. Сын любил эту девушку так же, как он сам любил свою Нарциссу, решившись на тайное венчание. А могла ли остановить и остановила ли Люциуса тогда угроза проклятья отца?

И еще… Его ударило под дых другое воспоминание — грозовая летняя ночь появления Драко на свет. Он метался тогда по замку в страшном волнении и страхе за жену, потому что все шло неправильно, слишком быстро и неожиданно. Нарцисса должна была родить в конце июля, а сейчас было только начало июня. Вызванные целители не успевали. Суетились домовихи, бегали с чистыми полотенцами, горячей водой, целебными зельями и утешали (его утешали домовики!):

«Хозяин, все будет хорошо! Госпожа молодая и сильная, она справиться, с ней ничего не случиться!»

Он поверил в это, лишь когда его слабым утомленным голосом позвала сама Нарцисса, и он, войдя в темную спальню, увидел при свете свечей любимое лицо с блестящими бисеринками пота, усталое, но счастливое. Серебристые волосы, разметавшиеся по шелковым подушкам, светились, а в руках у нее — кружевной сверток. Она улыбалась радостно и виновато, словно просила прощения за причиненное волнение. Он осторожно принял сверток и заглянул, впервые увидев крохотное сморщенное личико сына.

- Маленький… - растерянно протянул он.

- Маленький! — тихонько засмеялась Нарцисса, - но он вырастет и будет похож на тебя. Смотри, у него тоже светлые волосы.

Пушок на голове младенца действительно серебрился. Он вдруг открыл глазенки и широко зевнул, сжав кулачки. И Люциуса едва не затопило от нахлынувших чувств. Это был его СЫН! Плоть от плоти его, и кровь от крови, новый человечек, появившийся на свет благодаря его любви, вспыхнувшей мгновенно и навсегда от одного взгляда молчаливой среброкосой девочки. В этот момент он, наверное, готов был свернуть горы, дойти до края земли, сорвать букет утренних звезд и подарить его своей любимой в благодарность за счастье, которое она ему щедро и бескорыстно даровала. Он крепко прижал сына к груди и поцеловал Нарциссу, шепнув со сжимающей горло нежностью:

- Спи, родная, отдохни. Я за ним присмотрю.

- Я совсем не устала, - пыталась она протестовать, но уже спала. Малыш, словно по-прежнему связанный с ней одной нитью, тоже уснул.

Никогда в жизни Люциус не был так счастлив, как в ту ночь, вернее, уже занимавшееся утро, сидя в ногах кровати, неловко покачивая на руках новорожденного сына и слушая тихое мерное дыхание жены.

Он вспомнил то счастье, смешанное с огромной любовью, с желанием уберечь, защитить от зла и жестокости. Вспомнил годы, когда сын рос, превращаясь из забавного малыша в веселого проказливого мальчика, упрямого подростка, всегда отстаивавшего право на собственное мнение, часто самоуверенного и пытающегося повзрослеть раньше времени. Но если этому мальчику было плохо и больно, он всегда прибегал к отцу и матери. И в этом он тоже был похож на Люциуса.
Он вспомнил свою клятву, мысленно данную в июньскую ночь. И дрогнул. Потому что несдержанная клятва превратилась в ворох ненужных слов и сгорела в огне несбывшихся надежд.

- Я не знаю, что делать, как поступить… Подскажи, папа. Или ты обзовешь меня бесхребетным слабаком?

- Нет, нет! — вступает мама, - нет слабости в том, чтобы обратиться за помощью к тем, кто старше и мудрее тебя.

Абраксас задумчиво трет подбородок.

- Послушай, сын. Не думай, что все мы здесь закоснелые ревнители традиций или выжившие из ума маразматики. Мы портреты, в нас время остановило свой бег, но на протяжении жизни тех, с кого нас писали, мы не утрачивали с ними связи. Они росли, становились умнее, учились на своих и чужих ошибках, падали и снова вставали, потому что истинный Малфой никогда не должен сдаваться. Они, и вместе с ними мы, гордились чистотой и древностью своего рода, но это не значит, что мы были закрыты для нового. На гербе нашего рода — волк, но на мой взгляд, правильнее было бы изобразить водный поток. Я бы уподобил душу настоящего Малфоя именно воде, вечной и неизменной. Она мягче ладоней женщины, но способна раздробить камни, стереть с лица земли города и горы. Она лед и снег, иней и туман. Она пробьет себе дорогу на земле и под землей, качает мотылька и топит корабли, и принимает в себя все сущее. Будь подобен воде, сынок. Вспомни о ее силе и текучести ее струй.

- Отец, какое это имеет отношение к Драко?

- Это важно и для Драко, и для тебя. Я был осведомлен о твоей принадлежности к близким сподвижникам человека, называющего себя Темным Лордом, но не успел спросить: зачем? Зачем ты позволил втянуть себя в глупую и опасную авантюру? За эти годы ты не появлялся здесь у нас надолго. Ты боялся?

Люциус садится на вовремя подвернувшееся кресло и сцепляет руки в замок, старательно избегая взгляда отца. Да, он никогда не задерживался в этой комнате с того черного дня, когда умерли родители, сгоревшие от редкой неизлечимой болезни в одну неделю. Не помогли самые лучшие целители и редкие лекарства, деньги не смогли спасти их. Невыносимо было знать, что их больше нет, и в то же время видеть на портрете почти живыми. Разъедающая душу боль, слепое отчаяние… Неужели другие чувствовали себя так же? Их не стало за семь месяцев до рождения Драко, они даже не успели узнать, что у них будет внук… Тогда была пустота, жадно сосущая из него силы. Эту пустоту смогла победить Нарцисса, ее легкие руки и любящие поцелуи, неизменная поддержка и незримое присутствие за плечом.

А сейчас он словно в детстве, когда за шалости папа выговаривал ему таким же строгим жестким тоном. Как ему объяснить все, когда он и сам запутался? Двадцать лет назад все казалось ясным и правильным, идеи Темного Лорда выглядели привлекательными и справедливыми. Ему казалось, что став рядом с Лордом, он завоюет мир, заставит трепетать ничтожных грязнокровок, прославит свой род. Но с тех пор многое изменилось. И сам он стал старше на двадцать лет и, надеялся, мудрее. И легли на плечи отцовство, ответственность за сына. И прежние ценности потеряли свое значение. Зачем ему весь огромный мир и какие-то грязнокровки, когда в твоем замке тебя ждет любимая женщина, и маленький сын кидается на шею с радостным криком, теребит, говоря, что соскучился? Он был им нужен, их жизнь была тесно переплетена с его жизнью. И только это имело значение.

И Люциус виновато шепчет, совсем как нашкодивший мальчишка:

- Я не знаю, папа… Так получилось…

Абраксас порывается что-то гневно сказать, но Маргарет успокаивающе кладет руку ему на плечо и мягко направляет разговор в другое русло:

- Отец сказал, что ты поступил верно, согласившись на брак нашего внука с этой девочкой, и я с ним согласна.

- Но она грязнокровка. Это недопустимо с их точки зрения, — Люциус обводит рукой галерею, в глубине души почти облегченно вздыхая, - да и с моей тоже…

- О, для Малфоев чистота крови всегда имела слишком большое значение, затмевая другие достоинства, но иногда было и по-другому! - вступает в разговор новый звонкий голос.

Люциус оборачивается. Юная девушка ослепительно улыбается ему с портрета, щуря фиалковые глаза, и откидывает с лица золотую прядь. Пруденс, его пра-пра-пра-прабабка, знаменитая красавица своего времени, разбившая немало сердец. Говорили, что после ее замужества не один и не два неудачливых жениха сгинули в далеких странах, пытаясь залечить сердечные раны. Она загадочно взглядывает на мужа и продолжает:

- Я не знаю своей семьи, меня сразу после рождения подбросили к порогу Малфой-Менор.

- Что?

- Да, мой мальчик. Тогда на замок еще не было наложено заклятье Ненаходимости, и любой мог войти в него. О, то есть, конечно, не любой, существовали меры предосторожности, но тогда Малфои, я бы сказала, были намного ближе к народу. А моей матерью в равной степени могла быть и знатная леди, и простая крестьянка, и волшебница, и магла.

У Люциуса вырывается пораженный возглас. Пруденс снова усмехается.

- Меня воспитали Найджелус и Урсула, я росла вместе с Драко, а когда нам исполнилось семнадцать, мы обвенчались. А ведь ты назвал своего сына в честь моего Драко, правда?

Ее муж обнимает ее, а пара с другого портрета одобрительно кивает. Люциус всматривается в лицо своего пра-пра-пра-прадеда. Это тоже была старинная традиция их семьи — давать сыновьям имена из генеалогических таблиц. Если честно, имя «Драко» ему понравилось своей затаенной силой, красотой драконьего полета и опасной грозной мощью, и он вовсе не думал о том, кто первым носил его, об этом семнадцатилетнем пареньке со смущенной улыбкой, выглядевшем рядом со своей красавицей-женой блеклой серой тенью. Этот Драко почти не похож на его Драко, но что-то в них есть определенно общее, сближающее и роднящее.

- Поразительно! — негромко восклицает Люциус, - я и не знал.

Абраксас хмыкает.

- Ты многого не знаешь и о многом не спрашиваешь, сынок. Например, о том, почему у твоей мамы всю жизнь был легкий акцент.

- Не было! — спорит Маргарет.

- Нет, был, и не пытайся переубедить меня, дорогая. Я знаю лучше.

- О, Эйб!

- Позволь представить тебе, сын, Маргарет Малфой, урожденная Дагмар Торвальдсен.

Люциус потрясенно переводит взгляд с отца на мать.

- Как Дагмар Торвальдсен? Почему Маргарет?

Мама склоняется в старинном книксене.

- Я датчанка. Имя Дагмар было слишком необычным и странным для англичан, и меня стали называть вторым именем, переделав Маргрету в Маргарет.

- Как же вы с папой познакомились?

- О, это было так романтично! Он увидел меня, путешествуя по Дании, буквально выкрал из родительского дома и привез в Дравендейл. Смею тебя заверить, вначале Элджернон и Сесилия были не очень благожелательны к невестке-иностранке, которая по-английски почти не говорила.

- А…

- Со временем как-то забылось, что Маргарет когда-то звали Дагмар, она стала настоящей англичанкой и гордилась этим.

Люциус вначале молчит, а потом взрывается горьким саркастичным смехом:

- Мерлин, это что, новая традиция Малфоев? Женитьба против родительской воли?

- Возможно, - пожимает плечами отец, - как бы то ни было, мне кажется, есть все тенденции к тому, чтобы мой внук продолжил эту традицию.

- Люциус! Люциус, ты где? — доносится голос Нарциссы.

Люциус словно выныривает из прошлого. Он проводит ладонью по лицу, откликаясь на зов жены:

- Иду, милая.

«Мог ли Драко унаследовать от меня, от деда бунтарство? Способность пойти наперекор традициям и мнению общества? Но у меня оно не пошло дальше женитьбы, а куда оно приведет Драко?»

Уже выходя, Люциус оглядывается, внезапно поняв, что роднит его сына и семнадцатилетнего паренька, давшего ему свое имя. Не черты лица, не цвет глаз, а свет любви, который сделал их чище и яснее.

Проще жить и не знать, что на небе ночном
Каждый миг умирают беспечные звезды,
Умирают мечты в стонах в сердце моем,
И просить о любви слишком больно и поздно.

Я целую ладони твои, но во сне!
Я кричу, что люблю, но мой голос бесплотен!
В миллионах зеркал на разбитой стене
Отражаются маски из рваных полотен.

Из кошмаров ночных и вечерних теней,
Из угрюмых глубин бились к воле надежды,
И на крыльях стремительных яростных дней
Унеслись они. Больше не будет, как прежде.

Кто, скажи, приказал, что ты будешь ЕГО?
Что ЕМУ, а не МНЕ должна сердце дарить?
Не ответит безвестный уже ничего,
Оборвав хрупкой веры некрепкую нить… (с) siriniti

* * * * *

Ее заслоняют чужие спины, плечи, головы, веера. Блейз Забини лавирует между колонн и людей, пытаясь пройти. Роскошный зал, так называемый Церемониальный, редко используемый в силу своих огромных размеров. Высокие стены, обитые золотистой парчой, с длинными окнами, белоснежными колоннами, зеркалами, богатой лепниной на куполообразном потолке, почти невидимой глазу, потому что потолок далеко вверху.
Народу не так уж много, только семьи тех, кто составляет ближайшее окружение Лорда. Но что-то мешает Блейзу продвинуться хотя бы на десяток шагов вперед. Куда бы он не ступил, сразу же, как по заказу, возникает группка людей, которым обязательно нужно что-то спросить, узнать его мнение, вовлечь в бестолковый спор. Он старается поймать ее взгляд, но и этого не может. То она стоит рядом с Лордом, то в окружении Малфоев — Нарциссы, Драко. И совсем не смотрит по сторонам, ее голова низко опущена.
Блейз чертыхается сквозь зубы. Он вернулся только сегодня, домовики сказали, что мать на большом приеме у Малфоев, и следует по приказу Лорда немедленно явиться туда же. Он успел только переодеться и поспешил в Малфой-Менор.

Фетида трогает сына за плечо и улыбается одними глазами.

- Уже здесь? Когда приехал? Как поживают Витторио, Скай и моя проказница?

- Прибыл буквально час назад, - Блейз целует мать в щеку, - поживают прекрасно, Бьянка скучает и посылает тебе тысячу поцелуев. Считает себя совершенно взрослой и уже не просит, а требует, чтобы ей купили метлу самой новейшей модели. А еще «хочет погостить у бабушки и дяди Блейза не вот столечко, а долго-долго».

Фетида качает головой, закрываясь веером, чтобы не показать блеснувшие слезы.

- Глупышка моя маленькая. Не понимает, как здесь опасно…

- Мам, - нетерпеливо перебивает Блейз, - по поводу чего такой пафос и торжественность? Я что-то пропустил?

- Не знаю, милый, может, в честь Нового Года? Я еще не говорила с Нарциссой, а Лорд, как ты знаешь, редко опускается до разъяснений. Дома все расскажешь, как там было, ладно?

Он кивает, и Фетиду тут же перехватывает какой-то важный надутый господин.

Блейз опять бросает взгляд поверх голов. Она все также стоит рядом с Лордом и рядом с Малфоем. И вокруг уже знакомо начинает звучать тихая музыка, слышная только ему одному. Осторожные переливы созвучий, выстраивающиеся в изумительную мелодию, одновременно нежную и сильную, кружатся вокруг него в стремительном вихре. Мелодия в свою очередь рождает живую поэму, имя которой Любовь — причудливая игра света и тени, напева и слов, образа и звуков. Перед ним сияет солнце, но не жгучее, яростное и пламенное, а ласковое, тихо греющее своим теплом и дарящее целительный свет. Он протягивает ладони к солнцу, и они наполняются чудесными солнечными каплями, и в каждом из них, словно в зеркале, ее улыбка.

Вдруг бросается в глаза странная вещь. Как он раньше не заметил? Ее наряд. Так резко отличается от нарядов всех остальных женщин в этом зале. Среди ярких цветов, сверкающего великолепия, обнаженных рук, плеч, спин — простое черное платье, глухое, с высоким воротом и длинными рукавами. Она в нем кажется до ужаса хрупкой и высокой. А еще на голове черная кружевная накидка. От черного ее волосы темнее, чем на самом деле, а лицо покрывает фарфоровая неживая белизна. Ни румянца, ни блеска глаз, опущенных долу.

Его не было четыре месяца и ровно семнадцать дней. Дела (будь они прокляты!) отправившие в Италию в августе и отпустившие в Англию только в конце года. Наследство Забини, которое нужно было переоформить на племянницу. Упрямый и сверхэмоциональный, как все итальянцы, дед, вознамерившийся во что бы то ни стало женить внука и ради этого хитростью удерживавший его в Италии под предлогом своего ухудшающегося здоровья и несоставленного завещания. У Блейза сводило скулы при одном воспоминании о шеренге несостоявшихся невест, с утра до вечера толпившихся в поместье Забини под Генуей. Он зря терял время, расточая фальшивые улыбки и выслушивая поразительно однообразные восхваления достоинств девиц, а здесь, в Англии, куда он стремился изо всех сил, что-то происходило. Словно сгущались темные тучи, предвестники беды…

Гермиона писала ему письма, которых он ждал с таким нетерпением, словно от этого зависела его жизнь. Озорные, умные, наполненные ее мыслями и острыми замечаниями. Тон был ровным, только в последнем она упоминала о каком-то важном событии, о чем совсем забыла сказать, и извинялась. Смешно и трогательно. Что за событие? Может ли оно иметь отношение к сегодняшнему приему?

Блейз оставляет попытки добраться до Гермионы. Он поговорит с ней после, когда удалится Лорд, половина гостей разойдется, а половина разбредется по гостиным. Не терпится поскорее очутиться с ней рядом, взглянуть в теплые карие глаза, услышать голос, веселый, звонкий, наполняющий его удивительной легкостью жизни. Но сегодня она какая-то странная, не похожа на себя. Это видно даже издалека.

«Что случилось? Малфой ее обидел?»

Блейз непроизвольно стискивает кулаки. Драко Малфой, чертов Малфой, как же он его ненавидел!
За то, что эта сволочь находился рядом с Гермионой,
за то, что мог и словно имел кем-то данное право обнимать ее, целовать,
за то, что Гермиона смотрела на Малфоя так, как никогда не смотрела на него, Блейза,
за то, что тот слишком часто отнимал у него драгоценные минуты, подаренные ей.
За все, что было так или иначе связано с Гермионой.

Иногда Блейзу казалось, что его ненависть слишком очевидно хлещет из него, и Малфой может догадаться. Он всегда был хладнокровен и умел держать себя в руках, но увидев Гермиону, словно терял голову. А еще он подозревал, что Малфой и в самом деле догадывается, но делает вид, что ничего не замечает, в душе издеваясь над неудачливым Забини. И от этого ненависть Блейза становилась еще больше, росла, как неумолимо надвигающаяся буря. И грязно улыбаясь, брала за горло жгучая зависть.
Ненависть и любовь попеременно одерживали в нем верх. Каждый раз, когда он был в Малфой-Менор и видел Гермиону и Малфоя, его душа разбивалась на сотни кусков, а потом эти куски снова собирались в целое, но всегда чего-то недоставало. Он терял с каждым новым разом частицу себя, но не мог отказаться от встреч с Гермионой. Пусть она искренне считала его своим другом и не более того.

- … две семьи… из-за этого отложили свадьбу… в трауре…

Блейза, глубоко погрузившегося в свои мысли, касается тихий шепот двух девушек. Они стоят у колонны, прямо перед ним. Одна из них Мораг МакДугал, его однокурсница, вторая — худая, невзрачная и какая-то серая. Он не может вспомнить ее имя. Мораг теребит кружевной рукав и вздыхает.

- Я ей сочувствую, такое горе. Она еще держится.

- А Он безжалостен!

- Чш-ш-ш-ш, Вивьен, с ума сошла?! — шипит со страхом и опаской Мораг, оглядываясь по сторонам.

- Но ведь я правду говорю. Он настаивает на оглашении официальной помолвки и едва ли не на свадьбе, хотя Малфои уже объявили, что и то, и другое будет в следующем году.

Услышав фамилию, Блейз с поднявшимся чувством тревоги стремительно подходит к девушкам.

- Чья помолвка и чья свадьба?

Мораг вздрагивает.

- Фу, ты напугал, Блейз! Нельзя ли вначале поздороваться?

- Так чья помолвка? — Блейз требовательно сверлит взглядом то Мораг, то вторую, Вивьен («Крауч, кажется», - всплывает в голове совершенно не к месту).

- Драко и Гермионы, конечно, - пожимает плечами Мораг, - а в чьем мы замке находимся?

И мир вокруг Блейза Забини внезапно взрывается и осыпается мириадами погасших солнц, оборванными струнами, на которых еще звучат последние аккорды, острыми осколками разбившихся зеркал, слепящих глаза.
Мораг продолжает, и ее приглушенный голос забивает в оголенное сознание раскаленные гвозди:

- Вообще-то Гермиона в трауре, у нее погибли родственники.

- Две семьи сразу, братьев ее отца, - внезапно вступает Вивьен Крауч.

- Да, ужасная трагедия, - продолжает Мораг, - я не знаю подробностей, это же маглы. Она вообще не показывается нигде, молчит, и ее можно понять. Драко не настаивал на оглашении помолвки, но за него это сделал Лорд Волдеморт.

Блейз раскрывает рот, но никак не может выдавить ни звука. Вивьен смотрит на него огромными серьезными голубыми глазами, и кажется, все понимает, что творится сейчас с ним.
И едва в голове успевает мелькнуть мысль, что надо во что бы то ни стало прервать этот прием, не дать состояться помолвке, как Люциус Малфой громко, раскатывающимся по всему залу голосом, объявляет о том, что его единственный сын, Драко Люциус Абраксас Астерус Рейверт Малфой, намерен сочетаться браком с мисс Гермионой Грэйнджер, и в знак помолвки обручает ее родовым перстнем.
И Блейз, сквозь густой туман, спеленавший его по рукам и ногам, неестественно отчетливо и почему-то замедленно видит
улыбку Нарциссы,
ее тонкие пальцы, с которых она снимает перстень,
блеск света на серебре,
Драко, принимающего серебряный кружочек, больно ударивший по воспаленному взгляду синей искрой,
и сразу же рука Гермионы, словно отягощенная, бессильно упавшая вниз.
И отдельно ее лицо — белый овал, на котором сквозь маску неподвижности все же пробиваются какие-то чувства. Она словно тянется навстречу Драко.

Все кончено. Так внезапно, быстро и окончательно. Она теперь принадлежит Малфоям. Драко приковал к себе ее нерасторжимой цепью, и звенья этой цепи не разорвать. Родовой перстень — это слишком серьезно. Это значит, что защита рода отныне переходит и на его нового члена. Если бы устная помолвка, как это было у него самого с Эйвери, то осталась бы надежда…
Значит, она об этом писала в письме. Забыла упомянуть о собственной помолвке? Что же это значит? Малфой силой заставил принять его предложение? Лорд шантажом принудил выйти за Малфоя?
Нет, идиотские догадки. Он ведь знает, что это не так. Забыла, она просто забыла, потому что была, наверное, слишком счастлива. Ведь бросалось в глаза — их с Малфоем счастье, одно на двоих, когда в многолюдной комнате они все равно оставались только вдвоем, тот свет, который исходил от нее, отражался на Малфое и удивительным образом становился еще ярче. Они были обособлены ото всех, жили в своем мире, и нередко Блейз чувствовал себя между ними нежеланным гостем в чужом доме. Как он не старался оттянуть на себя ее взгляд, приманить ее улыбку, обратить ее сердце к своему, но ничего не получалось, потому что все это принадлежало Малфою…

Серые тени вокруг что-то говорят, скользят, исчезая из взгляда, снова появляются. Они всего лишь призраки, а живая, настоящая — только одна Гермиона. Ему надо поговорить с ней. Немедленно. Пока он не сошел с ума от бьющего в виски пульса.

- Нет, сынок, — на плечо опускается знакомая ладонь, - оставь их. Эта девушка не для тебя.

В голове мутится.

- Я должен поговорить, попытаться!

- Ты ничего не добьешься этим, - голос матери настойчиво удерживает и наполнен понимающим грустным сочувствием, - ты все усугубишь и потеряешь друга.

- Я должен попробовать!

Он скидывает с плеча мешающую руку и стремится вперед. К Гермионе, стремительно идущей к высоким инкрустированным дверям.

- Гермиона, подожди, Гермиона!

Мимо старших Малфоев, удивленно взирающих на искаженное лицо сына Фетиды Забини, мимо Темного Лорда, в красных щелях глаз которого притаилось какое-то извращенно-садистское удовольствие, мимо всех мешающих, которых толкает, отшвыривает со своего пути.

- Гермиона!

Голос раскатывается по гулкому залу, отражается от стен и возвращается к хозяину побитым псом. Она останавливается уже у следующих дверей следующего зала. Малфой выдвигается вперед, закрывает ее.

- Здравствуй, Блейз.

Как же тускл и невыразителен ее тон…
Малфой предостерегающе и угрожающе хмурится, все также прикрывая Гермиону.

- Что тебе надо, Забини? Мы спешим.

- Мне нужно поговорить с Гермионой.

- Говори.

- Наедине.

- Нет, только при мне.

- Что ты себе позволяешь? Или она уже не имеет права голоса, если стала твоей невестой?

Блейз почти дрожит от перехлестывающей его ненависти и отчаяния, скулящего в душе. Драко прищуривается, и в потемневших серых глазах сверкают искры. Так бывает, только когда он разъярен до такой степени, что может ударить заклятьем, не раздумывая.

- Я сказал, Забини, только в моем присутствии, ясно?

- Пожалуйста, - Гермиона делает слабый жест, - Драко, Блейз, прекратите. У меня нет сил выслушивать ваши ссоры.

- Отвали, Забини, - шипит Драко, - ты не видишь, в каком она состоянии?

- И все-таки я настаиваю.

- Блейз, прости, я и вправду не могу сейчас, - девушка наконец поднимает взгляд, и Блейз видит в нем такую муку, что невольно делает движение, чтобы обнять, успокоить. Но Малфой начеку, он быстро встает между ними.

- Я слышал о твоих родственниках. Позволь принести глубочайшие соболезнования.

«Милая моя, родная, любимая! Я бы все сделал, все отдал, лишь бы защитить тебя, оградить от всех бед на свете!»

- Благодарю, - бесцветно кивает Гермиона.

- Как это произошло? Они ведь маглы?

«Что ты несешь, идиот?!»

- Маглы, - губы у нее дрожат, - они всего лишь маглы, но знаешь, моя боль от этого меньше не становится.

- Прости, я не хотел сказать…

Малфой уже готов в бешенстве разорвать его на части. Гермиона прямо взглядывает на Блейза, и в глубине ее глаз корчится в судорогах страшное горе, но сверкает ярость, словно наточенное острие меча. Блейзу даже хочется отшатнуться, так силен ее взгляд.

- Семья дяди Джона была найдена мертвой в собственном доме. Никаких следов убийства, самоубийства, отравления, ничего. Они просто умерли по неизвестной причине. Все до единого. И дедушка, и маленький Тимми, младший сын дяди Джона, которому было всего десять месяцев. А семья дяди Джеральда разбилась в авиакатастрофе. Кто-то прислал им билеты на Гавайи, они были счастливы, потому что думали, что выиграли в лотерею. Но во время полета внезапно разразилась никем не спрогнозированная гроза. Они упали с десятитысячной высоты и сгорели. Никто из самолета не выжил.

Блейз не понимает, что значит авиакатастрофа, самолет, но все это неважно. Важна лишь Гермиона.

А девушка продолжает, все тем же мертвенно ровным тоном.

- Откуда пришла эта гроза, магловские синоптики не смогли объяснить. В абсолютно чистом небе на сотни миль вокруг, внезапно, за одну минуту, появились грозовые облака. И магловские доктора не смогли ответить на вопрос, отчего умерли совершенно здоровые люди. Только я знаю. Это наказание и предупреждение. За то, что посмела пойти вопреки Его воле.

Блейз понимает, что Гермиона сейчас почти на грани истерики. Малфой прижимает ее к себе, и она утыкается ему в плечо, безвольно обмякнув. Плечи ее вздрагивают. А голос Драко становится усталым, и в глазах медленно истаивает злость.

- Забини, ты же видишь, она не может сейчас с тобой говорить. Пойми и не настаивай на своем.

- Что значит «Посмела пойти вопреки Его воле»? — леденея от догадки, тихо спрашивает Блейз.

Драко оглядывается в сторону того зала, в котором остался Лорд, и шепчет Гермионе, осторожно поглаживая ее по волосам, покрытым накидкой:

- Иди, слышишь, любимая? Я провожу тебя до церкви.

Гермиона, со стоном оторвавшись от него, неровной походкой выходит из зала. Малфой кидает жесткий взгляд на Забини и глухо цедит:

- Он настаивал на том, чтобы она оборвала все связи со своей семьей, и хотел объявить ее родственницей Дагворт-Грэйнджеров. Она воспротивилась.

- И…

- И затем последовало это. Сегодня похороны.

- Малфой, это все из-за тебя? Из-за того, что ты женишься на маглорожденной, Лорд хочет, так сказать, обелить ее?!

- Ты сдурел, Забини? Или пьян? — со вновь вспыхнувшей злобой спрашивает Малфой, - по твоему, все на свете должно происходить из-за меня? Иди, проспись, болван, и только посмей потревожить Гермиону в эти дни! Собственными руками удушу, ты понял?

Он хлопает огромными высокими дверями изо всех сил, и перед Блейзом словно наяву захлопывается та дверь, которая вела его к Гермионе. Мир становится пустым и мертвым, похожим на зеркальный лабиринт. И в каждом из зеркал ему улыбается отражение Гермионы, близкое, только руку протяни, но недостижимо-холодное. Отсюда только один выход, и он ведет в никуда.

Незаметно подкрался май с теплыми ласковыми днями. Заниматься совсем не хотелось, озеро, зеленеющие лужайки так и манили к себе, уроки казались томительно длинными. Лили изнывала и с нетерпением ждала каникул, мечтая, как будет валяться в гамаке в саду с огромной мороженицей, полной шариков волшебного воздушного мороженого, соревноваться с Алексом в ничегонеделании («Увлекательнейшее занятие в мире!»), будет учить его ”прилично” летать на метле (сколько можно, в конце концов, трепать нервы бедной мадам Трюк!), ругаться с Джимом и Русом (теперь она говорила о братьях с нежным обожанием), и никаких классов, заданий, никаких новых заклятий и зелий! Рейн только сочувствующе вздыхал. Алекс же с содроганием думал, что летом его ждет не мороженое и полеты, а тетя Корделия, горы грязной посуды и пудовые кулаки Ричарда и Роберта, соскучившихся и поднакопивших за год злости. Ведь в магловском мире Бигсли оставались его опекунами, а отец Лили наверняка полагает, что каникулы он должен проводить у милых родственничков.

Профессор Люпин сегодня заменяла профессора Хагрида, который опять уехал в заграничную командировку, попросив ребят почаще бывать у него («Чтобы собачки не скучали, а то Снежинка такая чувствительная стала!») и таинственно пообещав, что к его приезду их ждет сюрприз.

«Не сомневаюсь, это будет весьма огромный и безобразный, очень огнедышащий и поразительно недружелюбный сюрприз, на крайний случай, просто огнедышащий. У Хагрида просто слабость к чудовищам», - втихомолку шепнул Рейн.

Надо заглянуть к Угольку, он и вправду начинает скучать, если Алекс долго не появляется, и так радуется, когда придешь. Как же хорошо все-таки, что профессор Хагрид не отдал его в питомник! Он растет так быстро, еще совсем недавно Алекс мог поднять его на руки, а теперь, пожалуй, Уголек может сам катать его на спине. Лили на полном серьезе уверяла, что еще немного, и они будут летать на адском псе, а она самолично будет обучать его фигурам высшего пилотажа. Рейн фыркнул и с нескрываемым сарказмом осведомился, когда это она успела им обучиться? Уж не на последнем ли уроке мадам Трюк, когда после слишком гениально выполненного разворота столкнулась с одной из каменных статуй рядом с площадкой для полетов и оставила несчастную без головы и без шпаги, правда, пожертвовав ей значительный кусок своей мантии? Но Лили на подколку кузена лишь показала язык.

- Итак, класс, пожалуйста, внимательнее! — резкий голос профессора Люпин заставил Алекса вздрогнуть и полностью обратить свое внимание на нее.

Профессор обвела первокурсников своего факультета, большинство из которых уныло таращилось на чудесное синее небо с легкими кружевными облачками за окном, удвоенно строгим взглядом.

- Сегодня, согласно программе профессора Хагрида, мы будем проходить шушалей зубастых. Это не опасные создания, но они грызуны и наносят огромный вред, если заводятся в доме.

Она сняла с клетки с толстенными железными прутьями темную ткань, и ребята увидели симпатичного на первый взгляд синего зверька, немного похожего на маленькую обезьяну, но с пушистым хвостом и огромными ушами. Во рту у него было столько мелких и острых зубов, что Алекс удивился, как он его закрывает. Шушаль сидел и аппетитно грыз что-то вроде орешка, но приглядевшись, ребята с изумлением поняли, что это металлическая шишечка от кованой решетки.

- Шушали могут перегрызть все, что угодно — дерево, стекло, камень, бетон, цемент. Это для них не преграда. Собственно, всем этим они и питаются. Две шушали могут разрушить, то есть полностью съесть помещение, буквально за месяц. Сейчас он не перегрыз клетку только потому, что на нее изнутри наложено заклятье абсолютного отталкивания. Но снаружи клетка проницаема. Шушали обладают примитивным разумом, не боятся солнечного света, любопытны, но не переносят запаха травы наперстянки. Поэтому лучший выход избавиться от них — разбросать повсюду эту траву, либо применить заклятье «Ваддипреми», которое намертво заклеивает их челюсти. Все вместе.

- Ваддипреми! - несколько раз повторили первокурсники, и Люпин удовлетворенно кивнула.

- Кто хочет попробовать? Нет смельчаков? Малфой.

Алекс про себя вздохнул. Ну, конечно — он, больше кто? Люпин почти всегда вызывает его первым, нещадно критикует за малейшую ошибку и под конец награждает наказанием. На этой неделе она еще не вызывала, значит сегодня он опять будет чистить туалеты под непрекращающуюся болтовню и обиженное завывание ужасно нудного туалетного привидения Миртл (оказывается, есть и такие!), отбиваться от вреднющего полтергейста Пивза, созерцать содержимое больничных уток или прибираться в пустых классах в чудной развеселой компании завхоза Филча и его злобного кота Мистера Драма.
Мальчик вышел к столу Люпин и направил палочку на клетку.

- .Ваддипреми.

Ничего особенного не произошло. Шушаль как грыз шишечку, так и продолжал грызть, временами причмокивая, облизываясь и кидая на школьников наглые взгляды.

- Малфой, направляйте палочку на него, а не в воздух. И четче выговаривайте слова.

Алекс сжал зубы. Нет, сегодня он ни за что не будет чистить очередной грязный чулан! Он покрепче сжал в руках волшебную палочку, нацелил ее прямо на синего зверька и громко произнес:

- Ваддипреми!

На этот раз из кончика палочки вылетела яркая искра, но ударившись в прут клетки, срикошетила на серебряную застежку мантии Люпин, оттуда на рыцарский щит, непонятно зачем висевший на стене, а после этого попала в старинную бронзовую люстру на потолке. Люстра несколько раз глухо бомкнула, раскачиваясь из стороны в сторону, но вдруг на очередном боме словно захлебнулась. По испуганно пригнувшемуся классу прошла странная волна. Пыльный воздух содрогнулся, сдвинулся с места, задрожал, словно в жаркий июльский полдень. И в напряженной тишине раздался звук, как будто лопнула огромная струна. Профессор Люпин открыла рот, чтобы что-то сказать, но осеклась на вздохе, а у Алекса задрожали коленки, потому что класс словно раздвоился. Они отчетливо видели ряд столов, за которыми сидели ребята, удивленно крутившие головами, и в то же время словно проявился второй ряд, зыбкий, с расплывающимися очертаниями. Стены слегка подрагивали в мареве, на них появлялись какие-то призрачные схемы и картины. А посреди класса, прямо у парты Рейна и Невилла, выросли две фигуры, не такие прозрачные, как привидения, но и не такие, как живые люди. Что-то среднее. Как будто персонажи старинного черно-белого кино, подумалось ошарашенному Алексу.
Девушка и парень.
По виду — студенты примерно шестого или седьмого курсов. Девушка — гриффиндорка и староста, судя по эмблеме факультета и значку на мантии, парень — слизеринец и тоже староста.
Постепенно стали слышны голоса.

- Это твои обязанности, а ты не справляешься с ними. Я обязана доложить МакГонагалл.

- Я сам знаю, что я обязан делать как староста, а что нет.

- Ты просто идиот! Как ты мог оставить Ханну на дежурстве одну? Правилами строго запрещено обходить коридоры поодиночке! А если бы на нее напали?

- Да кому нужна эта тупая корова?

- Не обзывай людей, которые в сто раз лучше тебя!

- Ты смеешь мне указывать, что делать и что говорить, грязнокровка?

- Малфой, предупреждаю в последний раз…

Услышав свою фамилию, Алекс вздрогнул и словно очнулся от того шока, в котором пребывал весь класс. Он непроизвольно шагнул вперед, что бы получше рассмотреть говоривших. Его не интересовало, откуда взялись эти люди в их классе посреди урока, почему Люпин ничего не делает, чтобы прекратить это. Мальчика охватило лихорадочное желание, чтобы это продолжалось, потому что он узнал густые пышные кудри девушки и презрительное выражение на бледном лице светловолосого парня. Девушка сердито и быстро говорила, сверля гневным взглядом парня, который невозмутимо стоял перед ней, скрестив руки на груди, и тягуче цедил слова. Звук почему-то становился то четким, то совсем исчезал.

- …в последний раз… это просто возмутительно…. Ты совсем обнаглел…

- Уймись, Грэйнджер. Иди, найди лучше своих дружков, вымещай на них свою неудовлетворенность личной жизнью.

Девушка яростно бросила сумку на призрачную парту, Невилл испуганно икнул и отодвинулся как можно дальше, потому что теперь эта сумка лежала у него перед носом.

- Ты невозможен, Малфой, с тобой нельзя поговорить как с взрослым человеком! Инфантилен и безответственен! Не понимаю, почему Дамблдор назначил старостой именно тебя!

- Тебя не касается… не твое дело, почему… отстань, грязнокровка!

Алекс слышал, как профессор Люпин тяжело и прерывисто дышит позади него. Она как будто пыталась что-то сказать, но не могла.

Внезапно с гулким грохотом распахнулась призрачная дверь, хотя настоящая осталась закрытой. Школьники втянули головы в плечи, а некоторые залезли под парты, с ужасом ожидая чего-то страшного. Но в классе появились еще два парня, таких же черно-белых, как и присутствующие. Один долговязый, немного нескладный и тоже со значком старосты, второй в очках и с палочкой наперевес.

- Это же… папа?! — ошеломленно пискнула Лили, а Рейн вскочил на ноги, потеряв от потрясения дар речи.

Но Рональд Уизли и Гарри Поттер никого не замечали, и вообще вели себя так, словно никого в классе кроме них и Грэйнджер с Малфоем не было. Алекс, Лили и Рейн с широко распахнутыми глазами наблюдали за своими, такими юными родителями.

- Отстань от нее, Малфой! — Гарри Поттер угрожающе встал рядом с Гермионой Грэйнджер.

- Поразительно, Поттер, но я уже битых двадцать минут стараюсь втолковать Грэйнджер, чтобы ОНА отстала от меня. А она все никак не желает понять. Подозрительно, правда? Хочу напомнить, я с грязнокровками дел не имею. — губы Малфоя скривила усмешка.

Рон бросился на него с криком «Не смей оскорблять Гермиону!»,
Гермиона воскликнула: «Не надо, Рон, не обращай внимания на этого придурка!»,
Гарри направил на Малфоя палочку,
и тут снова раздался звук лопнувшей струны, волна дрожащего воздуха прокатилась в обратном направлении, глухо бомкнула люстра, а подростки внезапно исчезли. Предметы в классе и сам кабинет вновь приобрели свои привычные четкие очертания.
Первокурсники вылезали из-под парт и потихоньку спрашивали, что это было. Шушаль в клетке любопытно свистнул. А притихшие Рейн и Лили смотрели во все глаза на Алекса и на его палочку, которую он продолжал сжимать в руках.
Профессор Люпин шевельнулась за спиной Алекса и севшим, слегка охрипшим голосом сказала:

- У…урок окончен. Все свободны. Кроме Малфоя.

Ребята радостно собрали вещи и быстренько выбежали из класса, потому что до конца урока вообще-то оставалось еще двадцать минут. Только Рейн и Лили собирались нехотя и медленно. Лили начала было:

- Профессор Люпин, а можно, мы…

- Поттер, Уизли, вон из класса! — рявкнула Люпин так, что девочка чуть не прикусила язык, и метнула грозный взгляд на Рейна.

Друзей словно ветром сдуло. А Люпин повернулась к Алексу.

- Малфой, как вам такое могло прийти в голову? Хотели показать, что вы лучше всех? Знаете то, что другие не знают?

У Алекса, еще взбудораженного и взволнованного происшедшим, помутилось в голове. Она обвиняет его? Он же ничего не сделал! Только произнес, как она и говорила, заклятье почетче!

- Вы вообще понимаете, что натворили?! Вы подвергли смертельной опасности жизни ваших друзей! Мы все могли погибнуть! Минус пятьдесят очков с Гриффиндора! Вы будете наказаны! Я буду говорить с директором МакГонагалл о вашем исключении!

Алекс в отчаянье попытался оправдаться.

- Но, профессор Люпин, я не виноват, что так получилось! Я…

- Малфой! — Люпин побелела, как мел, и резко втянула воздух, глаза полыхнули желтым янтарем, зрачки вытянулись в вертикальную линию, черты лица исказились, стали какими-то хищными и опасными.

Алекс некстати вспомнил, что декан их факультета метаморф и в начале года показывала, как меняет внешность.

- Следуйте за мной к директору, Малфой. Там вам придется все объяснить.

Она быстро вышла из класса, а мальчик поплелся за ней с сердцем, бессильно трепыхающимся где-то в животе. Неужели его выгонят из школы за то, чего он даже не делал?!
У дверей его поджидали Лили и Рейн, но увидев лицо Люпин, не рискнули подойти и пошли вслед за ними в некотором отдалении. Лили сочувственно шепнула Алексу:

«Держись! Все будет хорошо!», а Рейн яростно закивал головой.

У дверей учительской директор МакГонагалл разговаривала с деканами трех остальных факультетов.

- Нимфадора, вы как раз вовремя! — воскликнул профессор Ливз, - мы обсуждали вопросы проведения экзаменов. Как вы считаете, можно ли четверокурсникам давать некоторые задания из С.О.В.? Или будет слишком сложно?

- Не сейчас, Леонард, — сухо сказала Люпин, - мне хотелось бы поговорить с директором МакГонагалл.

МакГонагалл удивленно взглянула сквозь очки на унылого Алекса.

- Это касается Грэйнджер Малфоя?

- Именно.

- Хорошо, пройдемте в учительскую, там сейчас никого нет. Профессор Флинт, профессор Ливз, профессор Сэлинджер, подождите минутку.

- Нет, - решительно сказала Люпин, - пусть они тоже присутствуют.

Профессора и Алекс прошли в учительскую, заставленную тяжелой старинной мебелью и от этого немного походившую на просторный темный чулан. МакГонагалл села за стол и спросила:

- Итак, что случилось?

- Профессор МакГонагалл, - голос Люпин опять задрожал, и она откашлялась, - сегодня на моем уроке произошло нечто из ряда вон выходящее. Малфой применил какое-то заклятье, и в результате этого мы увидели то, чему нет объяснения.

- Любопытно, - протянул профессор Флинт, с легкой улыбкой разглядывая Алекса, который холодел и обмирал от страха, что его выгонят из школы, - что такого ужасного мог натворить первокурсник?

- Он нарушил пространственно-временной континуум.

- ЧТО? — вскричали одновременно три профессора, а МакГонагалл недоверчиво подняла брови.

- Да. Сегодня я своими глазами видела, как в классе, в котором до этого находились только гриффиндорцы-первокурсники, появилось еще четверо человек. И они были не из нашего времени.

- Профессор Люпин, вы уверены? Возможно…

- Я абсолютно в этом уверена! — прервала МакГонагалл Люпин, - так же, как и в том, что сейчас нахожусь здесь в здравом уме и твердой памяти.

- Пожалуйста, объясните! — профессор Сэлинджер энергично прошлась по комнате, - общеизвестно, что нарушить пространственно-временной континуум можно только с помощью маховика, но никак не волшебной палочкой и заклятьем! Насколько я знаю, сейчас маховиков очень мало, после приснопамятного пребывания в Министерстве мистера Поттера двадцать лет назад. Хогвартский маховик тогда же забрали, и теперь у нас нет ни одного, хотя мы и послали запрос два года назад. И как мистер Грэйнджер Малфой умудрился возмутить время и пространство?

- Я не могу это объяснить! - сверкнула глазами Люпин, - но после его заклятья в моем классе появились опять-таки Гарри Поттер, Рон Уизли и… - она помедлила, - Гермиона Грэйнджер и Драко Малфой. Они были еще школьниками. И я видела их собственными глазами! Как ВЫ можете это объяснить?

В кабинете воцарилась тишина. Ливз изумленно переводил взгляд с Люпин на Алекса, Флинт неверяще покачивал головой, Сэлинджер погрузилась в глубокие раздумья, а профессор МакГонагалл вдруг сняла очки и устало потерла виски.

- Нимфадора, - голос у нее тоже был усталым, и Алекс почему-то подумал, что МакГонагалл немало лет, хотя на лице почти нет морщин, а в волосах совсем мало седины, - но ведь этого не может быть. Он маленький мальчик, он просто не знает таких заклятий, чтобы нарушить пространственно-временное равновесие. Да их и не существует! Афина права, магия еще не дошла до такого уровня.

Люпин упрямо сжала губы.

- Прошлое вторглось в наше время, и это сделал Малфой! — с упором произнесла она.

- Я все понимаю, Нимфадора, - почти неслышно сказала МакГонагалл, - но взгляни на это с точки зрения здравого смысла. Он еще слишком мал, у него пока нет такой магической силы. Он не мог это сделать.

На сердце у Алекса чуть отлегло. Директор МакГонагалл не поверила, что это сделал он!
Но Люпин стояла на своем. Преподаватели заспорили, казалось, позабыв про мальчика, который топтался у стены, то обретая надежду, то думая, что пора паковать чемоданы. Наконец профессор Флинт громко сказал:

- Может, дадим слово самому Грэйнджер Малфою?

Взоры всех обратились на мальчика. Алексу стало не по себе, и он, запинаясь, начал, обращаясь в основном к директору МакГонагалл:

- Я ничего не делал, честное слово! Мы отрабатывали заклятье «Ваддипреми», чтобы обезвредить шушаля. Я не знаю, как это получилось, что они появились…

- Можно осмотреть вашу палочку? — внезапно спросил Флинт.

Алекс протянул ему свою палочку. Профессор осмотрел ее со всех сторон, взмахнул, пустив золотые и серебряные лучики, и задумчиво сказал:

- Необыкновенная палочка, весьма необыкновенная. Профессор МакГонагалл, взгляните. Если не ошибаюсь, у нее очень необычная сердцевина.

МакГонагалл взяла из его рук палочку и тоже принялась внимательно осматривать ее, как будто что-то можно было прочесть на лакированном дереве. Алекс, с тревогой следивший за их действиями, судорожно вспоминал, что говорил старик-продавец.

- Мистер Олливандер, ну, продавец в лавке, где я ее покупал, сказал, что внутри нее пламя серебряного дракона, пойманное… э-э-э-э… в лунный свет, кажется. И еще, что такая же была у профессора Дамблдора.

МакГонагалл выглядела удивленной и обеспокоенной, а Ливз воскликнул:

- Не может быть!

Сэлинджер и Флинт одинаково нахмурили брови, встревоженно глядя на палочку.

- Это многое объясняет.

МакГонагалл переглянулась с остальными и серьезно посмотрела на Алекса.

- Алекс, ты, несомненно, не виноват в том, что произошло. Но мы должны предупредить — твоя палочка обладает огромной силой. Удивительно, что она избрала именно тебя. Обычно палочки, у которых большая мощь, достаются взрослым и опытным магам. Профессора Дамблдора такая палочка избрала, когда он уже стал прославленным волшебником. Так что в будущем будь предельно осторожен. Мы постараемся помочь тебе овладеть ею в достаточной мере для того, чтобы не возникало подобных опасных ситуаций. Но я бы вообще настойчиво рекомендовала ее сменить.

МакГонагалл протянула ему палочку, и Алекс, почти не веря, взял ее и робко спросил:

- Значит, я не исключен?

- Нет, Алекс. Можешь идти. Твои друзья скоро упадут прямо сюда, заглядывая в скважину.

Алекс с легким сердцем направился к двери, а Люпин бросила ему вслед:

- От наказания вы не освобождаетесь, Малфой.

Но даже наказания его теперь не страшили, а прикрывая тяжелую створку, он услышал:

- Нимфадора, не будьте слишком предвзятой.

Тихий ответ Люпин потонул в скрипе двери.

Минерва проследила, как мальчик вышел, осторожно закрыл за собой дверь, и только тогда позволила себе откинуться в кресле. Спина одеревенела, все трудней становится сохранять прежнюю осанку. Годы, увы, уже не те…
Почти полвека она работает в Хогвартсе, придя сюда молоденьким преподавателем трансфигурации. Как же доводили до слез ее первые ученики! Сейчас смешно вспоминать, но она ревела, выбегая с уроков, потому что кто-то подложил на ее стул поющую подушку или зачаровал мел так, что он писал только неприличные слова. С тех пор прошло очень много лет, в ее смоляных черных косах, которыми когда-то бурно восхищался профессор Флитвик, появились серебряные нити, и конечно, она давно не плакала от выходок разбушевавшихся учеников. Она стала директором магической школы, заняв этот пост после великого во всех отношениях волшебника, и часто в мыслях (но только в мыслях!) обращалась к нему — как бы он поступил в этом или в том случае? Правда, его портрет висел над письменным столом, но Минерве почему-то казалось кощунственным просить у него совета или поддержки. В конце концов, она давно уже вышла из-под его опеки.

Деканы факультетов разошлись, оживленно обсуждая волшебную палочку с удивительной сердцевиной и ее потенциальные возможности в руках сильного мага. Осталась только Нимфадора, устало опустившаяся в кожаное кресло. Из нее будто вынули стержень или сломали, словно тростинку. То, что случилось сегодня, любого выведет из колеи. В истинности ее слов Минерва не сомневалась и сейчас со смешанным чувством сочувствия, жалости, сожаления взглянула на молодую колдунью, лицо и сердце которой ожесточились после тяжелой потери.

Она поднялась и задернула тяжелую гардину на окне, солнце неприятно припекло затылок. Постояла, бездумно глядя на внутренний дворик. Уроки для большинства закончились, слышался шум и галдеж, кто-то, невзирая на запреты мистера Филча, колдовал, другие болтали, смеялись, проказничали. Знакомая и привычная картина.
Надо сказать Хагриду, чтобы почистил фонтан, струя стала совсем слабой, а каменное дно позеленело от сырости.
Надо составить отчет для Департамента магического образования.
Надо выяснить, что происходит на восьмом этаже, где, судя по всему, обосновался какой-то незнакомый полтергейст и притом женского пола, если верить словам разрядившегося в пух и прах и утроившего свои усилия по изобретению пакостей Пивза.
Надо найти нового преподавателя астрономии, потому что мадам Синистра решила, что ежедневные прогулки на Астрономическую башню стали для нее слишком утомительны, и загорелась мыслью полностью посвятить себя внукам. А Синистра на три года младше ее…
Надо, надо, надо… должна, должна, должна…
У директора школы всегда много обязанностей. Раньше она не замечала времени, дни летели за днями, суматошные, хлопотные, веселые, наполненные заботами о школе. А сейчас все чаще хотелось просто посидеть в тишине, закрыв глаза. Иногда накатывала такая усталость, что трудно было шевельнуть рукой. Лишь усилием воли она заставляла себя вставать, идти куда-то, что-то делать. Наверное, это старость…

Минерва невесело усмехнулась. Когда директором был Альбус Дамблдор, ей, тогда уже давно не молоденькой наивной девочке, никогда не приходила в голову мысль, что этот сильнейший маг своего времени — тоже человек, и имеет право на личную жизнь, на какие-то причуды. То есть причуды-то у него были, но, как ей казалось, это были причуды великого волшебника. А в остальном он был непогрешим и не имел никаких слабостей. Человек-глыба, надежная стена, за которым, как за непробиваемым щитом, были защищены все ученики и преподаватели Хогвартса. И уж точно ей никогда не думалось, что Дамблдору было уже много лет, и к нему подкрадывалась незаметно старческая немощь. Такого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда.
Глупо. Как же она была глупа тогда. И возможно, именно поэтому и погиб Дамблдор. Из-за того, что уже не мог нести все на себе, нужно было, чтобы кто-то помог, подставил плечо, перенес хоть какую-то часть тяжелой ноши на себя. Но никто не мог представить, не допускал даже мысль, что всемогущему и всесильному Дамблдору нужна помощь.

О, сколько бы ни говорили, что «Дети не в ответе за дела родителей», но Минерва слишком хорошо знала, что это утверждение было не просто ложным, оно было насквозь фальшивым и лицемерным. Им прикрывались, его выпячивали, но часто под этими словами, как за непроницаемой ширмой, прятались застарелая злоба, зависть, желание отомстить, отыграться, если не на тех, кто причинил когда-то зло, то на тех, кто был слишком похож на них, был их продолжением. Потому что все мы просто люди, счастье и горе у каждого свое, и как же часто нас обуревают эмоции! Да — от всего сердца, да — мы уверены, что справедливые, но у справедливости, как минимум, два стороны, у каждой правды не меньше двух лиц…
Став директором Хогвартса, она старалась, чтобы это утверждение стало истинным, чтобы дети с печально известными фамилиями имели возможность жить без оглядки на прошлое, не в тени родительских ошибок, заблуждений и ненависти, чтобы они были обыкновенными детьми, жили, радовались и вырастали в хороших людей. Она надеялась, это ей удается, потому что эти ошибки были оплачены многими жизнями. Но этот мальчик… С ним было сложнее.

За свою полувековую педагогическую практику она повидала многих детей — изумительно талантливых и совсем бесталанных; умных и глупеньких; бесшабашно-веселых и скучно-правильных; отчаянно храбрых и трусливых просто до смешного. Они все были разными. Почти все преподаватели нынешнего Хогвартса и многие работники Министерства Магии были ее учениками. Она могла очень многое рассказать о каждом, потому что помнила их еще детьми. И помнила и понимала все чувства, мысли, эмоции, мечты тех детей, понимала, а нередко просто интуитивно чувствовала, как вести себя с ними. Кому-то была нужна строгость, а кто-то нуждался хоть в самом малом одобрении. Одного нужно было все время толкать вперед, а другого придерживать, потому что его способности не поспевали за его возможностями.

С этим мальчиком было сложнее, потому что он просто был тем, кем был — сыном предательницы и врага. Сыном двух ее учеников. Сыном ее любимицы, ее гордости. Гермиона Грэйнджер, одна из немногих, чья личность даже в детстве вызывала у нее уважение. На редкость умная девочка с твердым и настойчивым характером, пытливая и упрямая в самом хорошем смысле. Она отличалась от своих однокурсников, но на первый взгляд и не скажешь чем. Просто когда Минерва входила в класс, она всегда в первую очередь отыскивала взглядом эту девочку, в глазах которой было жадное внимание и жажда знаний, жажда нового, еще неузнанного, затаившийся восторг перед чудом, которое сейчас будет происходить. Быть может, потому, что она была из магловской семьи? Нет, это слишком плоское и поверхностное объяснение.
И еще в глазах у нее всегда был свет. Давным-давно, еще в юности, Минерва читала какую-то то ли легенду, то ли рассказ про волшебницу, погибшую, спасая жизнь своему возлюбленному. Обыкновенная сентиментальная сказочка для глупых девчонок с обыкновенным романтично-трагическим концом. Сейчас изгладились из памяти и название этой сказки, и имя героини, и вообще где она нашла эту чепуху, если предпочитала серьезные книги и исследования маститых магов. Просто помнился яркий образ девушки с солнечными глазами, знавшей, что она погибнет, но уверенно шагнувшей в пропасть ради любимого. Странным образом Гермиона Грэйнджер ассоциировалась у Минервы с этой девушкой.
Она никогда не пыталась вмешаться во взаимоотношения в троице Поттер-Грэйнджер-Уизли, но поняла еще тогда, в годы войны, что предательство подруги ударило по Гарри Поттеру и Рональду Уизли так, как будто в них попала молния, и не одна, а целый сонм. Они словно оцепенели, застыли, не веря, что такое возможно, что такое произошло. После удара молнии редко выживают, но если это произошло, значит, человек сильнее, чем он думал, значит, ему, возможно, предстоит совершить что-то в жизни. Минерва наблюдала, как они оправлялись, приходили в себя, словно начинали жизнь заново, с чистого листа. И в этой новой жизни не было места Гермионе Грэйнджер, они никогда не упоминали о ней, даже мимолетно, случайно.
И ей было больно за девочку. И тогда, когда ее друзья старательно делали вид, что их всегда было только двое, и потом, когда усиленно восхвалялись герои той войны. Умом все понимала, но сердце протестовало и возмущалось. Быть может, сердце было мудрее ума? Ей казалось, что это несправедливо — то, что о ней пытались забыть, вычеркнуть из памяти, словно и не было ее вовсе, и не сидела она за партой рядом с ними, не тревожилась за мальчишек, всегда попадавших в беду. Ведь многому они были обязаны только ей — первой дружбой и первой нежностью, и первой заботой, и первой любовью…
Она не пыталась оправдать Гермиону Грэйнджер, не судила ее, но много думала о том, что стало причиной предательства… хотя, нет, не предательства, в глубине души Минерва этому не верила. Если бы это предательство было на самом деле, все было бы кончено еще тогда, и сейчас магическая Англия была бы во власти Волдеморта. Нет, в поступке этой девочки крылось что-то другое, что-то глубинное и сложное. Минерве казалось, что она догадывается…
И подтверждением этому был Алекс.
Внешне он был копией отца, но вот что творилось у него внутри? Минерва могла только позволить себе строить догадки, не хотела делать поспешные выводы. В свое время ей казалось, что Драко Малфоя она может читать как открытую книгу, с ним все ясно. Избалованный мальчишка из богатой семьи, совершенно испорченный сознанием своего мнимого превосходства над другими благодаря древности и чистой волшебной крови своего рода. Кто из него мог вырасти? Только Пожиратель Смерти Волдеморта. Ее суждение словно подтвердилось, но было ли оно полностью истинным? Кто мог это доказать? Что в Драко Малфое было настоящим, а что — напускным? Было же в нем что-то особое, отличное от других, наверное, хорошее и светлое, ведь Гермиона Грэйнджер стала Гермионой Малфой.

Помимо воли память кидала воспоминания, и что-то в них тревожило Минерву. Словно за тусклыми смазанными мазками не видно настоящей картины. А что это была за картина? Что вывела на ней рука умелого художника по имени Жизнь?

Из глубоких размышлений Минерву вывела Нимфадора, не то простонав, не то глухо кашлянув. Профессор взглянула на нее и вздохнула. Ее рана никогда не затянется, и кто в этом повинен? Все те же двое, что занимали ее мысли.

- Нимфадора…

- Да-да-да, я все понимаю, Минерва, - женщина закрыла глаза и потерла виски, - но не могу! Не могу сдержаться, когда вижу его!

- Он ни в чем не виноват, ты же знаешь.

- Да, но виноваты они! Каждый раз, каждый раз, когда я вижу его, у меня перед глазами встает Ремус, и этот выродок снова направляет на него палочку! А его мать, — Нимфадора почти задыхалась, - его мать стоит с этой своей улыбкой! Мальчишка слишком похож на своего проклятого отца, а я ничего не могу с собой поделать. Минерва, вы не можете понять! Если бы не они, Ремус был бы жив, а нашей дочери… нашей Энид, сейчас было бы уже пятнадцать лет.

Минерва успокаивающе коснулась руки женщины, холодной, безвольной.

- Дора, шла война, рушились жизни и ломались судьбы, каждый день и каждый миг. И мы рисковали всем. Ты знала, Ремус знал, на что вы идете, не правда ли? Твоя потеря страшна, я сочувствую и понимаю, но нельзя, нельзя жить так, как ты живешь сейчас! Заново, раз за разом переживать те дни, убивать себя снова и снова, ведь ты хоронишь себя с ними. Но жизнь продолжается! И вокруг тебя новые люди. Да, Александр похож на своего отца, но он — это не Драко Малфой, понимаешь? Ты взрослая сильная женщина и выступаешь против маленького мальчика? Это нечестно и недостойно тебя. Он жил у маглов и ничего не знает о своих родителях. У него нет близких, кроме тебя и Малфуа, но считать их близкими — значит, сделать им огромное одолжение. Сейчас опекуном над ним согласно завещанию является Гарри Поттер, но почему тебе хотя бы не попытаться сблизиться с мальчиком, узнать его получше и, может быть, простить, наконец, что он имеет несчастье носить фамилию своей семьи?

Нимфадора резко встала.

- Нет, Малфой всегда будет Малфоем. Ненавижу! Ненавижу всех этих ублюдков, убивших Ремуса и нашу дочь!

- Нимфадора!

Но профессора Люпин уже не было в комнате.

Минерва снова вздохнула. Уже в своем кабинете, так и не сумев сосредоточиться на важных бумагах из Министерства, она беспокойно перебирала свитки, книги, и все думала и думала.
Она была рада тому, что Шляпа отправила именно этого мальчика именно на факультет Гриффиндор, хотя втайне упрекала себя за предвзятость к другим факультетам. А потом радовалась его дружбе с детьми Гарри и Рональда. История снова повторялась! Разве не поразительно, что эти трое нашли друг друга? Конечно, Лилия и Рейнар были кузенами, но почему, как, каким образом к ним присоединился Александр?! Как вообще Гарри и Рональд допустили эту дружбу? Она неплохо знала Уизли и могла представить его реакцию, когда он узнал. Но Гарри? Впрочем, Гарри Поттер нередко удивлял ее, и прежде всего своим умением понять людей. Иногда ей казалось, что у него слишком много той мудрости, которая приходит к человеку лишь с годами. Он рано повзрослел, рано начал борьбу, ставкой в которой была его жизнь, наверное, этим все объяснялось. А еще судьба Гарри Поттера была в чем-то похожа на судьбу Александра Грэйнджер-Малфоя. Быть может, это следует расценивать как тайный знак?

А потом она гордилась мальчиком, когда он отверг предложение Малфуа стать его опекуном. Все-таки он был сыном Гермионы Грэйнджер, а ее всегда отличала удивительная чуткость и внимательность к окружающим.
У мальчика был характер. И была воля, и ум, и свое мнение, и верность друзьям. Только улыбка появлялась на лице нечасто. Но можно ли было упрекать его в угрюмости, если жизнь не баловала его? Зачем ему это внезапно свалившееся богатство, груды галлеонов и счета в банках, если нет рядом самых родных людей?
Нимфадора могла бы стать хорошей опекуншей, но как разрушить ее злое неприятие, как излечить ее боль, иссушить горечь прошлого, которые послужили крепчайшим цементом в непреодолимой стене между ней и Александром Грэйнджер Малфоем? Эта стена воздвиглась сразу, как только были оглашены списки будущих первокурсников Хогвартса.

По традиции, уже несколько столетий подряд, в первый день каждого нового года, в Зале Основателей, доступ в который имели только директор и его заместитель, в руках статуи Пенелопы Пуффендуй появлялся свиток, на котором были имена всех детей Великобритании в возрасте десяти-одиннадцати лет, в ком теплилась хотя бы слабая искорка волшебной силы. Потом этот список официально утверждался Министерством, и рассылались письма. Минерва хорошо помнила, как в прошлом году, пробегая глазами по строчкам пергамента, выведенным изящным женским почерком, то и дело натыкалась на громкие фамилии. Как же много было в этом году детей из семей, известных как Пожирателей Смерти Волдеморта, так и из семей Авроров, боровшихся с ними! И была дочь Гарри Поттера, и сын Рональда Уизли, и… она не поверила своим глазам и вновь перечитала фамилию — Грэйнджер Малфой? Великий Мерлин!
Она тогда растерялась, наверное, был редкий случай, когда она не знала, как поступить. Афина решительно заявила, что это ничего не значит. Младшая сестра всегда была толерантной и умела рассмотреть проблему со всех сторон, выслушать все точки зрения и составить собственный непредвзятый взгляд на вещи. Но для нее фамилии Грэйнджер и Малфой все-таки не имели того смысла, который заключался в них для Минервы.
И Афина же настояла на том, чтобы никому ничего не говорить. Он обыкновенный ученик, повторяла она, один из многих, зачем бежать впереди дороги? Все и так узнают в свое время. Вот так и получилось, что Гарри Поттер узнал о существовании сына Гермионы Грэйнджер и Драко Малфоя от собственной дочери, а потом, потрясенный, обратился к Минерве и Нимфадоре. Он просил Нимфадору взять опекунство на себя по праву кровной родственницы, но она отказалась сразу и наотрез. Как сама же сказала, этого не произойдет, даже если мир рухнет. Для нее все те, кто носил фамилию Блэк и Малфой, были мертвы. И это не были просто громкие слова, впустую сотрясающие воздух. Обряд отказа от родства — слишком болезненный, тяжелый и безвозвратный. Он не дает возможности вернуть все на свои места, и мало кто решается на него. Но Нимфадора решилась.
Минерва все понимала, но та обида, которая прежде сжимала ей сердце за Гермиону Грэйнджер, снова росла в душе. Ее тревожила судьба Александра, его будущее. Каким он вырастет? Кем станет? Что будет, когда он узнает о событиях тех черных дней, поймет, чей он сын? Охрани его Мерлин от судьбы, которая так жестоко отняла у него родителей! Только… существует ли эта судьба? Что движет нашими жизнями? От чего или от кого зависит, будет ли кто-то счастлив, а кто-то — нет? Быть может, она слишком беспокоится, и нет никаких причин терзать себя? И все это — пустые размышления выживающей из ума старухи? Одни вопросы и никаких ответов… Давнее, почти забытое чувство бессильного непонимания. Словно решаешь уравнение из учебника нумерологии с неизвестной и двумя переменными. Что-то понятно, о чем-то смутно догадываешься, но решение ускользает и никак не желает даваться в руки.
Но как бы то ни было, она рада, на самом деле рада хотя бы тому, что Гарри Поттер не отказался от опекунства над Алексом.

Минерва очнулась от мыслей, когда в дверь постучали.

- Да, войдите.

Сперва показалась груда свитков, а потом из-за них выглянула молоденькая преподавательница магловедения, добровольно взявшая на себя обязанности ее помощницы.

- Уф, профессор МакГонагалл, прилетели совы. Вот, опять из Министерства. И еще надо подписать кучу бумаг. И преподаватели составили учебные планы на следующий год. Профессор Синистра сказала, что ей немедленно нужна замена. А профессор Хагрид застрял на границе, у него конфисковали яйца китайских драконов, и Инспекция по магическим животным уже с утра возмущается беспечностью руководства школы, и…

- Помедленнее, пожалуйста, Нерина, - прервала девушку МакГонагалл, поморщившись от ее громкого голоса, - положите все сюда, я посмотрю. Спасибо. Инспекция присылала срочных сов?

- Нет, обыкновенных. Но их было одиннадцать штук! — уже потише продолжила Нерина.

- Хорошо. Я разберусь с этим. Все преподаватели сдали учебные планы?

- Все, кроме профессора Синистры. Она, как я уже сказала, требует замену и говорит, что составлять план на следующий год уже не ее проблема.

Минерва вздохнула про себя. С годами у Синистры просто до безобразия испортился характер.

- Так, какие бумаги я должна подписать? Эти?

- Да. Положение о новых школьных правилах, распоряжение об освобождении от занятий для студентов, выезжающих в следующем учебном году в Шармбатон, Дурмстранг и Цзинь Ши Хао, заявление об увольнении профессора Синистры, прошение о заслуженной пенсии для профессора Синистры, приказ о…

- Минерва! Минерва!

Профессор МакГонагалл и Нерина вздрогнули от неожиданности. Из камина в углу выглядывала чья-то голова с всклокоченными кудрями.

- Минерва, ты меня слышишь? Мы должны срочно поговорить! Дело жизни и смерти!

Похоже, вздохам Минервы сегодня несть числа.

- Гера, я на работе. У меня совершенно нет времени. Ты можешь подождать хотя бы до вечера?

- Не могу! Я же сказала, это дело жизни и смерти!!! У меня такое горе, а ты не желаешь даже выслушать, Минерва!

Гера Уэзерби никогда не отличалась вниманием к чужим проблемам, кроме собственных.
Нерина понятливо кивнула и вышла. Минерва повернулась к кузине.

- Что случилось? Может быть, ты все же изволишь появиться полностью?

Гера чихнула от попавшей в нос золы, но решительно помотала головой, окончательно растрепав прическу.

- Нет, нет, мне так удобно. К тому же у меня в духовке пирог.

- Так что там у тебя случилось? Опять Джеуса выгнали с работы? Джеф привел очередную наглую и бесстыжую стерву? Джестия не пришла домой вовремя?

Поразительно, Гера была младше Минервы на пятнадцать лет и всю жизнь считала ее кем-то вроде своего личного психолога. Всю жизнь она жаловалась на мужа, детей, соседей, соседскую собаку, соседских гномов и собственных эльфов, на начальника Джеуса и т.д., и т.п., и т.пр. Это можно было продолжать и продолжать. При этом Гера искренне полагала, что Минерва обязана все это выслушивать и самое главное — помогать всем, чем может. И в самом деле, что ей, Минерве, еще делать? Ни семьи, ни детей — вольная птица. Поддерживать бедную, изнемогающую от жизненных проблем кузину — ее святой долг! И ее нисколько не волновало, что сама Минерва так отнюдь не считала. При этом Гера никогда не обращалась к Афине, видимо, побаиваясь ее жестковатого характера и сурового нрава.

- Нет! Правда, Джеусу снова сделали выговор, но ты же знаешь его начальника, настоящий тиран и деспот. Вот если бы ты тогда помогла и устроила Джеуса в Министерство. А ты такая упрямая, Минерва, и никогда не желаешь пойти навстречу. Но сейчас, о, Мерлин, я по другому! Джестия, моя маленькая девочка, сбежала из дому!

Минерва мысленно поаплодировала племяннице. Браво, дорогая, наконец-то ты решилась! Двадцать пять лет — давно пора вырваться из-под маминого крылышка, тем более, если это крылышко Геры Уэзерби.

- И что ты хочешь от меня?

- Как что? Ты должна с ней поговорить! Уговори ее вернуться! Мерлин, я просто спать не могу, как представлю, где там сейчас моя девочка, что делает. Этот Бут, который сманил ее, настоящий подлец и мерзавец! Ах, он же намного старше ее! Тебе, Минерва, никогда не понять боль материнского сердца! Ты такая бесчувственная!

Тактичностью кузина тоже не страдала.
Минерва потерла виски. От рыданий Геры камин отсыреет и придется снова просить мистера Филча прочистить. Легче самой отправиться к Уэзерби, попробовать успокоить сестру и вдолбить ей в пустую голову, что дети имеет тенденцию вырастать и становиться самостоятельными.

- Подожди, Гера, хватит плакать, я разберусь с делами и приду к вам вечером, хорошо?

- Не уверена, что доживу до вечера, ты же знаешь, от волнения у меня всегда начинается сердцебиение и в глазах так темнеет, а…

- Я буду у вас вечером! - твердым голосом отрезала Минерва, и Гера, шумно хлюпнув носом, со стенаниями исчезла.

Надо покончить с делами.
Надо согласовать с мистером Дирборном из Департамента магического образования количество дополнительных часов занятий для семикурсников, введение некоторых новых предметов, а также похлопотать о заслуженной пенсии для Синистры. И не забыть еще о новом преподавателе астрономии! Помнится, к ней обращался однажды один весьма серьезный молодой человек по фамилии… Боунс? Да, Боунс. Если это один из племянников Амелии Боунс, из него выйдет неплохой преподаватель. Надо поручить Нерине найти его и обсудить его кандидатуру в Департаменте.
Надо сказать мистеру Филчу, чтобы он начал подготавливать комнаты для студентов по обмену из Шармбатона, Дурмстранга и Цзинь-Ши-Хао. Восточная башня? Или все-таки одна из северных? В первой удобнее и теплее, но вторая намного ближе к учебным классам и Большому Залу, и из нее ведут обыкновенные, а не зачарованные лестницы, что немаловажно для иностранцев.
Прежде чем идти к Гере, надо добраться до Джестии и выяснить, что же там у них произошло.
Надо, надо, надо… должна, должна, должна…

Хорошо, что не хватает дня, чтобы решить все возникающие проблемы, иначе она на самом деле почувствовала бы себя немощной старухой. А Хогвартс, студенты, Гера не позволяли расслабиться, давали силы встречать новый день с бодростью, и она могла сейчас с уверенностью сказать, что это — ее жизнь, медленно текущая и стремительно несущаяся вперед, суетливая и наполненная заботами, насыщенная и немного сумасшедшая. Та, которую когда-то юная Минерва МакГонагалл выбрала сама, и маленький мальчик по имени Александр Грэйнджер Малфой как-то незаметно тоже становился ее частью. Она будет приглядывать за ним, постарается, если понадобится, помочь, и… не будет препятствовать, если когда-нибудь он захочет узнать о своих родителях…

Лили и Рейн с круглыми встревоженными глазами нетерпеливо задергали Алекса с двух сторон.

- Что случилось?

- Что они сказали?

- Ты же не виноват, правда?

- Нет! — широко улыбаясь, ответил Алекс, - директор МакГонагалл сказала, что я не виноват!

- Она справедливая, почти такая же, как профессор Дамблдор! — просиял Рейн.

- А кто такой профессор Дамблдор? — поинтересовался Алекс, - я уже сто раз слышал это имя.

- О, папа, дядя Рон и дядя Фред говорили, что лучше директора не было за всю историю Хогвартса! Самый сумасшедший и самый гениальный! Самый крутой и самый классный! Его боялся сам Волдеморт! — Лили, наверное, еще долго могла бы перечислять неоспоримые достоинства профессора Дамблдора, но Алекс прервал ее, воскликнув:

- А, его портрет висит у вас в доме, Лили, да? У него еще такие смешные затычки в ушах.

Лили оскорбленно пожала плечами:

- Да разве в затычках дело?

Позже, когда они уже сидели в своей Гостиной, в тихом уголке, отгородившись от всех огромными стопками книг, Алекс горько спросил:

- Почему профессор Люпин все время придирается ко мне? Что я ей сделал? Сегодня она даже говорила, что меня исключат.

Лили и Рейн переглянулись. Лили тут же опустила глаза, а Рейн с преувеличенным интересом уставился на Джулиуса, который показывал другим их однокурсникам какую-то зверушку с длинным хоботом, с невероятной скоростью втягивавшим конфеты, предлагаемые ребятами.
Они опять знали что-то, о чем он и не подозревал. Алекс твердо сказал:

- Вы знаете почему?

Лили снова посмотрела на нахмурившегося Рейна и нерешительно ответила:

- Тебе это не понравится.

- Я должен это знать! — еще более твердым тоном сказал Алекс, - мне надоело, что все вокруг знают обо мне больше меня самого. Надоело, что все шарахаются от меня как от заразного больного.

- Не все!

- ПОЧТИ ВСЕ из магических семей! Только ребята из маглов относятся нормально. Скажете, я вру или выдумываю?

- Нет, Алекс, но… — Лили беспомощно прикусила губу.

Неожиданно Рейн хлопнул по книге рукой.

- Он прав, он должен это знать. В конце концов, мы все знаем, а профессор Люпин и вправду слишком придирается к Алексу, хотя он ни в чем не виноват.

Лили покачала головой, но больше ничего сказала и как-то беспомощно развела руками.

- Алекс, дело в том, что у профессора Люпин погиб муж; помнишь, Лили говорила, что поэтому она такая строгая и никогда не улыбается? И еще дочка, она была совсем маленькая… Мистер Люпин был оборотнем, но очень хорошим человеком. Папа и дядя Гарри рассказывали, что он какое-то время даже преподавал в Хогвартсе, и он очень помог им. И потом всегда помогал.

- К тому же, - тихо прибавила Лили, - он был одним из лучших друзей моего дедушки Джеймса.

- Да. Когда началась война, он стал на нашу сторону, а все оборотни перешли к Волдеморту. Он стал чем-то вроде шпиона в стане врагов. И его разоблачили. Говорят, их схватили всех вместе, мистера Люпина, тетю Нимфадору, малышку Андромеду, и… - Рейн помолчал, глядя прямо в лицо Алекса, - мистера Люпина и Андромеду убили Пожиратели Смерти Волдеморта. И даже известно, кто. Драко Малфой. Твой отец, Алекс.

Алекс вскочил из-за стола, едва не опрокинув шаткую стопку книг.

- Этого не может быть! Это неправда!

- Это правда, Алекс, - Лили тяжело и виновато вздохнула, - тете Нимфадоре чудом удалось вырваться, и она чуть не сошла с ума от горя. И вот почему ребята, у которых родители маги, так к тебе относятся. Конечно, тогда многие были под чарами и делали ужасные вещи, даже не понимая, что творят. Кстати, Делэйни этим и оправдались. Но твоя семья всегда, с самого начала и по своей воле, была на стороне Волдеморта. Малфой-Менор был почти его официальной резиденцией, он проводил там больше всего времени. И папа победил его именно в Малфой-Менор, это ведь во всех книгах указано.

Алекс упал обратно на стул почти в прострации, не веря, не желая верить своим друзьям.

А Лили продолжила:

- Это видели домовики Малфоев, которые шептались с домовиками Паркинсонов. Их подслушал Добби, а потом передал папе и Аврорам.

- Он соврал!

- Добби никогда не врет, ни один домовик не умеет врать.

Алекс обхватил руками голову.

- Это неправда! Все ложь! Такого не может быть! Мало того, что моя мама предательница, так еще и папа — убийца! Лили, такого просто не может быть!

Лили убито смотрела на друга.

- Алекс, нам очень жаль, но это правда. И еще… вообще-то тетя Нимфадора… на самом деле это тебе она тетя, двоюродная… Твой папа и она были кузенами. Получается, она даже ближе тебе, чем Малфуа. Я не знаю, почему все молчали, и папа тоже… не знаю…

- Что?!

Алекс застонал. Ему было плохо, так плохо, как никогда в жизни. Ненависть профессора Люпин объяснялась, но разве от этого легче? Оказывается, он почти окружен родственниками, но какими! Малфуа он был нужен только из-за денег, а Люпин вовсе не нужен.
И в голову пришла обжигающая мысль — пусть бы он лучше навсегда остался у Бигсли, ходил бы в эту школу для малолетних преступников, никогда не узнал, что он волшебник, но зато он и не узнал бы, что его родители были ужасными людьми, имена которых вызывают содрогание у магов!
И еще один вопрос терзал его измученную душу — как могли пожениться его родители, как мог появиться на свет он, если Гермиона Грэйнджер и Драко Малфой ненавидели друг друга? По словам Люпин, сегодня был нарушен пространственно-временной континуум, прошлое вторглось в настоящее, то есть то, что они видели, было на самом деле, только давно. С какой неприязнью говорила мама, и как презрительно отвечал отец… А мистер Поттер и мистер Уизли защищали ее от него…
А если снова это сделать — разорвать этот континуум?! Снова попасть в прошлое и вытрясти, вырвать из них правду?!
Но взбудоражившая мысль, снова камень, брошенный в пруд, ушла на дно. Ничего из этого не выйдет. Сегодня они просто ВИДЕЛИ прошлое, но не участвовали в нем. Значит, то, что произошло, не вернется, его нельзя изменить. Если бы такое было возможно, все бы захотели это сделать. И делали бы. Это все равно, что Омут Памяти, в котором он уже был.
Да и что изменить? Какую правду он хочет узнать? Вот она правда — на пожелтевших страницах газет десятилетней давности, в строчках книг, в отчужденном молчании тех, кто знал его родителей. Ведь в своих попытках что-нибудь узнать о них, он неизменно наталкивается на глухую стену. За этой стеной прячется прошлое, и не в его силах разрушить ее, или преодолеть. Даже с трудом находимые двери в этой стене наглухо заперты на ржавые замки.
Но так невыносимо думать, что все его поиски, попытки, все — пустое! Не должно, не может так быть! Он не верит и не желает верить, и не будет!!!

Алекс просто разрывался на куски. Он вскочил и помчался наверх в свою спальню, а Лили и Рейн молча смотрели ему вслед, изо всех сил желая помочь, но не зная, как можно это сделать.

Внимание! В этой главе - смерть персонажа, причем любимого многими. Не говорите, что я не предупреждала.

________________________

Что есть Любовь? — меня ты спросишь,
Я, боюсь, не смогу ответить.
Может быть, Любовь — это лето,
Что гуляет сейчас по свету?

И танцует она с ветрами,
Вместе с морем поет его песни,
Перешептывается с облаками,
И смеется голосом леса.

Она принесла мне радость,
Подарила звезду удачи,
В поцелуях ее — меда сладость,
Свежесть вереска неутраченная.

В волосах ее — неба тайны,
А в глазах ее — света бездна,
А в душе ее — мир бескрайний,
А в руках ее — мое сердце. (с) siriniti

* * * * *

Мерный шелест моря, изредка налетающие порывы солоноватого ветерка. Ворчливо кричит чайка, кружась над волной. По небу тянется вязь светлых полупрозрачных облаков, изредка закрывающих солнце.

- Хорошо… Как же хорошо…, - шепчет Гермиона.

Каштановые волосы разметались по желтому песку, глаза закрыты. Ее ладонь, горячая и сухая, нащупывает ладонь Драко. Он расслабленно улыбается и переплетает свои пальцы с ее.

Неделю назад, сразу после церемонии венчания, разъехались гости. Их было совсем немного: французская родня — Азалинда со своей семьей, все одинаково чопорные и поджимающие тонкие губы, но беспрекословно подчиняющиеся каждому слову старой леди; Лейнстренджи — все еще худой и не оправившийся после Азкабана Рудольф с криво и презрительно усмехавшейся, но молчаливой в присутствии Лорда Беллатрисой. И Темный Лорд. Уехали родители, и замок остался в их полном распоряжении. Давняя традиция рода Малфой — венчание и медовый месяц молодых в Дравендейле. Эту традицию нарушили только Люциус с Нарциссой.
Дравендейл, как и Малфой-Менор, вырастает из скалы, но на этом сходство между ними заканчивается. Об эту скалу неустанно бьется море, а замок словно драгоценный камень в ее венце. Он мал, полон уюта и комфорта, и его богатство не подавляет, в отличие от гордого и роскошного Малфой-Менора. Гермионе Дравендейл сразу понравился. Так же, как и понравилась близость моря, и мягкая прелесть ирландской природы. И то, что никого нет, кроме призраков, они совершенно одни с утра и до вечера, и все ночи только для них.

Гермиона счастливо вздыхает, травинкой щекочет Драко нос.

- Вставай, давай прогуляемся.

- Не-е-е-ет, - тянет он, не открывая глаз, - лень…

Солнце слепит сквозь сомкнутые веки, висит огненным пятном, которое время от времени заслоняет тень. Его жена. Его Гермиона. Солнце и тень одновременно.

- Как хочешь, - в ее голосе нет обиды, она снова проводит травинкой по его лицу, шаловливо дует на нос и вскакивает на ноги.

Драко садится на песок и смотрит на нее, бродящую на мелководье, смеющуюся, играющую с волнами, то и дело порывающимися лизнуть ее платье или, вернее, магловский сарафан. Ярко-алый, короткий и легкий, открывающий плечи и стройные ноги. Может, он и не любит маглов, но магловская мода ему определенно нравится, особенно если ее демонстрирует его жена.

- Драко, смотри, что я нашла! — окликает его Гермиона и бежит навстречу.

Огонек. Маленький смелый огонек, танцующий на глади воды. Невероятное, невозможное и оттого фантастически красивое зрелище.
Она протягивает огромную раковину. Такую огромную, что ее невозможно удержать одной рукой. И совершенно неподходящую для ирландского побережья. Она скорее из южных тропических морей. Как она сюда попала?

- Послушай, она поет, — Гермиона прикладывает ее к уху к Драко и сама наклоняется.

Ее лицо так близко, и Драко легонько целует ее в соленые губы, в нос, подбородок. Жена делает укоризненную гримаску, и он послушно прислушивается.
Действительно, поет. Обычный шум моря, который можно различить в любой ракушке, и в этот шум красиво вплетается голос, нежный и мелодичный, напоенный грустью и радостью одновременно. Так, по крайней мере, кажется Драко. Голос… Эти напевы….
Он выхватывает у Гермионы раковину и заглядывает в ее перламутровое розоватое нутро. Почти у самого края легко процарапаны знакомые руны, напоминающие трезубец, средний зуб которого намного длиннее и словно обломан.

- Она вернулась! — Драко вскакивает, - мама не поверит! Она действительно вернулась, как обещала!

- Кто? Откуда?

Он тянет удивленную Гермиону к воде.

- Идем, не бойся. Я тебя кое с кем познакомлю.

Они идут к большому, почти плоскому камню недалеко от берега. Чем дальше, тем ниже становится дно. Драко подхватывает Гермиону на руки. У камня море почти ему по пояс. Они забираются на теплую, нагретую солнцем за день, гладкую, отполированную водой поверхность. Во время прибоя, наверное, он почти скрывается из виду.
Драко выпрямляется и, поднеся руки к губам в виде рупора, издает странный звук, напоминающий чаячий крик, но не такой громкий и резкий. Потом немного погодя — еще один. И всматривается в морскую даль, словно что-то выискивая.

- Драко, в чем дело?

- Сейчас, сейчас… Смотри, с той стороны, откуда мы пришли, совсем мелко, а с этой дно резко обрывается, знаешь, как здесь глубоко?

- Я ничего не понимаю.

- Смотри!

Драко протягивает руку, указывая на что-то. И Гермиона, прищурившись, пытается разглядеть непонятно что.

- Там человек!

- Нет, не человек.

- А… ой!

Шумно бьет и вздымает сверкающие брызги большой рыбий хвост, и у их ног выныривает из воды русалка. Почему-то поразительно не похожая на знакомых Гермионе обитательниц подводного царства, а скорее явившаяся прямо из детских сказок. Огромные, почти на поллица, глаза, прозрачно-зеленые, бездонные, словно само море, опушенные длиннющими, тоже зеленоватыми ресницами, и брови тоже того же оттенка. И конечно же волосы, русые, с явственным изумрудным отливом, перевитые нитями жемчуга и кораллов, уложенные в замысловатую прическу. Личико русалочки нежное, по-детски круглое, с мягкими чертами, розовые губки тоже по-детски припухлые, и милая ямочка на подбородке.
Почти такая же хвостатая красотка была на цветном витраже в ванной для Старост в Хогвартсе.
Гермиона, прищурившись, смотрит на мужа: «Откуда ты ее знаешь?»

Драко, к ее изумлению, присаживается на корточки, радостно улыбается, что-то говорит на каком-то странном языке, совсем не похожем на тот русалочий, на котором говорили обитательницы Черного озера. Словно шелест морских волн, накатывающих на берег, вздохи морского бриза и голоса морских птиц. И русалка отвечает!
Гермиона настороженно прислушивается, пытаясь хотя бы угадать, о чем речь. Глупо ревновать к девице с хвостом, но почему он ей так улыбается?!
И вдруг русалка поворачивается к ней и слегка касается своей тонкой ручкой ее руки. И странное ощущение пронизывает Гермиону. Узкая хрупкая ладошка, как-то не по-человечески хрупкая, словно в ней нет костей, словно это загустевшая вода, не лед, нет, но как будто под тонкой кожей течет вода, прохладная и живая. Гермионе хочется отдернуть руку от неприятного ощущения, мгновенно и быстролетно пронзившего ее. Как будто коснулось на миг что-то до ужаса чужое, противное самой ее природе. Но она пересиливает себя и не отдергивает.
Видимо, русалка теперь обращается к ней, потому что Драко начинает переводить.

- Гермиона, это Уна. Она говорит, что очень рада видеть тебя.

- Ты бы хоть объяснил, откуда ее знаешь! И переведи, что я тоже рада видеть ее. Хоть и немного неожиданно.

- Я все расскажу, только попозже. Так, она говорит, что дочь воды приветствует дочь пламени. Хм, что-то странное… Ну ладно, она удивлена тем, что моей женой стала именно ты. Она не понимает, как подобное стало возможным. Так, это уже оскорбление в мой адрес. Гермиона, не дергай меня, я тоже ничего не понимаю, перевожу все буквально. И еще… Ого!

Русалка медленно снимает со своей шейки ожерелье — три нити идеально-круглых жемчужин, сияющих молочной полупрозрачной белизной, словно вобравших в себя зыбкий предрассветный свет. Нити соединяет большой камень чудесного золотистого цвета — краешек солнца, выглядывающего утром из-за края земли.

- Она просит принять тебя это ожерелье. Камень — редкий янтарь из Северного моря, носящий название «Око Солнца».

- Драко, я не могу принять такой дорогой подарок!

Русалочка качает головой и вкладывает ожерелье в ладони Гермионы.

- Она говорит, что это не подарок, она возвращает тебе твое. Что-то я совсем ничего не понимаю.

- Как это — мое?

- Когда она решила вернуться сюда, она не думала, ради чего. Что-то ее тянуло и толкало в путь, но она только теперь поняла, что «Око Солнца» решило покинуть морские глубины и вернуться к своей истинной владелице, той, в чьем сердце пылает солнечное пламя. У него есть предназначение — быть Стражем Жизни. Но она предупреждает — когда зло слишком велико, и когда потеряна надежда, «Оку Солнца» может не хватить сил для защиты. Уф, как она высокопарно говорит! Уна, подожди, я не могу так быстро.

Русалка улыбается, кивает и неожиданно ныряет, окатив Драко и Гермиону солеными брызгами. Ее головка показывается из воды уже далеко от камня, и она машет рукой, словно прощаясь. Драко растерянно машет в ответ.

- Гермиона, не надо на меня так смотреть. Я все объясню, но то, что сейчас произошло, тоже не понял.

Они бредут к берегу. Гермиона рассматривает ожерелье, любуясь игрой света и бликами, появляющимися внутри янтаря.

- Рассказывай! А то приплывает какая-то незнакомая русалка, строит глазки законному супругу, дарит что-то невообразимо дорогое, и не знаешь, как на это реагировать.

- Уна не русалка, а морская дева.

- Есть разница?

- Неужели, милая, на свете существует что-то, чего ты не знаешь или о чем не читала? — шутливо изумляется Драко, получив от Гермионы легкий шлепок.

- Морской народ так же далек от известных тебе русалок, как мы от полудиких племен Африки. Нет, ну что-то общее есть, конечно, но для меня ты как-то привлекательнее, чем черная, как сажа, девица в травяной юбке. Русалки страшнее, чем все смертные грехи, вместе взятые, а морские девы, если ты заметила, славятся своей красотой и еще своим пением. Раньше для них любимым развлечением было топить магловские корабли, экипаж которых имел неосторожность заслушаться. Это у них считалось чем-то вроде хобби или соревнования — кто больше. Их еще звали сиренами. А сейчас то ли сирены обмельчали, то ли состязаются в чем-то другом, то ли маглы окончательно утратили музыкальный слух. Вообще, морской народ живет гораздо южнее, в теплых морях. Так вот, когда я был маленьким, мама любила приходить со мной на это место. Видишь, здесь мелководье хорошо прогревается, песок чистый и мягкий, и от замка недалеко. Однажды на этом самом камне мама нашла полумертвую девушку с рыбьим хвостом. Она ее выходила и выучила ее язык. И я, поскольку всегда бегал поблизости, тоже. Уна со мной играла, приносила со дна красивые ракушки и камешки. И ужасно тосковала. Здесь ей было холодно, она плакала и рвалась домой. Морской народ живет дольше, чем мы. Она тогда была, наверное, еще девочкой, маленькой и потерявшейся, хотя по ее словам, было ей сто пятьдесят два года. Что с ней случилось, она не рассказывала, а может, я не запомнил. В общем, когда Уна поправилась, мама как-то сумела организовать ее переправку в родные моря. Прощаясь, Уна сказала, что когда-нибудь вернется. И вот… если честно, я так и не понял, зачем она вернулась. Она тебя не знала, а как будто ждала, что встретит именно тебя. Странно…

- Странно, - соглашается Гермиона, - и подарок тоже странный.

Она возится с хитроумной застежкой в виде раковины. Драко помогает.

- Ну что, мне идет?

Жемчуг мягко сияет на белой коже, а внутри янтаря вспыхивают золотистые огоньки. Гермиону охватывает какое-то необъяснимое чувство воссоединения. Словно давным-давно она что-то потеряла, уже не надеялась найти дорогую сердцу вещь, но вдруг нашла. Но она же ничего не теряла… И это ожерелье ей никогда не принадлежало…

- Оно тебе очень идет, словно мастер делал его именно для тебя, - Драко окидывает ее оценивающим взглядом и добавляет, - знаешь, в старых книгах пишут, что морской народ обладает даром предвидения.

- Какое же это предвидение? Ой, ладно, Драко, идем домой, скоро ужин, наверняка домовики уже накрывают.

- Конечно! Все стынет, и мы взяли на себя труд позвать юных новобрачных.

- О, нет! — стонет Драко, оборачиваясь, - ну зачем вы опять покинули замок? А если кто-нибудь увидит?

Перед ними блекло переливаются почти невидимые в лучах закатного солнца два привидения — сухопарая женщина в длинном вычурном одеянии и высоком эннене и статный рыцарь с грустным лицом.
Гермиона хихикает и тянет мужа за руку.

- Пойдем, они же хотели услужить.

- Услужить?! Тем, что опять обеспечили неприятности с Инспекцией по делам загробного существования? Как же мне надоели эти идиоты!

- Теофилус, - строго произносит дама, - я же говорила, что кому-нибудь из потомков обязательно передастся твой невыносимый нрав и ужасное непочтение к старшим! Ты никогда не отзывался с должным уважением о моей матушке и всегда исчезал из дому без предупреждения. И вот, изволь, этот мальчик — твоя копия.

На призрачном лице рыцаря написано только уныние.
Гермиона, закрыв рот ладошкой, чтобы не расхохотаться, тащит мужа по узкой тропинке к замку. А два призрака плывут за ними. Дама впереди, рыцарь — за ней.

- Я понимаю, почему папа никогда не приезжает в Дравендейл, а посылает маму — потому что ЭТИ действуют ему на нервы одним своим вечным нытьем.

- Слышишь, Теофилус? Ты все время твердишь, что тебе надоело бесконечное загробное существование, и пожалуйста — наш Люциус на тебя рассержен. Сколько я тебе призывала тебя быть более сдержанным, но ты меня никогда не слушаешь!

Рыцарь едва слышно бурчит себе под нос:

- Я знаю, почему я остался после Ухода — чтобы ты окончательно не загубила своим воспитанием Астеруса, Артура и Элари. И еще чтобы в последний раз сказать моей милой маленькой Энни, что люблю ее и не перестану любить даже в смерти. Но наши дети уже давно выросли, и много лет их нет на этой земле, так же как и Энни, а я зачем-то здесь. А ты почему осталась, Бригита? Или ты — мое наказание за грехи, за ложь и супружескую неверность?

- Что ты там ворчишь опять, Теофилус? Говори громче, я ничего не слышу. Наверное, у меня простуда, надо попросить нашу молодую невестку, чтобы сделала ремонт в этом каменном склепе. Уверена, все болезни от сквозняков, которые так и гуляют по замку. Просто ужас!

«Еще какой…»

* * * * *

- Мадам, мадам, вы не могли бы немного склонить головку? Да, вот так, превосходно, превосходно! Мсье, прошу вас, ну улыбнитесь же! Или хотите остаться в памяти потомков эдаким мрачным угрюмцем? Да что же это такое?! Вы опять все портите! А свет уходит! — вопит маленький человечек в бархатном берете, с которого свисает огромное голубое перо, картинно швыряет кисть на пол и воздевает ручки к потолку. Волшебные краски капают с палитры и собираются в бурую, переливающуюся золотыми искорками лужицу.

Драко скрипит зубами. Опять уходит свет, понимаете ли! Его терпение уходит, что более важно. Тролльи традиции! Кому нужны эти глупые портреты?! Кому будут интересны очередные физиономии очередных мистера и миссис Малфой? «Потомкам!», как утверждает этот паршивый художник, но Драко с этим бы поспорил. Потомкам — это в лучшем случае, детям и маловероятно, что внукам. А дальше всем будет на тебя наплевать. Например, он знает, как выглядят некие Артемиус и Дейдре Малфой, жившие в начале шестнадцатого века, или же Уилфрид и Уинифрид (ну и имена!), конечно же, Малфой, благополучно скончавшиеся в конце восемнадцатого века. И что из этого следует? Поговорить с ними совершенно невозможно по причине тяжеловесного средневекового английского, насыщенного необычными оборотами и непонятными глаголами, а также из-за весьма своеобразных понятий о том, как следует прожить жизнь. А ведь они еще и морали читают.

- Драко! — шепчет Гермиона, не поворачивая головы, - пожалуйста, не раздражай понапрасну мастера Амадеуса, иначе нам придется слушать его стоны не одну неделю.

Он закатывает глаза, но послушно изображает на лице подобие улыбки. Уже шестой (шестой!) день длится это изощренное издевательство, по недоразумению названное позированием для семейной галереи. Хорошо, что этот французишка изводит их только днем. Из-за освещения, как он повторяет по десять раз за минуту. Искусственное, по его мнению, никуда не годится, важен только естественный свет. Отец заглядывал пару раз и лишь сочувственно усмехался уголками губ. Мама, напротив, подолгу разговаривала с художником (тот млел, вздыхал, прижимал руки к сердцу и готов был пасть на колени), заставляла Драко переодеваться.

«Этот камзол не подходит к твоим глазам».

«Мерлин, какое безобразие! Только не говори мне, что это твоя новая парадная мантия!»

«Посмотри, какой прелестный оттенок изумруда. Вот и Гермиона согласна»

«Почему черное? Это так мрачно. Хорошо, хорошо, не буду спорить. Мастер Амадеус прав, на портрете ты будешь выглядеть так, что можно будет пугать детей!»

- Да-да-да-да, мсье, вот так! Прошу вас, замрите! — художник едва не подпрыгивает от восторга, бешено смешивает на палитре краски, отчего они жалобно звенят, и принимается орудовать сразу двумя кистями. А еще одна топчется в углу холста, вырисовывая детали обстановки.

- О-о-о, Фиона была права, здесь воистину запечатлевается исторический момент. Твоей зверской физиономией, Малфой, можно уничтожать боггартов и упокаивать вампиров.

Еще и Забини приперся, только его не хватало! Драко стискивает зубы так, что челюсти сводит, чувствуя непереносимое желание вульгарно дать Забини в глаз вместо приветствия.

- Гермиона, - черноволосый парень церемонно целует ее руку, - прошу прощения, миссис Малфой. Примите мои запоздавшие поздравления. Вы обворожительны, впрочем, как и всегда. Малфой, будь добр, лицо попроще, а то мне страшно находиться с тобой в одной комнате.

С губ Драко улетучивается последний призрак улыбки. Гермиона скептически хмыкает.

- А ты, как и всегда, беспардонно льстишь.

- Ну что ты, я правдив до отвращения.

Блейз гибко и грациозно усаживается на стул с высокой спинкой и скрещивает руки на груди.

- Прошу вас, продолжайте, мсье Амадеус. Я вам ничем не помешаю.

Маленький художник, впрочем, ничего не видит и не слышит. Его руки напоминают мельничное колесо, летают над холстом, смешивают краски, наносят мазки и штрихи.

- Где пропадал, Блейз? В последнее время ты не балуешь нас своими визитами, — Гермиона по молчаливому приказу художника вкладывает ладонь в руку мужа.

Блейз хмурится и смотрит в сторону.

- Честно говоря, мне здесь нечего делать. Наверное, скоро переберусь в Италию. Дела у деда запущены, не хватает хозяйской руки. Он сильно сдал после смерти бабушки Скай, но не желает признаваться в своей слабости. Если так пойдет дальше, Бьянке не останется ничего.

- Маленькая Бьянка, я давно ее не видела. Она такая же забавная?

- Платье мадам! — отрывисто бросает Амадеус, и прислуживающая ему домовиха аккуратно поправляет серебристый подол, располагая складки таинственным, наверное, им одним понятным способом.

Драко молча злится. Какие дементоры принесли сюда Забини? Его присутствие раздражает. И то, как он усмехается, тоже раздражает. Как ножом по стеклу. А его взгляды на Гермиону вообще приводят в бешенство. Какое он имеет право так смотреть на нее? Она — его, Драко, жена, принадлежит ему, а все остальные пусть катятся в гоблиновы вонючие норы. Или убираются в свою Италию и побыстрее.

- Бьянка очень выросла. Я купил ей метлу, и она увлеклась квиддичем. С утра до ночи летает по саду, загоняла всех домовиков и перебила снитчем половину окон нашей виллы. Часто вспоминает тебя и хочет пригласить в гости.

Гермиона улыбается, а Драко еще больше мрачнеет, приводя в отчаяние художника.

- Мсье, вы опять! Нет, так невозможно работать! О, мадам, не могли бы вы уговорить вашего супруга…

- Рисуйте так! — рявкает Драко на отшатнувшегося мсье Амадеуса, - и скажите спасибо, что я торчу тут, как болван, а не прислал колдо-фотографию. За ту сумму, которую вы получили, я должен вам диктовать свои условия, а не вы.

- При чем тут деньги? — оскорбленно вопит Амадеус, воздевая руки к небесам, вернее, к покрытому трещинами и разводами каменному потолку, - я — Художник, понимаете? Я — Мастер, и у меня заказывали свои портреты величайшие маги нашего…

- А мне плевать! — Драко приходит в ярость под холодным насмешливым взглядом Забини, - я буду стоять так, как хочу, и с таким выражением лица, которое считаю нужным, ясно?

- Святая Мариала, что здесь происходит? - из стены любопытно высовывается привидение, - Драко, carissimo mio, ну зачем же так кричать? Посмотри, сеньор Амадеус сейчас упадет в обморок, по крайней мере, одна из его волшебных кистей уже в беспамятстве. Ах, бедняжка! Теперь у нее вылезет щетина и будет депрессия. Художники — тонкие и возвышенные натуры, а твой дикий ор расстраивает их нежную организацию.

Забини уже едва сдерживается, чтобы не расхохотаться во все горло. Гермиона укоризненно взглядывает на него и Фиону, виновато — на потерявшего дар речи художника и умоляюще — на Драко.

- Милый, ну пожалуйста, - тихо шепчет она и прижимается щекой к его щеке, - мне это тоже не нравится, и я тоже устала, но ведь это ваша традиция. Она важна для твоих родителей, для твоей семьи. Потерпи немного. Просто представь, через много лет нас уже не будет, но останется этот портрет. Нет — останемся мы, ведь в волшебных портретах сохраняется частичка наших душ. Вдруг когда-нибудь сюда заглянет наш сын или внук, ему понадобится совет, и ты сможешь ему помочь. Помнишь, ты же сам говорил, что разговаривал с дедом.

Да, он любил поболтать с Абраксасом. У деда было потрясающее чувство юмора и оригинальный взгляд на мир, немного циничный, слегка саркастичный, резкий, но не опускающийся до мелочного брюзжания. Драко было интересно — дед был таким всю жизнь или только в молодости, в двадцать лет, когда рисовали портрет? Однажды он спросил, но получил довольно туманный ответ: «Разве это важно? Я — это я, клянусь посохом Мерлина!».

Честно говоря, Драко не очень любил портреты, колдо-фотографии, статуи, монументы, вообще изображения людей. Они казались ему какой-то фальшивкой, грубой подделкой или пародией на настоящих людей. Одно дело, конечно, собственное изображение, но другое — когда знаешь, что изображенных людей нет в живых, и тем не менее, они все-таки как будто «живут». Неловко — разговаривать с теми, чей прах давно покоится под могильными плитами — и дышать, слышать, как стучит сердце, разгоняя кровь по жилам, чувствовать себя омерзительно бодрым, полным энергии, планов на будущее. Лица, покрытые патиной времени, трещинами и разводами поплывшей, выцветавшей краски, вызывали невольное отторжение и смутное чувство вины. Но еще и жгучий, почти болезненный интерес. За каждым портретом крылась своя история — грустная, смешная, тяжелая, стыдная, прекрасная, безобразная, печальная, страшная. Он пытался прочесть эти истории, не разговаривая с людьми на портретах, угадывал по лицам, что таили в себе, хоронили в своих душах эти гордые девушки и самоуверенные юноши, надменные женщины и высокомерные мужчины.
Однажды на чердаке он наткнулся на совершенно необычный портрет. Небольшой, без рамы, просто пыльный кусок холста, свернутый в трубку и закинутый в кучу хлама. На нем была запечатлена молодая женщина, и самое удивительное, потрясшее, даже испугавшее его, тогда четырнадцатилетнего подростка — портрет был мертвым. Мертвое лицо смотрело на него мертвыми глазами. С благородными чертами, с гладким высоким лбом, изящно вылепленными скулами, нервными легкими крыльями носа, сухими, но красиво очерченными губами. Блестящие темные волосы были убраны в гладкую прическу, а глаза необычного золотисто-медового цвета завораживали. Он не понимал, почему портрет не двигается, не говорит, а просто застыл на обтрепанном рваном холсте. Это было дико и маняще. Почти две недели при каждом удобном случае он мчался на чердак и часами просиживал там, вглядываясь в неподвижное женское лицо, стараясь разгадать его тайну. Он придумывал ее жизнь, представлял, какой она была, размышлял, как и почему ее портрет попал в Малфой-Менор. Постепенно она словно оживала, становилась одухотворенней, становилась ярче и живее, чем все портреты его замка. Сейчас он мог бы сказать, почему его так притягивала эта женщина, в чертах тонкого чистого лица которой сияла душа, а глаза светились неугасающим огнем ума. И все это сумел передать безымянный художник, даже не волшебник.
Потом он нашел в самом старом шкафу их библиотеки позеленевший, почти рассыпавшийся в руках ветхий свиток и узнал ее историю, с трудом продираясь через дебри древних рун. Как ни поразительно, но это оказался портрет самой Кандиды Когтевран, одной из основательниц Хогвартса. Еще более поразительным было то, что портрет был заказан одним из его предков, Дезмондом Малфоем. Он любил Кандиду неистово и нежно, яростно и прекрасно, слепо и безвыходно, а она была умна и смела, она хотела идти вперед, хотела стать кем-то большим, чем просто женой и матерью. Он не мог или не хотел подрезать ей крылья, посадить в золотую клетку. Гордые, сильные и неуступчивые, они страдали оба, пытались найти выход, начать все сначала, но появился Салазар Слизерин, сладкоголосый и хитромудрый Салазар, распахнувший перед ней новые горизонты. И она ушла, с болью, но решительно оборвав все связывавшие их нити. История старая, как мир, и вечно новая. Сохранившаяся в нескольких строках рун и в глазах женщины, чей портрет стал единственным в комнате Драко.

Драко задумчиво смотрит в стену напротив, на которой льдисто поблескивает огромное зеркало в тяжелой бронзовой раме, и не замечает, как самозабвенно работает художник, как он одобрительно кивает и шикает на самого себя, чтобы не спугнуть это выражение на его лице, как неуловимо улыбается рядом Гермиона, стараясь поймать в зеркале его взгляд, как незаметно и молчаливо исчезает Блейз Забини, в очередной раз ощутивший себя лишним и бесконечно чужим в их маленькой семье.

В колыбели тебя качает,
И к груди тебя прижимает,
И сидит она у порога,
Когда сманит тебя дорога.

В бой кидается, если опасность
Вдруг грозит тебе без подмоги,
Улыбается, если счастье
Встретил ты на своей дороге.

В волосах ее — неба тайны,
А в глазах ее — света бездна,
А в душе ее — мир бескрайний,
А в руках ее — твоя нежность. (с) siriniti

* * * * *

Две женщины смотрят друг другу прямо в глаза. Одна — высокая, стройная, светловолосая, другая — невысокая, с черными, как ночь, что властвует за окнами, волосами, уложенными в высокую прическу. В резном черепаховом гребне, удерживающем прическу, таинственно мерцают рубиновые огоньки, а в серых глазах пляшет отсвет огня камина.

- Материнский Оберег? Но, Фетида, ты знаешь, какие у него последствия?

- Да, прекрасно. Я знала, на что иду.

- Мерлин мой! — Нарцисса в волнении не может усидеть на месте, встает и нервно прохаживается по комнате, к дверям и обратно, к черноволосой женщине в кресле у камина.

Она наконец решилась выспросить у Фетиды Забини, как ей удалось спасти Блейза от Черной Метки. Этот вопрос мучил ее на протяжении нескольких лет, но спросить прямо не хватало духу. Фетида добровольно приняла Черную Метку и была слишком близка к Темному Лорду. Но в эти месяцы она была какой-то странной, саму на себя непохожей, редко появлялась на общих собраниях, и Нарциссу словно кто-то дергал изнутри, беспокойно шептал на ухо: «Поторопись, иначе будет поздно!»

Потрескивает огонь в камине, но ее пробирает морозом от слов Фетиды, от ее спокойного, немного усталого тона. Материнский Оберег — одно из древнейших чар, основанное не на магии палочек, а на узах, связывающих мать и дитя. После проведения обряда ребенка окружает невидимая защитная оболочка, которая черпает силы из сил матери, капля по капле иссушая их, и не только в физическом смысле. Теряется и магия. Обряд подкрепляется заклятьем, которое устанавливает срок жизни матери, обычно очень малый, и считается законченным после ее смерти. Фетида обречена. Ради сына она медленно истаивает, потому что своей жизнью купила ему свободу.

- Когда…? — Нарцисса запинается, не решаясь спросить у этой еще молодой и красивой женщины, когда она умрет.

- Скоро. Очень скоро.

- Но…

- Нарцисса, ты хочешь оградить Драко?

- Да!

- Не слишком ли поздно?

- Боюсь, что так. Но я должна попытаться. Хотя бы попытаться. Хуже ему не будет, верно? Только мне.

- Да. Обычно страдает только мать.

И словно это послужило последней каплей, перевесившей невидимую чашу, Нарцисса жестко говорит, пытаясь твердостью тона прогнать жалкий недостойный страх:

- Я сделаю это. Объясни, с чего начать.

- Ты решила?

- Да.

И вдруг глубокое кожаное кресло у письменного стола, повернутое к окну, скрипит ножками по полу, и перед удивленными женщинами поднимается… Северус Снейп.
О, милосердная Моргана, они были не одни!

- Браво, Фетида, я и не подозревал, насколько ты умна. Заклятье Материнского Оберега — мало кто осведомлен о нем.

- Северус!

- Как ты могла, Нарцисса? Я не ожидал этого от тебя! — черные глаза Снейпа сверлят побледневшую женщину.

Он и в самом деле не ожидал, хотя и жила в памяти одна неожиданная ночь, в которой звучала исступленная просьба Нарциссы, заламывавшей руки и рыдавшей, просящей, как жалкая нищенка, об услуге. Тогда она умоляла помочь, присмотреть за Драко, выполнить за него, если не сможет, данное Лордом задание. Она была словно в помрачении, и Северусу стало не по себе от ноток неистовости, звенящих в ее голосе. Он тогда позволил связать себя Непреложным Обетом, лишь бы не видеть эту чужую Нарциссу и не слышать больше ее рыданий. Он жалел ее и в остервенении мог бы тогда перегрызть глотку Люциусу, если бы тот не сидел в Азкабане. Как этот ублюдок посмел допустить такую ситуацию? Как такое случилось, что Нарцисса была вынуждена просить о помощи?!

«Милая моя, любимая, что же ты опять творишь? Отдаешь ли себе отчет, что будет, когда об обряде узнает Лорд? А Он ведь узнает, это вопрос только времени»

- Я всего лишь защищаю сына! — у Нарциссы прерывается дыхание.

- Драко служит Ему, а ты намереваешься возвести между ними стену, как это сделала Фетида со своим сыном. Поэтому Лорд так удивлялся, что не может оказать влияние на молодого Забини.

«Она защищает… этого недоноска, щенка, сынка ненавистного Малфоя, похожего на отца, как две капли воды! Так защищает, что готова пожертвовать собственной жизнью! Проклятье, Люциус, почему, ну почему ты сам не можешь сделать хоть что-то?! Почему всегда утопаешь по горло в дерьме, а спасать Драко должна твоя жена, твоя хрупкая, нежная, беззащитная Нарцисса?!!»

- А что здесь такого? Неужели мы ВСЕ должны разделять Его мнения и взгляды? Я Пожирательница по своей воле и этого достаточно, чтобы мой сын оставался в стороне.

Как же спокойна Фетида! А Нарциссу колотит дрожь — от страха, что Темный Лорд все узнает и, конечно же, будет разгневан. От ужаса — что не получится, если не спасти, то хотя бы как-то защитить сына, обеспечить ему будущее.

- Это ничего не значит. То, что вы сделали и задумали сделать — недопустимо, - кажется, Снейп настроен решительно, - думаю, Ему следует знать о ваших женских кознях.

«Она должна опомниться, должна ясно и четко представить, что ее ждет в случае неудачи. Любимая, подумай о себе, а не об этих недостойных тебя, волею слепой Судьбы ставших твоими мужем и сыном».

- Нет, Северус, прошу тебя! Пожалуйста!

Но Снейп не слушает, не хочет ее слышать, стремительно направляется к двери. Черная мантия нетопыриными крыльями летит вслед за ним, и Нарциссе становится дурно. Она не может ступить и шагу, словно на нее наложили заклятье Обездвиживания, хотя готова на коленях умолять Северуса, чтобы он не выдавал, готова согласиться на все, что угодно, на все, что он пожелает. Фетида же одним гибким кошачьим движением перетекает к дверям и встает перед мужчиной, загораживая выход.

- Нет, Северус, ты никуда не пойдешь.

Ее голос по-прежнему такой же ровно-безжизненный.

- Прочь с дороги!

Северус мысленно проклинает эту женщину, вольно или невольно подтолкнувшую Нарциссу на безумный шаг.

- Я бы не советовала докладывать Лорду о том, что ты слышал здесь.

- Опомнись, Фетида, Он и так узнает обо всем! Ты не забыла, что Он свободно проникает в мысли всех Пожирателей? Если я не скажу, Он все равно узнает это или из моих, или из твоих мыслей.

- Мысли — не открытая книга и не развернутый свиток, их нельзя просто прочесть. Но возможно увидеть то, что ты волен или… хочешь показать, не так ли? Ты знаешь это не хуже меня, Северус, и знаешь, что Лорд свободно проникает в сознание Пожирателей Смерти, потому что мы боимся. Страх сковывает нашу волю, заставляет смириться с несвободой и опутывает цепями непротивления. И нам даже в голову не приходит, что можно сопротивляться, можно всего лишь захотеть отстоять свое сокровенное, - Фетида медленно наступает, - ты искусный окклюменист, Северус, ты сможешь все скрыть, как это делала я.

- Я не желаю более ничего скрывать от Него! — почти шипит Снейп, пытаясь отодвинуть ее в сторону.

Когда-то он считал Фетиду самой адекватной из Пожирательниц Смерти. Поразительно, как может глупеть человек, ослепленный животной страстью.

- И ты умен, Северус.

В голосе Фетиды полужалость, полувосхищение, но глаза… Они — два глубоких провала на красивом лице. В расширившихся темных зрачках полыхает адское пламя и словно бросает отсветы в комнату. Пламя обезумевшего отчаяния и пламя неистовой веры. Жестокое и грозное, готовое сожрать и спалить все и всех. Нельзя вставать на его пути…

- Но у тебя никогда не было детей.

Фетида все наступает, и он невольно пятится. Из ее глаз словно исходит некая сила, отталкивающая его, подавляющая решимость, угрожающая… Она похожа на разъяренную тигрицу, защищающую детенышей.

- И ты никогда не сможешь понять материнскую любовь, познать отцовскую гордость.

Шаг. Еще шаг назад. В душу скользкой струйкой вливается оцепенение. Она, словно змея, гипнотизирует его.
Еще шаг назад.

Фетида делает странный легкий жест, и беспокойство ледяной каплей падает за шиворот.

- Не сможешь почувствовать, каково это — когда твое дитя, твоя плоть и кровь, уходит из жизни раньше тебя.

Приглушенный грохот и скрежет за спиной.
Что там?
Почему-то нет сил повернуть голову, поднять руку, сделать шаг в сторону.
Только назад. Шаг. Еще шаг.
А грохот не прекращается, становится все ближе и ближе. Словно чья-то тяжелая поступь.
Что она с ним сделала?! Недаром ходили слухи о том, что в ее роду были вампиры, и о неестественной смерти всех ее мужей.

«Надо… что-то надо… Нарцисса, любимая… почему ты не поможешь мне?»

А Нарцисса, побледнев еще больше, судорожно сжимает руки, разрывая нежное кружево косынки на груди и, кажется, даже не замечает этого. Пересохшие губы (как же он мечтал хоть раз прикоснуться к ним!) шепчут еле слышно:

- Что ты делаешь, Фети? Что ты делаешь?!

- Не сможешь представить, во что превращается твоя жизнь после того, как его не стало. Мне очень жаль, Северус…

Северусу чудится, что он словно застывшая муха в янтаре, беспомощная и скованная чужой волей. Дышать трудно, стены комнаты сдвигаются тесней, надвигаются на него. Тигрица с нестерпимо полыхающим огнем в карих глазах скалится, и его с силой отшвыривает назад.
И тут же отчаянно, обеими ладонями зажимая рот, вскрикивает Нарцисса, и истерзанный кружевной платок соскальзывает с ее плеч. А тигрица снова превращается в Фетиду, безжалостную, равнодушную и холодную.

Северус взглядом провожает платок, медленно, неестественно медленно падающий на пол. Как странно… Какое странное жжение в груди… Чужая воля медленно слабеет, и жжение становится все нестерпимей. Он опускает глаза и с отстраненным удивлением видит торчащий из груди блестящий кончик чего-то острого. Откуда это?

Он не видит, ЧТО стоит за его спиной.
ЧТО мановением руки Фетида Забини оживила на несколько мгновений.
К ЧЕМУ она его теснила.
Средневековая статуя, изображающая не то рыцаря, не то какого-то воина в боевой стойке. Полусогнутые ноги, на голове шлем, левая рука прикрывает щитом сердце, а в правой, вытянутой вперед руке — меч, по легенде, принадлежавший одному из Малфоев. Острый. Наточенный. Сколько раз Нарцисса просила Люциуса убрать это чудовище из кабинета! Еще когда Драко был маленьким и восторженно пытался вытащить красивую блестящую игрушку из бронзовых рук. Но Люциусу воин нравился, и поэтому оставался на своем месте, хотя меч все-таки был заменен иллюзией. Но едва сын понял, насколько опасно может быть холодное оружие, и не делал больше попыток завладеть им, боевой меч вернулся на свое место.
И сейчас его острие торчит из груди Северуса, а на темной ткани камзола, по серебряному шитью растекается и ширится влажное пятно.

Нарцисса в оцепенении смотрит на пятно, почему-то стараясь понять, откуда оно взялось. Как будто что-то пролили…

А черные глаза Северуса с безграничным удивлением останавливаются на неподвижном лице Фетиды.

- Ф… Фети… зачем…

«Зачем? Я просто хотел припугнуть. Хотел остановить, но не сказал бы Лорду. Конечно, я бы скрыл или завуалировал мысли, как делал много раз, так много, что это почти стало привычкой. Нарцисса, да разве я сумел бы предать тебя? Собственными руками послать на смерть? Неужели ты поверила пустым словам, предназначенным всего лишь для устрашения, почему не заглянула в душу? Ведь ты умела, всегда могла понять неуслышанное, несказанное… А ты, Фетида? Умная, храбрая, решительная… Я тебя недооценивал… А вы были испуганы и поспешили…».

Странные ощущения… Нет, не больно, но он не может вздохнуть. А так хочется вобрать полной грудью воздух. Наверное, в последний раз…
Сознание мутится. Мысли кружатся в бешеном хороводе. Он ухватывает конец одной и начало другой… Тяжело, как все запутано…
Фетиду привела под власть Лорда жажда мщения, его — ненависть к врагам, других — трусость, корысть, выгода, собственная слабость, безволие. В этом мире, наверное, все перемешано и переплавлено в одном гигантском котле. И варится чудовищное зелье, вкус которого — вкус смерти. То, от чего бежит Лорд. Но… разве от этого сбежишь? И разве смерть — конец? Нет, нет и нет!
Северус невольно делает движение вперед, но тут же грудь разрывает страшная боль, и в глазах темнеет.
Смерть… смерть — это всего лишь начало бесконечного пути, уходящего далеко за пределы вселенной. Это серая завеса, ограждающая косный и бесцветный мир обыденного, шагнув за которую, мы найдем вечность. То, что люди называют смертью, всего лишь еще один поворот бесконечной дороги. По-настоящему мы умираем всю свою жизнь, от младенчества и до старости — от несбывшихся желаний и разбившихся надежд. От несказанных слов и несдержанных клятв. От отвергнутой любви и отброшенной дружбы. Не отданных долгов и не принятых даров. От обид и сомнений, предательства и одиночества, измученные совестью и памятью.
Наверное, душа его давно мертва, уплыла по холодным водам реки Вечности в ту ветреную зимнюю ночь, когда Нарцисса Блэк сбежала из дома с Люциусом Малфоем. Или в другую, весеннюю — когда в ответ на тихую, почти неслышную мольбу Дамблдора он безжалостно поднял палочку и произнес заклятье…
Сегодня умирает просто тело.
Старый директор был прав — все в этом мире получает свой отклик. За зло тебе отплатят ненавистью, за ненависть — местью, за равнодушие — небытием. Что останется после него в мире? Только ненависть и жажда мщения, гнездящиеся в душе сына Джеймса Поттера. Но и он, если выживет, быстро забудет о Северусе Снейпе, мертвом и ничтожном, не обременяя себя долгой памятью.
В его жизни была и великая ненависть, и великая любовь, и сейчас он осознает, да, в полной мере, так ясно и так отчетливо, и как раньше не понимал? Ненависть — какое мягкое и в то же время острое слово, не правда ли? В нем черная горечь нанесенных обид и стон израненного сердца, страх потерять себя и страх увидеть свое истинное лицо. В нем оскал прошлого, смятение перед будущим и боль настоящего, притягательное желание взглянуть в глаза правде и ужас от познания кровавой сути истины. Ненависть — обоюдоострый смертоносный кинжал, опасный и для того, против кого он направлен, и для того, в чьей руке он зажат. Но ненависть слаба настолько, насколько сильна любовь. Ненависть тленна, а любовь вечна! Быть может, через тысячи лет, через череду жизней, он вновь встретится с среброкосой девочкой, и она вновь улыбнется ему. Нет человека, которому судьба не уготовила бы испытание любовью, а пути любви неисповедимы…
Как жаль, что он понял это слишком поздно…. Если бы еще можно было объяснить это тому мальчику, который был одинок среди толпы и, бессильный, с тоской наблюдал, как ускользает песком сквозь пальцы его счастье, как его любимая становится чужой… открыть ему великую тайну, что надежда всегда есть и будет!
Но он скажет это Дамблдору, и старый маг будет слушать его, по обыкновению кивая и лукаво и всезнающе посверкивая половинками очков…

- Цисса…

Все расплывается перед глазами, теряет свои очертания, гаснет блеклый сумеречный свет, но Нарцисса продолжает сиять перед ним, словно синяя вечерняя звезда в темном провале небес, прекрасная и недостижимо далекая.

Последний выдох, и Снейп обмякает. А тяжелая статуя даже не шелохнется.

- Какой ужас. Это был несчастный случай, Нарцисса, - Фетида не спрашивает, а утверждает.

И белая, как полотно, Нарцисса машинально откликается, словно эхо:

- Это был несчастный случай, Фетида.

Но потом вдруг спохватывается:

- Но Он узнает!

- Успокойся, - слегка морщится от истеричных ноток Фетида и снова взмахом руки оживляет статую.

Та дергается, скрежеща доспехами, выдергивает меч, отчего тело Снейпа мешком оседает на пол, и, пятясь, тяжелыми шагами возвращается на свое место, в угол между двумя шкафами. Фетида наклоняется над телом, взмахивает палочкой, что-то шепчет, а Нарцисса словно раздваивается. Одна ее часть отстраненно наблюдает, как бледнеют и истаивают пятна и капли крови на полу, на белоснежном вороте рубашки, как исчезает дыра на камзоле и мантии. Теперь все цело, чисто. И создается ощущение, что Северус жив, просто зачем-то прилег на пол в странной неудобной позе.
Другая Нарцисса кричит, беззвучно открывая рот, мечется в ужасе от произошедшего, готова забиться в истерике.

- В последние часы происходит всплеск сил. Верно, все согласно заклятью, - непонятно роняет Фетида, и от ее ровного, без эмоций, негромкого голоса Нарцисса почему-то приходит в себя.

- Нет, никто ничего не узнает, даже Лорд. Не будет никаких следов, подозрений, клянусь. Северус уже не расскажет, а тебя никто не заподозрит, потому что ты ни в чем и не виновата. А я… Когда я говорила: «Очень скоро», это означало — срок наступает сегодня в полночь. Пойдем в более спокойное место. Мне многое нужно тебе объяснить, а время не стоит на месте. Я еще не попрощалась с сыном и внучкой.

Нарцисса смотрит в как-то разом смягчившееся лицо Северуса Снейпа. Единственного человека, которого могла бы назвать, нет, все-таки называла другом, которому, было время, доверяла, как себе. Но что-то разладилось в их дружбе. И она не могла сказать — что именно. Что было когда-то простым и легким, вдруг стало неимоверно сложным, громоздким, требующим каких-то объяснений. Как будто между ними выросла невидимая прозрачная стена. И Люциус не любил Снейпа, всегда нервничал, когда тот оказывался рядом с ней. Сама не заметив, Нарцисса потеряла друга. Она слабо удивляется тому, что почти не сожалеет о его гибели. Но он хотел помешать, а сейчас она, как и Фетида, не остановится ни перед чем. Узы дружбы оказались бессильны перед материнским инстинктом.
Она горько шепчет:

- Прости. Я не могла иначе…

Его глаза полуоткрыты и поблескивают белками. Нарцисса невольно отводит взгляд, прижимает руку к груди, стараясь унять бешено колотящееся сердце, и осторожно, стараясь не задеть его, выходит вслед за Фетидой.

Северус Снейп остается одиноким в смерти так же, как и в жизни. Принявший смерть не от рук врага, не из палочки ненавидящего его Гарри Поттера, а от рук женщины, с которой некогда делил ложе, в присутствии другой женщины, которую любил еще с тех пор, когда она была нескладной девочкой с длинными косами, а он угрюмым нелюдимым подростком. И из глаз которой не выкатилась ни одна слезинка, даже самая крошечная, чтобы оплакать судьбу Северуса Снейпа, слизеринца-зельевара, предавшего когда-то единственного человека, доверявшего ему от чистого сердца.

* * * * *

Что есть Любовь? — меня ты спросишь,
Я, боюсь, не смогу ответить.
Может быть, Любовь — это верность,
Что сильнее всего на свете?

Она птицей летит над тобою,
Заслонив от коварства и лести,
Она тенью скользит за тобою,
Охраняя от злобы и мести.

Она чутко стоит на страже,
Когда ты устал и измотан,
И она не изменит, даже
Если ты не заметишь заботы.

В волосах ее — неба тайны,
А в глазах ее — света вера,
А в душе ее — мир бескрайний,
А в руках ее — жизни мера. (с) siriniti

* * * * *

- Хозяйка, молодой хозяин просить подать чай им.

Домовичок со смешно встопорщенными ушами быстро мигает и пятится назад.

- Он попросил меня?

Гермиона немного удивлена. Обычно чай в кабинет, когда там собираются Пожиратели во главе с Темным Лордом, подает сама Нарцисса.

- Да, да! Хозяин сказать, только вы!

- Ну хорошо, - Гермиона пожимает плечами и идет на кухню.

Домовики уже все приготовили. Она слегка хмурится — чашек слишком много, а у нее мало опыта по транспортировке тяжело груженых предметов сервировки в отличие от той же Нарциссы, у которой это, наверное, входило в обязательную программу домашнего обучения. Словно прочитав ее мысли, маленький домовик подпрыгивает на месте, привлекая внимание:

- Я вам помочь, хозяйка, не бойтесь.

Он ловко подхватывает два тяжелых серебряных подноса и топочет по коридору, Гермиона медленно идет следом и размышляет.

Зачем Драко попросил именно ее подать чай? Ведь он знает, что ей неприятны эти сборища, тяжело среди этих людей, а присутствие Темного Лорда неизменно лишает ее душевного равновесия. Он смотрит на нее слишком внимательно, расточает слишком сладкие и необоснованно громкие похвалы, следит за каждым словом, жестом, отмечает каждое выражение лица, непроизвольное движение мышц. Словно хочет проникнуть в ее голову, вытрясти и рассмотреть на ладони все глубоко запрятанные тайны, поймать смутные тени мыслей. Словно до конца не поверил тому, что память Гермионы Грэйнджер в результате неправильного заклятья многое потеряла, безжалостно стерла со своих листов людей, встречи, чувства. Словно раз за разом проверял и перепроверял, желая убедиться.
Нет, Он больше не устраивал сеансов леггилименции, но Гермиону и без этого не раз стискивало в удушающем кольце ужаса, когда она думала, что Он все знает, только по каким-то странным причинам молчит. Ему почему-то было выгодно держать ее в поле Своего зрения и внимания. И она по-прежнему не могла понять причину Его интереса к себе. Он не настаивал на том, чтобы она стала Пожирательницей, не давал никаких поручений и заданий. Лишь изредка просил дать истолкование какой-нибудь руне, поделиться своими познаниями в нумерологии или зельеварении. Иногда почти не замечал, иногда парой двусмысленных фраз бросал в засасывающий водоворот озноба, а в следующий момент улыбался Своей стылой змеиной улыбкой и рассыпался в тонких комплиментах. Ему, казалось, было важным только то, что Гермиона Грэйнджер находится в замке Малфой-Менор, что Гермиона Грэйнджер стала миссис Драко Малфой. Единственное, в чем Он был непреклонен — она должна была всегда присутствовать рядом с Драко на бесконечных разнообразных балах, приемах, вечеринках, раутах. Иногда на сходках Пожирателей Смерти. Но и в этих случаях Ему было достаточно того, что она молча пряталась за спиной Драко и не роняла ни слова.

Как же она Его ненавидит! До боли в висках, до темноты в глазах. По каким-то соображениям она вызвала Его интерес, и Он выдернул ее из ее прошлой жизни и теперь держит на коротком поводке. Он расчетливо и безжалостно убил ее родных. Он силой привязал к себе Драко, и в Его власти казнить или миловать. Будь это в ее воле, она не пожалела бы и себя, лишь бы это существо исчезло из мира.

Надо успокоиться. Она глубоко вздыхает и проводит ладонью по лицу. Перед кабинетом с усилием подхватывает малый поднос и благодарит домовика. Тот раскрывает высокие двери. Двадцать пар человеческих глаз встречают ее. Лютый и кровожадный взгляд оборотня. И красные щели суживаются на плоском лице Темного Лорда.

Какое-то тревожное, напряженное ожидание дрожит в атмосфере этой строгой комнаты, обставленной дорогой мебелью из черного дерева. Словно воздух превратился в воду, и в нем кровавыми нитями и сгустками плавают и тянутся от одного к другому мысли, намерения, стремления.
Разговор прерывается чьей-то оборванной фразой:

- …вероятно, не так глуп, как мы полагаем, и догадается.

Темный Лорд кривит узкие губы в презрительной гримасе:

- Ему просто везет. Однако довольно об этом. Я все решил. Отправим девятерых и Хвоста, разумеется. Родерик, проследишь и доложишь.

Высокий широкоплечий Яксли склоняет голову и поспешно выходит, за ним семенит Питер Петтигрю, неприятно ухмыляясь и отвешивая издевательский поклон в ее сторону. Сердце Гермионы гулко подскакивает в груди. О чем, вернее, о ком шла речь? Она неловко опускает поднос на ближний столик и отыскивает взглядом мужа. На светлом фоне окна вырисовывается неподвижный силуэт Драко, окутанный зыбким маревом. Почему-то от этого совершенно обыденного зрелища снова прыгает сердце. Зачем же все-таки он ее позвал?

Она усердно разливает чай, скрывая дрожь, берет малый поднос и обносит всех. Непроизвольно держится подальше от Фенрира Сивого, от которого, как обычно, пахнет псиной, потом и кровью, прогоняет подступающую к горлу тошноту. Оборотень скалится и что-то шепчет. Она не понимает, не слышит, потому что перед глазами только Драко, и колотится пульсом в висках вопрос: «Что происходит?».

Беллатриса Лейнстрендж брезгливо отталкивает чашку, едва не пролив чай на ее платье.

Алекто Малсибер хихикает, показывая острые зубы.
Они сумасшедшие. На самом деле.

Амикус Малсибер суетливо вскакивает с места и подчеркнуто подобострастно принимает свою чашку, при этом стараясь прикоснуться к нежной коже запястья под длинным рукавом. Она отдергивает руку и едва не роняет поднос.

Вейланд Джагсон, Фрэнсис Розье и Антонин Долохов холодно благодарят.

Манфред Крэбб и Дэмиэн Гойл одинаково неуклюжи и неловки. Как же странно они похожи на своих сыновей, вернее, те похожи на них.

Свысока качает головой, отказываясь, долговязый Рабастан, младший из трех братьев Лейнстреджей (и все — Пожиратели! Правда, средний Рольф сейчас редко появляется на сходках, отсиживаясь в глухом шотландском углу своих владений после нашумевшей истории со сбежавшей дочерью).

Патрик МакНейр, Эметриус Эйвери, Гилберт Руквуд, Юджиус Нотт, Джез Паркинсон. Испытанные, преданные, готовые на все ради своего Господина слуги. Молодые, но сумевшие показать себя и облеченные Его высочайшим доверием Маркус Флинт и Дэйн Нотт.

Все члены нынешнего Правительства Волдеморта. Круг наиболее приближенных к Хозяину, не хватает только Северуса Снейпа и Фетиды Забини. Смерть Снейпа, найденного в этом кабинете, была неожиданной и вызвала немало пересудов и кривотолков. Лорд был разъярен и самолично провел расследование. Но так ничего и не выяснил. Никаких следов заклятья, «самый обычный разрыв сердца», как в один голос лепетали все светила магической медицины под пронизывающим взглядом Лорда. Возможно. А Фетида умерла во сне, и диагноз был тот же.
«Что-то среди моих Пожирателей становится модным умирать магловским способом», - процедил Лорд и больше не вспоминал ни о Снейпе, ни о Забини. Он просто забыл о них.
Вместе с тем, нередко в минуты странного и не всегда уместного пафоса Он сам утверждал, что все Пожиратели Смерти — Его семья. Но понимает ли Он вообще, что кроется под этим словом? Его настоящее, не исковерканное значение?
Наверное, нет. Иначе не говорил бы.
Она поспорила бы на миллион галлеонов, что даже самые фанатичные Пожиратели Смерти в потаенных, почти инстинктивных глубинах своих душ не считают себя Его семьей. Может быть, лишь Беллатриса искренне верит в это, но она, абсолютно безумная в своей привязанности к Лорду — особый разговор. А эти представители самых древних и самых чистокровных родов магической Англии, как бы ни старались, но признать свое родство с полукровкой Томом Реддлом никак не могут, потому что это в корне противоречит их сложившимся за века традициям и представлениям. Признать Его родство — значит, поставить Его наравне с собой. Но чистая кровь, бегущая в их жилах, яростно этому сопротивляется. Быть может, поэтому они признают Его власть? Потому что, отдавая должное Его незаурядному уму, Его внутренней силе, неординарности Его натуры, готовы на все, что угодно, лишь бы Он не смешивал Себя с ними?

Люциус остро взглядывает на нее, но ничего не говорит. Лишь кивает в сторону Драко.
Она приближается к мужу со страхом, дрожащим во всем теле. Она боится. Чего? Да что такое? Опомнись, дурочка! Разве ты в первый раз видишь этих людей?
Робко пытается улыбнуться и сама протягивает ему чашку, спиной чувствуя колючие ощупывающие взгляды, выжидательные неприязненные усмешки. Чересчур громко в воцарившейся тишине звенит хрупкий фарфор. Драко смотрит на нее в упор немигающими глазами, потемневшими почти до черноты. И они буквально кричат. Безмолвно, но от этого еще страшнее.

«Ближе»

Холодные пальцы смыкаются на ее запястье.

«Ближе!»

На его губах появляется улыбка. Тоже холодная, напоминающая улыбки Темного Лорда. Гермиона понимает, она предназначена для тех, которые за ее спиной. А потом он шевелит губами. Совсем чуть-чуть. И глаза кричат:

«Пойми! Прочти! Догадайся!»

Она хмурится, пытаясь подавить нарастающий страх. Он раз за разом повторяет беззвучным шепотом несколько слов. Хорошо, что сегодня она распустила волосы. За ее гривой лица Драко, наверное, почти не видно. Что же он хочет сказать? Почему нельзя выйти?

«Предупреди!»

Кого? Зачем?

«Немедленно!»

«Поттера!»

Гарри?! О, господи, что еще такое?

Она прерывисто вздыхает, и Драко тут же предупреждающе сжимает ее руку.

«Нападение!»

«Его дом!»

«Не могу выйти, невозможно»

На Гарри готовится нападение в Годриковой Лощине?!

Она едва заметно кивает, давая знать, что все поняла. Драко снова улыбается, но уже именно ей, нежно проводит ладонью по щеке, склоняется к уху. Все в порядке, господа, просто он благодарит свою кроткую услужливую жену. А вы что предположили?

«Умница. Они уже ушли. Поспеши» - едва разборчивый шепот обжигает и заставляет похолодеть от ужаса. Она смотрит в глаза мужа.

«Веди себя естественно. Ни одного лишнего жеста».

Снова кивок и ослепительная улыбка присутствующим. Послушная супруга выполняет свои обязанности. А вы о чем подумали, господа?

- Благодарю вас, Гермиона, - это, конечно же, Лорд, - вы всегда так любезны. Не желаете к нам присоединиться? Мы тут как раз обсуждали некоторых знакомых вам людей. Думаю, что очень скоро вам представится возможность увидеться с одним бывшим близким другом.

Держать лицо.

Превосходно.

Расставить молочник, сливочник, сахарницу, вазы с бутербродами и сладостями так, чтобы ничего не звякнуло.

Медленно выпрямиться.

Равнодушно пожать плечами.

- Милорд, мне, конечно, приятно будет увидеться с другом, но сейчас меня ждут неотложные дела. Прошу простить.

Снова непроницаемо улыбнуться.

Спину прямо.

Как же сводит скулы от лицемерия.

- С вашего позволения.

Не расслабляться!

Тяжесть в голове и в ногах.

Двери открывает тот же домовик. Закрыть двери.

И тут ожесточенно набрасывается усердно подавляемая паника. Она враз перестает соображать. Страх одурманивает разум, путает сознание. Она бежит прочь от кабинета с единственной мыслью, колотящейся в пустой голове:
«Надо что-то сделать!»

Что же?! Что?!!

Она несется по бесконечным коридорам Малфой-Менор.

«Время уходит!» - вдруг бьет по сознанию.

Пошатнувшись, она едва не падает. Вбегает в какую-то комнату. Рукой задевает вычурный бронзовый подсвечник на комоде рядом с дверью. Мгновенная отрезвляющая боль. Из маленькой, но глубокой раны появляется кровь, струится по коже, тяжелыми каплями падает на пол. Она смотрит на саднящую руку и вдруг приходит в себя. Ум проясняется, начинает работать быстро и четко, перебирая варианты, как предупредить Гарри. Но первым делом вызвать домовика.

- Если спросят, я в оранжерее. Срезаю розы к ужину.

Домовик кивает и уносится.

Оповестить Грюма?
Поздно. Стало поздно, пока она бегала как бестолковая дурочка и паниковала. К тому же, через Врата можно пройти только в сопровождении Драко, а где находится дом старого Аврора, она, естественно, не знает.

Орден Феникса?
Нет, они наверняка давным-давно сменили если не штаб-квартиру, то Хранителя тайны. Попасть в дом на Гриммо она не сможет.

Связаться с кем-нибудь напрямую — МакГонагалл, Тонкс, Люпином, Хагридом?
Тоже поздно. Они не будут ее слушать, сразу наложат заклятье, а если выслушают, то все равно не поверят. Пустая и небезопасная трата времени. К тому же, они все в официальном розыске, скрываются. Вряд ли вообще она найдет их.

Остается одно — связаться с Гарри. Нет, не встретиться с ним. Ее отсутствие в замке сразу заметят. Все может полететь к чертям.

Гермиона дует на заледеневшие пальцы. Она забралась в необитаемую часть Малфой-Менор, здесь просто череда комнат и залов, в которые никто не заглядывает. Но тем лучше.

Итак.
Он был… Печально, но все-таки был… ее лучшим другом. Теоретически между ними на тонком астральном уровне должна быть связующая нить. Была, наверное. Если он ее не оборвал, хотя это непросто. Даже через десятки лет можно найти слабые следы первой любви и прежней привязанности, отголоски сострадания и былой нежности, отзвуки дружбы.

Она деловито осматривает комнату. Что мы имеем?
Целая связка восковых свечей в ящике комода. Очень к месту.
Оконные стекла.
Огромная серебряная ваза.
Лакированные дверцы шкафов. Не подходит.
На темно-кремовой обивке канапе ртутным отблеском дрожит хрустальная амальгама. Ручное зеркальце в изящной серебряной оправе, кем-то здесь брошенное. Отлично!

Она крепко сжимает витую ручку.
Свечи в круг. Платье безжалостно собирает пыль на полу.
Сосредоточиться. Собрать всю волю и всю свою волшебную силу в кулак. Шаг за шагом пройти весь путь дружбы, зародившейся в вагоне Хогвартс-Экспресса.

Зеркало в занемевшей руке дрожит, приходится перехватить другой рукой, липкой от крови. Она закрывает глаза и выбрасывает из головы осколки страха, выметает липкую паутину сомнений и нерешительности.

Гарри, Гарри, Гарри, Гарри, Гарри!
Услышь меня. Позволь услышать…
Немой зов несется сквозь пространство, пробегает по струнам времени, преодолевает пустоту, пробивает стены, замки, дома, не оставляя за собой ни эха, ни отголоска.

Гермиона дотрагивается волшебной палочкой зеркала. А оно дрожит все сильнее, так, что трудно удержать. Гладкая поверхность подергивается мелкой рябью, как вода тихого пруда под порывом ветра, и мутнеет. Ее отраженное лицо искажается и исчезает. Боль сильнее вцепляется в раненную руку. Но она ни на секунду не отрывает взгляда. В зеркальном овале клубится серая мгла, а в глубине ее пробивается крохотная белая точка, которая становится все больше и ярче и внезапно вспыхивает невыносимым огнем, на миг призрачно освещая всю комнату. Но ее глаза по-прежнему широко раскрыты. Нельзя, надо терпеть.
После вспышки зеркало ровно сияет теплым оранжево-золотистым светом.

Он жив! Они до него не добрались, а она успела! О, Господи, все-таки успела и сделала большую часть дела!

И едва не роняет зеркало от нахлынувшего облегчения.

Постепенно в оранжево-золотом овале появляются и другие цвета. Она видит радугу его хорошего настроения, то и дело вспыхивающие светлые пушистые облака радости, тонкие зеленоватые щупальца настороженности (он все-таки прирожденный Аврор!). И огромные букеты жизнерадостных алых пионов его любви.
Он где-то с Джинни, не в Годриковой Лощине, и ему спокойно и хорошо. Удивительно, если учесть, на каком он сейчас положении. Но все-таки он настороже, и это вселяет надежду. Его не так-то просто достать.

Надо поторопиться. Сосредотачиваясь, она набирает в грудь воздуха и медленно делает выдох. Ее дыхание касается зеркальной поверхности и рождает новый цвет. Черный цвет смерти.

Ты меня слышишь? Ты чувствуешь меня? Смерть, Гарри, вот что тебя ждет. Поберегись!

В ответ снова вспыхивает оранжевое золото, потом гаснет и создается ощущение, что в зеркальном овале смешались все краски, существующие на земле. Бордовый всплеск, серое сияние, лазурный взрыв, шафрановый водоворот, черная пропасть, голубые искры, изумрудные всполохи, розовое безумие, солнечный луч, лунное серебро…
Он что-то почувствовал. Она дотянулась до него!

Гарри, осторожно. Пожалуйста, будь осторожен. Берегись. Гарри, от этого зависит твоя жизнь. Пожалуйста, прошу тебя, берегись, осторожно. Тебе грозит беда. И не только тебе, береги Джинни. Гарри, осторожно, берегись. Против тебя замышляют зло. Гарри, ты можешь погибнуть. Будь осторожен, берегись…

Она повторяет эти слова раз за разом, забыв о кровоточащей руке, о времени, забыв обо всем, движимая только страхом за Гарри, стремясь передать ему свой страх и беспокойство, зажечь в его сознании красный огонек опасности.

Из грязной смеси цветов медленно вытекает сиреневая струйка тревоги. Она становится темнее и темнее, пульсирует и наконец заливает весь овал. Гермиона переводит дух. Точно, получилось. Тревога появилась не зря, не на пустом месте.
Внезапно темно-фиолетовое одной пульсацией перетекает в кроваво-багровое (он чувствует опасность!), зеркало взрывается, осыпав ее блестящими каплями амальгамы, горячими звездочками расплавившегося серебра. Она едва успевает защитить глаза и бессильно роняет обиженно дернувшуюся палочку на пол. Сложное заклятье отняло много сил, и она устало прислоняется спиной к канапе, ощущая затылком холодное твердое дерево и мягкую ткань обивки. Не хочется вставать, телом овладевает безволие. Тяжело даже представить, что надо подняться на ноги, куда-то идти, фальшиво улыбаться, держать себя в руках, не позволяя расслабиться ни на минуту. Да, надо идти, ее могут хватиться, скоро, наверное, ужин. А к ужину нельзя опаздывать ни в коем случае, потому что будет Темный Лорд.
Она не отдаст ему Гарри. Никогда. Гарри должен жить, должен выйти победителем.
Она почти наверняка уверена, что он услышал ее предостережение и принял меры безопасности. Гарри все-таки не так легко выследить и поймать.
Лорд не раз разглагольствовал о том, какими уязвимыми становятся люди, связанные любовью, дружбой, привязанностью, семьей. Их легко заставить сделать все, что требуется, лишь припугнув, даже не прибегая к заклятьям подчинения. Они послушны и верны, скованные по рукам и ногам страхом за близких. Да, во многом это верно, хотя даже Он не до конца понимает, НАСКОЛЬКО они уязвимы. Но при этом насколько они слабы, настолько и сильны. И этого Он тоже не понимает.

Колени еще подгибаются, но она выходит из комнаты. И вовремя. Появляется Крини и взволнованно всплескивает руками.

- Моя госпожа! Ужин через двадцать минута, а вы в такой вид! Ужасно!

- Ничего, - слабо шепчет Гермиона, почти опираясь в изнеможении об холодную каменную стену, - я сейчас приду в себя. Пожалуйста, срежь в оранжерее несколько роз попышнее и доставь Бертольду. Скажи, что я послала.

Крини не смеет ослушаться. А она кое-как добредает до их с Драко спальни и без сил падает в кресло у дверей. Странное состояние — как будто она плавает в густом, как кисель, плотном воздухе вне своего тела. И сидит, и одновременно смотрит на себя сидящую со стороны, отчетливо видит бледное, осунувшееся и какое-то опустошенное лицо с синими тенями под глазами, безвольные, неловко вывернутые руки на коленях, помятое пыльное платье, все в осколках и серебристых пятнах, волосы торчат в разные стороны. Надо привести себя в порядок…

Это тяжелое изматывающее чувство раздвоенности тела и сознания вместе с навалившейся усталостью не проходит весь вечер. Поэтому она еще более молчалива, чем обычно, и лишь односложно отвечает на вопросы Темного Лорда. Драко тоже молчит, догадываясь, чем вызвано ее состояние, и невольно чувствуя свою вину, бережно ухаживает за ней.

- Вам нездоровится, Гермиона? — Лорд смотрит на нее сквозь рубиново поблескивающий бокал старого вина, - что-то вы бледны. И где вы так поранили руку?

- Нечаянно задела подсвечник, Милорд. Я не очень хорошо себя чувствую с самого утра.

- С самого утра?

Если бы на плоском лице отражалась мимика, Гермиона могла бы поклясться, что Лорд поднял несуществующие брови.
Она опускает ресницы, стараясь побороть обычное отвращение и нарастающее раздражение. В сущности, какое Ему дело? Ведь Ему безразлично, она в этом уверена. Но как же тяготит и приводит в бешенство эта наигранная забота, стремление контролировать и быть осведомленным обо всем, заботливый тон и страшные нечеловеческие глаза, холодные и жестокие…

- Могу ли я вас поздравить?

Протестующе звенит хрустальный бокал, неловко задетый и разлившийся бордовыми ручейками, Драко поспешно извиняется. Гермиона вначале не понимает, а потом густо краснеет, на миг даже чувствуя прилив сил. Она вскидывает взгляд, но боится взглянуть на свекровь и тем более на свекра, сидящих напротив. Неловко.

- Нет, Милорд, уверяю Вас, Вы ошибаетесь! У меня просто болит голова! - чуть более взволнованно, чем следовало бы, восклицает она.

- Жаль, жаль… - задумчиво тянет Волдеморт, - я был бы весьма рад появлению наследника древнего рода Малфой.

Гермиона прикусывает в негодующем смущении губу, снова опуская глаза, и не видит, что от этих слов обычно невозмутимо спокойное лицо Люциуса на миг дергается от прорвавшихся чувств, и его руки, как всегда при волнении, мнут скатерть. Нарцисса, выпрямившись, как отпущенная ветка дерева, застывшим взглядом смотрит на серебряную супницу в середине стола, словно напряженно пытается что-то понять. Драко судорожно сжимает под столом руку жены так, что обручальное кольцо больно вминается в пальцы.

После недолгого, но насыщенного многозначностью и почти звенящими в воздухе над столом догадками и мыслями молчания, Люциус, вскинувшись, начинает отвлеченный разговор о чем-то пусто-светском. Нарцисса безучастно поддерживает, Драко тоже кидает пару реплик, а щеки Гермионы так и горят румянцем неловкости. Вдруг распахиваются двери, и вползает (по-иному и не скажешь) Питер Петтигрю.

- Господин, мой Господин, - его уродливое, теряющее человеческие черты лицо жалобно морщится, - вы велели, в любое время, как только вернемся…

Нарцисса поджимает губы. Этого отвратительного нечистоплотного человека она не выносит. Но приходится терпеть.

- Я слушаю. Где Родерик?

- Там. Он… Он не осмелился… послал меня. Господин, мы не смогли… Он успел удрать… Как будто его кто-то предупредил…

- ЧТО?

Гермиона забывает, что нужно дышать, от внезапно снявшейся тяжести и улетучившейся бесследно тревоги. У нее получилось! Да-да-да-да! Ох, как же хорошо! Гарри жив! Он предупрежден и поймет, что нужно удвоить, нет, утроить осторожность! Значит, она не напрасно отдала толику своей волшебной силы жадному заклятью… Как же легко стало на душе!

Опомнившись, она украдкой проверяет, не выдала ли свою нечаянную радость. Но Лорд не заметил, Ему не до нее. И Люциус с Нарциссой тоже смотрят на Петтигрю. Он — с досадой, она — с раздражением. Как на огромную безобразную крысу, выбежавшую на середину комнаты и вызывающую гадливое отвращение. А Драко, поняв, ободряюще улыбается уголком губ и снова, уже легко сжимает ее руку.

Волдеморт резко поднимается из-за стола, Петтигрю пятится назад. Кажется, еще немного, и он падет ниц, распластается выпотрошенной крысой на узорных разводах мраморного пола.

- Прошу прощения, дамы, - черное одеяние полощется, словно развеваемое ветром.

Люциус и Драко, переглянувшись, отодвигают стулья и следуют за длинной фигурой Темного Лорда. За ними, извинившись, удаляется Гермиона, чувствуя, как качаются перед глазами стены от волнения и вновь набросившейся слабости. Побыстрее бы домой, в свой маленький уютный домик на берегу моря… Но покоя не будет до завтра…

Дождавшись, когда они выйдут, Нарцисса сквозь зубы едва слышно кидает в пустоту огромной роскошной Золотой столовой:

- Как же мне это надоело! Какое Он имеет право вторгаться в нашу семью, вести себя в нашем родовом замке, как хозяин? Кто Ему позволил впускать в Малфой-Менор всякую мразь? До каких пор будет это продолжаться?!

Но разве пустота ответит?

* * * * *

На башне дует пронзительный, пронизывающий ледяной ветер, залетает в узкие оконные проемы без переплетов, шныряет понизу у ног пронырливым горностаем, вороша клубы пыли, перья и принесенные им же сухие листья. С востока на темном горизонте наползает огромная черная туча, по пути слизывая редкие тусклые звезды и подбираясь к больной желтизне ущербной луны. Хоть башня насквозь продувается, но все равно попахивает совами, как на хогвартской совятне. Впрочем, самая высокая башня Малфой-Менор — это и есть совятня. Вот что-то типа каменных насестов, а на полу виднеются кое-где кучки помета, бренные останки мелких грызунов и перья. Обычные обители башни, филины Зевс и Гадес, совы Деметра и Персефона сейчас на охоте. Но Персефона время от времени залетает, садится на плечо и нежно покусывает мочку уха, как бы напоминая о себе.

Гермиона греет руки над голубоватым волшебным огоньком, весело прыгающим по давно потухшим углям в жаровне. Стало немного теплее, и она продолжает начатое дело — творит из тьмы осенней ночи, из башенного сумрака и притаившихся в углах густых теней птицу. Палочка танцует в ее руке, выпуская из себя дымные темные нити, которые выплетают причудливые узоры, срастаются, сливаются в плотную массу.

После зелья Бодрости усталость как рукой сняло. Лорд внезапно куда-то отправился вместе с Руквудом и Долоховым, и она сразу пробралась сюда.

Шаги на лестнице. Она настораживается. Вообще-то сюда редко кто забирается. Башня узкая и высокая, внутри ее опоясывает, извиваясь наверх, древняя лестница. Каменные ступени от времени истерлись, крошатся и опасно подрагивают под ногами. Перил нет, и каждый раз Гермиона, поднимаясь, судорожно цепляется за стены, боится лишний раз глянуть вниз. А еще в башне живет рыцарь, представляющий собой одни лишь пустые доспехи, но воинственно размахивающий ржавым мечом при виде визитера. Правда, сэр Фелициус совершенно безобиден, в чем она быстро убедилась. Теперь он даже выполняет роль постового, пока она наверху, начинает колотить мечом о щит, предупреждая о нежеланном госте.
Сейчас он молчит, значит, наверное, это Драко. Персефона, почувствовав ее нетерпение, снимается с плеча и бесшумно улетает.
Да, Драко. Он несет ее теплую мантию и, легко перепрыгнув последние ступени, укоризненно качает головой.

- Простынешь.

Она закутывается в мантию, с наслаждением чувствуя, как радуется тело теплу и выгоняет из себя колючие иглы озноба.

- Ночной Посланец? — понятливо кивает Драко на сотворенное существо, которое неподвижно и немного неестественно для живой птицы сидит на полу. Ее перья отливают таким оттенком черного, что даже ночь и туча, уже поглотившая полнеба, кажутся серыми, блеклыми.

- Да. Не очень получилось, правда?

- По-моему, превосходно. Ты еще не закончила? - Драко вытягивает свою волшебную палочку.

- Нет.

- Давай я.

По взмаху палочки голубой огонек послушно подлетает к птице. Драко встает на колени и очень осторожно и медленно, словно подманивая дикого зверя, заставляет его приблизиться. Птица также безучастно сидит на полу. Ни совсем мертвая, ни вполне живая. Огонек все ближе и ближе, почти вплотную рядом с ней, и отражается в ее выпуклых глазах крохотной светящейся точкой. Драко резко взмахивает палочкой, и птица, помедлив, широко раскрывает хищный клюв и проглатывает огонек, как ягоду клубники. С минуту ничего не происходит, а потом Посланец взмахивает острыми длинными крыльями, негромко клекочет, и его глаза светятся изнутри уже не отраженным голубоватым огоньком, а злыми алыми бусинками.
Гермиона одобрительно восклицает:

- Как быстро! У меня ушел бы почти час.

Драко вытягивает из кармана мантии маленький, туго свернутый свиток.

- Ты себя недооцениваешь.

Он привязывает свиток к ноге птицы, Гермиона протягивает еще один.

- По поводу сегодняшнего. Я хорошенько пропесочила кое-кого за то, что не осуществляет надлежащую защиту за кое-кем другим.

- Это, случайно, не громовещатель? Я представляю лицо этого кое-кого, - хмыкает Драко, отпуская Посланца.

Тот, покружив под потолком, вылетает черной стрелой прямо сквозь крышу, игнорируя оконные проемы, и мгновенно растворяется в ночи. Вернувшаяся Персефона удивленно ухает, провожая странную птицу внимательным янтарным взглядом.

- На сколько ты его оживил? Огня хватит?

- Хватит. Я наложил заклятье Разрушения, которое придет в действие в ту же минуту, когда кое-кто отвяжет свитки. К тому же этим кое-кем должен быть только тот, кого мы имеем в виду. Посланец его Узнает.

- Хитро придумал. Я не думала, что так можно.

- У тебя учусь, - Драко смеется, - ты всегда находишь обычным заклятьям нестандартное применение. Заклятье Узнавания на наших воротах, которые не пропускают незнакомцев и долго, со скрипом выясняют личность каждого. Это иногда утомительно.

- Превосходно, мистер Малфой, десять баллов Слизерину за свободное творчество!

- Ну тогда и Гриффиндору тоже, за позаимствованный ход мыслей.

- Драко, до каких пор будет это продолжаться? — Гермиона, сама не зная, повторяет вопрос Нарциссы.

- Что? Наглое заимствование?

- Нет. ЭТО. Ты знаешь, сегодняшнее происшествие ничем не обернулось, потому что нам сопутствовало редкое везение. Но так не может быть всегда. Мы не всегда сможем защитить, можем опоздать или просто не узнать о том, что готовится. У нас попросту может не хватить сил. Что тогда? Почему он рвется в самое пекло? Не щадит себя, не думает о других? Почему наш кое-кто не может сдержать его? Я задавалась этим вопросом, еще когда… — Гермиона сбивается.

Драко внезапно становится душно в теплой мантии, и он расслабляет ворот.

- Думаю, ты сама прекрасно понимаешь почему и можешь ответить на свой вопрос. Ты знаешь его гораздо лучше меня.

- Да.

Вздох улетает вместе с ветром в ночь.

- Давай не будем об этом.

- Хорошо. Ох, Драко, - Гермиона зябко ежится, ощущая, как прохлада змеей проскальзывает даже под толстую ткань мантии.

Как же рано в эти края приходит осень, и какой неласковой она обычно бывает!

- Что, милая? — Драко обнимает ее, прижимает к себе.

Она чувствует спиной его тепло, его надежность, его знакомый и родной запах, и поневоле улыбается в мрак, становящийся все более глубоким. Луны уже нет, туча расползлась на все небо, и башню наполняет сырая темень.

- Нет, ничего. Просто подумала, почему Лорд высказал сегодня за ужином такое… предположение.

- О причине твоего недуга?

- Да. И еще прибавил, что жаль.

- Я не знаю, - в голосе мужа задумчивость, - может, это просто была дань вежливости?

- Думаешь? А я моментально предположила кое-что дурацкое и испугалась. Вдруг он уже положил глаз на нашего будущего ребенка, еще нерожденного, еще даже незачатого? Вдруг уже сейчас решил сделать из него еще одного преданного Пожирателя Смерти? — Гермиона содрогается и поближе прижимается к Драко.

- Я клянусь тебе, наш ребенок никогда, слышишь, никогда не будет Пожирателем! — немного помедлив, жестким голосом произносит Драко, и она чувствует, как его руки, обнимающие, защищающие, становятся тяжелыми и твердыми, - я скорее умру, чем допущу это. Хватит, наша семья сполна заплатила дань Темному Лорду за свои ошибки. И продолжает платить. Мы приходим на первый же Зов нашего Господина, незамедлительно выполняем все Его приказы. Мы были в первых рядах, когда Он напал на Министерство Магии. Сейчас отец, как последний гоблин, работает в Его нефункционирующем немощном Правительстве. Что еще Ему требуется для полного удовлетворения? Нет, искалечить и отравить душу еще одного Малфоя ядом лживых посулов я Ему не дам. Если будет нужно, я отправлю вас во Францию, подальше отсюда.

- Я никуда не поеду! — негодующе восклицает Гермиона, - почему ты решаешь за меня?

- Поедешь, если будет решаться вопрос жизни или свободы нашего ребенка.

Словно поняв, что слишком резок, Драко отстраняется от нее, поворачивает лицом к себе и мягко целует в лоб.

- Пожалуйста, не сердись. Когда придет время, ты сама все поймешь.

Ветер становится все сильнее, бросается на башню голодным волком, вгрызается в ее каменную плоть. Он уносит слова, срывая их с губ, и довольно завывает под потолком, взметывая вихри из листьев и пыли.

- А как же я буду там, во Франции, без тебя? — спрашивает Гермиона под вой ветра, откидывая с лица мешающие волосы, - что буду делать? Как жить?

Звучащий во тьме, ее голос обманчиво спокоен и мягок, но в потаенных глубинах его проскальзывает страх. Страх перед еще ненаступившим, грядущим, нерешенным. Они не знают, сколько им отмерено, и не хотят знать. Они идут из прошлого в будущее, туманное и темное, как эта осенняя ночь, жестокое и суровое, как этот северный ветер. Фатум, Судьба, Рок — слишком много названий для того, что предопределяет их жизнь, что глубоко посеяло в них зерна страха, давшего бурные всходы. Они стараются вырвать его с корнем, выкорчевать и сжечь все, но, наверное, это бесполезно… Он — их неотлучный спутник. Надо просто жить, радоваться теплой руке в ладони, радостному и любящему взгляду и беречь, как только можно, свое нежное счастье со слабым привкусом медовой горечи. И незачем заранее тревожиться о том дне, рассветная заря которого еще безмятежно спит.

Драко снова обнимает жену и говорит, стараясь быть уверенным:

- Будешь защищать нашего ребенка. Ты это сумеешь, ты сильная.

- Я сильная рядом с тобой.

Гермиона клянется себе, что они еще вернутся к этому разговору. А пока они слушают ночные голоса, чувствуют стылые прикосновения ветра на своих лицах и вместе смотрят туда, откуда приползла огромная туча, где клубится ее полночная мгла, сожравшая звезды и луну. Скоро будет дождь, и потянутся холодные длинные дни, наполненные заботами и тревогами сродни той, которая едва не свела их с ума сегодня. Но они будут вместе, будут гореть друг для друга огнем, которому в силах обжечь даже ледяные крылья смерти.

Когда Рейн и Лили поднялись наверх в спальню мальчиков, Алекс, обхватив колени, сидел на своем любимом месте, широком подоконнике углового окна, и, не отрываясь, смотрел на огромное алое солнце, уютно примостившееся на чернеющих верхушках Запретного Леса. Он даже не повернул головы на звук открываемой двери.
Рейн нерешительно подошел к другу и, запинаясь, что было совсем на него непохоже, тихо начал:

- Алекс, знаешь, мы тут с Лили подумали… ты же так хочешь узнать о родителях… а мы больше ничего не знаем, правда…

- Правда, правда! — подхватила Лили, - вообще-то, мы ведь и сами не так давно узнали, только прошлой весной, перед тем, как мы с тобой познакомились. Просто один раз я сидела в кабинете папы и случайно наткнулась на один интересный альбом с колдо-фотографиями. Ну ладно, не случайно, я искала Карту Мародеров, а альбом просто подвернулся под руку. Я тогда удивилась, понимаешь, он был как будто спрятан. А в нем…

- Я видел, - обронил Алекс, по-прежнему не поворачиваясь.

- Э-э-э… ага, ну вот, я показала его Рейни, и мы с ним страшно заинтересовались и спросили у папы, кто с ними третья. А папа жутко рассердился и велел вернуть его на место и перестать совать нос, куда не следует. Тогда Рейни спросил у дяди Рона. Дядя Рон разозлился еще страшнее, тут же примчался к нам и наорал на папу, что тот вечно все раскидывает и оставляет на виду. Скандал был кошмарный, папа меня наказал, а мы вообще не поняли, в чем дело! А потом к нам пришел Арти, и я ему рассказала… Ладно, ладно, Рейни, пожаловалась на несправедливость…

- Хныкала хуже Молли.

- Нет! Просто рассказала, а он поломался немного для вида, но все-таки объяснил нам, почему папа и дядя Гарри никогда не вспоминают о своей подруге.

- А он откуда узнал?

- Наверное, от бабушки и дедушки, - Лили потерла лоб, словно что-то вспоминала, - говорят, когда папа, дядя Рон и твоя мама учились в Хогвартсе, она часто бывала у них в гостях и даже стала крестной Арти. Он не любит об этом упоминать. Ой, извини!

Алекс холодно пожал плечами. Артур Уизли никогда не обращал на него внимания и вообще, кажется, считал, что все первокурсники, включая его кузенов — несмышленые малыши, с которыми необязательно считаться для их же блага.

- А потом я спросила у мамы, и она попросила меня никогда не упоминать при папе о Гермионе Грэйнджер и не расспрашивать о ней.

- В библиотеке ничего нет, - деловито продолжил Рейн, - то есть нет там, где мы смотрели. Но есть еще и Запретная Секция.

- Запретная Секция? — голос Алекса был тусклым.

- Да. Там книги по черной магии, с запрещенными заклинаниями, зельями и ядами. Очень опасные, их выдают только старшекурсникам, у которых дипломы по Темным Искусствам, и то не всем. И еще там есть книги, изданные в те годы, когда Волдеморт был правителем. Я слышал, как Сэлинджер говорила мадам Филч, чтобы их никому не выдавали. Кажется, их собираются передать в Министерство. Может, хоть в них будет что-то про твоих родителей.

Алекс наконец повернул голову, и в его серых глазах промелькнуло что-то, похожее на интерес.

- А как я до них доберусь? Наверняка, Филч стережет Запретную Секцию не хуже дракона.

Лили вытянула из-за спины какую-то странную ткань, переливавшуюся бликами, словно струя воды под солнцем.

- Вот в этом. И не ты, а мы. Это мантия-невидимка, я стащила ее из папиного шкафа на каникулах, как будто знала, что пригодится. Папа все равно ее не использует. А мадам Филч, конечно, торчит в своей драгоценной пыльной библиотеке с утра до вечера, но ночью-то и она спит! Можно пойти даже сегодня, когда все уснут. Мы выйдем за Старостами, когда они пойдут на обход замка, и вернемся с ними. Никто ничего не заметит.

Алекс склонил голову, недоверчиво пощупал ткань мантии, мягкую и нежную, полупрозрачную, почти не ощущающуюся под пальцами.

- Зачем вам идти со мной? Если Филч увидит, что мы не в своих спальнях в ночное время, прибьет на месте.

- Попробуй только от нас отделаться, — хмуро сказал Рейн, - иначе Лили такой скандал устроит, что ты сто раз пожалеешь, что не взял нас.

- Устрою! — угрожающе пообещала Лили и, кажется, совсем не шутила, - в конце концов, мы друзья, и ты не имеешь совершенно никакого права идти один!

Алекс ничего не ответил, только кивнул. Но в груди у него немного отпустило, и дышать стало чуть легче.

Вечером Алекс и Рейн нырнули в свои кровати раньше обычного и терпеливо делали вид, что спят, пока Крис, Невилл и Джолиус бурно обсуждали события сегодняшнего дня. Наконец ребята успокоились, а они оделись и как можно тише выскользнули из комнаты. Лили уже ждала их в кресле перед потухшим камином, сердитая и надутая.

- Наконец-то! Арти и Омфала вот-вот пойдут, а вас еще нет, а я тут сижу, как последняя троллиха! Давайте быстрее!

- Сидела бы как первая троллиха, - ехидно посоветовал Рейн, и Лили угрожающе нахмурилась.

- Чшшшш! — Алекс мотнул головой в сторону лестниц, на которых уже слышались шаги.

Рейн быстро накинул на всех мантию-невидимку, и Алекс с затаенным восторгом увидел, как исчезли его ноги и тело. То есть они, конечно, были на месте, но было так странно смотреть вниз!
Едва друзья, толкаясь, уместились под мантией, в Гостиную спустились Артур Уизли и Омфала Фадж, Старосты Гриффиндора. Омфала распустила по плечам густые золотистые волосы и выглядела очень мило, хотя и была в обычной скучной школьной форме. Она смущенно улыбнулась рыжеволосому парню, и Артур заметно порозовел. Лили приглушенно хихикнула, но к счастью, Старосты ее не услышали, потому что портрет Полной Дамы как раз с шорохом отъехал в сторону. Артур перед проходом галантно пропустил девушку вперед, троица, затаив дыхание и ступая как можно тише, последовала за ними. Артур и Омфала, тихо переговариваясь, медленно пошли по западному коридору, к ним присоединился сэр Николас, к явному их неудовольствию, а Лили, Рейн и Алекс облегченно вздохнули и двинулись по восточному коридору в сторону библиотеки. Навстречу им то и дело попадались неспешно проплывающие призраки, пролетел полтергейст Пивз, злобно кудахтающий и потирающий грязные ручки. Проходили Старосты с других факультетов и преподаватели. Ребята каждый раз замирали и старались не дышать, когда рядом появлялись люди. Наконец, после очередного, тринадцатого, обмирания, когда Рейн больно наступил на ногу Алексу, а лента Лили зацепилась за застежку мантии Рейна, развязалась, и распустившиеся волосы заслонили мальчикам весь обзор, перед ними показались двери библиотеки. Ребята осторожно потянули тяжелые створки, шмыгнули в зал и облегченно перевели дух, скинув мантию. Алекс громко зашипел от боли, прыгая на одной ноге, а Рейн выпутался из волос Лили и сердито проворчал:

- Еще немного, и я бы задохнулся! Лили, меня удивляет твоя страсть к лентам, которые ты постоянно теряешь. У вас, девчонок, наверняка есть какие-то другие, более надежные способы закрепления волос.

- Не будь занудой, Рейни, — весело посоветовала Лили, заплетая косу, - а то станешь совсем, как дядя Перси.

Алекс оглянулся по сторонам, пытаясь сориентироваться, в какой части библиотеки находится Запретная Секция, про которую он впервые услышал от Рейна. Библиотека была погружена в полумрак, освещаясь лишь несколькими тускло чадящими лампами и неяркими фонарями. Рейн понятливо указал рукой в самый дальний угол, в котором полки казались темными и мрачными. Алекс решительно двинулся туда.
Фолианты, стоявшие в Запретной Секции, по виду ничем не отличались от тех, что стояли на обычных полках. Он наугад протянул руку к пухлому тому в обтрепанной обложке с черными страницами, осторожно открыл и пробежал глазами по кроваво-алым строчкам. Это оказалось пособие то ли по жутко опасным ядам, то ли по кошмарно опасным чарам. Мальчик разочарованно хотел было закрыть книгу, но вдруг заметил что-то странное — от ее страниц поднимался не то пар, не то прозрачный дымок. Он невольно вдохнул его, и перед глазами все поплыло куда-то вбок, в ушах зашумело море. Голос Лили донесся словно сквозь толстую пуховую подушку:

- Алекс, что с тобой? В этой книге что-нибудь есть?

Он хотел ответить ей, но язык почему-то не повиновался. Море шумело все громче, стена прыгала перед глазами, танцуя какой-то дикарский танец, а книга будто приклеилась к рукам. Алекс пришел в себя на полу, ошалело трясший головой, а перед глазами маячило встревоженное лицо Лили.

- Что это было? — голос был противно-тонкий и дрожащий.

- Дурман-книга, - спокойно ответил Рейн, ставя книгу обратно на полку, - мы успели вырвать ее у тебя до того, как ты совсем зачаровался. Чтобы открыть эту книгу, вначале нужно капнуть на обложку специальное зелье, в которое входит твоя кровь. Только тогда ее можно нормально читать.

- И что, здесь все книги такие?

- Большинство. Некоторые требуют особых заклятий, некоторые обязательно нужно читать только вдвоем. Другие вообще не открываются, если читатель младше определенного возраста. Или открываются и вопят так, что потом не заставишь умолкнуть. В общем, на то это и Запретная Секция.

- Понятно, - Алекс поднялся на ноги.

- Но те книги, которые мы ищем, не должны быть такими. Они же по истории, а не по магии. Смотри, вон там, по-моему, что-то написано, - Рейн осветил высокую полку фонарем, который он предусмотрительно захватил от дверей.

- «Раздел «История магического мира». Книги, изданные в 2000-2004 гг.», - прочитала Лили и воскликнула, - это они! Волдеморт правил именно в те годы!

Алекс уже опасливо открыл толстую книгу в темно-зеленом кожаном переплете, держа ее как можно дальше от себя. К его облегчению, она не завопила, не стала источать подозрительный пар, не произошло ничего особенного. Это был свод каких-то законов. Алекс без интереса пролистал их, мимоходом отмечая, что наказания и штрафы за малейшие нарушения и преступления были просто драконовскими. Рядом друзья тоже осторожно открывали и просматривали книги.
Он поставил законы на место и взял следующий том. Это уже интересней — «Все аристократические семьи магической Великобритании. История, легенды, биографии. Печатается с высочайшего разрешения Лорда Волдеморта». Имя автора было знакомо — Рита Скитер, имелась и ее колдо-фотография — ярко накрашенная женщина средних лет в кричаще зеленой и вызывающе облегающей мантии неестественно широко и слащаво улыбалась. Алекс почувствовал отвращение. Книга вдруг с шорохом открылась сама, и мальчик с приглушенным возгласом уронил ее на пол. Рейн и Лили тут же подскочили к нему.

- Что?

- Ты что-то нашел?

Алекс покачал было головой, с опаской наклоняясь, чтобы подобрать книгу, но вдруг его взгляд зацепился за фамилию «Малфой» на раскрывшейся странице, и он одним рывком подхватил ее и поднес к свету фонаря. Целый разворот занимала большая цветная колдо-фотография. Алекс впился в нее взглядом.
Четыре человека, двое мужчин и две женщины.
Мужчина и женщина постарше странно похожи друг на друга, с высоко вскинутыми подбородками, ледяным прищуром серых глаз. Правильные черты лица мужчины словно вырезаны из мрамора, а женщина поразительно красивая и столь же поразительно холодная, отчужденная, похожая на Снежную Королеву из сказки. Оба светловолосые и высокие, в шикарных мантиях, на ее шее сверкает колье, в ушах тяжелые серьги, даже на вид очень дорогие.
Вторая пара была совсем молодая. У него были такие же, как и у родителей, светлые, почти белые волосы и серые глаза.
А она…
Пышноволосая и кареглазая девушка с колдо-фотографий мистера Поттера и с урока Люпин.
Сердце Алекса сделало в груди прыжок и остановилось.
Мама.
Он перевел взгляд на мужчину рядом с ней.
Папа.
А ведь только сегодня он видел их, и они так кричали друг на друга, как будто не могли находиться вместе в одной комнате…
Те, что постарше, вероятно, были его бабушкой и дедушкой с отцовской стороны. Люциус Малфой, «один из самых преданных последователей Лорда Волдеморта».
Ему не хватало воздуха, он часто задышал, жадно вглядываясь в лица. Странно было осознавать, что эти люди — его семья. Вот эти неприятно-высокомерные — его родные бабушка и дедушка! А ведь он даже не знает, как имя этой красивой женщины, которую бабушкой назвать и язык не поворачивается… Сложись все иначе, он, наверное, близко знал бы их, бывал в их замке, даже жил там, поздравлял с Рождеством, получал и сам дарил подарки… Этим чужим людям… А мама целовала бы его на ночь и…
Нет, нельзя сейчас об этом думать.

- А ты очень похож на своего папу, только волосы у тебя темные, как у мамы, - тихо проронил Рейн, заглядывая через плечо.

Алекс быстро заскользил глазами по строчкам текста, который шел за фотографией, глотая фразы, почти не понимая, что в них говорится, и снова возвращаясь к началу. К огромному разочарованию, он не узнал ничего нового. Сообщалось то, что он и так уже знал, только разве что с новой позиции — взахлеб от льстивого восхищения. Малфои были одной из самых родовитых семей в окружении Волдеморта, богатые и чистокровные, что преподносилось, как высшая добродетель, вставшие в ряды его сторонников одними из первых. Люциус Малфой признавался едва ли не правой его рукой, а его сын — достойный продолжатель семейных традиций и верный сторонник Темного Лорда. Элита. Высшая знать. Пожиратели Смерти. Алекс съеживался, когда читал о благоволении Волдеморта к этому семейству, о том, как он благосклонно отнесся к свадьбе младших Малфоев и сам присутствовал на церемонии. Подчеркивалось, что мисс Грэйнджер, ставшая миссис Малфой, отмечалась особым вниманием с его стороны, как весьма умная и талантливая колдунья, но при этом ни слова о родителях-маглах миссис Грэйнджер Малфой.

Он читал, не замечая, как мигает фонарь, как переминаются с ноги на ногу и настороженно прислушиваются к тишине его друзья, очнулся, лишь когда Лили дернула его за рукав и прошептала:

- Кажется, у нас проблемы.

У их ног застывшим изваянием сидел черный кот завхоза Филча, Мистер Драм, и сверкал красными угольками глаз.

- Думаю, пора идти. Что-то мы припозднились, - невозмутимо протянул Рейн, разворачивая мантию-невидимку.

Алекс поспешно захлопнул книгу, и тут друзья услышали легкий скрип дверей и гнусавый голос Филча, звавшего кота:

- Кис-кис, мой умница, где ты? Нашел этих негодников, которые ходят по ночам?

Кот громко мяукнул, а Филч торжествующе вскричал, подслеповато вглядываясь в ряды темнеющих полок:

- Ну сейчас они мне попадутся!

Алекс кое-как запихнул книгу обратно на место, ребята спешно накинули мантию-невидимку и очень тихо и осторожно, по большой дуге обогнув Филча, начали продвижение к дверям. Они почти добрались, когда волосы Лили опять защекотали Рейна, и он ужасающе громко в тишине чихнул. Филч принял стойку как бультерьер, Мистер Драм легкими прыжками подбежал к ним и замяукал.

- Бежим! — шепнул Алекс, и друзья рванули вперед.

Каким-то чудом мантия не свалилась, продолжала их скрывать, и Филч ничего не увидел. Но он прекрасно услышал топот ног и учащенное дыханье. К тому же Мистер Драм следовал за ними, не отставая.

- Кыш, противный кот! — попытался на бегу пнуть его Рейн, но запнулся и чуть не упал.

Они бежали, потеряв счет ответвлениям коридоров, мигающим факелам, проносившимся мимо, на лету, как в холодный душ, врезались в изумленных призраков, каким-то чудом успевали вскакивать на лестницы, менявшие направление. Лили уже то и дело спотыкалась, у Рейна сквозь сжатые зубы вырывался со свистом воздух, у Алекса открывалось и никак не могло открыться второе дыхание. А Мистер Драм все бежал за ними, мяукая и словно насмешливо помахивая хвостом. Наконец, сами не понимая, на каком этаже, в какой части замка, они свернули в очередной темный коридор. К несчастью, он оказался тупиком, в нем была только ниша со статуей лохматой колдуньи, державшей в руках весы и огромную жабу.

- Ну все, попались! — выдохнул Рейн.

- Как бы сейчас пригодилась папина карта! — простонала Лили, стягивая мантию-невидимку, - я убью Джима и Руса! Это ведь они маме настучали!

Мяуканье кота и шаркающие шаги Филча становились все ближе. К ним присоединился Пивз, по своему обыкновению издевавшийся над завхозом. Лили, тяжело дыша, прислонилась к статуе, и в тот же миг пол под их ногами задрожал. А потом каменная плита повернулась вокруг своей оси, открыв зияющую чернотой пустоту. Лили с громким испуганным вскриком словно провалилась, увлекая за собой Алекса, за которого успела судорожно схватиться. Алекс, в свою очередь, потащил за собой Рейна, хотевшего помочь друзьям. С шумом и воплями они покатились вниз по извилистому узкому туннелю, в котором странно пахло, и царила кромешная темнота. Стены проносились перед глазами, после очередных поворотов желудок то подскакивал к горлу, то падал куда-то в живот, и было страшно — куда приведет этот туннель? С какой высоты они упадут?!
Внезапно Алекс почувствовал себя в воздухе — туннель закончился! С громким криком друзья вылетели в отверстие и дружно приземлились на ужасно твердый каменный пол. Кажется, высота, на их счастье, была не смертельной. Вокруг было темно, лишь жутковато белели их лица и руки.

- Лили, встань с меня! — приглушенно прохрипел Рейн, - как ты оказалась наверху, если упала вперед нас?

- Просто я легче.

- Ну да, легче! Еще немного, и я был бы раздавлен в лепешку.

- Рейни, знаешь, за этот вечер ты побил все рекорды дяди Перси по занудству.

Рейн хотел было что-то ответить, но в это мгновение вспыхнул яркий свет, и друзья вскрикнули и зажмурились от внезапной боли и рези в глазах. Когда Алекс попытался хоть одним глазком взглянуть, куда они попали, его усилия увенчались успехом. Яркий свет оказался огнем единственного факела в руках у домового эльфа, за которым стоял еще десяток, все в одинаковых полотенцах с гербом Хогвартса.

- Слава Мерлину, мы попали на кухню, — облегченно протянул Рейн и поднялся на ноги, отряхиваясь.

- Да, да, - закивали эльфы, помогая подняться Алексу и Лили, - но почему школьники бродить так поздно по Хогвартсу? Это нельзя! Мастер Филч будет ругаться.

- Да мы от него и убегали, — отмахнулась Лили, с любопытством озираясь вокруг, - подумаешь, сейчас он побегает по замку, потом успокоится, и мы вернемся обратно в свою Гостиную.

- Ох, мисс Поттер так походить на мистера Поттера! Так же не обращать внимания на правила, — покачал ушастой головой один из эльфов.

- Правда? Папа тоже бродил по ночам? Как интересно!

- Они с мистер Уизли все время делать то, что запрещать школьные правила — ходить по ночам, быть там, где нельзя быть.

Рейн усмехнулся.

- Надо же, никогда бы не подумал. Надо порасспросить папу.

Эльфиха в аккуратном передничке принесла на подносе три чашки и тарелочку с печеньем.

- Выпейте молока. Перед сном дети надо пить молоко.

- Не люблю молоко, — поморщился Алекс, - можно яблочного сока или просто воды?

Лили и Рейн присели на крохотные стулья у круглого стола (домовики умильно окружили их полукругом) и с удовольствием принялись уплетать печенюшки, запивая молоком. А Алекс, подошедший к огромному, тлевшему угольками камину, вздрогнул и едва не вскрикнул от неожиданности. Из темного угла свернули яркие зеленые глаза, а потом на свет вальяжно выбрался огромный кот. Сперва мальчик с ужасом подумал, что это Мистер Драм, но приглядевшись, понял, что ошибся. Это был вовсе не облезлый, тощий, всегда голодный Мистер Драм, а очень сытый, толстый, довольный жизнью кошак с хвостом, похожим на ершик для чистки бутылок.

- Кис-кис, - неуверенно позвал его мальчик.

Лили захихикала:

- Так он тебе на кис-кис и отозвался. Это же не кот.

- То есть как это? — не понял Алекс, приглядываясь к животному.

Ну ведь кот! Рыжая пушистая шерсть, четыре лапы, хвост, морда — все как обычно. Хотя вот морда какая-то странная, приплюснутая, словно его прихлопнули дверью. А вообще…

«Да он же на Гарфилда похож!» - изумился мальчик, припомнив наглого котяру из магловских мультфильмов и комиксов, - «Точно, один в один!».

- Это книзль, - снисходительно пояснил Рейн, - от кота он отличается так же, ну как профессор Флинт, допустим, от горного тролля.

Алекс сделал попытку приманить книзля, предлагая молоко и печенье, но тот сидел, посверкивая своими глазищами, и словно свысока усмехался.

- Он живет в Лес, - сказал один из эльфов, опасливо обходя книзля, - сюда приходит кушать. Иногда, не часто.

- Ого, смотрите, на нем ошейник!

Лили осторожно приблизилась и очень аккуратно коснулась рукой головы книзля, почесала за ушами. Тот снисходительно принимал ее поглаживания.

Тонкая кожаная полоска охватывала упитанную шею, а на ней тускло блеснула медная бляшка, не замеченная в густой шерсти. Книзль, по-прежнему не отрывая зеленых сверкающих глаз от Алекса, небрежно стряхнул руку Лили и приблизился к мальчику. Он приглядывался и принюхивался к нему, будто стараясь вспомнить, где же видел. Алекс неуверенно протянул к нему руку и испуганно отшатнулся, потому что книзль вдруг прыгнул. Но не на него, а на каминную полку. Прохаживаясь по ней взад и вперед, он заурчал громко и басовито, точно внутри него включился моторчик, и все так же смотрел только на Алекса. Он словно приглашал подойти поближе. Алекс подошел, а книзль пододвинул к нему лапой какую-то вещицу. Красивую статуэтку, безделушку для каминных полок. Алекс присмотрелся. Маленькая фигурка, изображающая птицу с расправленными крыльями. Птичка была совсем как живая, ее перышки красиво отливали серебром. Мальчик дотронулся до нее и тут же ошеломленно отдернул руку, потому что птичка вдруг тихо засвиристела, несколько раз хлопнула крыльями, подпрыгнула в воздухе и превратилась в… предмет, очень необычный для этого места, для этой обстановки и среди этих существ! Цифровой диктофон, очень маленький и компактный, со многими функциями и компьютерной обработкой записанных файлов.
Вопрос на сто миллионов фунтов стерлингов — что делает магловский диктофон в магическом замке?
А еще на полке таинственно сверкнул синими искорками светлый кружочек, который мальчик сперва не заметил. Серебряное кольцо, украшенное стилизованной вытянутой мордой волка, глазами которого были драгоценные камни.

- Откуда это здесь? — Алекс дотронулся до кольца, а потом, осмелев, взял его в руки и повертел, рассматривая.
Ничего особенного. Кольцо как кольцо. Большое для него, красивое и необычное, ничего не скажешь.

Домовиха в переднике вытаращила глаза.

- Вы видеть?! Вы трогать?!!

- Ну да, а что? Это опасно? — мальчик осторожно положил кольцо обратно на полку.

Домовиха сжалась в комочек и замотала головой:

- Плохой, ох, плохой вещь! Они здесь давно, мы не трогать, бояться! ОНО не подпускать нас близко! ОНО, - ее дрожащий палец указывал на кольцо, - делает так, что мы не можем трогать, не можем говорить о нем. Его никто не видеть, кроме нас. Вы первый!

Все остальные дружно и испуганно закивали, подтверждая ее слова.

- Одиннадцать зима назад, - продолжала домовиха, - это принести и оставить здесь эльф-домовик. Свободный! Он была ранен, без сил, и очень спешить! А мы не понять… Вот это так и лежит уже одиннадцать зима и не пускать нас к себе. Сильная магия, чужая! У нас нет сила против нее!

Странное заявление, но, наверное, правда. На полке был такой толстый слой пыли, как будто ее не вытирали лет десять или больше. Интересно, а книзль-то не испугался…

Кольцо, которое не позволяло домовикам приблизиться, конечно, вещь интересная, только гораздо больше его заинтересовал диктофон. Домовики настороженно наблюдали за его действиями. Алекс покрутил диктофон в руках, нажал несколько кнопочек. Прибор еще работал, пошла запись. Но мальчик не успел прислушаться, о чем идет речь, как Лили и Рейн, любопытно подошедшие поближе, вдруг вытаращили глаза и попятились. Он недоуменно оглянулся и чуть не упал прямо в камин. В проеме двери кухни стояла профессор Люпин, с сурово поджатыми губами, в своей неизменной строгой черной мантии, а за ее спиной маячил с мерзкой и торжествующей ухмылкой Филч!

Домовики испуганно пискнули, Лили и Рейн непроизвольно втянули головы в плечи, а Алекс виновато взглянул на друзей — это ведь из-за него они попали в такую передрягу!

- Это все я виноват! Они тут не при чем!

- Молчать, Малфой! Как ни прискорбно, тридцать очков с Гриффиндора. Марш за мной. Завтра с утра всем к директору.

Ноздри носа профессора Люпин трепетали от гнева, а зелено-карие глаза метали молнии и грозили ужасной расправой. Ребята, понурившись, поплелись за профессором, домовики помахали им вслед, а книзль хрипло мяукнул, словно ободряя.
Филч всю дорогу предлагал разные варианты наказаний за проступок, включая порку плетьми, подвешивание за большие пальцы ног и оставление без ужина на целый месяц, но профессор Люпин сухо поблагодарила его за бдительность и отпустила. Она сама довела ребят до их Гостиной, еще раз очень грозно напомнила, что завтра, точнее, уже сегодня их ждет директор МакГонагалл, и проследила, чтобы они прошли за портрет. Алекс спиной чувствовал ее тяжелый буравящий взгляд и вдруг представил, как говорит ей, что знает об их родстве. Нарисованная картина оптимизма не внушала, он даже поежился. Профессор Люпин не признавала его родственником, она была чужим человеком, строгим преподавателем, невзлюбившим его с первого взгляда. Что изменилось в последние часы, даже если ему стало известно, что она и его отец были кузенами? Ничего.

- Да ладно, — Лили была оптимистична, - не будет ничего! Она же уже сняла с нас очки.

- Не уверен, - покачал головой Рейн, - по-моему, она была настроена очень серьезно.

Алекс уныло пробормотал, поднимаясь по лестнице к своей спальне:

- Я же говорил, не стоило вам ходить со мной.

- Слушай, прекрати, а? Ну пошли мы вместе, и к директору тоже пойдем вместе. Не съест же нас МакГонагалл, поругает только, назначит наказания. Зато ты хоть что-то узнал о своих родителях, правда?

«Да уж, представляю, каким будет мое наказание! Люпин точно будет добиваться, чтобы меня с позором выгнали из школы. А о родителях ничего нового в той книге и не было. Все было зря…»

Наутро Алекс проснулся от того, что Лили с разбегу плюхнулась на его кровать. Вид у нее был несчастным. А аккуратно сложенная мантия-невидимка лежала на прикроватном столике Рейна. Видимо, ее вернули домовики.

- Вставайте, нас и в самом деле вызывают к МакГонагалл!

- Ух ты, а что вы натворили? — на локте приподнялся Крис.

- Ровным счетом ничего! — отрезал Рейн, - Лили, выйди, пожалуйста, нам нужно одеться.

Пока они шли к директорской горгулье, Лили все недоуменно повторяла:

- Почему тетя Нимфадора так рассердилась? Подумаешь, побродили ночью по замку! Да наверняка она, когда училась в школе, тоже нарушала кучу правил.

- Мы были НОЧЬЮ в ЗАПРЕТНОЙ СЕКЦИИ под МАНТИЕЙ-НЕВИДИМКОЙ и смотрели ЗАПРЕЩЕННЫЕ КНИГИ! — хором напомнили ей Алекс и Рейн.

- Ну и что? Не в Запретном же Лесу. К тому же о Запретной Секции она не знает.

- Лили, ты потеряла чувство реальности? Филч ей наверняка обо всем доложил. Да ты посчитай, сколько правил мы нарушили.

- Мальчики, вы оба такие занудные! В вас нет ни грамма тяги к приключениям. К старости вы будете шамкающими беззубыми стариками, которые все время ноют и причитают. Что я вообще с вами делаю?

Алекс и Рейн переглянулись и расхохотались. Лили всегда удавалось поднять им настроение. Даже сейчас, когда обычно невозмутимый Рейн выглядел взволнованным, а Алекс так вообще чувствовал себя студнем на тарелке.
Тот же пароль, горгулья вознесла их наверх. Они робко постучались и открыли дверь. К их удивлению, в кабинете не было Люпин, только директор МакГонагалл и…

- Папа! — взвизгнула Лили, бросаясь к черноволосому мужчине, - как ты здесь оказался?

- Потому что меня вызвали! - строго сказал мистер Поттер, однако крепко обнял дочь.

- Мистер Поттер, - наклонила голову МакГонагалл, глаза лукаво сверкнули за стеклами очков, - я оставлю вас. Думаю, вы сможете разобраться с детьми и внушить им, что нельзя нарушать правила нашей школы, выработанные серьезными и уважаемыми магами задолго до их, да и до нашего с вами рождения.

- Конечно, профессор МакГонагалл, - ответил мистер Поттер, и они заговорщически переглянулись.

- Итак, Лили, Рейн, Алекс, - отец Лили прошелся по кабинету, заложив руки за спину и искоса поглядывая на портреты директоров и директрис Хогвартса, - в чем дело? Почему с раннего утра мне сообщают на работу, что моя дочь, мой племянник и мой опекаемый нарушают целый свод школьных правил, ведут себя просто безобразно, непринужденно разгуливая по ночам по огромному замку, в котором немало опасных мест?

- Пап, понимаешь, мы хотели…

Рейн дернул Лили сзади за косу, а когда девочка возмущенно оглянулась, Алекс сделал страшные глаза.

- Мы просто хотели… проверить мантию-невидимку!

- Мантию-невидимку?! Лили, ты привезла ее сюда из дома?

- Да, папочка.

- Мистер Поттер, это я попросил Лили! Я же никогда не видел таких мантий!

- Мы вместе попросили! Нам захотелось…э-э-э… приключений!

- Рейни, это была моя идея!

- А еще мне захотелось посмотреть кухню и узнать, как еда попадает в Большой зал!

- И поболтать с домовиками, и еще…

Мистер Поттер со странным выражением лица слушал сбивчивые объяснения трех ребят, которые явно выгораживали друг друга.

- Все понятно. В вас вдруг взыграли неумеренное любопытство и жажда приключений, а тут под руку удачно подвернулась мантия-невидимка, которую Лили без разрешения стащила у меня, и вот получаем результат — вызов в школу.

- Примерно так, - попыталась улыбнуться его дочь, - а ты не будешь сильно ругаться?

- Не буду. Но вы должны твердо уяснить — если будет еще один такой вызов, и мне опять придется объясняться с очень сердитой профессор Люпин, наказания на все лето вам обеспечены. Причем всем троим.

- И наверное, не имеет смысла напоминать, что вы с дядей Роном тоже вели себя не совсем хорошо?

- Не имеет. Алекс, Рейн, - мистер Поттер очень внимательно посмотрел на двух мальчиков, - у меня к вам большая просьба. Пожалуйста, приглядывайте за Лили, не давайте пускаться в…кхм… несколько сомнительные и опасные авантюры. Некоторые черты ее характера заставляют меня беспокоиться. Порой она ведет себя как неразумный ребенок.

- Хорошо, мистер Поттер, - кивнул Алекс.

Отец Лили кивнул в ответ и вдруг, совершенно неожиданно, ласково взъерошил мальчику волосы и улыбнулся.

- А ты заметно подрос, Алекс. Ладно, идите, вы, наверное, еще не поели. Если Джинни узнает, что я говорил с вами до завтрака, ее хватит удар, и она сама примчится сюда проследить, чтобы вы приняли положенное количество калорий.

Лили обрела голос только в коридоре.

- Что?!?! Я веду себя как ребенок?! Ничего себе! И вы еще будете за мной присматривать!!! Только попробуйте!

- Но ведь это именно в твою светлую голову пришла идея забраться в Запретную Секцию, — ехидно прищурился Рейн, - кстати, ты опять потеряла ленту.

- Да я…, ах ты… ой! - Лили, как всегда шедшая лицом к мальчикам и спиной вперед, врезалась в Сэма Вуда с огромной стопкой книг.

- Ох, прости, Сэмми! Сейчас мы тебе поможем.

Ребята бросились подбирать книги. Алекс с удивлением увидел учебники для третьего курса.

- Сэм, ты кому это взял?

- Как кому? Себе, конечно. В трансфигурации за третий курс есть очень интересное заклятье, я его столько искал.

- Но вы же его пройдете потом, на третьем курсе.

- Ну и что? А мне хочется попробовать сейчас. Вдруг получится?

Сэм подмигнул Алексу и снова нагрузился стопкой.

- Ладно, пока. А чего это вас на завтраке не было? Лили, ты потеряла ленту? — он восхищенно уставился на блестящий черный водопад.

Лили тряхнула головой, откидывая волосы назад, и задорно улыбнулась.

- Нас вызывали к директору, а сейчас мы как раз идем на завтрак. Пока, Сэмми.

- Алекс, футбол сегодня не отменяется? — вдогонку им крикнул Сэм.

- Конечно, нет.

- Тогда встретимся!

- Только когтевранцы могут пойти в библиотеку в воскресенье утром и набрать там кучу заумных книжек. Интересно, почему Сэмми попал в Когтевран? Ведь его мама и папа были в Гриффиндоре, - задумчиво протянула Лили, оглянувшись вслед когтевранцу.

Обрадованный тем, что кузина забыла про свое возмущение, Рейн охотно подхватил тему:

- Но это же не обязательное условие. Почему бы Сэму и не учиться в Когтевране? Он же жутко умный, сама видела учебники, там даже нумерология была. И многие наши однокурсники учатся совсем не на тех факультетах, на которых учились их родители.

- Кто, например? Мы с тобой и Алекс? — Лили захихикала.

- Почему мы? Шляпа как раз отправила нас именно на родительские факультеты. Вот, например, у Эриуса мама училась в Когтевране, папа — в Пуффендуе, а он сам попал в Слизерин. У Дафны мама была в Когтевране, она — гриффиндорка. У Аиды родители были в Пуффендуе, она — в Когтевране. Таких случаев много. В детях сочетаются гены обоих родителей, и иногда получается совершенно неожиданный результат.

- Мерлин, Рейни, как ты все это помнишь?

- Потому что я не хлопаю ушами, в отличие от тебя, и читаю серьезные книги, а не девчоночьи журналы, - Рейн изобразил, с каким вниманием Лили читает свои журналы.

Алекс засмеялся, за ним не выдержала и прыснула Лили, а Рейн улыбнулся. Они вбежали в Большой Зал, в котором уже почти не было народа, и принялись за запоздалый завтрак, болтая о том, что говорили Крис, Джулиус и Невилл, узнав, что их с утра пораньше вызвали к МакГонагалл, о последнем квиддичном соревновании, когда Гриффиндор позорно продул Слизерину со счетом 350:50 и потерял шанс выиграть Кубок Школы в этом году, и о предстоящих экзаменах.

* * * * *

- Они очевидно и нагло врали.

Минерва МакГонагалл налила чашку чая из подлетевшего чайника и протянула ее Гарри Поттеру. Молочник сам приковылял с другого края стола.

- Даже не сомневаюсь. Весь вопрос в том, что они делали в кухне? Я не думаю, что хотели просто прогуляться по замку.

- Я тоже. Вспоминая свои школьные годы, с большой уверенностью могу утверждать, что не просто так. А зная свою непослушную дочь, вообще стопроцентно уверен, что у них была какая-то цель.

Минерва усмехнулась, а Гарри откашлялся, отпил глоток чая и, побарабанив пальцами по столу, нерешительно протянул:

- Профессор МакГонагалл, у меня к вам намечается деликатный разговор.

Минерва понимающе кивнула.

- И я даже догадываюсь, о чем. Вернее, о ком.

- Да, об Алексе, - Гарри снова прочистил горло, - что вы о нем думаете?

Минерва молчала минут пять, раздумывая и подбирая слова. Гарри уже было подумал, что она не поняла или не расслышала вопроса. Но профессор МакГонагалл наконец начала говорить, и странное было у нее лицо — одновременно напряженное и растерянное.

- Он хороший мальчик. Это первое и самое главное. У него доброе и чуткое сердце. Если хочешь знать мое отношение к нему, то могу сказать одно — я была бы рада, если бы он был моим внуком.

Гарри был удивлен, но не настолько, чтобы прерывать профессора.

- Да, и от своих слов не откажусь. Ты знаешь, что произошло вчера на уроке Нимфадоры?

- Нет, Тонкс мне ничего не говорила, слишком была увлечена криками о нашем с Роном разгильдяйстве и неправильном воспитании детей, — Гарри пожал плечами, - как будто сама не была ребенком и не училась в Хогвартсе.

Минерва кратко рассказала ему о происшествии.

- Но как это возможно, профессор? Я ни с чем подобным не сталкивался! Без маховика, только палочка и заклятье?

- Да, как ни удивительно. Я посоветовала мальчику сменить палочку, но ты же знаешь, это крайне деликатное и нелегкое дело. К тому же не маг выбирает палочку, а она его, - Минерва вздохнула, - этот случай совершенно выбил Нимфадору из колеи, растравив старые раны, и совсем не прибавил дружелюбия по отношению к Алексу. Мне очень печально наблюдать за этим, особенно если учесть, что она все-таки его родственница. И она слышать об этом не желает. Поэтому мне бы очень хотелось, чтобы ты не отталкивал Алекса.

На лице Гарри появилось немного смущенное и растерянное выражение. Он помолчал и тихо сказал:

- Тонкс так изменилась. Я, наверное, скоро забуду, какой она была раньше. Помните, профессор? Веселая, жизнерадостная, неуклюжая. Перебила кучу чашек и окон, разнесла в щепы груду мебели. Как стенала миссис Уизли, когда она умудрилась разбить весь волшебный столовый сервиз, подаренный им на свадьбу! А ведь все специально было зачаровано от разбивания. Я всегда задавался двумя вопросами — как только она училась в Аврориате и как умудрялась летать на метле и не врезаться во все попадающиеся препятствия? Ну там деревья, дома, трубы…

Минерва тепло улыбнулась.

- Помню. Ее очень ценил Аластор, считал, что Аврор она превосходный, а пара-тройка разнесенных в пух и прах помещений — это пустяки. А как великолепно и оригинально она меняла внешность… - она покачала головой, - сейчас Нимфадора редко использует свои способности, сознательно гасит их и уже давно. Думаю, ни к чему хорошему это не приведет.

Воцарившуюся тишину нарушил знакомый звучный голос.

- Сердце Нимфадоры переполнено болью и горечью, но не желает излить их и открыться новой любви.

Минерва вздрогнула и обернулась к портрету профессора Дамблдора. Он кивал головой и бросал из-под очков ясные взгляды.

- Увы, это так.

- Альбус, - заметно волнуясь, спросила Минерва, - а вы, что вы думаете об Александре?

- Сыне Драко Малфоя и Гермионы Грэйнджер? Что же может сказать старый мертвый портрет о живом мальчике, который слишком верен друзьям, чтобы признаться во лжи?

- Альбус…

Гарри вдруг подумал, что портрет Дамблдора висит и у него в кабинете, и также, как и МакГонагалл, ему не приходило в голову спросить его мнения. И с резким стыдом ему подумалось, как мы быстро забываем тех, кого с нами нет, как бы ни велики и ни дороги они были. Они выпадают из нашей жизни, а мы идем дальше, и с этим ничего нельзя поделать.

- О, нет, я не осуждаю. Я просто констатирую.

- И все же, профессор Дамблдор.

Портрет улыбнулся.

- У него доброе и чуткое сердце, и это верно, Минерва. И еще в его сердечке живет любовь.

- Любовь? К кому? — Гарри с оттенком досады отметил, что Дамблдор, даже будучи портретом, сохранил манеру речи, которая иногда просто-таки бесит.

- Любовь к жизни. К искусству магии. К Хогвартсу. К своим друзьям. К тебе, Гарри. И к родителям, которых никогда не видел.

Гарри был потрясен.

- Ко мне?!

- Да, почему ты удивляешься? Ты был первым взрослым волшебником, который встретился ему в магическом мире. Ты стал его опекуном, принял в своем доме, усадил за свой стол. Для него это очень много значит. Любовь к тебе, которую он даже не осознает, мешается с благодарностью, но отнюдь не слепит глаза. А любовь к родителям — это нечто особое, ты знаешь это лучше меня. И сдается мне, она далеко поведет мальчика, будет ему путеводной звездой в бушующем море жизни.

Гарри сделал непроизвольное движение, но портрет продолжил:

- Я знаю, что ты хочешь сказать. Но любовь — это самое поразительное и таинственное чувство на земле! Если человек любит кого-то, если в его сердце горит крохотный огонек теплоты, привязанности, нежности, значит, еще не все потеряно.

- Даже если это самый отъявленный негодяй? Пожиратель Смерти Волдеморта?

Дамблдор кивнул, серьезно и глубоко.

- Даже если это Пожиратель Смерти. А ведь они не были собирательным воплощением зла, концентрированной ненавистью ко всем инакомыслящим. Не забывай, они — такие же люди, у которых были семьи, были родные и близкие, друзья и приятели. Они были нужны им. Это очень важно, Гарри, - знать, что ты кому-то нужен, со всеми своими недостатками, причудами, сложным характером и своеобразным взглядом на жизнь. Я догадываюсь, кого именно ты имеешь в виду. В сердце Северуса Снейпа жила огромная любовь, которая освещала всю его жизнь и, к сожалению, определила сделанный им выбор. Но кто может поручиться, что свет этой любви не спас его во тьме смерти?

Гарри невольно поморщился. Объяснить все происходящее на свете лишь силой любви было в духе Дамблдора, но сам он считал, что не все так просто. Разве можно оправдать предательство и подлость любовью? Кого бы не любил Северус Снейп и что бы не совершал ради своей любви, но его дела оставили глубокий, протравленный злобой и ненавистью след во многих судьбах. И это невозможно было простить.
Он встретился взглядом с профессором МакГонагалл. И вдруг почудилось, холодком пробежало по спине от внезапной вспышки-ощущения, что из карих глаз Минервы на него смотрела другая кареглазая женщина. Вернее, девушка. Смотрела умоляюще и с надеждой.

Смейся, король, пока радость жива,
Пока клятв шальных не остыли слова,
И кубок любви молодого вина
Торопись осушить, пей до дна, допьяна!
Мчись вперед, пока крылья сильны и легки,
Замков твоих пока стены крепки,
И звезды небес, высоки, далеки,
Сверкают, как тайных надежд маяки.
Ты знаешь и ложь, и холодный обман,
И предательства липкий болотный туман,
И болит на душе от полученных ран,
Но жив ты, и вновь не прервется игра,
Пускай не понять, кто в ней друг, а кто — враг,
И вьется по ветру полуночный стяг,
Уходят друзья, растворяясь во мрак,
Но ждет королева, и звезды горят.

Горит-отгорает закатная даль,
Не грусти, королева, забудь про печаль.
Роз увядших и дней улетевших не жаль,
Унесет все ненужное нежный мистраль.
Хоть наряды твои из шелков и парчи,
И сапфиры в короне как звезды в ночи,
Но при свете неверном восковой свечи
Твой страх — твоя тень, и кричи-не кричи,
Все одно — ты же знаешь, ты помнишь про боль…
Где-то там далеко сероглазый король –
Твое солнце и счастье, твоя жизнь и любовь,
Вновь играет в войну со своею судьбой.
Так спеши, королева, и щедрой рукой
Раздавай свою милость забывшим покой,
Светоч дружбы дари тем, кто болен тоской,
Только помни: не пир ждет тебя, лютый бой. (с) siriniti

* * * * *

За окном истаивает блеклый рассеянный свет декабрьского вечера. Сегодня весь день было пасмурно и сыро, серые тучи медленно ползли по низкому небу и стекали в свинцовые воды моря, по стеклу беспрестанно стучал холодный дождь. Деревья выглядят продрогшими, жалкими, даже могучие столетние дубы и высокие стройные красавцы-клены. Старые яблони и груши шуршат мокрыми листьями и словно просятся в тепло и уют маленького дома на холме на морском берегу.

Драко останавливается в дверях кабинета и невольно улыбается.
Его солнце в ненастье. Гермиона. На голове птичье гнездо из пышных волос, небрежно сколотых одной длинной японской шпилькой. Из одежды — только его любимая рубашка, конечно же, большая и потому сползшая с одного плеча. Она качается на стуле, опасно наклоняясь далеко назад и не замечая этого, потому что все внимание занято какой-то бумагой. Ноги в пушистых тапочках притопывают по паркету, отталкиваясь. Камин едва тлеет, стол завален исчерканными свитками, гримуарами, молочно белеет осколками разбитый магический шар, среди осколков серебристо поблескивают очередные магловские штуковины, в которых он ни черта не смыслит, а волшебная палочка Гермионы раздраженно пускает золотистые искры и подрагивает.
Ясно, значит, опять увлеклась штудиями пыльных талмудов, занимающих почетные места в книжных шкафах. И не приведи Мерлин, если Драко переставит местами, скажем, «Загадки Времени и Пространства» Паремиуса Темпорари и «Социально-политическое устройство тролльей общины в аспекте современных этнокультурных исследований» Вздрызга О’Гири… А бесценный Живоглот дрыхнет на стопке бесценных талмудов, видимо, снятых с полки и не поместившихся на столе, и ничего ему за это не будет. Несправедливо!

- Чем это вы занимаетесь, миссис Малфой? А ужин готов? — грозным тоном вопрошает Драко.

- ? Ай!

Стул опрокидывается, бумаги вспархивают в воздух вспугнутыми птицами, Живоглот недовольно приоткрывает один глаз.

- Напугал! — негодует Гермиона, поднимаясь из-под стола, - не смей больше так делать!

Драко смеется и целует жену, стягивает перчатки, скидывает мантию.

- Очень уж был велик соблазн. Все-все, больше не буду.

Гермиона прижимается к нему, делает глубокий вдох.

- От тебя пахнет морозом и хвоей, так славно… и так странно, когда здесь целый день дождь.

- Да, в Лондоне снегопад, и всюду колокольчики, еловые венки, омела, красные ленты и магловское столпотворение. Скоро маглы начнут готовиться к Рождеству с лета.

- Рождество — самый чудесный праздник и не говори мне, что в детстве ты его не ждал!

- Нет, я всегда с нетерпением ждал своего дня рождения, потому что был точно уверен в том, что подарки мне подарят родители и родственники, а не какой-то подозрительный старик, разъезжающий по воздуху на санях с упряжкой оленей и проникающий в дома по ночам. Понимаешь, мой скептичный ум никак не мог взять в толк: как летают олени? Вот метла — это понятно, драконы, фестралы и гиппогрифы — тоже. Но почему олени? И почему Рождественский Дед не может приходить и дарить подарки утром, или днем, или вечером? Почему ночью?

Гермиона стонет от смеха.

- Ты невыносим!

- Но ты же меня как-то выносишь.

Гермиона сдувает с раскрасневшегося лица мешающую прядь, и Драко снова хочется ее поцеловать.

- Как у тебя дела с рудниками?

- Не напоминай, моя волшебная палочка дрожит от нетерпения, желая превратить этого треклятого гоблина во что-нибудь мелкое, безобидное и не столь вонючее!

Они ползают по полу, собирая разлетевшиеся листы. Странно, а ведь это не пергамент, магловская бумага.

- Что это?

Гермиона с торжествующим видом помахивает листами, скрепленными вместе и украшенными фиолетовыми печатями и подписью-завитушкой.

- Помнишь, я говорила, что американские маги заинтересовались моими заклятьями по зачарованию магловской техники? Так вот, это — компетентное заключение об их оригинальности, это — патент международного уровня, а это — соглашение между мной и американцами на продолжение работы по дальнейшему усовершенствованию.

- А это не опасно? — Драко бесцеремонно пододвигает стопку книг на полу, с которых, не удержавшись, скатывается Живоглот, хрипло муркнувший и одаривший его возмущенным взглядом, усаживается на стул и внимательно просматривает документы, - на мой взгляд, стоит перестраховаться. Лорд может обратить внимание…

- На что? — перебивает мужа Гермиона и лукаво щурится, — мистер Малфой, сдается мне, вы несколько недооцениваете свою супругу, «одну из умнейших и талантливейших колдуний нашего времени». Так, кажется, выразился Лорд, давая интервью Скитер для ее дурацкой книги? Конечно же, я приложила немало усилий, чтобы авторство этих, несомненно, важных, опасных, и я бы даже сказала, имеющих огромное футурологическое значение, заклятий никоим образом не могло быть приписано миссис Драко Малфой. При переговорах с американцами, которые осуществляются исключительно с помощью буревестников дальних полетов, я выступаю под именем мисс Джеанны К. Лоулинг в качестве адвоката настоящего изобретателя, некоего мистера Вендела Уилкинса, проживающего в Австралии. А сумма, причитающаяся по договору и патенту, проценты с применений в дальнейшем будут переводиться на счет в австралийском банке на его же имя, а затем по происшествии некоторого времени я аккуратно и незаметно переведу их на наш счет в Грин-Готтс или каком-нибудь швейцарском банке. К тому же по соглашению, заклятья будут выпущены минимум лет через пять. И я не думаю, что Лорд на что-то там обратит внимание. Как видишь, все продумано. Глотик, не надо рвать обивку.

Драко хмыкает, приподнимая брови в недоверчивом удивлении.

- Ты думаешь, все получится? Живоглот, брысь, перестань!

- Получится, — Гермиона лучезарно улыбается, - я даже не сомневаюсь! Глотик, ты же подавишься ватой.

- Милая, ну зачем тебе это? Ведь не из-за денег же? — Драко невольно присвистывает, посчитав количество нулей, - хотя, признаю, сумма весьма и весьма внушительная. Живоглот, мерзкая тварь, это моя нога, а не кресло!

- А почему, ты думаешь, она внушительная? — Гермиона становится серьезной, - через несколько лет эти заклятья будут стоить в разы дороже, потому что, на мой взгляд, сочетание магии и магловской техники имеет огромные перспективы. И американцы это прекрасно понимают. Они практичны, расчетливы, неохотно идут на риск. В аппарате президента магического сообщества работает огромный штат прорицателей. Честно говоря, прорицание не было моим любимым предметом в Хогвартсе, но признаю, что уровень мастерства американских пифий и оракулов на порядок выше наших. У них очень высокий процент точности прогнозов. Поэтому американские маги не выбрасывают деньги на ветер, а если вкладываются в какое-нибудь сомнительное с первого взгляда дело, значит, они заранее проконсультировались с экспертным прорицателем, и предприятие почти стопроцентно будет иметь успех. Почитай эти письма. Мистер Колдуотер, глава патентного бюро, просто в восторге и просит и в дальнейшем быть с ними на связи. А почему мне это нужно? Честно говоря, я считаю, что оттого, что магловские технологии войдут в нашу жизнь, мы только выиграем. Ты же не закоснелый консерватор и понимаешь, что волшебный мир слегка заплесневел в своей закрытости. Мы тащимся в будущее, маглы в него летят. И когда-нибудь, через несколько десятков лет, маги и маглы будут открыты друг для друга. Это неизбежно, так почему бы не сделать несколько шагов к этому сейчас? Глотик, ну зачем так делать? Иди ко мне.

- Слышал бы тебя Лорд, - усмехается Драко, - для него маглы — значит, нечто презренное, ничтожное и отвратительное. Живоглот, делаю последнее предупреждение, иначе совершишь полет в окно.

Гермиона задумчиво прохаживается по комнате с Живоглотом на руках. В наглых зеленых глазах книзля откровенное торжество и почти человеческая усмешка.

- Лорд упорно цепляется за обломанную ветвь чистокровной семьи своей матери и не хочет признать, что Он — полумагл. Он давно отрекся от мира маглов, и этот мир в свою очередь отверг Его. Он, мне кажется, живое олицетворение средневекового волшебства — упрямого, традиционного, косного, не впускающего ни малейшей свежей струи. Маглы и маги — на Его взгляд, это две разные расы, два пути эволюции. Но это в корне неверно. Слабость Лорда в том, что он недооценивает маглов. Все время муссируются слухи, что Он собирается подчинить себе магловскую Англию. Но, Драко, ты же понимаешь, это невозможно! Просто невозможно! У волшебников палочки, смертельные заклятья, дементоры, вампиры, оборотни, великаны, в конце концов, но у маглов есть такое оружие, которое просто сотрет все это в прах. Никто не успеет и опомниться, как все будет кончено. Поверь, уж я-то знаю. Мир маглов был жесток и опасен еще в те времена, когда Том Реддл только поступил в Хогвартс, а сегодня он стал еще опаснее. Знаешь, если мы не наладим полноценное сотрудничество с маглами, в скором времени, не их, а нас надо будет спасать от них. Наши войны наносят по ним удары, а войны их мира нас уничтожат. И будет один мир, серый, ядовитый и лишенный чудес. Возможно, сейчас Он начал понимать, что лучше не трогать маглов, этот спящий вулкан, что безопаснее сосредоточиться на мире магическом. Впрочем, не знаю… Да и кто знает, что творится в голове Лорда? Может, там ждут своего воплощения мысли о мировом господстве, а может, Ему просто нужна пара шерстяных носков? — внезапно заканчивает Гермиона.

Драко, запрокинув голову, хохочет и с нежностью целует ее в висок, сдувая каштановую прядь.

- Ты просто чудо! Лорд в думах о паре теплых носков? Не думаю, чтобы кто-то из нас мог такое допустить даже в самых безумных предположениях. Тролль бы тебя побрал, адский книзль, ты у меня точно дождешься! — он отшатывается, держась за поцарапанный подбородок.

Живоглот спасается бегством, но на пороге оглядывается и, удостоверившись, что его не преследуют, удаляется медленно и важно, с торжеством задрав пушистый хвост. Отсмеявшись, Гермиона залечивает царапину Драко и аккуратно складывает бумаги в папку.

- Ты не забыл, что нужно съездить в Дравендейл? Там опять разбушевались привидения, их видели даже маглы.

Драко стонет, хватаясь за голову.

- О-о-о, только не это! Опять стирать память нескольким десяткам идиотов, которые очутились не в том месте, не в то время, и утихомиривать других идиотов, которым, видите ли, стало скучно! Послушай, может, ты съездишь одна? Да и тебя эти летающие и действующие на нервы останки слушаются лучше.

- Драко, это же твоя обязанность! Между прочим, эти идиоты — твои предки.

- Знаешь, сколько раз я жалел об этом? При каждой жалобе Инспекции по делам загробного существования. За прошлый год их было пятнадцать!

- Вообще-то семнадцать. Хорошо, я съезжу одна, но ты у меня в долгу.

- Некоторую часть готов выплатить сегодня же ночью, авансом, — хитро улыбается Драко, - остальное — по вашем возвращении, миссис Малфой.

- Ну тогда набегут такие проценты. И еще — завтра мы должны быть в Малфой-Менор. Твоя мама затевает предрождественскую уборку. В следующую пятницу — крестины у Боулов, домовики с приглашениями уже действуют на нервы твоему отцу. А через две недели мне нужно в Лондон. Зайду в Грин-Готтс, потом к родителям. Я давно у них не была.

Ее лицо вдруг становится озабоченным, и на нем проявляется чувство тревоги, смешанное с виной.
Драко осторожно начинает:

- Почему бы тебе…

- Нет! - ответ Гермионы категоричен, от резкого движения ее едва успокоившаяся волшебная палочка падает на пол, снова сердито высекая золотистые искры.

Она медленно поднимает палочку и вертит ее в руках.

- Ты прекрасно знаешь мое мнение. Если я сейчас наложу на них заклятье и где-нибудь спрячу, это обязательно привлечет Его внимание.

- А может быть, нет? — Драко хмурится, - чем дольше ты оттягиваешь, тем больше изводишь себя беспокойством за них.

- Мы сильны своими слабостями, не я это сказала, а кто-то очень умный, - вымученно улыбается Гермиона, - а я всего лишь безответственная эгоистка, рискующая собственными родителями для того, чтобы раз в пару месяцев на пару минут забежать домой, переполошить маму, расстроить папу. А я ведь даже на нашу свадьбу не пригласила их, сказала, что нельзя… Давай не будем об этом, ладно?

Драко молчит. Она права, конечно. Опасно ее родителям оставаться в Лондоне, в любую минуту к ним могут наведаться дементоры, вампиры, инферналы. Зачем? Да хотя бы просто для того, чтобы Гермиона не забывала, на ЧЬЕЙ она стороне. Для Лорда шантаж так же прост и естественен, как темное волшебство. Но не менее опасно, если Гермиона наложит на родителей чары и отправит в другой город, другую страну или даже на другой континент. Лорд в силу своей сверхмнительности и недоверчивости сразу заподозрит неладное и найдет способ добраться до них. Драко понимал, ей трудно было расстаться с родителями, не иметь возможности видеть их хоть изредка, потому что тогда, наверное, исчезнет последняя светлая нить, связывавшая ее с той Гермионой Грэйнджер, которая жила на свете до того, как в темном переулке крохотного захолустного городишки появились Пожиратели Смерти. Она любила отца и мать и в то же время каждую минуту предавала их, подставляла опасности их жизни…
Плохо. И с каждым днем не становится лучше. И надо как-то с этим справляться. Впрочем, ему легко так думать. Не его Темный Лорд дарит таким пристальным вниманием, доходящим до маниакального. Не его родители — обычные маглы, не способные защитить себя. Не его друзья — вне закона. И не ему пришлось перевернуть свой мир с ног на голову, научиться лицемерить, за каждой улыбкой видеть оскал, в каждых глазах читать фальшь, день за днем надевать тяжелые цепи горечи от собственного бессилия, заковывать тело в стальные латы безысходности, кутаться в железный плащ страха, а лицо неизменно закрывать маской-забралом. Это все пришлось делать Гермионе. А ему лишь оставалось с затаенным восхищением чувствовать и принимать любовь этой удивительной женщины, лишь стараться оберегать ее, дарить ей свою любовь, чтобы у нее были силы идти дальше.

- Я люблю тебя, - шепчет он, - ты просто не представляешь, как сильно я тебя люблю! Люблю твои глаза, и волосы, каждый твой волосок, и твой смех. Люблю тебя целовать и чувствовать тепло твоих рук. Люблю, как ты смешно морщишь нос и чихаешь. Даже твоего ненормального книзля люблю, потому что он твой. И вообще, к дьяволу ужин! У нас есть более интересные дела, ведь ты не просто так встречаешь мужа в одной рубашке, верно?

Она запрокидывает голову, принимая его поцелуй, и в глазах ее, кажущихся сейчас совсем темными, почти черными, влажно поблескивающими, он видит свет.
И он безумно счастлив от того, что этот свет появляется, только когда она смотрит на него.

* * * * *

Гермиона вместе с Нарциссой совершает обход Малфой-Менор. Посмотреть, в каких комнатах и залах надо произвести ремонт, в каких — навести чистоту (домовики просто физически не успевают ежедневно убирать весь огромный замок), вывести неизбежно заводящихся волшебных паразитов и вредителей.

- Конечно, это можно поручить домовикам. Бертольд каждый год ворчит, что я занимаюсь не своим делом, - объясняет свекровь, все еще непривычная в простом темном платье, с волосами, собранными в тугой пучок на затылке, ловко орудующая волшебной палочкой в тяжелых портьерах, чтобы найти докси, сама передвигающая кресла и столы в поисках гнезд брауни, деловито выстукивающая шкафы для проверки на боггартов.

- Но если все время сидеть на диванах с чопорным видом, сложенными руками и, ни на йоту не отступая от этикета, беседовать о природе и погоде, позеленеешь от скуки. А ведь можно узнать много интересного о замке. Лет пятнадцать назад я наткнулась на галерею, на стенах которой висели картины, меняющие сюжеты. Помню, когда я вошла, на них было изображено море, слышались крики чаек, отчетливо пахло солью и йодом, даже дул бриз, мне растрепало прическу. А потом почему-то появились портреты каких-то ужасно толстых и важных магов, счевшие своим долгом прочитать мне лекцию о законах перекрестной и параллельной трансгрессии. Я сбежала на пятой минуте. Кстати, смотри-ка, в этих комнатах опять завелись шотландские гремлины. Видишь норы в углах наверху? И в прошлом году были, откуда берутся, ума не приложу. Мерлин, Фиона! Что ты тут делаешь?

- Продолжаю стенать и оплакивать свое загробное существование, - невозмутимо ответствует фамильное привидение, выплывая из кедрового гардероба с украшенными перламутром дверцами.

Нарцисса вздыхает и продолжает:

- Обычно на Малфой-Менор уходит не меньше недели, на Дравендейл — не больше дня. Там слишком много привидений, поэтому паразиты появляются редко, они почему-то не любят нежить.

- Нежить! — вопит Фиона, в театрально-наигранном гневе летая по комнате, - осмелюсь напомнить, одна из нежитей находится здесь и все слышит! Нельзя ли быть немного потактичней? Я не хотела стать привидением, меня заставили!

- Прекрати, Фиа, - фыркает Нарцисса, взмахом палочки уничтожая нечто многоногое и омерзительно склизкое, - все знают: Остаться или Уйти — добрая воля каждого. Итак, Гермиона, когда-нибудь на тебя ляжет эта обязанность, поэтому сейчас смотри и запоминай. Не буду учить, как справляться с боггартами и прочими, ты это умеешь лучше меня. Но ты должна хорошо знать и главное, понимать Малфой-Менор, ведь это единственный замок в своем роде. Когда бродишь по нему днями, невольно начинаешь задумываться о многом, как будто это он нашептывает тебе свои мысли.

Фиона продолжает бурчать себе под нос, а Нарцисса, привычно не обращая внимания, идет дальше. Залы, комнаты, гостиные, галереи, лестницы, башни… как же все-таки велик замок!

- Оружейная, - Нарцисса с натугой тянет скрипучую дверь, Гермиона помогает ей, - всегда поражалась количеством хранящегося здесь оружия. И ведь оно совершенно бесполезно в наши дни!

- Дань традиции, - поясняет Фиона, высовываясь из шкафа со стеклянными дверцами, за которыми тускло поблескивают хищно изогнутые восточные сабли, - но раньше это было актуально. Все благородные маги обязаны были владеть холодным оружием. По семейным преданиям, одним из лучших дуэлянтов своего времени был Альдус Малфой, который так превосходно владел шпагой, что во время дождя на него не падала ни одна капля. Он повздорил с Элвином Слизерином, правнуком небезызвестного Салазара, и вызвал его на поединок. Но то ли Слизерин струсил, то ли Альдус невовремя скончался, однако та историческая дуэль так и не состоялась. Впрочем, говорят, что Слизерин владел шпагой хуже, чем домовик, и поэтому поспешил объявить, что дуэли на волшебных палочках куда благороднее, чем грубое магловское топтанье с заточенными железяками. Кстати, любимая шпага Альдуса имела даже собственное имя — «Леди Неотразимость» и висит теперь во-о-о-он на той стене, да-да, та, что с золоченой рукояткой, или, как это называется, гардой. Или я опять что-то путаю? О, а на моей памяти, Фергус Малфой, брат моего мужа Филиппа, дрался на рапирах с Галахадом Дамблдором из-за зеленоглазой красавицы Фенеллы Певерелл. Они дрались прямо на каменных плитах, что устилают двор Дравендейла, был такой чудесный и благородный поединок, а закончилось все трагедией — Фенелла предпочла им какого-то заезжего мага, а два незадачливых кавалера с горя устроили примирение во всех дублинских пабах и утонули в бочке со старым добрым огденским. А вот когда…

- Она знает великое множество подобных историй, - шепчет Нарцисса, - и может рассказывать часами. Если мы будем стоять и слушать, то не закончим и к Пасхе.

За шкафами с оружием свили свои гнезда из пыли брауни, щерящие острые зубки, и им приходится потрудиться.

- Вот так! — удовлетворенно кивает Нарцисса, когда последний брауни, шустро карабкавшийся по каменной стене, лопается, как мыльный пузырь, и пыль гнезда всасывается в ее палочку.

Фиона, не перестававшая бормотать, брезгливо отлетает подальше.

- А теперь дальше. В Зал Воспоминаний заглянем попозже, не люблю туда заходить. А вот сюда, пожалуй, надо.

Гермиона невольно ахает.
Пустой гулкий зал, почти такой же огромный, как Церемониальный. Только высокие окна, зауженные сверху, зеркала между ними, застекленный купол наверху. Свет проникает через бесчисленные окна, преломляется в зеркалах, своей формой и рамами похожих на те же окна, создавая иллюзию бесконечного простора, льется с прозрачного купола, дробится на блестящих отшлифованных плитах мраморного пола. Они с Нарциссой отражаются десятки, сотни раз в потоках света, окружающего, обволакивающего их подобно роскошной мантии, золотящего волосы, чудесным образом делающего лица каким-то возвышенными, тонкими, одухотворенными. По крайней мере, когда Гермиона взглядывает в ближайшее зеркало, то долго не может отвести глаза, настолько прекрасным и чужим кажется собственное отражение.
Ровно посредине зала, в сердцевине каменного цветка, образованного прихотливым подбором мраморных оттенков, под столпом света с потолка стоят старинные клавикорды. Такие Гермиона видела только в магловском кино. Крышка открыта, обнажая ряд клавиш, среди которых белые тронуты заметной желтизной. На инструменте небрежно раскиданы ноты, точно ждущие, чтобы их пролистала чья-то рука.

- Здесь я еще не была.

Нарцисса кивает, обводя зал взглядом.

- Здесь редко кто бывает. Это зал Аметисты.

- Аметистовый?

- Нет, Аметисты. Так звали одну из сестер Амариллиуса Малфоя. Его портрет в галерее находится в дальнем углу, потому что у него был страшно брюзгливый характер. А Аметиста…

- Нет, позволь, я расскажу! — нетерпеливо вклинивается Фиона, - это моя обязанность, как семейного привидения, повествовать о родовых тайнах!

Нарцисса пожимает плечами, и Фиона важно плывет вдоль зеркал и окон, кокетливо обмахиваясь своим призрачным веером.

- Алайна и Ариадна, дочери Уилфрида Малфоя и сестры Амариллиуса Малфоя, были настоящими чистокровными леди-волшебницами — щебетали по-французски, обожали балы, наряды и какого-то корсиканца по прозвищу La petite caporal (кстати, до сих пор ломаю голову, кто бы мог это быть), не любили грязнокровок и слишком умные книги, кроме их обожаемых романов. А их третья сестра, Аметиста, была в высшей степени странной девочкой. Она, в отличие от сестер, имела глупость родиться дурнушкой, и притом очень долго все были уверены, что она сквиб. Но это, к счастью, не оправдалось. В одиннадцать лет Аметиста доказала, что она колдунья — рассердившись от насмешек сестер, наколдовала ураган, который едва не снес весь замок. Помню, как дрожали стены от порывов ветра. Поверьте, даже мне было страшно! После этого родные успокоились. А странность Аметисты была вот в чем — она так мало разговаривала, что порой родные даже забывали, как звучит ее голос, и с детства днями напролет играла на клавикордах в этом зале, отделанном так именно по ее просьбе. Дни и ночи, закаты и рассветы, весны и осени эта девочка проводила здесь, и я слышала музыку, вырывавшуюся из-под ее маленьких белых ручек. Музыка была ее голосом, ее душой, переполняла ее, как драгоценное вино. Зимой здесь нередко бывало так холодно, что из ее рта шел пар, да, вот как сейчас, но она все играла и играла, не чувствуя ни объятий холода, ни бега времени. В семнадцать лет она была так же худа и некрасива, как и в тринадцать, и светские кумушки нередко с фальшивым сочувствием кудахтали, что ей суждено остаться старой девой. Но Аметисте было все равно, что говорят о ней, она и за стены-то Малфой-Менор редко выходила. Семья привыкла к тому, что из этого зала почти все время слышатся звуки музыки, и поэтому, когда однажды клавикорды замолчали и молчали почти день, забили тревогу. Зал был пуст, Аметисты в замке не было, хотя его обыскали с чердака до подземелий самым тщательнейшим образом. Решили, что она сбежала из дома и в конце концов все равно объявится, но до смерти Уилфрида, до смерти Амариллиуса, Алайны и Ариадны, да и после тоже, никто не появился, не тронул вновь клавиши клавикордов.

- Что же с ней случилось? — тихо спрашивает Гермиона, завороженная этим залом и историей Фионы, - ты ведь знаешь, правда?

Призрак останавливается напротив зеркала, но не отражается в нем.

- Знаю. Только я одна и знаю. Я говорила им, и хотя мне не поверили, все начали бояться этого места. Молчунья Аметиста, я любила ее и не могла себе позволить ложь. Однажды ночью в полнолуние, когда зал был полон лунного света, такого густого, такого плотного, что, казалось, его можно было зачерпнуть горстью, когда луна сияла с высоты, блистала в каждом зеркале, ткала серебристо-синие нити своего неведомого и опасного волшебства, Аметиста вдруг прервала игру. Она встала, подошла к зеркалу и очень долго вглядывалась в глубь бесконечного коридора, в эту таинственную анфиладу отражений. А потом… потом она тихо рассмеялась и сказала (это были ее первые слова после без малого трех месяцев молчания):

- Наконец-то!

И не успела я отозваться, как девочка шагнула в зеркало и растворилась в нем. Как будто и не было ее вовсе. В зеркалах по-прежнему сияла луна. Я видела это так четко, так ясно, как вижу сейчас вас. Когда я рассказала, что случилось, семья испугалась. Хотя старый Уилфрид продолжал твердить, что все это чушь, и когда-нибудь его младшая дочь вернется, но он запретил остальным бывать здесь, а после него запретил Амариллиус, после — его сын. Потом история забылась, но страх все равно остался. Аметиста ушла в Зазеркалье, и никто ее больше никогда не видел на этой земле. Очень редко только я одна замечаю странные тени в глубине зеркал, но это всего лишь тени.

Гермиона чувствует дрожь во всем теле и невольно стискивает сильнее палочку в руке.

- Возможно, она — Потерянная Душа, а возможно — одна из Дочерей Вечности…

- Кто это? — одними губами спрашивает Гермиона, - никогда не слышала.

Внезапно появляется домовик, заставив вздрогнуть от неожиданности и ее, и Нарциссу.

- Прошу простить. Госпожу ждать сестра, госпожа Беллатриса.

- Белла? — хмурится Нарцисса.

Сестра в последнее время редко бывает в Малфой-Менор, а если появляется — едва ли не из камина начинает укорять за недостаточное почтение к Лорду, невнимание к Его идеям, за то, что Нарцисса манипулирует мужем и сыном, не позволяя им в полной мере служить Господину. После ее визитов у Нарциссы остается тягостное и неприятное чувство того, что она говорила не с Беллой, а с неким существом, похожим на нее лишь внешне, полностью зависимым от Лорда, живущим и дышащим только Лордом. Хотела бы она знать, как относится к этому Рудольф?

- И еще. Молодой господин сильно кричать, ругаться с кузен Юбер. Они почти нацелить палочки друг на друг.

Гермиона невольно вскрикивает.

- Нет, нет, молодой господин ничего не сделать, - частит домовик, - теперь все хорошо. Кузен Юбер уйти очень злой.

- Не беспокойся, я сейчас выясню, что у них произошло, - Нарцисса со вздохом потирает лоб, - уверена, ничего серьезного. Драко и Юбер никогда не ладили. Наверное, Драко надоел затянувшийся вояж Юбера, и он в не очень вежливых выражениях предложил ему возвращаться домой. Мой сын, к сожалению, иногда бывает резок и нетерпелив. Где Белла и Драко?

- Бертольд проводить госпожу Беллатрису в библиотеку, а молодой господин в свой комната.

- Гермиона, здесь все чисто, я просто хотела показать тебе этот зал. Ты пойдешь дальше или подождешь меня?

- Пойду, я буду в этом крыле, если вы недолго.

- Надеюсь.

Фиона парит где-то под потолком, почти незаметная при свете.

- Фиа, идем? Как думаешь, что там было у Драко с Юбером?

- Идем, cara mia, - послушно прилетает призрак, явно польщенный тем, что Гермиона уделяет ей внимание, - Юбер гадкий злобный слизняк, и Драко еще в детстве устраивал ему выволочки. Ничего страшного не произошло бы, даже если бы они устроили магическую дуэль. Этот трусоватый французишка вначале притворился бы, что что-то не так с его палочкой, а потом, высокомерно задрав нос, предложил бы ничью. Бедняжка Линда, ни ее сын, ни ее внук не унаследовали ее характера. Я всегда говорила, что ее нрав тверд, как драконья чешуя, а язык острее, чем когти грифона.

Гермиона уже спокойно смеется.

- Мне тоже не нравится Юбер. У него глаза вечно подернуты пеленой презрения. Давай не будем больше об этом слизняке. Так что же такое «Потерянная Душа» и «Дочь Вечности»?

- О них не говорят вслух. Лучше почитай Бидля, - таинственно советует призрак.

- Я читала.

- О, нет, не сказки этого старого вруна, а легенды, записанные им, когда он путешествовал по всей Британии. Да-да, почитай, а пока ни слова, тссс!

Гермиона усмехается, выходя из зеркального зала. Фиона иногда любит напустить вид, как будто ей известны все тайны мироздания.

Зал Воспоминаний также пуст и чист. Она уже давно знает, как следует управляться с зачарованным кристаллом, и как опасны бывают собственные воспоминания, засасывающие в свой иллюзорный, но как будто бы реальный мир. Фиона летает по залу, огибая кристалл, висящий под потолком.

- Слава пресвятой Мариале, Драко уже не заходит сюда. Ты умница, cara, что сумела вернуть его.

Гермиона на всякий случай заглядывает в углы.

- Он вернулся сам. Фиа, Нарцисса каждый год устраивает подобные уборки?

- Да, обычно перед Рождеством, реже перед Пасхой.

- Почему же тогда она не звала меня раньше?

- Не знаю. Может быть, потому что раньше ей это не составляло труда, а теперь она быстро устает, и волшебство дается ей все хуже?

- О, господи, она больна?

- Не знаю, cara, вроде бы, нет, но мне кажется, она как-то странно исхудала в последнее время. О, то есть я не имею виду, что она перестала есть, села на диету или что-то в этом роде. Просто она как будто тает, понемногу, медленно, почти незаметно. Я не смогу тебе объяснить так, как вижу это сама, у привидений несколько иное зрение.

Гермиона обеспокоенно постукивает палочкой по руке.

- Что же с ней происходит? Мистер Малфой разве ничего не замечает?

- Наш Люциус днями пропадает в Министерстве, работая в честь и на славу своего Господина, - фыркает призрак, - он так занят, что домовики носят ему обед прямо в Министерство. Поражаюсь его преданности этой змееподобной личности.

- И все-таки…

- Нарцисса никогда не жалуется и ничего не просит, а если ты спросишь ее о здоровье, неизменно услышишь: «Прекрасно, спасибо!». Это воспитание настоящей леди. Да она и уродилась такой, тут уж ничего не поделаешь.

Гермиона молчит, выходя из зала, идет по коридору в сопровождении Фионы медленными шагами.

- Они такие… особые, - наконец произносит она.

- Кто?

- Мистер Малфой. Миссис Малфой. Драко. Все те, кто носит и носил фамилию Малфой. Они похожи на свой замок — такие же неприступные и величественные, надменные и гордые. В голову даже мысли не приходит о том, что они могут быть в чем-то уязвимы. Они скрывают в себе столько тайн, что каждый раз диву даешься, открывая что-то новое. Они не впускают чужих в свой круг, им глубоко безразличны те, кто их не интересует. Они самодостаточны. Но это только кажется, потому что они заставляют всех так думать. Раньше, еще учась в Хогвартсе и сталкиваясь с Драко, я даже представить не могла, что он может быть таким, каким я знаю его сейчас. Я посчитала бы, что мне бессовестно лгут, если бы узнала, что миссис Малфой сама занимается уборкой своего замка. И уж точно я бы расхохоталась, услышав, что мистер Малфой, Пожиратель Смерти, искренне любит свою семью и никогда даже не кривится, когда миссис Малфой выносит ему свое очередное кулинарное творение.

Фиона улыбается немного грустно и понимающе.

- Малфой — это не только фамилия, это род, имеющий почти тысячелетнюю историю, которая накладывает на него свои обязательства. Это образ жизни, это положение в обществе, это древняя родовая магия. Cara mia, ты тоже Малфой, не забывай об этом.

- Да, - задумчиво отвечает Гермиона, - я тоже…

- Госпожа! — на этот раз перед ней появляется домовичок со смешно встопорщенными ушками, - к вам прийти! Госпожа Миллисента. Очень просить принять.

- Миллисента? — удивленно переспрашивает Гермиона, - ты не ошибся, Пинки?

Миллисента Буллстроуд, вернее, Нотт, просит принять?! Что случилось?! Да они с ней едва ли парой десятков слов обменялись за все время знакомства.

- Нет, госпожа, не ошибка. Мне ли не знать госпожа Миллисента.

Действительно, в маленькой приемной гостиной с дивана тяжело поднимается Миллисента Нотт. Немного помедлив, она здоровается.

- У тебя какое-то дело ко мне? — холодно спрашивает Гермиона, вдруг про себя вспомнив, что она тоже Малфой.

- Да, - молодая женщина нерешительно садится обратно, - я… не могли бы мы встретиться где-нибудь в другом месте, не в Малфой-Менор? Это очень важно.

- Зачем?

- Это важно, - повторяет Миллисента, отводя взгляд, - клянусь, если бы могла, я бы все рассказала сейчас.

Гермиона удивленно поднимает брови.
Странная просьба. Странный просящий тон. Интригует и в то же время настораживает.

- Нет, ничего такого, - словно прочитав ее мысли, говорит Миллисента, - просто мне… нам нужно поговорить кое о чем.

- Я должна тебе поверить?

- Клянусь моим ребенком, для тебя не будет ничего опасного, неприятного или дурного. Да и что я могу сделать тебе? — в голосе Миллисенты уже почти умоляющие нотки, - только поговорить.

Когда-нибудь доверчивость выйдет ей боком.

- Хорошо. Где?

Облегченный выдох.

- Завтра, если ты согласна. В центральном парке города Лохернхед.

- Это где? — изумляется Гермиона, - а нельзя где-нибудь в знакомом месте?

- В Шотландии. Маленький город, там очень мало магов. Боюсь, в знакомом месте не получится.

Все страньше и страньше, как выражалась самая знаменитая девочка Англии. Кстати, сэр Кэрролл был сквибом.
Чего от нее хочет Миллисента? Ей не по себе, и она явно что-то скрывает. Ладно, все узнаем при встрече. Драко говорить об этом, наверное, не нужно. Зачем зря его беспокоить? Он и так в последнее время слишком много нервничает из-за своего рудника, на котором орудует мошенник-гоблин. А теперь возвращаемся к уборке, Нарцисса все еще занята с Беллатрисой, дел непочатый край.
И еще — нужно обязательно узнать, что происходит со свекровью. Если Фиона заметила что-то неладное, значит, и в самом деле что-то с ней не так…

В голосе ребенка, мальчика в смешной шапочке с козырьком, звенит обида. А его мать сидит на скамейке, погруженная в глянцевый женский журнал, и равнодушно-отстраненно отвечает, что «врать нельзя, Роджер, у тебя всегда глупые фантазии, будь добр, не носись, как сумасшедший, покорми лучше голубей, зачем я покупала булку, тратила лишние пенсы?».

Гермиона, уже полчаса прогуливающаяся по дорожкам старого парка и невольно наблюдающая за ними, морщится. Ну и мамочка! Почему она так слепа и глуха к своему сыну? Он хотел поделиться с ней чудом, а она грубо отвергла его щедрость. Через несколько лет она, может быть, вспомнит об этом дне, когда вынет из почтового ящика письмо, адресованное ее одиннадцатилетнему сыну. Письмо, написанное изумрудными чернилами на желтоватом пергаменте, в котором будут удивительные вещи. Ведь мальчик, несомненно, маленький колдун. Он, конечно, еще не знает, но такие создания, как феи, безошибочно чувствуют невидимую ауру волшебства, окружающую мага, и тянутся к нему. Помнится, и у нее в детстве в кукольном домике жил крохотный огонек, маленькая фейка, которую она звала Динь, потому что обожала книжку о Питере Пэне. Родители долгое время считали ее маленькую подружку безобидным плодом воображения.

Под ногами изредка шуршат сухие листья. Зима на удивление бесснежная и теплая для Шотландии. Деревья в раздумье, то ли окончательно сбросить листву, то ли подождать. Гермиона поднимает кленовый лист, доверчиво прижавшийся к ботинку. Желто-красный, с просвечивающимися тонкими жилочками, он пахнет дымом осенних костров, сентябрьской свежестью и горьковатым дыханием увядания.

В Малфой-Менор есть целый зал, засыпанный этими последними слезами осени, обнаруженный ею, как еще одно чудо, во время уборки. В центре его фонтан — статуя девушки. Босоногая, тонкая, густые волосы разметались по плечам, лицо открытое и милое, и сама она почти как живая. Из ладоней, сложенных лодочкой, струится вода. Она словно предлагает утолить жажду, протягивая ладони уставшему путнику.
Вместо окон в этом зале были арочные проемы, выходящие в осенний сад. Пронзительно синело небо в просвете между ветвями деревьев, и на его фоне полыхали яростным шафранным и багровым пламенем листья. Ветер заметал их в зал, ронял в фонтан, темная прозрачная вода которого неустанно пела свою песню. Самое странное — она искала в саду снаружи арки зала, но так и не нашла, хотя прошла все вдоль и поперек. А выйдя в сад изнутри, долго бродила по толстому ковру листвы, слушая шуршащую тишину, пронизанную тихой светлой грустью, и наблюдая тени падающих листьев. Выхода из него не было.
Странно было сидеть на каменной скамье у фонтана, погрузив пальцы в воду, провожать взглядом обреченные опадать звезды листьев. В гулкой пустоте зала фонтан не просто журчал, он словно что-то рассказывал, грустил и радовался вместе с ней. Извечный древний голос воды в золотом свете ранней осени. Наверняка, это было любимым местом Алекс Малфой, — вспомнила она рыженькую девушку с печальными глазами. Может, и фонтан появился здесь не случайно. Если присмотреться внимательней, статуя чем-то похожа на ту, чей портрет висит в семейной галерее.

Желтые листья. Они напоминают ей и об Азалинде, дочери Алекс, умершей три года назад, в сине-желтую осень после их свадьбы. Листья также шуршали под ногами, когда она шла с Драко к родовому склепу, прятавшемуся в глубине сада, цеплялись за мантию. Старая леди оставила завещание, согласно которому желала быть похороненной именно здесь, рядом с родителями и братом. Никто не осмелился ей прекословить даже после ее смерти, настолько сильна была ее воля.

Из раздумий Гермиону вырывает оклик. Навстречу спешит Миллисента и… Одисса Эйвери?
А этой что нужно?

- Здравствуй. Спасибо, что пришла, - Миллисента переводит дух.

Гермиона приподнимает брови.

- Так все-таки в чем дело?

Одисса отчаянно шепчет подруге, стискивая зубы:

- Ты с ума сошла, Милли? Я никогда не пойду на это! Я не смогу!

- Это единственный выход. Она сможет помочь, — Миллисента опускается на деревянную скамью, придерживая большой живот.

Она на последнем месяце беременности, и заметно, что ей тяжело. Осунувшаяся, какая-то неимоверно усталая и изможденная, на лице проступают пигментные пятна, глаза ввалились. Она медленно, с нажимом повторяет:

- Это единственный выход в сложившейся ситуации, поверь мне. Тебе надо было обратиться к ней раньше.

- Ни за что! Я не приму помощь от этой выскочки! — Одисса пытается смерить Гермиону презрительным взглядом, но ей это плохо удается. Сама понимая это, девушка вздергивает подбородок и резко отворачивается.

Гермиона в душе ругает себя, что согласилась на встречу. Что хорошего могли сказать ей Миллисента и Одисса? Они ненавидят ее, всегда ненавидели и будут ненавидеть. И что еще за помощь? Помнится, Миллисента говорила, что им надо только поговорить.

- Вы позвали меня, чтобы оскорблять? Как ни странно, мне не доставляет это удовольствия.

- Подожди, Гермиона! — голос Миллисенты вновь умоляющий, - нам… нам нужна твоя помощь. Если ты не поможешь, мы, то есть, я хочу сказать, не мы, а Одисса окажется в большой беде.

Гермиона хмурится, окидывая взглядом по-прежнему стоящую к ней спиной Одиссу. Это что-то новенькое — Одиссе Эйвери требуется помощь Гермионы Малфой? Что хочет от нее эта надменная аристократка?

- Что случилось? Не уверена, что смогу вам помочь, пока не узнаю в чем дело.

- Понимаешь, дело в том, что… так получилось, что… - Миллисента спотыкается на каждом слове, - такая ситуация, я даже не знаю…

- Я беременна! — неожиданно выкрикивает Одисса, женщина на скамейке испуганно вздрагивает, а мальчик удивленно оглядывается на них, - бе-ре-ме-нна! Что, не ожидала?

- Поздравляю. Когда свадьба и кто счастливый будущий супруг и отец, если не секрет?

Гермиона недоумевает. Какое отношение имеет она к беременности Одиссы?

- В том-то и дело… - Миллисента теребит платок, не замечая, что безжалостно рвет на клочки тонкую ткань, и почему-то не решается взглянуть на Гермиону, - она… отец этого ребенка… о, Мерлин, Одисса!

Гермиона решительно не понимает причину волнения Миллисенты и Одиссы. Что из того, что Одисса беременна? При ее внешности, богатстве приданого и положении семьи выйти замуж за отца ребенка не проблема. Наверняка, это кто-то из ее обычного окружения, напыщенные чистокровные, конечно же, маги, хвастливые, наглые и богатые. Иных Одисса Эйвери не удостаивает даже взглядом. Почему же они так нервничают?

- Отец моего ребенка — Феб Ривенволд! — Одисса с вызовом вскидывает голову, но в ее глазах Гермиона видит такое отчаяние, что ее словно толкает назад.

Феб Ривенволд был казнен месяц назад, тринадцать Круциатусов и Авада Кедавра из палочки самого Лорда. За подозрение в связи с Сопротивлением, шпионаж и сокрытие важных сведений. Его отец умер от разрыва сердца через день после казни сына. Мать Феба была маглорожденной, но он в отличие от большинства никогда не скрывал этого позорного факта своей биографии. Феб вообще отличался от всей аристократической клики. Хотя по отцу он и принадлежал к одному из древнейших волшебных родов, но нередко сам высмеивал наличие длинного ряда предков и кичливость этим своих сверстников. Он был старше Гермионы на шесть лет, и по школе она его почти не помнила. Но после ее появления в замке Малфоев он был одним из немногих, кто никогда не воротил нос от грязнокровки. Неизменно с лукавой улыбкой на лице, с внимательными темно-зелеными глазами, среднего роста, темноволосый, он чем-то напоминал ей Гарри. Узнав о том, что он убит, Гермиона был потрясена, Драко лишь молча сжимал ее ладони и целовал пальцы, словно прося прощения за то, что принес ей эту горькую весть.
Как же Феб Ривенволд, умный, добрый, приветливый Феб, стал отцом ребенка стервозной и неприятной во всех отношениях Одиссы Эйвери?

Гермиона недоверчиво окидывает взглядом фигуру девушки. Как будто и на самом деле она слегка пополнела. А может, это из-за просторной мантии, скрадывающей очертания тела? В отличие от подурневшей Миллисенты, Одисса в последнее время, напротив, еще больше похорошела — нежная кожа словно светится изнутри, движения стали плавными и одновременно грациозными. Но сейчас голубые глаза девушки сверкают лихорадочным блеском, а на лице явственно видны следы долгих слез.

Гермиона припоминает последние месяцы и недели жизни Феба. Но к сожалению, она не помнит, видела ли его рядом с Одиссой. Все-таки они были не очень близки. Но если это правда, Одиссе не позавидуешь. Семья Ривенволдов признана отступниками и предателями, их имущество конфисковано в казну Темного Лорда. А Эметриус Эйвери просто-напросто собственными руками уничтожит дочь, если узнает о том, что она беременна от Феба.
Что же теперь делать этой красивой надменной девушке, которая отчаянно кусает губы, чтобы не расплакаться и окончательно не унизиться перед той, которую она всегда презирала? Последний отчаянный шаг?

Миллисента все бормочет:

- Она не хочет избавляться от ребенка… хотя сейчас это, наверное, было бы тоже выходом…

- Что ты несешь, Милли? — яростно взрывается Одисса, - как ТЫ можешь предлагать мне такое? Ни за что! Я не убью ребенка Феба, моего Феба…– лицо девушки, ожесточенное, холодное, вдруг смягчается, а слезы, так долго сдерживаемые, наконец прорывают плотину.

Женщина, то и дело оглядываясь на них, подзывает сына и поспешно уходит. Гермиона отрешенно смотрит ей вслед. Неужели Одисса и в самом деле любила Феба? Любила так, что теперь готова на все, лишь бы сохранить его дитя? Как странно и сложно… впрочем, как и многое в этом мире. Да и их с Драко любовь разве не удивительное чудо?

- Я помогу тебе. Только не одна.

- Никто об этом не должен знать!

- Если ты хочешь выжить и сохранить ребенка, то должна довериться мне.

Одисса впивается взглядом в Гермиону, словно пытается что-то увидеть и понять, и медленно кивает головой.

- Хорошо.

- Тогда нужно действовать осторожнее. Нас не должны видеть вместе. У меня появился план, пока немного туманный, но я над ним поработаю. Встретимся в пятницу у Боулов.

* * * * *

«О, Мерлин и Моргана, ненавижу всех в этом зале!!! Всех, слышите, а особенно эту тупую уродину Франческу Джагсон, которая не перестает трещать и гнусно сплетничать вот уже полтора часа! И как она не устает? Заткнуть бы ее ярко накрашенный рот, зажать нос и с удовольствием наблюдать, как она начнет задыхаться от нехватки воздуха»

Пэнси держалась бы подальше от этой сплетницы, но, к огромному сожалению, это самый укромный и тихий уголок зала, куда не достигает людская суета и многоголосие. И диван здесь удобный, а перед ним развесистая пальма в кадке, можно немного отдохнуть и расслабиться. Но Франческа трещит без умолку и, слава Мерлину, обращается в основном к Миллисенте Нотт и Одиссе Эйвери. Если бы она здесь была одна, самое меньшее, нагрубила бы ей.

- Жена Джеффри МакНейра, маленькая Вивьен, тяжело больна, почти при смерти. Она такая хрупкая и болезненная, бедняжка, не выдержала родов. Ребенок-то здоров, а вот она тает, как свеча. Джеффри убит горем, а его папаше все нипочем. Говорит, что самое главное в своей жизни она сделала — родила ему внука. Какая бесчувственность! Не удивлюсь, если Вивьен, не дай Мерлин, умрет, Патрик МакНейр заставит Джеффри жениться во второй раз, даже не выдержав срок траура. Джеффри такой тюфяк!

«Не такой уж он тюфяк, как ты думаешь, просто предпочитает не высовываться. Сумел же настоять на своем, когда его хотели обручить с тобой»

- А вы получили приглашение от Крэббов? Не правда ли, милое? Сиреневый шелковистый пергамент, золотое тиснение, изящный слог и аромат фиалок! Великолепно, просто изумительно! Не сомневаюсь ни минуты, это придумала сама Артемиза, наша очаровательная крошка Артемиза, я ее обожаю! Не могу представить ее в доме этих ужасных Крэббов. Они так грубы и совершенно лишены чувства прекрасного. Надеюсь, Винсент после свадьбы обоснуется отдельно от родителей, ведь Розье дают за Артемизой очень даже неплохое приданое, хотя в их семье майорат.

«Лезть в чужую жизнь и осуждать — не самое достойное занятие для леди. Впрочем, ты ее и не являешься»

- Саймон Руквуд сделал предложение Офелии Флинт, и что вы думаете? Она отказала! Эта гордячка сказала: «Нет, спасибо, но меня не прельщает перспектива остаться молодой вдовой», представляете?

«Не представляю, хотя отдаю должное смелости этой девчонки. Она явно выразилась с намеком на прискорбное уменьшение жизненного срока Пожирателей Смерти. Ведь на них в первую очередь охотятся бывшие Авроры. Сколько их уже погибло? В основном, молодые, зеленые, чересчур нетерпеливые и несдержанные. Хорошо, что Элфрид пока не привлек внимание Лорда. Офелия Флинт… Не припомню даже лицо этой гордячки. Старше она меня или младше? Маркус старше, это я точно помню. Кстати, почему она гордячка? Только потому, что посмела отказать Саймону? Да последняя гоблиниха сделала бы то же самое, проведи она с Саймоном в одной комнате более получаса. От его эгоизма и откровенного самолюбования можно свихнуться».

Пэнси невольно усмехается. Саймон, помнится, и за ней пытался приударить, где-то с месяц таскался по пятам по всем вечеринкам. Она почти готова была наслать на него Аваду, лишь бы больше не слышать нудный тягучий голос и водянистые тусклые глаза, над которыми нависала ужасно густая челка, отчего казалось, что у Саймона нет лба. А потом появился Элфрид…
Элфрид, Элфрид… могла ли она думать тогда, в девятнадцать лет, видя блеск его серых глаз из-под кружева фаты, ощущая на безымянном пальце тяжесть кольца, почти гордясь тем, что отныне ее будут называть миссис Делэйни, что спустя всего два года однажды в запале ссоры крикнет, что каждую ночь, ложась с ним в постель, представляет на его месте другого? И она никогда не забудет, какой смертельной бледностью покрылось его узкое надменное лицо, как дрогнули губы то ли в вопросе, то в проклятье, и как после этого он опустился на кровать и сжал голову руками. Она стояла и не знала, что ей делать. Отзвуки ссоры звенели в воздухе, медленно таяли, оставляя грязный тяжелый осадок в душе. Она уже почти жалела о своих словах, дрожала от волнения, нервного напряжения и холода в тонком шелковом пеньюаре, босые ноги леденил пол. А Элфрид молчал, и как в дешевых романах, которые она всегда терпеть не могла, за окном вдруг сверкнула ослепительно яркая вспышка, раздался грохот грома, и струи дождя начали сильно хлестать наискось по стеклу. Она нерешительно подошла к кровати, и муж внезапно схватил ее за руки и повалил ее, подавляя своим худощавым, но тяжелым телом. Он целовал ее жадно и жестоко, наматывал на руку ее длинные волосы так, что ее голова запрокидывалась назад, так крепко сжимал в объятьях, что она едва могла дышать, доводил почти до исступления, лаская, и словно пытался безмолвно дать опровержение ее словам. Он не проронил ни слова и наутро ушел из ее спальни, а когда вернулся вечером, от него чуть не за милю пахло дорогим бурбоном, и снова была сумасшедшая ночь. Через несколько дней они начали разговаривать, но так и не упоминали о той злополучной ссоре. Если до нее Элфрид хоть и был холодноват и сдержан, но все же Пэнси всегда ощущала его внимание, то после он словно отстранился от нее. У него были свои интересы, свои заботы, он, хоть и не был Пожирателем Смерти, частенько бывал у Лорда, предоставляя жене распоряжаться своим временем, как ей вздумается. Их связывали только ночи, наполненные какой-то безумной животной страстью, без нежности и любви, словно те искорки привязанности, ощущения взаимной нужности, понимания друг друга, погасли под холодной ночной грозой. А днем он нередко обращался с ней с такой небрежностью, точно она была посторонним человеком в его доме.
Пэнси осознавала свою вину, даже пыталась поговорить об этом с матерью и сестрой, но мать пришла в ужас и отказалась обсуждать столь интимные вопросы с собственной дочерью, а Памела была измучена Лукасом и могла только искренне сочувствовать и бессильно разводить руками. Близких же подруг у Пэнси никогда не было, рядом с ней с детства всегда был только тот, кто стал тайной причиной их ссоры с Элфридом…

- Я точно знаю, эта гордячка влюблена в собственного кузена, в того, которого старая Сесилия Флинт отправила в Шармбатон, а потом он остался там преподавать. Вы же знаете, тогда у Флинтов еще не было нынешнего положения в обществе. Фабиус Флинт, он приезжал на позапрошлое Рождество, выглядел таким милым и галантным, как настоящий француз! Ах, у него такие голубые глаза, такие яркие, и темные волосы… Неудивительно, что Офелия без ума от него. Жаль, что сейчас не одобряются родственные браки…

«Никого и ничего тебе не жаль, дура. Ты просто не знаешь, что это за чувство, не поймешь, что такое настоящая жалость и сострадание. Лучше бы убралась поскорее, не отравляла воздух ядом своих сплетен. Бедная Памела, за что ей такое наказание?»

Всего лишь крестины, милое семейное мероприятие, а Иоланта Боул, свекровь Памелы, превратила его в светский прием с приглашением чуть ли не сотни гостей. Мерлин, здесь побывал и сам Лорд! Она бы не смогла допустить, чтобы Он находился рядом с ее ребенком в первые дни жизни. От одной мысли мороз по коже. Нет, когда будут крестить ее малыша, она ни за что не допустит, чтобы на крестинах был еще кто-то, кроме членов семьи, она настоит на своем, если надо, устроит грандиозный скандал, откажется вообще крестить, если будут присутствовать посторонние.
У Памелы нет характера Пэнси, она слишком мягкая и безропотно-уступчивая, никогда не умела добиваться чего-то и требовать. И в мужья ей досталось развратное и бездушное чудовище. Когда Пэнси видит Лукаса Боула, ей до безумия хочется превратить его в червяка и растоптать. Пусть он хоть трижды Пожиратель Смерти, пусть говорят, что он обожает издеваться над маглами, но при виде его грубой самоуверенной физиономии палочка так и прыгает в руку. Он уже с утра накачался огневиски, бренди, скотчем, дементор знает чем еще, и сейчас почти в невменяемом состоянии. Как же, крестины очередного Боула, сына, наследника рода! До чего же эти мужчины ограничены и глупы. Им нужны только мальчики, только сыновья, чтобы растить из них свое подобие, свое отражение, хвастаться их успехами, словно это их достижение. Пусть же у нее родится девочка, маленькая девочка с огромными голубыми глазами, нежная и хрупкая. Она не хочет мальчика, не хочет, чтобы Элфрид с гордостью говорил всем, что у него сын, что он… О, Мерлин, надо успокоиться. Их семейный колдомедик, доктор Шервуд, с внимательными глазами и проникновенным бархатным голосом, советовал ей не нервничать, это вредит ребенку.

Видимо, Одиссе тоже действует на нервы непрерывный поток речи Франчески. Она нетерпеливо встряхивает золотыми волосами, расправляет складки платья, беспокойно бегает глазами по залу. Такое ощущение, что она кого-то ждет. Но когда на горизонте появляется кто-нибудь из ее многочисленных поклонников, она раздраженным жестом, даже не размыкая губ, отсылает их прочь. Миллисента же терпеливо поддакивает на каждое восклицание Франчески, что-то неторопливо вяжет («Оказывается, она умеет вязать? Неожиданное открытие») и изредка обменивается странными взглядами с Одиссой.

- О, а вы читали последний «Magic life»? Номер посвящен Малфоям, куча глянцевых колдо-фотографий, интервью с мистером и миссис Малфой старшими и шик, шик, шик! Мерлин мой, какие великолепные у Нарциссы бриллианты! А изумрудное колье на этой их грязнокровке, - едва уловимо кривятся губы, и легкая брезгливая гримаска на лице («ну вы же понимаете…»), - наверняка стоит целое состояние! А их ирландский замок! Конечно, Малфой-Менор прекрасен, но там ТАКАЯ роскошь! Камины, облицованные редчайшим белым малахитом, позолоченные люстры и канделябры, мебель красного дерева еще восемнадцатого века, вестминстерские ковры и шелковые портьеры, представляете, шелковые! Во всех комнатах! Мейсенский фарфор и самые настоящие старинные венецианские зеркала! Я не верила своим глазам, когда смотрела на колдо-фотографии и читала статью. Вы когда-нибудь бывали в Дравендейле? Я теперь просто мечтаю пройтись по нему!

«Мечтай, только это тебе и остается. Ты не способна разглядеть за баснословным богатством благородство, изысканность вкуса, врожденный аристократизм. Все перед тобой затмевают галлеоны и бриллианты, поэтому ты никогда не будешь принята в Дравендейле, там принимают избранных. Это же что-то вроде их святилища, именно в нем венчались все предки Малфоев Мерлин знает сколько столетий подряд. Я и сама-то была в Дравендейле только пару раз. Что же было? Ах, да, совершеннолетие Драко и ритуал передачи родового перстня. Там чудесно, на самом деле. И родовой алтарь на высоком берегу, с которого открывается морская даль, и острые башенки с лазурными шпилями, придающие замку сходство с драгоценной королевской короной, а высокие окна так странно отражают небесную синеву. Их призраки так трогательны, когда собираются вместе с живыми на родовые церемонии. А теперь по роскошным комнатам Дравендейла на правах хозяйки ходит «эта их грязнокровка».

Франческе, похоже, все равно, что ее уже почти не слушают, торопится вывалить очередную порцию грязных слухов и домыслов. От ее высокого громкого голоса уже звенит в ушах, и Пэнси начинает казаться, что этот голос уже прочно засел в голове, и даже когда она вернется домой, она не сможет избавиться от него.

- Так вот говорят, что Блейз и она — любовники с самого первого дня, как она появилась в Малфой-Менор! Да-да, представляете? И знаете почему? Да потому, что она заколдовала его какими-то жуткими языческими любовными чарами и обпоила любовным зельем, в состав которого входит еще трепещущее сердце вейлы. И не только его, но и Драко, и поэтому Драко на ней женился. Ну мы же все помним, что Блейз и Драко всегда говорили о подобных ей, а потом вдруг такое. И она продолжает опаивать их до сих пор! А еще, помните, Драко говорил, что она под заклятьем Забвения, а потом на клятве Лорду объявляли, что она якобы все вспомнила, но сознательно отрекается от всех своих прежних убеждений? Ничего подобного!

- Естественно, - резко бросает Одисса, - никогда не верила в эту чушь! После Обливиэйта никто никогда ничего не вспоминал, это одно из Необратимых заклятий. Если речь не идет о каком-то другом заклятье Забвения.

- Нет, дело в том, что вообще не было никакого заклятья! Говорят, что Гермиона Грэйнджер, то есть Малфой, тайная дочь Лорда! Ее появление в Малфой-Менор было подстроено ею и Лордом. И поэтому Он так настойчиво вводил в наше общество, понимаете?! А она всегда хотела быть поближе к чистокровным магам, обхаживала Поттера и Уизли, а потом когда Лорд открыл ей, что она — Его дочь, она их бросила, поняв, что поставила не на тех, и решила воспользоваться подвернувшимся шансом войти в высшие круги магической знати! Еще бы ей не быть такой умной, раз она дочь самого Лорда.

О, Мерлин и Моргана, какое нелепое предположение, чудовищный бред!!! Грэйнджер — дочь Лорда! У этих светских сплетниц вообще есть чувство меры в их с первого взгляда невинной болтовне?! Нет, она больше не вынесет ни минуты эту лишенную всякого смысла чушь!

Одисса в упор смотрит на Франческу.

- Фрэнни, раз она дочь Лорда, то почему ты называешь ее грязнокровкой? Не боишься Его гнева?

- О… но… я… я ничего такого не имела в виду! Я просто… Лорд не объявлял официально… и все…

- Милли, что это у тебя? — нарочито громко осведомляется Пэнси у Миллисенты, грубо прерывая жалкие оправдания Франчески.

Миллисента вздрагивает и поднимает глаза.

- Что? Ах, это. Это пинетки.

- Что?

- Для ребенка.

- Зачем? Их же можно купить в магазине, - фыркает Пэнси, - а у тебя, кажется, они получаются неодинакового размера. Видишь, тот, что готов, меньше, чем неготовый? И еще… он розовый, а вяжешь ты голубой. Это же просто глупо.

Миллисента пожимает плечами и кидает предостерегающий взгляд на Одиссу, уже нахмурившуюся.

- Ну и пусть. Мне нравится вязание, и я знаю, что моему малышу, когда он родится, эти разноцветные пинеточки тоже понравятся. А тебе не мешало бы помнить, что не все на этом свете покупается в магазинах.

- Мерлин, Пэнси, конечно же, для своего ребеночка все хочется сделать своими руками, все-все, до мельчайшего стежочка. Неужели тебе это не доводилось испытывать? — вклинивается Франческа, и Пэнси едва не взрывается.

- По-моему, мы все-таки живем в двадцать первом веке, а не восемнадцатом. А вам вздумалось поучить меня жизни? Позвольте заметить, что мы давно закончили Хогвартс, а вы — далеко не достопамятная МакГонагалл. А тебе, бесценная моя Фрэнни, тоже не знакомо подобное чувство, разве у тебя есть дети? Что-то не припомню. Знаешь, что я тебе скажу? Умерь свой язык, смой всю краску с лица и не используй заклятья Очарования, мужчины все-таки не столь примитивны, как тебе кажется. В противном случае так и останешься старой девой и проведешь остаток жизни в компании кошек.

Пэнси вскакивает с дивана и быстрыми шагами уходит в зал, внутри кипя от возмущения. Мерлин и Моргана, это уж слишком! «Не все покупается в магазинах!». Изрекает прописные истины с таким видом, словно Пэнси — дурочка, только вчера спустившаяся с шотландских гор!

А вслед ей ползет пестрой змеей шепоток:

- Вы знаете, почему она бесится, когда речь заходит о Малфоях? Она ведь хотела выйти за Драко, все ждала, когда он сделает ей предложение, потому что считала, что лучшее нее ему не найти. И сейчас еще надеется. Я сама видела, как она не сводит с него глаз и заигрывает при каждом удобном случае. Мерлин, это просто неприлично в ее положении! Бедняга Элфрид, каково ему это видеть?

Отойдя немного, Пэнси с трудом разжимает кулачки, ногти впились в потные ладони. Прикрывает глаза и про себя начинает медленно и размеренно, в такт своим шагам, глубоко дыша, считать до десяти. Испытанное средство, многажды примененное при разговорах с мужем, потому что его совершенно не трогают женские слезы или истерики. Он может прислушаться, только если она совершенно спокойна и холодна.
О, Мерлин, почему нельзя хотя бы на минутку приоткрыть окна? Как жарко натоплены камины, невыносимая духота! Она чувствует, как взмок лоб, и по спине бежит струйка пота. Надо было взять веер, а она вместо этого накинула кашемировый палантин. В ее укромном уголке было попрохладнее, но опять вернуться к этим трем чересчур умным любительницам вязания, увольте! Лучше уж, за неимением выбора, трансфигурировать палантин в веер.
Глубокое дыхание, мерные шаги. Она изо всех сил старается вести себя «прилично» - вежливые и ничего не значащие улыбки, легкая светская болтовня, обо всем и ни о чем, только не сплетни. Хватит с нее сплетен на это вечер. Когда же закончится все это театральное глупое действо? Когда можно будет уйти? Нет, она обязана поддержать Пэм. Сестра хоть и сидит в удобном кресле с ребенком на руках, но выглядит совершенно больной и ослабевшей.

Пэнси берет с подноса услужливого домовика бокал ледяного белого вина и с наслаждением отпивает почти половину. Плевать, что нельзя, доктор Шервуд запретил, она сойдет с ума, если проведет еще немного времени в этом аду без глотка чего-нибудь освежающего. Она оглядывается в поисках мужа. О, Элфрид на пару с Юбером Малфуа уже успел организовать партию в покер? Отлично, просто отлично, они теперь до полуночи не оторвутся от игорного стола, не обращая внимания ни на что! Как можно играть в азартные игры в день крестин?! Это же просто возмутительное попрание приличий, как он мог? И неужели он не видит, как ей тяжело и плохо, что он нужен ей? Неужели, когда она будет рожать, он будет также равнодушно играть в карты? А ведь когда она сказала о своей беременности, она ясно видела, как радостно сверкнули его глаза, как он хотел обнять ее, но в следующий же миг его лицо стало обычно-холодным. Он стал еще равнодушнее, безумные ночи прекратились, он теперь спал в своей спальне, боялся причинить вред ребенку, и только одно новшество появилось в их отношениях — он все-таки следил за ее здоровьем, запрещал нервничать, переутомляться, старался оградить от ненужных волнений. Оставалось довольствоваться этим.

«Моргана милосердная, я тоже имею право хоть раз плюнуть на приличия и уйти! Прости, Пэм, но я больше не могу. Невыносимо сидеть, стоять, двигаться, ощущая, как со всех сторон тебя укутывает душная и бездвижная атмосфера чужого дома. Я, кажется, скоро лопну от переполняющих и раздирающих чувств — непрерывный монотонный гул голосов, противный тонкий скрип паркетных половиц под ногами, удушающие запахи еды, спиртного, чужого пота, чужих духов, вонь от домовиков, и над всем этим витают приторные тяжелые ароматы индийской сирени, от ароматических свечей Иоланты. Неужели у меня все-таки будет мальчик? Говорят, их магия проявляется по-особому, едва ли не конфликтует с магией матери, поэтому нередко женщины-волшебницы в период беременности становятся особенно чувствительными. Помнится, и Пэм что-то такое рассказывала»

Она подходит к сестре и осторожно подкладывает ей под поясницу мягкую подушку, помогает поудобнее устроить на руке ребенка. Памела благодарит и устало прикрывает глаза.

- Тебе надо прилечь в своей комнате, надо отдохнуть.

- Да, мне в самом деле немного не по себе, эти роды слишком меня измотали, Уилл отчаянно не хотел появляться на свет, - мягко улыбается Памела, целуя головку малыша, - но скоро мы поднимемся к себе, Иоланта разрешила. Ты не видела Эдвину? Моя девочка, кажется, приревновала к братцу.

- Эдвина сейчас со своей нянькой, минут сорок назад я поймала ее, когда она собиралась попробовать готовящийся черепаховый суп на кухне. А Иоланта — стерва, сволочь и беспутная шлюха без капли стыда! — шипит Пэнси, - она заставляет тебя торчать здесь, а сама не может ни приглядеть за внучкой, ни заставить сыночка поменьше пить! Лукасу уже мерещились зеленые пикси, отплясывающие канкан на лысине Патрика МакНейра.

Памела не может сдержать легкого смешка.

- Это должно быть забавно. Но, милая моя сестричка, ты, как всегда, чересчур зло отзываешься о людях. Иоланта не так уж стервозна и не так уж беспутна. Просто в ней кипит жизнь.

- Кипит, - соглашается Пэнси и ядовито прибавляет, - и она идеал всех стерв мира. Удивляюсь, как это Лорд не припадает к ее руке, умоляя стать его Пожирательницей. Наверное, только потому, что она давным-давно служит вышестоящей инстанции. Как ты думаешь, пособнице дьявола положены адские муки после смерти или она и в аду сумеет обуздать всех демонов?

- Пэнси! — шокированно восклицает Памела, а Пэнси раздраженно фыркает.
Она всего лишь высказала свое мнение. И если даже свекровь Памелы стоит за ее спиной, она не откажется от своих слов. Но Иоланта Боул на другом конце комнаты, разговаривает с Патриком МакНейром, так близко к нему склонившись, что пышная грудь едва не вываливается из низкого выреза платья. А ведь в этом платье она и в церкви была!

Пэнси закатывает глаза и безмолвно вопрошает у сестры: «Ты видишь?».

- Пэнси, - голос сестры беспомощен, - ты ведь останешься до конца? Ты мне потом поможешь? От Лукаса толку мало, Иоланта… она, видимо, будет немного занята.

- Конечно, Пэм, ты же знаешь, я всегда с тобой.

Пэнси подавляет невольный вздох. Придется сдержать слово. Интересно, где сейчас мама? А вот и она, болтает с Люсиндой Амбридж, неодобрительно поглядывает на Иоланту и, конечно же, даже и не помыслит о том, чтобы дать немного отдохнуть Памеле. Дорогая мама умеет удивительно легко уклоняться от неприятных неудобств, даже если это касается помощи собственным дочерям. Пэнси подходит к мужу и нервно барабанит пальцами по кожаной обивке стула.

- Элфрид!

- Да, любимая?

Она ненавидит, когда он обращается к ней так при всех. Насквозь фальшивое слово оскверняет слух.

- Мне нездоровится, хочу прилечь. Может, ты проводишь меня до гостевых комнат?

Элфрид поднимает голову, и в его глазах нет даже намека на беспокойство.

- Неужели, драгоценная моя, ты боишься заблудиться в доме своей сестры?

Пэнси вспыхивает от негодования. Он перешел все границы! О, как же она устала! Устала от этой его холодности, от постоянных молчаливых укоров, невысказываемых обвинений и подозрений. Почему бы ему не спросить открыто? Почему бы ему не взорваться от ярости и гнева, расставить наконец все точки над i? Ведь с самого начала в их отношениях все было ясно, они никогда не говорили о любви, Элфрид вообще считал любовь романтическими бреднями. Их брак строился на крепких взаимовыгодных условиях — она искала спокойствие, стабильность и соблюдение традиций, ему была нужна жена из знатного, чистокровного и богатого рода. Они понимали друг друга и никогда не обманывались насчет своих истинных чувств. Чего же теперь он хочет от нее? Или подозревает, что она ему изменила? Нет, она носит его ребенка, зачатого в браке, совершенно законного, и она имеет право на свою защиту!
Сегодня они вернутся домой, и снова ее будет ждать пустота и тишина большого поместья, гулкие комнаты с высокими потолками, под которыми гуляют сквозняки и эхо, огромная неуютная кровать, в которой она теряется, одиночество, серые неслышные тени домовиков, боящихся даже поднять глаза на хозяина и хозяйку, беспрестанно кланяющихся… И ей хочется в тоске и злой отчаянности встряхнуть Элфрида за плечи, закричать на него, заплакать, сделать что угодно, лишь бы он больше не смотрел на нее с таким спокойным равнодушным выражением.

Краем глаза она замечает очередных гостей с подарками у кресла Памелы. Да когда же иссякнет этот нескончаемый поток?!
А потом все мысли просто испаряются из головы, меркнет злость на мужа, и хочется трансгрессировать куда глаза глядят, потому что очередные гости — это молодые Малфои.
Драко.
И его грязнокровка.

Пэнси больно прикусывает губу и нечаянно задевает рукой поставленный на игорный стол полупустой бокал. Вино заливает лакированную поверхность, капает на ее шелковое платье, но она этого не видит, полностью поглощенная только тем, чтобы сохранить на лице бесстрастие, не замечая, что муж смотрит на нее с полускрытой тревогой и разочарованием.

Бесчисленное множество раз Пэнси и Драко встречались на приемах, обедали, ужинали, поддерживали видимость светских разговоров, но каждый раз ей нужно было напрягаться, чтобы без усилий сохранять улыбку, беззаботно смеяться шуткам Драко и успешно делать вид, что она просто безумно счастлива и довольна своей жизнью. Ей каждый раз нужно было напоминать себе, что она замужем, а Драко женат, чтобы не схватить его за рукав, как она это делала в Хогвартсе, не пробежаться пальцами по его щеке, не напомнить об их общих маленьких и глупых тайнах, шутках, известных только им одним, фразах, понятных только им. Она каждый раз повторяла себе, что время «Драко и Пэнси» прошло, и что теперь они просто даже из светских приличий не могут сохранять прежние непринужденные отношения.
«Это неприлично!» - любимые слова ее матери.
«Неприлично!» - вдруг взрываться хохотом посреди чинного обеда от весьма ехидной и двусмысленной фразы, нашептанной в ухо.
«Неприлично!» - если тебя, замужнюю, встретят в каком-нибудь ресторане с мужчиной, пусть этот мужчина — твой школьный друг.
«Неприлично!» - бегать босиком по лужам после дождя, хотя тебя никто и не видит, кроме собственного мужа.
Теперь на Драко даже смотреть было «Неприлично!». Кто бы знал, как она бесилась от этого слова и в то же время понимала, что злится из-за бессилия. В девятнадцать лет она была такой гордой, решила, что не будет бороться за любовь, потому что ниже ее достоинства соперничать с грязнокровкой. В девятнадцать лет она была просто дурой…

Она сердито стряхивает капли вина с подола, палочкой выводит оставшиеся пятна и снова вглядывается в ту сторону, где эта грязнокровка что-то дарит Памеле, что-то говорит, а сестра кивает и вежливо улыбается. Если бы она была на ее месте, не выдержала бы и швырнула подарок этой дряни в лицо! А потом мило бы объяснила этот о, какой безобразный и неприличный! поступок своим положением.

Пэнси не выдерживает и направляется к Малфоям, остро чувствуя свою беременность с опухшими лодыжками, тусклым лицом. Наверное, она похожа на беременного гиппогрифа, такая же неуклюжая и несуразная! И еще более уродливая рядом с этой грязнокровной дрянью, гибкой, стройной, в дорогом атласном платье, выгодно подчеркивающем ее фигуру. Естественно, она-то не беременна, она не носит мешковину, лишь по недоразумению называющуюся платьем для беременных!

- Пэнси, привет! — от улыбки Драко знакомо перехватывает горло. Он берет ее руки в свои («пожалуйста, подержи подольше!»), осторожно целует в щеку («его туалетная вода такая прохладная и свежая… А от Элфрида всегда пахнет чем-то тошнотворно хвойным»).

- Как ты? Все растешь?

Пэнси растягивает губы в ответной улыбке.

- Скоро забуду, что когда-то без труда проходила в дверные проемы.

Драко усмехается, и она снова глупеет, как четырнадцатилетняя девчонка на пикнике, которую в первый раз поцеловали. А на лице его грязнокровной дряни нетерпение и скука, словно ей докучает надоедливая муха. Она оглядывается по сторонам и что-то шепчет Драко.

- Конечно, милая, иди, мы тут немного поболтаем с Пэнси.

Легкая усмешка, внимательный взгляд карих глаз. Пэнси кажется, что Гермиона все знает про нее, читает ее мысли без всякой леггилименции, понимает, что скрывается за каждым ее словом или жестом. И смеется про себя, безмолвно посылая ей: «Ты его не получишь, он мой. Он всегда был моим, его руки обнимают меня, а не тебя, его губы целуют мои губы, а не твои. Я ношу его фамилию, а не ты, я рожу ему сына, а не ты. Тебе остается только смотреть и завидовать».

Нет, не Франческу Джагсон она ненавидит больше всех, а эту мерзкую дрянь. Может быть, Грэйнджер и в самом деле в родстве с Лордом?

А Драко улыбается ей так нежно, и в его глазах почти позабытое выражение мальчишеского озорства.

- Ну, по сравнению с Миллисентой ты грациозна, как лань. Кстати, давно хотел спросить, вы что, все сговорились?

- В каком смысле? И кто — все?
- Памела, ты, Миллисента, Вивьен МакНейр, еще эта… - Драко щелкает пальцами, пытаясь вспомнить, и оглядывает зал, - такая высокая девица с огромным носом на поллица.

- Медея Деррик, - отзывается Пэнси, проследив за его взглядом, - ее муж недавно начал работать в Министерстве. Разве ты его не знаешь, «верный соратник Лорда Волдеморта» по утверждению Риты Скитер?

- Я нечасто бываю в Министерстве, - пожимает плечами Драко, - а Лорд, появляясь в Малфой-Менор, не имеет привычки рассказывать о своих новых сотрудниках «верным соратникам», уж поверь.

- Кстати, сегодня Франческа Джагсон утверждала и почти клялась, что твоя… жена — тайная дочь самого Лорда, можешь себе представить?

Драко так заразительно хохочет, что она не выдерживает и присоединяется, заставляя людей коситься на них.

- В самом деле? Какая честь, я зять Лорда, и даже не подозревал об этом! Надо потом рассказать Гермионе. Кстати, а где твой благоверный? Не вызовет на дуэль, видя, как ты тут кокетничаешь со мной?

- Тебе не о чем беспокоиться, Элфрид целиком и полностью поглощен своим любимым занятием. Он не обратит внимания, даже если мы с тобой устроим грехопадение прямо посреди зала, главное — лишь бы не на карточном столе.

В ее голосе звучит нечаянно прокравшаяся обида, и Драко кидает взгляд туда, где несколько человек держат в руках карты. Лицо его невольно вытягивается.

- Сегодня же крестины, а не очередной светский прием!

Пэнси вздыхает.

- И к тому же я вижу там своего кузена. Что здесь делает Юбер?

- Поздравляет мою сестру и в очередной раз облапошивает моего мужа в покер. Терпеть не могу Юбера и, кажется, это взаимно.

Серые глаза Драко темнеют.

- Мы с ним вчера немного… повздорили. Я велел ему убираться во Францию к беременной жене, но он, очевидно, задался целью посетить все игорные дома Лондона. В Лютном его уже знают в лицо все карточные шулера. Когда была жива бабушка Линда, она могла держать его в руках, но после ее смерти он катится по наклонной. Дядя Роже жаловался отцу, что Юбер проигрывает огромные суммы и не желает заняться каким-то делом.

Драко еще что-то говорит, а Пэнси почти не слышит, погружаясь в серебристый туман отрешенности.

«Если бы можно было так стоять вечно, обмениваясь подколками, смотреть в твои смеющиеся глаза, вдыхать аромат твоей туалетной воды, единственный, от которого меня не тошнит. И чтобы вокруг не было никого, совсем никого… Как было бы чудесно, если бы сейчас я могла взять тебя за руку, легко и по праву, шепнуть, что я люблю тебя, сказать, что устала, попросить, чтобы мы вернулись домой. И как была бы мягка наша постель, и светел дом, и огонь в камине горел бы ярко и весело. Каким бы нетерпеливым и радостным было наше ожидание того чуда, которое сейчас растет под моим сердцем. Я была бы самой счастливой женщиной на земле, если бы это вдруг оказалось правдой. Словно это был страшный и тяжелый сон, а потом я проснулась рядом с тобой, и этот сон бесследно растворился от твоей улыбки и тепла твоих рук…»

Перед глазами проносится ряд горящих свечей. Кружатся в странном танце яркие мазки платьев. Белые пятна лиц сливаются в одно. Стены то надвигаются, смыкаясь над ней, то отпрыгивают далеко назад. И снова свечи. Глаза Драко, в них беспокойство и удивление. Индийская сирень, густой, почти видимый аромат от пышных бело-лиловых соцветий. Нет, это опять свечи, свечи Иоланты. И темнота, милостиво распахнувшая свои прохладные безгласные объятья.

- Как тебя зовут?

Домовик удивленно хлопает круглыми глазами.

- Мэтти, госпожа, - он ловко приседает в полупоклоне, стараясь, чтобы поднос не накренился, и хрустальные бокалы не соскользнули на пол.

- Мэтти, пожалуйста, покажи мне, как пройти в библиотеку.

- Да, госпожа, я все сделать для вас, госпожа!

Гермиона выскальзывает как можно незаметней, почти прячась, идет за домовиком. Хорошо, что можно обратиться к Блейзу. В этой ситуации только он сможет помочь и только у него хватит смелости сделать то, что она задумала. Драко в это опасно втягивать, он, конечно, сделает все, о чем она попросит, но это слишком опасно. Слишком он близок Лорду.

Вот и библиотека. Боулов явно не отличает страсть к чтению. Полутемное, узкое, слишком вытянутое помещение, полки расставлены хаотично и неудобно. Книг совсем мало, и всюду толстые слои пыли. Камин грязный, видимо, им давно здесь не пользовались.
Она как можно ласковее улыбается домовику.

- Спасибо, Мэтти. Я хочу немного отдохнуть и почитать, принеси мне стакан воды, пожалуйста.

От разожженного камина неуютная комната становится светлее и теплее. Через пару минут домовик приносит воду, а за ним в двери входит Блейз. Увидев Гермиону, он салютует бокалом бренди.

- Ты сегодня напоминаешь мне МакГонагалл — так же холодна и неприступна и в таком же неоднозначно зеленом цвете.

Гермиона не откликается на его шутливый тон.

- Блейз, ты обдумал то, что я тебе рассказала? Поможешь?

- Во имя пресвятого Фестуса, небеса поменялись местом с землей! Тебе нужна моя помощь! Не могу поверить!

- Пожалуйста, не ерничай. Одисса в отчаянии.

Блейз подбирается, словно тигр перед прыжком, и становится серьезным.

- Гермиона, ты представляешь, насколько это опасно? В первую очередь, для тебя? Если узнают, что ты помогала ей…

- Это опасно для всех нас, но я не могу ее оставить.

- Поразительно, - он берет в руки ладошку Гермионы и слегка поглаживает, - вы с ней не ладите, насколько я помню? И все равно ты готова ей помочь?

- Дело не в том, в каких мы с ней отношениях, — Гермионе неудобно от этого слишком интимного жеста Блейза, и она чуть резче, чем следовало, выдергивает руку, - она обратилась ко мне в безвыходной ситуации, и я обязана ей помочь.

- Ты никому не обязана, la mia preziosa, и у меня есть глубокие подозрения, что Одисса просто пользуется твоей добротой.

- Блейз! Так ты поможешь? Если нет, то, пожалуйста, забудь обо всем, что я сказала.

Блейз с минуту внимательно смотрит в карие глаза, чувствуя тонкий, едва уловимый аромат ее духов, свежий и легкий, от него кружится голова, и хочется сделать что-то необычное, сумасшедшее. Например, упасть на колени перед этой бесконечно милой и чужой женщиной, зарыться лицом в ее ладони, прохладные и дарующие исцеление, шептать ей о своей любви и вдыхать, вдыхать чистый и жизнедарующий аромат ее духов… Он усмехается с изрядной долей горькой иронии.

- Ты прекрасно знаешь, что для тебя я готов сделать что угодно, даже прогуляться голым по Церемониальному залу Малфой-Менор во время очередного сборища нашего серпентария. Ведь мы друзья, верно?

Гермиона сияет в ответ улыбкой.

- Конечно! Но ведь я не требую от тебя такого подвига, как прогулка нагишом по залу. Хотя… после нее, ты, наверняка, имел бы бешеный успех среди наших дам.

- А что, сейчас я этим успехом не пользуюсь? — делает оскорбленное лицо Блейз, - по-моему, ты за своим Малфоем совершенно не замечаешь моего ангельского облика, благородной осанки и рыцарского характера.

- Ох, прости, я и забыла, что ты у нас штатный соблазнитель младых невинных дев! — парирует Гермиона.

Через минуту появляется Одисса, за ней, переваливаясь тяжелыми шагами, ступает Миллисента. Блейз сразу хмурится, а Одисса стремительно бледнеет и со злостью сверкает глазами.

- Ты все ему рассказала?!

Гермиона говорит, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно и уверенно:

- Я доверяю Блейзу, и он согласился тебе помочь. Сегодня он уезжает в Италию, ты поедешь с ним, а я со своей стороны обещаю, что замету все магические следы. Никто не сможет тебя найти, если ты сама этого не захочешь.

Блейз прислоняется к полке и равнодушно посматривает на темнеющее небо за полукругом арочных окон.

- Он… я… - Одисса сжимает руки так, что бледнеют пальцы, - как он сделает это? Блейз ненавидит меня!

- Слишком много чести, дорогая, - насмешливо откликается Блейз, не отрывая взгляда от бледной луны, медленно крадущейся по кончикам голых ветвей старого вяза, - но я дал слово Гермионе и сдержу его. Хотя риск велик. Никто не может сказать, что будет, когда узнает Лорд.

- Какое Лорду дело до меня?! — вспыхивает Одисса, - до моих проблем? Что Он может сказать? Да и что мне до Него и до всех, если Ф…

Она осекается на полуслове и резко отворачивается.

- Одисса, пожалуйста! — Миллисента умоляюще смотрит на подругу, - это единственный выход. Если они говорят правду, ты будешь спасена, и твой ребенок тоже!

Одисса мечется между полок, едва не натыкаясь на них, ломая руки и кусая губы. Гермиона терпеливо ждет. Одисса не глупа и поймет, что то, что она предлагает, и в самом деле реальный и вполне надежный шанс. Вдруг девушка резко останавливается и с расширившимися глазами прижимает руку к животу, а потом медленно поворачивается к ним и со смутной блуждающей улыбкой на лице шепчет:

- Хорошо, я на все согласна. На все.

Блейз выпрямляется и деловито кидает Миллисенте:

- Тебе лучше уйти. Чем меньше ты узнаешь, тем безопаснее. И еще — проследи, чтобы сюда не заглянули, хотя я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь подозревал, что в доме Боулов имеется библиотека.

Миллисента послушно кивает и обнимает Одиссу.

- Ох, когда же мы с тобой увидимся в следующий раз? Дай о себе знать, когда все уляжется, ладно?

- Милли, Милли, что бы я без тебя делала? — в глазах Одиссы поблескивают слезы, - пожалуйста, шепни потом маме и Одесу, что со мной все в порядке.

- Обещаю. Прощай и береги себя! - Миллисента напоследок пытается ободряюще улыбнуться подруге и закрывает за собой тяжелые двери.

- Готова? — спрашивает Блейз и запирает двери заклятьем, - когда вы шли сюда, вас никто не видел?

- Нет, там поднялась суматоха. В кои-то веки Пэнси сделала доброе дело — отвлекла внимание, упав в обморок. Между прочим, прямо в объятья твоего мужа, Гермиона. Все засуетились, заахали, Франческа принялась рыдать, Мерлин знает, что себе навообразив. Кстати, дома я сказала, что прямо отсюда отправлюсь к кузине в Эдинбург и пробуду у нее по меньшей мере месяц. Араминте же я написала, что… впрочем, неважно. Она ничего не знает, но не будет бить тревогу.

- Значит, мы все сделаем сегодня

- Как? Прямо сейчас? Здесь? — растерянно спрашивает Одисса.

- А зачем медлить?

- О, я даже… я подумать не могла, что сегодня…

- А о чем ты думала? Ты сказала своим, что едешь в Эдинбург. Ты попрощалась с Миллисентой. Ты твердишь, что готова ко всему. Что еще нужно? — в голосе Блейза раздражение, - в конце концов рискуем мы с Гермионой, а вы, мисс, еще изволите колебаться и капризничать.

Одисса сверкает глазами и решительно сжимает кулачки.

- Я сказала, что готова, и не отступлюсь!

- Прекрасно, и я все захватила с собой. Итак, за дело, - Гермиона садится на корточки, с досадой подбирая тяжелый длинный шлейф платья (ну что за идиотская мода!), и вытряхивает из носового платка на пол пригоршню земли, - пожалуйста, помолчите, ладно?

Она аккуратно собирает земляной комочек пирамидкой, шепчет над ним заклятье, чертя палочкой круги в воздухе. Потом зачерпывает в ладони воды из принесенного домовиком стакана и тонкой струйкой льет ее на землю, месит и снова лепит пирамиду. Палочка в ее руке описывает волны, недовольно сыплет искрами. Из другого платка она осторожно вынимает несколько желтых кленовых и дубовых листьев, аккуратно вминает в податливую землю.

- Мне нужен твой волос, - отрывисто бросает Гермиона, продолжая описывать палочкой аккуратные восьмерки в воздухе, - и твоя вещь, что-то, давно тебе принадлежащее. И еще хотя бы нитку с платья.

Одисса, закусив и без того уже окровавленную губу, выдергивает золотистый волосок из прически, распарывает подол и вытягивает длинную нитку, а потом растерянно оглядывает себя.

- Что-то давно принадлежащее… я не знаю. Может, носовой платок?

- Нет, не то. На вещи должен остаться отпечаток твоей волшебной силы.

- Тогда… тогда это… - девушка медленно снимает с пальца тонкое серебряное кольцо с зеленым камешком, - подарок моей бабушки. Я ношу его с четырнадцати лет. Правда, оно… оно не волшебное, самое обычное, и камень всего лишь нефрит… А что с ним будет?

- Одисса, решай, что тебе дороже.

Девушка колеблется всего лишь миг, а потом резко бросает кольцо прямо на оранжевый лист, прилепившийся к одной из граней пирамиды.

- Хорошо, - одобрительно кивает Гермиона и снова шепчет заклятье себе под нос, медленно поднимаясь с колен.

Палочка в ее руке теперь делает спиралевидные движения и пускает красные искры. Одна из них попадает прямо на кольцо, оно, вспыхнув, плавится, и серебро течет по желтым листьям. Вдруг из палочки вырывается яркий белый луч и скручивает воздух в маленький смерч вокруг земляной пирамидки. Вихрь нещадно треплет страницы книг, вздымает клубы пыли, больно бьет в лицо. Падает и разбивается лампа на столике, опасно раскачивается на потолке древняя свечная люстра на толстой цепи. Волосы Одиссы летят по ветру, она отворачивается, Блейз невольно прикрывает глаза ладонью. Только Гермиона не обращает внимания, все бормочет и не опускает палочку. Смерч становится темнее и выше, почти с нее ростом, и перед изумленными Одиссой и Блейзом из него сгущается человеческая фигура. Вначале какая-то неопределенная и туманная, но с каждой секундой становящаяся все плотней и материальней. Через пять минут ветер утихомиривается, расшвыряв напоследок по всей комнате книги, а перед Одиссой стоит ее двойник, ее абсолютно точная копия! Глаза такого же цвета и разреза, тонкие темные брови, правая чуть выше и чуть круче изломана, такой же нос с нервными ноздрями и чувственные припухлые губы, тот же нежный бархат кожи, волосы такого же редкого оттенка чистого золота, а на безымянном пальце правой руки ее кольцо! А платье! Даже подол распорот, как у нее!

- Магия Сотворения Разумной Жизни! — почти с благоговением выдыхает Одисса, - ты ею владеешь?! Мерлин, этого не умеет даже Темный Лорд!

Гермиона опускает палочку и довольно оглядывает вторую Одиссу.

- Даже лучше, чем я ожидала. Это всего лишь голем, существо из самой обычной грязи. Нужно чуточку терпения и сосредоточенности, а также покопаться в старых книгах. В средневековье популяция големов и гомункулов лишь немногим уступала популяции домовиков. Маги любили с их помощью дурачить маглов, а также выполнять нехитрые домашние работы. А насчет разумного… хм, не приписывай эту честь мне. Ты сама должна вдохнуть в нее что-то, похожее на разум. Так, пройдись.

Девушка послушно делает несколько шагов, двойник повторяет.

- Скажи что-нибудь.

- Что? Я даже не знаю…

- Этого достаточно.

- Что? Я даже не знаю, — голос двойника до дрожи похож на одиссин.

- А теперь самое важное. Возьми ее за руку.

Девушка осторожно притрагивается к руке двойника, холодной, как лед, и невольно вздрогнув, со страхом отдергивает.

- Я… я не могу! Она такая жуткая!

- Сможешь, - безжалостно говорит Гермиона и нетерпеливо взмахивает палочкой, - ну же, быстрей.

Одисса пересиливает себя и берет двойника за руку. Холод обжигает кожу, а на красивом лице, как две капли воды похожем на ее собственное, нет ни малейшего проблеска живого человеческого чувства. Она словно восковая статуя, такая же мертвая и пустая.

Блейз невольно передергивает плечами, не отрывая завороженного взгляда от двух совершенно одинаковых, совершенно нереально похожих лиц, сейчас застывших друг против друга. Зеркало. Отражение. Отсветы огня в камине играют на золотых волосах, освещают лица, придавая им странные выражения, стекают по складкам платьев. Из темных углов тянутся длинные острые тени, жалко и беззащитно белеют страницами раскиданные книги. И кажется, что в комнате на всех людей и предметы легла какая-то потусторонняя печать.

- Постарайся, насколько это в твоих силах, пробудить в ней нечто, похожее на человеческое сознание. Представь, что это ты, самая настоящая, что твой разум, душа как бы находятся в двух телах одновременно. Я понимаю, это трудно. Но от твоих усилий зависит твоя жизнь, - тихо произносит Гермиона.

Одисса старается. Очень старается. Нет, на самом деле жутковатое ощущение. Она закрывает глаза, пытается через соединенные руки передать этой бездушной кукле частичку себя. Какая она, Одисса Эйвери? Взбалмошная и капризная, избалованная и своенравная, «черствая эгоистка», как в минуту бешенства кидает брат, окруженная толпой поклонников, которых, если честно, ни во что не ставит. Ей просто нравится играть с ними, подпускать на минимально допустимое расстояние и коварно отталкивать, дарить своим вниманием одних и убивать равнодушным взглядом других. Да, она такая, она сама все знает. И Феб это знал. И все равно улыбался ей. Одно его имя наполняет душу солнцем и тьмой, горем и счастьем, радостью и болью. Как же она его любила, сама не подозревая об этом! А он любил ее? Или же так и не смог забыть ту угрюмую чернявую девчонку, которая сбежала со своим отцом от Темного Лорда и примкнула к Аврорам?
Он не сказал ей эти три слова, он просто улыбался в ответ на ее истерики, выходки и меняющееся, словно осенняя погода, настроение. Он просто улыбался. О, Мерлин, как же не хватает ей его улыбки, его теплых рук и спокойного голоса! Как же это вытерпеть, как жить дальше?! Пусть у их ребенка будет такая же улыбка, как у Феба, пожалуйста! Пусть он будет похож на него!

Погруженная в свои мысли, Одисса даже не обращает внимания на то, как теплеет ладонь в ее ладони, как дрожат ресницы у двойника и чуть заметно приподнимается грудь, как от дыхания.

- Отлично, — Гермиона убирает свою палочку.

Одисса вздрагивает и почти со страхом смотрит на саму себя, теперь улыбающуюся ее обычной светской улыбкой — холодно, ослепительно, всем и каждому.

- Это просто невероятно!

Гермиона пожимает плечами.

- Ничего особенного. Гораздо труднее будет вам незаметно скрыться из страны.

- Гермиона, потом нужно будет убрать все следы Летучего Пороха, - напоминает Блейз.

- Знаю, не беспокойся.

- Итак, мисс Эйвери, вначале мы направимся в Эльфинстоун, потом еще в пару-тройку мест, чтобы замести следы, на всякий случай. А потом в Италию. Я доставлю тебя на свою виллу под Генуей. Не беспокойся, я купил ее буквально на днях, о ней никто не знает. Вилла небольшая, в укромном месте, защищена заклятьями Ненаходимости; она станет твоим прибежищем на такой срок, на какой ты пожелаешь.

Одисса кивает. Гермиона кидает горсть изумрудного порошка в камин.

- Не волнуйся, никто ничего не заподозрит. И ты, и я хорошо поработали. Голем будет вести себя точно также, как ты, и разрушится ровно через тридцать дней. А к тому времени будет уже поздно тебя искать.

Прежде чем войти в пламя, Одисса с заметным сарказмом, тихо, словно про себя, произносит:

- Смешно… Из грязи и нескольких опавших листьев получилась Одисса Эйвери. И никто не заметит подмены. Значит, это моя суть?

Блейз крепко хватает ее за руку и, прощально махнув Гермионе, исчезает в зеленом вихре. А Гермиона, оставшись, еще долго шепчет заклятья, наводя порядок в разгромленной комнате, тщательно стирая все следы пребывания здесь Одиссы и Блейза, их ухода и самого маскирующего колдовства. Лже-Одисса за ее спиной что-то возмущенно говорит, но она даже не прислушивается. Наконец она устало откидывает выбившуюся из прически прядь волос со взмокшего лба. Все, что обещала, и все, что было в ее силах, она сделала. Теперь никто не узнает, куда пропала дочь Эметриуса Эйвери, и кто стоит за ее исчезновением. И можно лишь надеяться, что Одисса найдет покой и надежное убежище на тихой вилле под Генуей и вырастит своего малыша таким же, каким был его отец.
Она отпирает двери и сразу видит Миллисенту, неуклюже спешащую навстречу.

- Ну что, получилось? Там все в порядке, в суматохе с Пэнси никто не обратил внимания.

Гермиона молча отходит в сторону.

- Одисса!

- Ну что, Милли, пойдем? Больше ни минуты не могу выдержать рядом с этой выскочкой.

Миллисента в потрясении оглядывается на Гермиону. Та пожимает плечами. Кажется, получилось так хорошо, что переплюнуло оригинал.

- Все, что я могу сказать — она далеко отсюда. А к этой тебе нужно будет привыкнуть. И не спрашивай больше ни о чем, веди себя как обычно.

Когда она возвращается в зал, Драко перехватывает ее за талию и целует в ушко.

- Ну и где ты пропадала? Опять обсуждала с Забини способы применения каких-нибудь чар? Я уже начал ревновать.

- Тебе совершенно незачем ревновать меня к Блейзу, мы с ним друзья.

- Друзья, как же! — хмыкает Драко, - да он смотрит на тебя, как кот на сметану!

- Прекрати сейчас же! Говорят, тут Пэнси свалилась прямо тебе в объятья, так что это я имеют полное право устроить грандиозный скандал с битьем бесценных антикварных ваз и фамильными проклятьями! — шутливо грозится Гермиона, однако вспоминает то чувство неловкости и странного стыда, которые она иногда испытывает в присутствии Блейза.

В серых глазах мужа подмигивает улыбка.

- Ты не знаешь, но все более-менее ценные вазы были перебиты еще моей бабкой, когда она приревновала деда к одной страшно обольстительной и не отягощенной правилами морали и приличия вейле. Так что остались лишь дешевые подделки, но об этом посторонние, конечно, не знают. А фамильные проклятья обрекают на некий недуг, которым страдают лишь лица женского пола. Я от них разве что расчихаюсь.

Они идут на лестнице, ведущей в каминный холл, вместе с другими гостями. Фальшивая Одисса идет под руку с одним из наиболее пылких своих поклонников. Дэйн Нотт осторожно ведет Миллисенту, кивает Драко, а Миллисента лишь молча смотрит на Гермиону. И та видит в темных глазах молодой женщины благодарность.
«Спасибо за то, что не оттолкнула! Спасибо, что поняла и помогла!»

И Гермиона, наверное, впервые в жизни искренне и ободряюще улыбается Миллисенте.

* * * * *

Драко сидит в кабинете, за столом, заваленным свитками и огромными конторскими книгами, и мучительно пытается вникнуть в хитросплетения бухгалтерии, которую ведет гоблин-управляющий на одном из серебряных рудников их семьи в Беркшире. Подсчеты не сходятся, добыча и выход серебра отличаются от его цифр, и очевидно, что бухгалтерия проклятого гоблина двойная, если не тройная. То же творится и на двух других рудниках. Эти твари совсем распустились без отцовской руки. Они боялись Люциуса, а он, Драко, для них пока еще сосунок, мало смыслящий в рудничных делах.

Он массирует шею. Левый висок колет, словно в него вонзилось с десяток маленьких, но острых игл. Нудно. Надоело. Но надо, никуда не денешься. Теперь все дела по семейному бизнесу на нем, потому что отец занят в этом чертовом Правительстве с утра до ночи. Еще хорошо, что и его не запрягли, с Лорда сталось бы. Он снова углубляется в стройные ряды цифр, которые пестрят и издевательски пляшут перед глазами. Раз за разом проводит расчеты, кажется, зацепляется за одну очень хитрую ниточку, и уже мелькает догадка, где намудрил гоблин, чтобы положить в свой карман хозяйское серебро, как в камине громко шуршит, и Грег, появившийся только до плеч, оглушительно чихает.

- Тьфу, троллье дерьмо, домовики давно трубы не чистили, что ли? Драко, ты здесь?

- Угу, - рассеянно откликается он, - что хотел? Вызова не было вроде.

- Не было. Хотел предупредить, мы с Винсом идем на встречу с одним человечком.

Драко поднимает голову.

- С каким еще человечком? Зачем?

Грег двигает плечами, отчего из трубы сыплется зола, и он опять чихает.

- Да там с Поттером связано. Этот, как его, старикашка Криг клянется и божится, что знает, где он прячется. Ты же знаешь, пару раз в месяц обязательно бывает что-нибудь в этом роде. Конечно, туфта, бред и маразм, потому что Поттера хрен поймаешь просто так, его, наверняка, охраняют, как королеву, но Лорд требует, чтобы все проверялось.

Драко невольно усмехается про себя. Грег, сам не зная, на сто процентов прав. Грюм после одного случая и выволочки от Гермионы в лепешку разбивался, лишь бы драгоценная надежда магического мира, не приведи Мерлин, не поранилась бы. И «надежда» вроде как и не догадывалась, что пасут его свои же не хуже, чем дементоры узников Азкабана.

- Ладно, валяйте. Может, в этот раз на самом деле Поттера поймаете.

- Держи карман шире, - ухмыляется Грег, - да и вообще, оно нам надо? Пусть другие отличаются. Вон Маркус лютует, на прошлой неделе с десяток якобы Авроров дементорам на ужин доставил, слышал? А нам и без Поттера хватает. У меня тут Ги влюбился, ночами сочиняет стихи и терзается страшными муками, потому что его девчонка сказала, что он слишком красив для нее и будет изменять. Совсем парню голову задурила. А я хочу подобрать приличный магловский колледж, чтобы учеба отвлекла его от амурных дел, от которых недолго и дядюшкой Грегори стать. Кстати, ты не можешь чего-нибудь посоветовать? Вроде, говорят, Оксфорд ничего.

- Нашел у кого спрашивать, — хмыкает Драко, - по маглам я полный профан. Но если хочешь, могу спросить у Гермионы.

- Спроси, а? — Грег явно радуется, - тогда с меня должок.

- А где Винс?

- Воркует с Артемизой, как обычно. У них на сегодня назначено типа репетиции венчания. Тетя Фанни не простит, если он опоздает, собственноручно снимет голову. Причем не только с него, но и с меня, потому что я буду виноват, что задержал нашего жениха. В общем, если что, мы в Лютном.

Грег смеется и, махнув на прощание рукой, исчезает в зеленом вихре. А Драко возвращается к серебру и нечистому на руки управляющему с невыговариваемым гоблиновским именем. Опять мелькают цифры, но найденная было зацепка-подтасовка безнадежно растворилась в черно-белых рядах. Он ругается сквозь зубы и начинает расчеты снова.

Но только что-то тревожит и отрывает внимание от стройных колонок цифр. Он не может снова сосредоточиться и ошибается в простом сложении. В словах Грега проскользнула какая-то странная, неявная, смутная тень. Что-то он сказал несуразное или недопустимое.
Бред какой-то. Совершенно обычный разговор. Грег не раз его предупреждал о том, куда они отправляются. И не раз они вместе проверяли такие бредни.

Драко проходится по кабинету, наливает себе немного огневиски. Останавливается у окна, глядя на скульптуру в саду, искусно расположенную у старого дуба и изображавшую дриаду с горностаем. Ну и фантазия была у скульптора. Помнится, приехав на зимние каникулы на четвертом курсе, он безуспешно пытался разбить этого горностая, потому что зверек кое о чем ему напоминал. Какие только заклятья не пробовал, даже банально применял грубую физическую силу, но ничего не получилось, скульптор тоже был магом и зачаровал свое, с позволения сказать, творение, отломился только кончик хвоста. И горностай по-прежнему скалился в хитрой гримасе. Кого-то он ему напоминает. Нет, не Драко-четверокурсника. Какого-то человека со сморщенным маленьким лицом…
Вчера или позавчера… отец рассказывал про некоего Крига… который умер прямо на ковре в приемной Лорда, придя просить о работе в Министерстве. Лорд как раз вышел в это время, узнал этого Крига, бывшего двойного лазутчика, и милостиво соизволил предложить место в каком-то отделе… Тот отдал концы, едва Лорд договорил.
Мама сказала, что сильная нечаянная радость убивает, так же, как и неистовый гнев. Она всегда все может объяснить.
Это совпадение? Другой Криг? Или тот же самый? Фамилия, в принципе, не распространенная, но и не редкая.

Голова совсем разболелась. В висок теперь вонзаются не маленькие иглы, а раскаленный прут, мешающий мысли, как зелье в котле. Думается обо всем, но только не о делах. Черт подери, да этот гоблин наложил на отчет какие-то заклятья, что ли?! Поеду на рудник, заколдую мерзавца, пусть только посмеет на глаза показаться!

Вот бы сейчас к Гермионе… лечь головой на ее колени… погрузиться в блаженное чувство тепла и покоя, которое всегда ее окружает… а она будет массировать больное место своими удивительно нежными и мягкими пальцами… изгонять боль, усталость, тревоги… давать новые силы… любимая… такая нестерпимо любимая, что вселенная кажется тесной и маленькой для того, чтобы крикнуть об этом…
Но Гермиона сейчас в их ирландском замке, вернется только к вечеру.

Он вертит в руках бронзовое пресс-папье. Из виска боль перетекла на затылок, постепенно тяжелеющий и немеющий. Голова стала чугунной, и он чувствует нестерпимое желание запустить пресс-папье в стену, словно это помогло бы ему избавиться от боли. Змея и лев. Когда-то ему казалось, что змея под лапами льва кусает его, и их поединок закончится ничьей, гибелью обоих. А теперь почему-то отчетливо видится, что она растоптана, и не хватит сил на последний рывок. Он и в самом деле размахивается. Перед глазами мелькает видение, как разлетается на куски бронза, змея и лев наконец разделяются, на камне стены остаются щербины-отметины… Но пресс-папье аккуратно возвращается на стол. Нервы ни к черту.
Если есть сомнения, надо их разрешить. Только и всего.

Он стремительно выходит из комнаты, на ходу застегивая ворот мантии, и через десять минут уже трансгрессирует в Лютный переулок. Тут есть одна обменная контора, в которой он намерен разузнать кое-что о неклейменом серебре со своих рудников и о личностях, которые его сбывают. Ну и заодно увидеть Грега и Винса, убедиться, что с ними ничего не стряслось, и они безбожно чертыхаются, возвращаясь с пустой встречи с этим Кригом.
Но в Лютном их нет. Он заглянул во все пабы, лавки и конторы, даже в заведение мадам Зои, впрочем, мало надеясь, что обнаружит там друзей. И раньше они редко здесь бывали, а теперь вообще не появлялись, как подтвердила сама мадам Зои, профессионально обольстительно улыбаясь Драко. Ее улыбка напомнила змеиный оскал Лорда, и ему стало не по себе.

Выйдя на улицу, он сталкивается с Джеффри МакНейром и Кларенсом Розье, немного отстраненно удивившись встрече с этими двумя именно здесь. Насколько он знает, жена МакНейра после родов тяжело болеет, он проводит у ее постели дни и ночи, а о Розье всегда ходили довольно пикантные слухи. На вопрос, не видели ли они Грега и Винса, Кларенс кивает:

- Где-то полчаса назад они прошли туда, - взмах по направлению вдоль улицы.

В этом месте Лютный выползает на самую окраину Лондона, грязную, зловонную и преступную. Полуразваливающиеся дома — бордели и притоны, по кривым закоулкам шляются подозрительные личности, не вынимающие рук из карманов и кидающие взгляды исподлобья. За крайними домами начинается пустырь с редкими клочками жесткой травы, с вонючими ручьями ядовито-зеленого цвета, излюбленное место кровавых выяснений отношений тех самых подозрительных личностей.

Драко шагает в ту сторону, сжимая у пояса палочку, и не в силах объяснить, зачем он, как последний идиот, прется туда. Он почти дошел до конца улицы. И с каждым пройденным метром ему хочется ускорить шаг. Такое ощущение, что там, за обшарпанным домом с подслеповатыми окнами, наполовину заколоченными, за косым забором на этом пустыре что-то происходит. Странные отрывистые возгласы, звуки бьющегося стекла, приглушенный грохот, топот ног. Вдруг валится на бок мусорный бак, невесть с чего притулившийся у забора, и его содержимое вспыхивает колдовским синим пламенем. Драко срывается в бег.
Умом он понимает, что может быть опасно, что там могут просто-напросто кипеть разборки местных банд. Лютный всегда славился своими ворами, грабителями, медвежатниками, скупщиками краденого, черными колдунами и ведьмами, практикующими Темные Искусства самым мерзким способом, и прочим отребьем. Он попадет в редкостное дерьмо, если появится между двумя воюющими группировками, вооруженными не только волшебными палочками, но и весьма изощренными магическими артефактами, основным назначением которых является только прихлопнуть как можно большее количество людей.

Все это мелькает на краю сознания и исчезает в огне тревожного нетерпения. Палочка наизготове, Драко почти у хлипкого забора. Две доски торчат выбитыми зубами, и он уже видит людей. До них метров пятьдесят. Четверо прижали к глухой стене выходившего торцом на пустырь дома двух. Нет, одного, потому что второй ничком лежит на чахлой бурой траве, припорошенной снегом, и по его позе, неестественной, какой-то смешно-нелепой для живого человека, понятно, что он уже не встанет.
Стоявший что-то хрипит и палит заклятьем в одного из них, с легкостью уклонившегося и пустившего ответное. Стоявший падает на колени. Нападавший громко говорит:

- Все. Сдавайся, Крэбб, иначе кончишь, как Гойл, а мы не хотим лишней крови.

Тяжелая боль в голове густеет, перекрывает какие-то нервные узлы, и Драко не может просто нагнуться и проскользнуть в дыру. Тело онемело, стало неповоротливым, и волшебная палочка кажется обычным куском дерева.

- Черта с два, Корнер, а то я не знаю, зачем вам нужен, - Винсент сплевывает, и Драко ясно видит, что на губах его кровь.

Майкл Корнер спокойно отвечает:

- Не знаешь. У нас, в отличие от вас, нет дементоров, мы не применяем Непростительные заклятья. Просто задаем вопросы, чтобы получить нужную информацию.

- Да, Грегу вы задали просто адски сложные вопросы.

Палочка в руке Корнера, направленная в грудь Крэббу, слегка вздрагивает.

- Гойл сам виноват, нечего было кидаться, как на бешеных оборотней.

В Драко темной кровью закипает слепая, бездумная, отчаянная ярость. Добежать, разметать этих подонков, дать шанс Винсу, трансгрессировать вместе с ним. А еще забрать Грега.
Трое — его бывшие однокурсники. Он их всех знает. Корнер из них самый сильный противник, спокойный, холодный и расчетливый. С ним будет сложно. Финч-Флетчли и Бут дураки, но с ними все же придется повозиться. А четвертый какой-то молокосос, даже палочку держит криво, его нетрудно будет убрать.
Он не помнит о том, что этих людей он не видел после шестого курса Хогвартса, когда все они были еще мальчишками, что эти трое были бывшими Аврорами, нет, они и есть Авроры, что они все прошли жестокую школу выживания и до сих пор проходят. Они отнюдь не глупы и если осмелились появиться в Лютном, то чувствуют свою силу.

«Держись, Винс. Не делай резких движений, заговаривай этим сволочам зубы, говори, что угодно, торгуйся, только не нападай. Никаких заклятий. Сейчас. Я сейчас».

Он с усилием стряхивает с себя оцепенение, отодвигает еще одну доску, чтобы пролезть бесшумно. Но тут происходит непредвиденное. Винсент не выдерживает и выкрикивает какое-то заклятье, полыхнувшее уже знакомым синим пламенем. И тут же в него летят три луча. Крэбб, так и не поднявшийся с колен, медленно заваливается набок, лицом в подтаявший снег, и больше не двигается.

Драко втягивает в себя воздух и не может выдохнуть. Боль в голове взрывается на все тело, наполнив его ледяным и одновременно опалившим все внутренности чувством. Сердце в груди то бьется быстро и часто, то почти останавливается.
Только что на его глазах умерли его друзья. Два лучших друга. С самого детства бывшие рядом. Этого не может быть. Это ему снится?
Они просто ушли на дурацкую проверку дурацкой дезинформации Они должны вернуться. Их ждут. У Винса репетиция свадьбы, его ждет Артемиза. А у Грега встреча с младшим братом. Они, наверное, наплевали на этого Крига и давно отправились по своим делам.
Тогда кто эти, лежащие сейчас у грязно-серой стены? Кого небрежно обыскивает Майкл Корнер, презрительно кривя губы и что-то говоря своим подельникам?
Надо проверить.

Драко уже готов шагнуть в дыру забора, но его с силой перехватывают и тащат назад.

- Малфой, ты что, охренел? — зло шепчет в ухо чей-то голос, и руку с занесенной палочкой больно скручивает назад. Он рвется вперед, но держат крепко, прижав руки к туловищу.

- Джеф, он еще сопротивляется!

Он вырывается молча, с совершенно безумными белыми глазами, не понимающий ничего, кроме того, что ему надо достать этого Корнера, сжать его горло и душить, душить до тех пор, пока не вылезут из орбит его глаза, пока он не сдохнет, не подавится собственным языком.

- Стой, Драко! Туда нельзя, там боевые Авроры! Они тебя, да и нас заодно, в порошок сотрут.

Плевать! Они убили Грега и Винса! Они должны поплатиться! Он сам убьет их!

- Мерлинова задница, Джеф, держи его крепче! Оглушить, что ли? Сейчас эти услышат, точно костей не соберем.

Майкл Корнер и Терри Бут подозрительно косятся в сторону забора, но Розье успевает набросить на всех Маскировочные чары, и острые взгляды Авроров скользят мимо.

- Эти недоразвитые дебилы остались такими же тупыми, как и в Хогвартсе, — Корнер напоследок пинает тело Гойла, - говорил же я, что ни хрена они не знают, да и кто им что-то будет говорить? Важные птицы — это точно не Крэббы и Гойлы. Ладно, уходим, парни. Место опасное, тут иногда дементоры бывают. Колин, не забудь палочки этих придурков, может, пригодятся.

Они трансгрессируют, и только тогда МакНейр и Розье отпускают Драко. Он отталкивает обоих, рванувшись вперед, туда, где лежат на бурой траве, растущей у серой стены, на мокром снегу, два тела.

- Свихнулся, - качает головой Розье, опускаясь на корточки, потому что дрожат от напряжения ноги, - вовремя успели. Однако же, как обнаглели Авроры. Вне закона, а разгуливают около Лютного, как у себя дома. Не повезло Винсенту и Грегори. Дементор побери, бедная моя сестренка!

- Это его друзья, - Джеффри решительно шагает за Малфоем, - пойдем поможем.

Прошли экзамены, которыми первокурсников пугали бывалые второкурсники, и которые оказались совсем не такими сложными. По крайней мере, Алекс и Рейн отличились самыми высокими результатами на курсе. Лили была где-то в середине, но ничуть по этому поводу не огорчилась, весело обозвав друзей «занудными ботаниками». Она позаимствовала слово «ботаник» у Алекса, и оно ей ужасно нравилось.
Назревал вопрос — куда должен был отправиться Алекс. Честно говоря, он и сам не знал. После того, как мистер Поттер чуть ли не силой заставил Бигсли отпустить Алекса в Хогвартс, вряд ли они примут его обратно. Или примут? Ведь мистер Поттер забирал его на зимние каникулы.
Лили безаппеляционно заявила, что Алекс поедет к ним, так как ее отец — его официальный магический опекун, и вообще, что делать ему в доме маглов, которые понятия не имеют о том, в какой руке держать волшебную палочку, а на Рождество даже его не поздравили?! Рейн пригласил к себе, но от этого приглашения Алекс вежливо и твердо отказался. Мистер Уизли сошел бы с ума, увидев его на пороге своего дома. Ну, или в камине. Сути это не меняло.
Наверное, все-таки за ним приедет мистер Бигсли.
Мальчик невесело размышлял, что братья Бигсли, наверное, его уже заждались, чтобы почесать кулаки. Он было понадеялся, что можно немножко поколдовать (самую чуточку, чтобы эти уроды просто испугались и обходили его стороной), но после последнего экзамена пятикурсников профессор Люпин собрала свой факультет в Зале Ораторов и грозным голосом предупредила о том, что всем несовершеннолетним волшебникам, особенно из магловских семей, строго запрещается колдовать на каникулах, Министерство регистрирует случаи применения магии школьниками, и после третьего предупреждения можно вылететь из Хогвартса навсегда. Она задержала свой взгляд на приунывшем Алексе и подчеркнула:

«Без права восстановления. Вам понятно, Малфой?»

- Чего уж тут непонятного? — сквозь зубы пробормотал Алекс, - она спит и видит, как отчисляет меня из Хогвартса, вычеркивает из школьных списков и вышвыривает на перрон прямо под колеса Хогвартс-Экспресса.

- А ты не преувеличиваешь? — прошептал Рейн, - не такая уж она кровожадная.

Алекс только безнадежно покачал головой, уверенный в своей правоте.

Вечером следующего дня все вещи были уложены, и семикурсники четырех факультетов по полной отрывались на своем Выпускном бале, заставляя преподавателей морщиться от созерцания их непривычно смелых фасонов мантий и вздрагивать от громогласных ритмов моднейшей в этом сезоне группы «Чародеи», отличавшейся общей помятостью внешнего вида и сомнительностью текстов песен. А гриффиндорцы-младшекурсники жарили чесночные колбаски и миндальный зефир в огромном камине в своей Гостиной и тоже веселились. Алекс, Лили, Рейн и Невилл устроились у самого камина, довольно жмурились от волн тепла и вспоминали прошедшие экзамены. За спиной Алекса, как всегда неслышная и незаметная, притулилась Дафна Лейнстрендж. Невилл не мог прийти в себя от последнего экзамена у профессора Флинта, на котором ему по доставшемуся заданию следовало сварить зелье от бородавок. Что-то, как обычно, он напутал, потом прибавил огня вместо того, чтобы убавить, зелье, конечно же, поспешило взорваться прямо у него под носом, и в результате у Невилла на ногах и руках появились перепонки, и на позеленевшей шее отросли шикарные жабры. Он едва не задохнулся, разучившись нормально дышать, но профессор Флинт немедленно его расколдовал, и Невилл еще минут пять только пучил глаза и с ужасом квакал.

- Нев, ты у нас теперь почти анимаг! Тебе обязательно надо зарегистрироваться в Министерстве, они будут в восторге, — с лукавым восхищением воскликнула Лили, - папа говорил, что в последние годы анимагов появляется очень мало. Только я в первый раз слышу про анимага-лягушку. Лягушка — это разрешенное животное для перевоплощения?

За хохотом и гамом не сразу расслышали, что в окно стучат. Только когда стук превратился в дробный грохот, а витражное стекло едва не разлетелось на кусочки, Рейн торопливо впустил своего капризного, гордого, а теперь еще и ужасно злого филина Скайрагада, за которым грациозно влетела большая белая сова. Лили вскочила.

- Хедвига! Что, от папы письмо?

Сова утвердительно ухнула и сама протянула лапку, в то время как Рейн пытался как можно аккуратней высвободить из когтей оскорбленного долгим невниманием филина небольшой сложенный прямоугольник. Лили быстро отвязала большую посылку и яркий сверток со свитком пергамента и нежно почесала Хедвиге клюв. Та довольно заухала и прикрыла янтарные глаза. Когда же Рейн наконец выдрал письмо от Скайрагада, оно представляло собой лишь жалкие обрывки и клочки.

- Вот глупый филин! Дождешься, что я найду способ и все-таки тебя расколдую.

- Он, что, заколдован? — удивился Алекс, протягивая Скайрагаду зефир.

- Да. Когда мне было четыре, и мама научила меня читать и писать, папа подарил своего Сычика, чтобы я сам мог отправлять ему письма. Сычик был меньше папиного кулака. Я думал-думал и надумал, что ему, наверное, обидно быть таким маленьким, и его каждый большой филин или сова могут обидеть, и однажды взял мамину палочку и наколдовал ЭТО, — Рейн раздраженно ткнул в Скайрагада, - до сих пор не понимаю, как мне это удалось. Правда, в детстве я все время превращал серебряные ложки бабушки Алиенор в белых мышей, когда не хотел есть желе. Папа шутил, что в Хогвартсе я переплюну профессора МакГонагалл по трансфигурации. Так вот, Сычику очень понравился его новый вид, он возгордился, задрал клюв, и его характер испортился просто до отвращения! Теперь, понимаете ли, с ним надо обращаться как с принцем крови, он даже перестал откликаться на свое имя. Папе было смешно, и он решил оставить Сычика большим. Но мы чуть головы не сломали, пока подбирали новое имя. Мама вычитала из какой-то исторической хроники имя Скайрагад, и только оно понравилось нашему совиному высочеству.

Тем временем Скайрагад склевал еще три зефирины, нервно ухнул и соизволил вальяжно вылететь в распахнутое окно вслед за Хедвигой. Лили кинула посылку Алексу и принялась читать письмо.

- Так-так-так, папа поздравляет нас с хорошим окончанием учебы, хмф, ну это как сказать… это неважно… а это интересно, потом маму расспрошу… О, Алекс, папа пишет, что он известил твоих магловских опекунов о том, что заберет тебя из Хогвартса. Ха, ты все-таки поедешь к нам! Так, а это что? Ух ты! Алекс, как здорово! Я обожаю папулю! Супер!

Лили завизжала от восторга, сорвалась с места и едва не наступила на Невилла, уронившего от неожиданности колбаску прямо в огонь.

- Смотри, читай! Это же… это же просто я не знаю, как классно!

Алекс пробежал глазами по строчке, в которую тыкала Лили:

«Можешь считать мой дом своим»

Алекс был в принципе согласен с Лили в ее восторгах, это и в самом деле было здорово! Еще бы — два с лишним месяца в доме Поттеров, а не Бигсли! Но не добившись от нее ничего внятного по поводу фразы, нежданной и очень великодушной, едва не оглохнув от ее криков, он обратился к Рейну.

- Это означает, что дядя Гарри фактически принял тебя в число членов своей семьи. В волшебном мире это многое значит, потому что наши дома надежно защищены, и нельзя просто прийти и постучаться в двери. Даже через каминную сеть не так-то просто переправиться, если ты чужой человек, пусть даже знакомый, понимаешь? При трансгрессии та же проблема, потому что многие наносят на дом чары Ненаходимости, заклятья Приглашения, используют всякие амулеты и артефакты вроде твоего Ключа. Вот так. А ты теперь сможешь сам войти в их дом, без предупреждения, хоть по камину, хоть на метле, хоть трансгрессировав, но это, конечно, потом, когда мы сдадим официальный министерский экзамен.

Выпачканный сажей Невилл, который невесть зачем пытался выцепить из огня уже обуглившуюся колбаску, закивал.

- Да-да, Алекс, еще есть куча всяких разных заклятий Приглашения — родственные, дружеские, семейные, по работе, очень много. В войну все так делали, а сейчас не торопятся снять. Правда, из-за этого бывает страшная путаница и неразбериха. Моя прабабушка, например, часто не пускает маминых сослуживцев, грозится, что замкнет камин, и они застрянут на полпути. Она совсем старенькая и очень подозрительная.

Рейн улыбнулся одними глазами и кивнул на Лили:

- Знаешь, иногда мне хочется попросить папу наложить на нее чары Права Обычного Приглашения, а не Родственного, особенно когда она начинает вести себя, как трехлетний младенец. А еще эта несносная девчонка имеет привычку заявляться в воскресенье в семь утра, напевать под ухо невыносимо противную песенку об овечке Долли и брызгать холодной водой в лицо, угрожая вылить целое ведро, если не встанешь. Она называет это «держать себя в форме». Так что я тебе не завидую.

Лили, услышав слова кузена, обиженно треснула его по голове книгой, которую, не глядя, выхватила у Дафны Лейнстрендж. Сидевший на корточках перед каминной решеткой, Рейн потерял равновесие и упал, задев тяжелую кочергу. Дафна охнула и бросилась к нему:

- Тебе больно?

Рейн шипел сквозь зубы от боли, прикладывая к рассеченной скуле предложенный Дафной платок, Лили виновато извинялась, но Алекс ничего этого не слышал и не видел. Внутри его все бурлило от горячей радости. Он ведь уже настроился на лето с Бигсли, а тут такая новость! Он был потрясен, ошеломлен, одна мысль о том, что Ричард, Роберт, тетя Корделия и мистер Бигсли лишились его общества, заставляла его сердце петь от радости. Он уже не мог представить, как бы он провел все лето в доме, в котором не было и намека на волшебство, с людьми, для которых слово «магия» означало глупое телешоу! Ему казалось, что волшебная палочка стала едва ли не продолжением его руки, а колдовать было таким же естественным как дышать, есть, спать.

Притихшая Лили дочитала письмо, в котором еще была приписка от миссис Поттер — чтобы Лили, Алекс и Рейн не опоздали на поезд и не забыли какие-нибудь вещи, и чтобы Алекс выбрал, в какой цвет покрасить потолок в его комнате, светло-бежевый или кремовый. А проказливые близнецы прислали поздравительный фейерверк, который взорвался, едва Лили потянула за бечевку, обвивавшую маленький сверток в разноцветной подарочной упаковке. Она спалила себе брови и чуть не лопнула от злости при виде расхохотавшегося Рейна, яростно пообещав, что она этим двоим покажет, вот не поленится, покопается в папиной библиотеке и найдет какое-нибудь жуткое и желательно неснимаемое заклятье, и потом они будут мериться длиной свежеотросших рогов и ушей, на крайний случай всегда есть Летучемышиный сглаз.
Веселый вечер был немного омрачен походом в Больничное крыло, но мадам Помфри за минуту вылечила ссадину Рейна, за пять минут вырастила Лили новые брови, минут десять мерила температуру Алексу и волшебной палочкой обстукала все его тело, потому что у него подозрительно блестели глаза, и пылало лицо. Наконец она опустила ребят, ворча, что неплохо было бы оставить их на ночь, но они побыстрей улизнули и помчались в свою Гостиную, сопровождаемые Сэром Николасом, который считал своим долгом и прямой обязанностью присматривать за всеми гриффиндорцами. По дороге между Рейном и Лили был восстановлен мир, а Алекс просто летел на крыльях. Ему было удивительно легко. Подумать только, целое лето в доме Поттеров! Он все время повторял про себя эти несколько слов и не мог до конца поверить, что это правда. Целых два месяца он будет делать все то, о чем мечтала Лили еще в мае!

Но вот и последнее утро, вот они всей комнатой судорожно ищут хамелеона Невилла, чтобы водворить его в переносной аквариум, вот Хагрид уносит чемоданы, улыбаясь в густую бороду и желая Лили не лопнуть от воздушного мороженого, Рейну — не позабыть за лето английский «среди лягушатников», а Алексу — не продуться в волшебные карты близнецам до последнего кната. «Уж в чем-чем, а в этом-то они разбираются. Меня не раз обыгрывали, шалопаи эдакие».
Он пообещал как следует присматривать за Угольком, и Алекс передал для щенка огромную коробку его любимого собачьего печенья, специально купленного через мистера Поттера и доставленного Хедвигой накануне.

На маленькой станции, в ожидании Хогвартс-Экспресса, ребята сидели на скамейке и весело болтали, и вдруг Лили удивленно показала на что-то за спинами мальчиков.

- Ой, смотрите, тот книзль, кажется, который был на кухне у домовиков.

Книзль сидел рядом с их чемоданами и уже знакомо таращился огромными зелеными глазищами на Алекса, иногда переводя взгляд на Скайрагада в клетке. Мальчик осторожно позвал его, и тот, немного подумав, подошел поближе, однако словно предупреждая, что слишком уж нежничать с ним нельзя, вальяжно потянулся, выпустив из мягких подушечек острые когти.

- Может быть, возьмем его с собой, Лил? — нерешительно спросил Алекс, осторожно почесывая за ухом довольно заурчавшего книзля.

Лили скептически пожала плечами.

- Не получится. Понимаешь, книзли живут очень долго, но почему-то всегда сами выбирают одного хозяина. У этого ошейник, значит, когда-то у него уже был хозяин, второго не будет. Он может позволять себя гладить, но никогда не пойдет за тобой.

Рейн согласно кивнул и усмехнулся.

- Бесполезно. Он, наверное, стал почти диким. А у тебя вообще-то уже есть домашнее животное так сказать. К нашему окончанию Хогвартса он будет таким огромным, что придется строить для него отдельный дом.

Алекс вздохнул. Здорово было бы иметь рядом с собой такого Гарфилда… но ничего не поделаешь, к тому же у него и вправду уже есть Уголек, самый смешной и добродушный на свете адский пес.

Когда ребята погрузились в вагон и нашли свободное купе, Алекс выглянул из окна и увидел книзля, спокойно сидящего на перроне прямо напротив, среди суматохи, царящей перед отъездом. Он как будто чувствовал, где Алекс.

- Пока, до сентября, мы еще увидимся! — тихо прошептал мальчик, стесняясь самого себя.

Книзль словно услышал. Он неторопливо встал, повернулся и ушел, помахивая пушистым хвостом.
Проводил.

Всю дорогу их купе трещало по швам и почти лопалось от заглядывавших и периодически остающихся в нем школьников. Нервно ухал Скайрагад, клетку которого все время задевали. Сэм, Гай и Рейн спорили до хрипоты о квиддиче и просили Алекса рассудить, какая все-таки команда лучше, когтевранская или гриффиндорская, что было бы, если вратарь гриффиндорцев поймал тот квоффл перед решающим снитчем и не свалился с метлы, и почему у Слизерина в новом составе в этом году такие хорошие игроки. Это со знанием дела отметил второкурсник Сэм. Слизеринцы Тони и Сирил довольно ухмылялись и советовали брать у них уроки полета на метлах. Невилл оживленно расспрашивал Алекса об Угольке. Мэтт на его руках, с важным видом прислушивавшийся к разговору, то и дело менял цвет. Проходившие мимо пуффендуйки Эмми и Фелис от хамелеончика пришли в восторг. Мэтт от такого внимания разомлел и вообще пошел полосами под цвет британского флага. Тихая Дафна Лейнстрендж сидела в самом уголке, почти не видная из-за спины Рейна, и, кажется, была счастлива только от того, что находится вместе со всеми ними. Лили летала по всему вагону, на несколько минут появлялась в своем купе и тут же ввязывалась в квиддичный спор. Ее никак не могла поймать Аида МакМиллан, которая то и дело заглядывала к ним и кидала кокетливые взгляды из-под длинных ресниц на полностью игнорировавшего ее Рейна.

Весь вагон шумел и веселился, только одно купе молчало. Дэвид Деррик и Уильям Боул как всегда толкались, что-то не поделив, а Сатин Малфуа и Эдвард Делэйни угрюмо смотрели в окно и старательно делали вид, что не замечают, как отделились от однокурсников.

На вокзале уже собралась гомонящая и размахивающая руками толпа встречающих. Гай с нарочито недовольным видом дал обнять себя тете, но его губы сами расползались в радостную улыбку. Энтони и Сирила встречали оробевшие родители, оглядывавшиеся и перешептывавшиеся с долей опаски и смущения. Алекса, Лили и Рейна встретили мистер Поттер, мистер Уизли и близнецы, которые приветственно завопили на весь перрон, изрядно напугав чью-то престарелую бабушку в на редкость уродливой шляпе с полуоблезлым и изрядно побитым молью чучелом грифа. Мистер Уизли по своему обыкновению едва взглянул на Алекса.

- Привет, па, а где мама? — спросил Рейн.

Мистер Уизли хмыкнул.

- Собирает чемоданы и щебечет с Флер по Сети, составляя маршрут нашего будущего путешествия, на которое мне еще надо выкроить время. Она же вчера послала тебе Скайрагада с письмом. Разве этот паршивец не доставил?

- Возникли проблемы при получении, - туманно объяснил Рейн, переглядываясь с Алексом, - а бабушка Алиенор показывалась?

- С утра уже два раза, негодует на неудобство английских каминов и все торопит. Так что сейчас мы заедем к бабушке и дедушке Уизли, а потом вы с мамой в Париж. Я к вам позже присоединюсь.

- Понятно. Ну, до встречи? — Рейн протянул руку, и мальчики обменялись рукопожатиями, - буду заглядывать к вам по МКС.

- ?

- По Международной Каминной Сети. Извини, все время забываю, что ты у нас из маглов, - Рейн усмехнулся, - эй, Поттеры, пока.

Лили и близнецы сумбурно попрощались, и Уизли уехали.

Мистер Поттер взъерошил волосы Алекса и весело спросил:

- Ну что, наконец-то свобода?

Как и осенью, почти все проходившие мимо волшебники считали своим долгом пожать руку мистеру Поттеру или хотя бы просто кивнуть. Когда отец отвернулся, чтобы поздороваться с миссис Лонгботтом и той самой бабушкой в шляпе с грифом, Алексу хитро подмигнул Джим.

- Смотри, что у нас.

Мальчик вытянул вперед левую руку. Алекс осторожно присмотрелся, стараясь не дотрагиваться.

- Это… жук какой-то?

- Сам ты жук, — обиделся Сириус, отбирая у брата огромное, почти на всю ладонь черное насекомое, заинтересованно шевелившее длиннющими усами, - это же самый настоящий дрессированный мадагаскарский огнедышащий таракан! Дядя Фред подарил, а ему кажется дядя Хагрид привез. Молли почему-то этот малыш не понравился, странно, да?

- Дрессированный? Огнедышащий?!

Таракан грозно приподнялся на задние ноги, и Алекс явственно услышал, как щелкнули его жвала.

- Ага. Только он с Мадагаскара, поэтому наших команд не понимает. Будем его переучивать, а потом гулять с ним на поводке. Ай, он на меня огнем пыхнул!

Алекс недоверчиво усмехнулся, но на всякий случай отодвинулся подальше от чересчур агрессивного насекомого, а Сириус вдохновенно продолжил:

- А еще им девчонок пугать можно. Представляешь, командуем «фас», и адская машина, принявшая вид обычного таракана, бросается на объект и…

- И тебя отвозят в отделение для душевнобольных Мунго — как маньяка с тараканом! — подхватил Джеймс и захохотал, - а еще ты, Рус, будешь выглядеть как последний тупой тролль с тараканом на поводке, ха-ха-ха!

- Сам дурак, - ласково отозвался брат, усаживая активно сопротивлявшегося таракана в коробку из-под завтраков и воровато оглядываясь на Лили, болтавшую с Аидой МакМиллан, - э, только никому ни слова, понял? Ни мама, ни Лили, ни Лин еще его не видели, будет сюрприз.

Алекс едва сдержал смех, близнецы, как всегда, в своем стиле — неподражаемом и чреватом наказаниями.

- Пока, Даф.

Дафна застенчиво и несмело улыбнулась.

- Пока, Алекс, до осени. Спасибо тебе за занятия. Если бы не ты, я бы не смогла хорошо сдать экзамены.

Алекс смутился.

- Да ладно, не так уж я и помогал.

- Пока, Алекс.

- До встречи, Алекс.

Тони и Сирил прошли с родителями через барьер-вход.

- Ты же у Поттеров будешь? — Гай нетерпеливо отмахнулся от Мораг, - сейчас, сейчас, иду. Так у Поттеров?

- Да.

- Тогда приходи к нам, в футбол погоняем.

- Ладно.

Второкурсник Джон Картрайт степенно, как взрослый, пожал руку Алексу и Гаю.

- Пока, ребята, встретимся в сентябре.

- Гарри! Стой, Гарри, подожди! — громкий возглас, раздавшийся со стороны барьера-входа, заставил мистера Поттера чертыхнуться. К ним спешил маг с прилизанными волосами, в строгой министерской мантии, прижимавший к груди пухлую кожаную папку.

- Дементор побери, принесла же нелегкая Джастина, и здесь нашел. Идите пока к машине, я подойду.

Мимо них пробежали девочки-пуффендуйки. Эмми задорно улыбнулась и крикнула:

- Пока, Алекс, до осени!

Улыбка у нее была очень хорошей, словно солнышко осветило лицо. А Фелис кивнула и помахала рукой. Алекс с невольной завистью проследил, как девочки бросились навстречу двум женщинам, одной невысокой, полноватой, и другой — стройной, золотоволосой, яркой. Эмми бросилась в ее объятья.

- Мамочка! Ты все-таки успела!

Золотоволосая женщина закружила дочку, радостно смеясь и успевая ее целовать. Потом они взволнованно, перебивая друг друга, заговорили.

А в стороне, рядом с тумбой для объявлений, стояли мистер Юбер Малфуа и с ним еще двое — худощавый мужчина, тонкие губы которого были изогнуты в неприятной кривой усмешке, и хрупкая черноволосая женщина. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не надменно вздернутый подбородок и жесткий взгляд черных глаз. К этим троим подошли Делэйни и Сатин. Малфуа что-то негромко сказал дочери, и та опустила голову. Отблеск оживления, радости, промелькнувший на ее лице, потемнел и потух.
Алекс ощутил, как по спине пробежали холодные мурашки. Он еще жалел, что отказал этому человек в опекунстве, что не назвал его дядей?! Ну уж нет! Как хорошо, что сейчас он едет в дом Поттеров, а не Малфуа! Нет, на самом деле классно!
Женщина обняла Эдварда, поцеловала и пригладила его волосы. И без объяснений было понятно, что это его мать. Алекс невольно вздохнул. Было так странно — стоять здесь, среди веселых студентов, счастливых родителей, видеть, как каждую секунду кого-то обнимают, целуют, и чувствовать, что ты бесконечно далек от этого перрона, вокзала, от этих людей. Он с усилием отогнал невеселые мысли и отвернулся, не заметив, как мать Эдварда резко выпрямилась, нечаянно вскользь поймав его взгляд. Он уже направлялся к машине мистера Поттера, таща сумку без умолку болтавшей с Аидой Лили и краем уха прислушиваясь к препирательствам близнецов насчет будущей принадлежности таракана, когда ощутил легкое прикосновение к плечу. Подняв голову, мальчик с удивлением обнаружил рядом с собой миссис Делэйни. И у нее было такое лицо… В глазах, ставших просто огромными, дрожали слезы, резкие черты как будто разгладились, стали мягче и нежнее. Она смотрела на него, не отрываясь, неверяще, изумленно, так, словно увидела перед собой кого-то, кого и не ожидала встретить… Кого-то из далекого, но не забытого прошлого…

- Драко… ты сын Драко Малфоя… - прошептала она еле слышно, и Алекс немного растерянно и смущенно кивнул.

- Значит, правда… Я не верила до последнего, хотя… Но ведь никто, никто не… - ее голос прерывался, она не отрывала него черных горящих глаз, - ты похож на него, как же ты похож…, о, Мерлин! — слезы уже струились по бледному лицу, женщина словно забыла, где находится и что делает.

- Пэнси? — голос мистера Поттера был холодным, как лед, и острым, как нож, им можно было резать бумагу.

Алексу тут же захотелось втянуть голову в плечи и мышкой прошмыгнуть в машину.

- Что тебе надо от Александра?

- Нич-чего… ничего, - женщина справилась с собой и, выпрямившись, высоко вскинула голову, даже не глядя на мистера Поттера.

- Нам пора. Алекс, Лили, Джим, Рус, живо!

Алекс поспешно нырнул вслед за Лили и близнецами в машину, наблюдая в заднем стекле, как застыла женщина, и как недоуменно дернул ее за руку подошедший Эдвард. Мистер Поттер хмурился, точно был раздосадован или даже разозлен встречей с миссис Делэйни.

Дома их встретила гневная миссис Поттер, и первыми ее словами были:

- Как вы могли?!

Оказалось, что она имела в виду их ночную хогвартскую прогулку и теперь намеревалась как следует пропесочить за «более, чем хулиганскую выходку!», а заодно и за весеннюю ночную вылазку, «сколько бы вас там не выгораживал Хагрид!». Досталось и Лили, и Алексу. Смиренно опустившие головы друзья услышали немало «ласковых» слов о том, что они совершенно бессовестные и бессердечные дети, что она чуть с ума не сошла, когда узнала, они могли погибнуть, уж она-то знает, какие опасные места есть до сих пор в замке и тем более в Запретном Лесу! И на месте МакГонагалл она бы заставила их вычистить все туалеты, чтобы впредь неповадно было. Лили заикнулась было о том, что они и так получили от нее вопилку и едва не оглохли, но миссис Поттер так сверкнула синими глазами, что вылетевшие молнии прожгли обивку кожаного кресла, а Лили прикусила себе кончик языка. Мистер Поттер виновато развел за ее спиной руками, показывая всем видом, что он не при чем, не говорил ничего, а близнецы восхищенно подмигивали и показывали большие пальцы. Наконец миссис Поттер выдохлась и, не выдержав, расцеловала дочь и так крепко обняла Алекса, что у него потемнело в глазах. Почему-то защипало в носу, и предметы как-то подозрительно расплылись. Он уткнулся в теплое плечо, и чья-то жесткая рука на миг стиснула сердце и отпустила, оставив после себя металлический привкус во рту и ощущение царапнувшей кошачьей лапки в груди.
С влажно поблескивающими глазами миссис Поттер отпустила его и уже другим тоном приказала:

- Ну ладно, бегом в свои комнаты переодеваться. У нас ужин стынет.

Полина, прятавшаяся во время бури, подбежала к Алексу и схватилась за его рюкзак, помогая нести.

- Привет! А я тебя так ждала! Ты теперь будешь жить у нас?

- Привет, Лин, — улыбнулся он круглолицей девчушке, - да, все каникулы. Я тебе еще надоем.

- Ты мне никогда не надоешь!

Нервотрепка и напряжение экзаменов были позади, впереди были каникулы, на дворе медленно сгущался замечательный теплый вечер с первыми робкими звездами на темнеющем небе и зеленоватыми огоньками светлячков в траве, приветственно шелестели листьями деревья в саду, легкий ветерок играл с занавесками в распахнутых окнах столовой, тянуло чем-то вкусным из дверей кухни, где звенела тарелками и чашками Винки, слаженно вопили близнецы, удирая от Лили, обнаружившей в кармане своей вязаной кофты огромного наглого таракана и преисполнившейся твердой решимости незамедлительно наподдать братьям за все хорошее сразу, миссис Поттер что-то со смехом рассказывала мистеру Поттеру, портрет профессора Дамблдора кивнул ему, домовик Добби привычно проигнорировал на лестнице, что-то пробурчав себе под нос, а малышка Лин тихо сияла своими сиреневыми глазами. Его комната по-прежнему была уютной и светлой, он расставил свои вещи, и странное ощущение обволокло его с макушки до пяток — точно он вернулся домой, не в холодный чужой дом Бигсли, где он жил семь лет, а туда, где его всегда ждут, и он сможет найти поддержку и помощь.

Дни мчались, словно заклятья из палочки, наполненные всякой всячиной. Мистер Поттер подолгу разговаривал с ним, расспрашивал о занятиях, любимых уроках, как ему понравилось быть волшебником, об Угольке, и обещал научить некоторым хитростям полетов на метле, чтобы не так сильно укачивало. Миссис Поттер, и раньше заботливая, теперь просто не уставала впихивать в него по две порции блюд за завтраком, обедом и ужином, повторяя, что для подрастающего организма нужно как можно больше полезной и здоровой еды. Готовили они с Винки просто изумительно, поэтому Алекс безропотно ел все. Он смеялся, болтал с Лин и Лили, втягивался в шумные огнеопасные развлечения Джима и Руса, но все-таки в укромном уголке его души по-прежнему прятались колючие острые мысли о том, что он так и не сумел узнать ничего хорошего о своих родителях. Он понимал, что сделал все, что было в его силах. Чтобы получить больше сведений, наверное, надо было обращаться в Министерство Магии. Или к мистеру Поттеру и мистеру Уизли. Об этом, конечно, не было и речи. Да и что бы они сказали? То же, что он подслушал от миссис Поттер.

Вконец измученный, он старался гнать все мысли и вопросы, связанные с родителями, чувствовал какое-то тяжелое и виноватое облегчение, когда это удавалось, и целый день он не вспоминал о них, но при этом ночами долго лежал без сна, широко раскрытыми глазами следя за игрой света и теней от забытого уличного фонаря или за движущимся узором ветвей старого бука, в которых путалась желтая, как глаз филина, луна. На душе было пусто и одиноко, словно в заброшенном доме, и колючие мысли-иголки царапали ее, причиняя ставшую почти привычной боль.

Но когда он наконец засыпал, после самых горьких и тяжелых сомнений ему снилось море, хотя и никогда в жизни он его не видел, кроме как в телевизоре и на фотографиях. Бигсли не брали его с собой, когда ездили на морские курорты, мотивируя это тем, что морской воздух ему вреден, и оставляли у брата мистера Бигсли, семья которого жила на большой ферме под Челтнемом. Впрочем, хоть Алекс на ферме и был чем-то вроде мальчика на побегушках и бесплатного работника, но его редко ругали и разрешали читать допоздна. Море снилось ему всегда, сколько он себя помнил, когда они жили в Соммерсби, после дней, наполненных школьными обидами, издевками Ричарда и Роберта, придирками тети Корделии, в угрюмые ненастные ночи, когда он сквозь сон слышал, как дождь барабанит по крыше, и ветер сильно и страшно шумит в темном небе, гоня черные, набухшие влажностью тучи, завывает, ударяясь об стены дома, гремит полуоторванным куском черепицы, которую мистер Бигсли так и не удосужился приладить до самого отъезда из Соммерсби в Литтл Уингинг. В его тесной комнатушке на чердаке было сыро и холодно, из-под двери нещадно дуло, но туда приходило море, разливая свою ласковую лазурь, свою огромную, бескрайнюю даль с серебристо-туманной дымкой далекого горизонта под бездонным нежно-бирюзовым небом, на котором мерцали золотистые звезды. Море мерно шумело и рокотало, накатывая на берег, и его теплые волны щекотали босые ноги. Море окатывало его с ног до головы, но ему не было страшно. Он смеялся, слизывая с губ соленые капли, и знал, что море не причинит зла. Он бродил по кромке прибоя, собирая раковины и камешки, и отчего-то очень хотелось поднять голову и посмотреть на что-то, что было на берегу, чуть выше. Но раковины были яркими и причудливо красивыми, море ткало перед ним чудесные пенные рисунки, с неба в море медленно падали звезды, но не гасли, а продолжали светить из-под воды, каждая волна выкатывала новый камушек, ему было спокойно и хорошо, и Алекс просто шел и шел вперед.
Утром он просыпался почти счастливым, вспоминая сны, в которых было море.

* * * * *

- Отвратительно! Мерзко! Ужасно! Кошмарно! И не спорь со мной, глупое стекло, а то взорву!

Красная от злости Лили уже полчаса вертелась перед зеркалом и подвергала жесточайшей критике свою внешность. Алекс уткнулся в книжку о волшебных животных и местах их обитания и отмалчивался. Лин робко пыталась утешить сестру, зеркало уже охрипло, но Лили не слушала ни ту, ни другое.

- Я выгляжу, как… как кукла! Как манекен в магазине! Как… Сатин Малфуа!

В ответ на эти полные глубокой душевной боли слова Алекс заметил:

- То есть ты такая же идиотка, задирающая нос и важничающая, словно каждый день здороваешься за руку с самим королем Уильямом?

- Нет, конечно! — возмущенно вскрикнула Лили, - я просто выгляжу глупо и расфуфыренно, как она! Мне все это абсолютно не идет, разве не видите?!

На непредвзятый и абсолютно объективный взгляд Алекса, Лили выглядела старше, строже, как ни парадоксально, симпатичнее, и при этом совсем не походила на Сатин Малфуа. Этого представить даже было невозможно, потому что девочки отличались друг от друга, как огонь и вода.

Причина расстройства Лили заключалась в том, что сегодня в их доме должен был быть очень торжественный ужин, на который были приглашены важные шишки из Министерства и даже сам Министр Магии, а еще какие-то высокопоставленные чиновники-иностранцы. Поэтому миссис Поттер уже за пять дней до предстоящего пришла в нервозно-возбужденное состояние и выходить из него не собиралась. Домовики сбились с ног, надраивая дом до блеска. Добби перечистил столовое серебро так, что мистер Поттер принял огромный серебряный поднос за зеркало и попытался повесить его на стену, а потом плюнул и прилепил Клеющим заклятьем. Добби пришел в ужас и полчаса отдирал поднос, потому что на нем планировалось вынести какое-то блюдо. Винки гонялась за каждой пылинкой с таким злобным видом, точно та была ее личным врагом. Комнату Джеймса и Сириуса, несмотря на протесты и бурное негодование, проветрили, вымыли, вычистили, безжалостно конфисковали все подозрительные предметы, хоть отдаленно напоминавшие петарды, бомбочки, бенгальские свечи, фейерверки и прочее, под истошный визг Винки нечаянно растоптали огнедышащего таракана, который улизнул из своей коробки, и миссис Поттер пригрозила страшными карами, если близнецы выкинут в этот день что-нибудь хулиганское. Поэтому расстроенные братья удалились в дальний угол сада скорбеть о безвинно убиенном таракане и, видимо, строить планы мести за него. Миссис Поттер ежеминутно проверяла, накрахмалены ли белоснежные скатерти, блестят ли столовые приборы, а увидев где-нибудь беспорядок, хваталась за волшебную палочку, и тогда все в панике выбегали из дома или прятались, потому что от расстройства ее хозяйственные заклятья начинали действовать каким-то странным образом. То в гостиной крупными хлопьями шел снег прямо из потолка, то диваны начинали брыкаться и бить ножками, словно кони, а щипцы для углей скакали за каждым и старались ущипнуть за нос, то из камина падали розовые лягушки и прыгали по всему дому, то ковры норовили вылететь в окна или двери, и тогда из Министерства прилетала взъерошенная сова с официальным уведомлением о том, что ковры-самолеты еще не получили разрешения на употребление в качестве летательных средств, и поэтому во избежание штрафных санкций рекомендуется немедленно их расколдовать.
Мистер Поттер был не в пример спокойнее и только повторял, что все будет хорошо.

Сегодня с утра Винки и миссис Поттер хлопотали на кухне, оттуда распространялись одуряюще вкусные запахи, от которых урчало в животе даже после плотного обеда. Потом миссис Поттер, поручив Винки заняться десертом, принялась за детей. Лин с туго заплетенными каштановыми косичками и в новом платьице уже тихо сидела в кресле и рассматривала сестру. Лили же тоже заставили надеть длинное шелковое платье и узкие лакированные туфли. Мать распустила ее черные блестящие волосы и немного завила, так что Лили выглядела… как девочка. Поскольку дома она обычно ходила в джинсах, футболке и кроссовках, хогвартскую форму, в которой была юбка, не любила, а волосы всегда заплетала в косы, чтобы не мешались, то ее раздражение было таким, что Алекс не очень-то решался что-нибудь сказать по этому поводу.
Джеймса и Сириуса силком приволокли из сада, они, видимо, назло умудрились перепачкаться с ног до головы и выглядели одинаково грязными и довольными. Миссис Поттер едва не задохнулась от гнева и потащила их в ванную, несмотря на возмущение и отчаянное сопротивление.

- Алекс! Ты где? — некоторое время спустя донесся сверху ее голос, и Алекс едва не выронил книжку от неожиданности. Пришла его очередь?!

Когда он робко вошел в свою комнату, миссис Поттер перетряхивала его одежду.

- Мерлин мой, это просто кошмар! Да как можно было покупать такое ребенку?! Это даже нищим отдать стыдно! А эта куртка?! Ведь ее явно кто-то уже одевал до тебя! У меня руки чешутся поговорить с твоей так называемой тетей! Надо подобрать тебе что-нибудь приличное у мадам Малкин. Ммм… пожалуй, это… и… и это?

В сторону отлетели темные брюки и синяя рубашка. Алекс благоразумно промолчал о том, что все его рубашки, брюки, свитера, джинсы и куртки уже кто-то надевал, потому что они были из сэконд-хэнда.

- Все выкинуть. Завтра мы идем по магазинам и срочно покупаем тебе одежду. Это одевать просто невозможно, к тому же за год ты изрядно вырос. Можно оставить разве что эти джинсы, или тоже выбросить?

Она с сомнением встряхнула несчастные штаны, из карманов которых что-то вылетело с мягким стуком и легким звоном, и бросила их к отобранной одежде, а все остальное с решительным видом слевитировала в корзину для грязного белья. Она заставила Алекса показать уши и руки, велела еще раз почистить зубы, а потом на пороге появилась Винки с безумным видом и простонала, что в доме нет марципанов, а без марципанов десерт обречен на позорное отправление в мусорное ведро. Миссис Уизли охнула и убежала, крикнув Алексу, чтобы он срочно одевался, причесался и присмотрел за Джимом и Русом, которые подозрительно притихли в своей комнате.

Разыскивая, что же выпало из кармана, Алекс полез под кровать и с величайшим изумлением обнаружил там диктофон и странное кольцо, которые он видел на каминной полке у эльфов в кухне Хогвартса во время приснопамятной ночной вылазки. Мальчик с обжигающим щеки стыдом разглядывал предметы. Как они очутились у него? Ладно, диктофон он мог нечаянно, забывшись, запихнуть в карман, а кольцо? Ведь он точно помнил, что положил его обратно на каминную полку! Непонятно. Он поискал глазами какое-нибудь укромное местечко, куда можно было спрятать эти вещи, потому что если вернется миссис Поттер, то обязательно спросит, что это такое. Придется объяснять, а он не думал, что эти объяснения ей понравятся. Недолго думая, Алекс сунул диктофон и кольцо в стопку чистых школьных мантий в шкаф. Будем надеяться, сюда миссис Поттер еще долго не заглянет, а потом он разберется что к чему.

Когда он заглянул к близнецам, те, одетые необычно торжественно, в темные костюмы с бабочками (черная — у Сириуса, белая — у Джеймса) с угнетенным видом сидели на подоконниках и от нечего делать соревновались, кто дальше плюнет из окна.

- Она и до тебя добралась? — вздохнул Джим и с отвращением взлохматил тщательно причесанные рыжие волосы (через секунду они снова легли аккуратным пробором).

- Подумаешь, Министр Магии. Да разве папа не видит его в Министерстве каждый день? - унылый Сириус плюнул в свою очередь.
Со двора донесся гневный крик Добби, в пятый раз переставлявшего вазоны с цветами на террасе, и мальчики, хихикая, слетели с подоконника.

Алекс посочувствовал братьям и снова спустился вниз. Когда он шел через столовую, стараясь не дышать, чтобы ненароком не замутить блеск хрустальных подсвечников и серебряных приборов, в камине что-то зашелестело и зашуршало, а потом в нем появилась чья-то голова.

- Мерлин, что это за странная слизь в камине? О, она еще и розовая?

- Здравствуйте, миссис Уизли, - вежливо поздоровался Алекс с бабушкой Лили.

Та немного нервно кашлянула и, отводя взгляд на что-то несомненно интересное в кирпичной кладке каминной стены, суховато сказала:

- Здравствуй, мальчик.

- Алекс.

- Что?

- Меня зовут Алекс.

- Да-да, Алекс, будь добр, позови Джинни.

- Мама! — миссис Поттер всплеснула руками, в которых была зажата волшебная палочка, и только что срезанные и поставленные в вазу розы покрылись инеем, - о, мама, как не вовремя!

Миссис Уизли начала что-то шептать, и Алекс тактично ушел в гостиную.

- Папулечка, ну можно, ну пожалуйста, я буду в джинсах? Мне жмут эти дурацкие туфли, а платье скользкое и неудобное! — Лили едва не плакала, но мистер Поттер виновато покачал головой.

- Нельзя. Мама в нас обоих запустит своим знаменитым Летучемышиным сглазом. Потерпи, малышка, это всего лишь на один вечер. Во имя подтяжек Мерлина, да как цепляются эти несчастные запонки?!

Алекс опустился на диван, Лили плюхнулась рядом, обиженная и несчастная, со скрещенными на груди руками.

- Ну почему, вот почему вся эта дребедень? Кто вообще придумал это?

Мистер Поттер вздохнул и оставил в покое рукав рубашки, кинув на столик терзаемую запонку.

- Это очень важный ужин. Ты знаешь, что в следующем году мировой чемпионат по квиддичу принимает Италия. Это огромное доверие и огромная ответственность. Наши итальянские коллеги попросили нас поделиться опытом по обеспечению безопасности на матче и проблемам, связанным с укрытием от маглов. Министерство согласилось, потому что мы должны наладить международное сотрудничество и улучшать отношения с магами из других стран, которые смотрят на нас после событий, связанных с Волдемортом, несколько предвзято. Они полагают, что у нас уже давно складывалась нездоровая магическая обстановка, которая несла угрозу мировой магии и которая не исчезла и сейчас. Считают, что наши знания по борьбе с Пожирателями Смерти и их хозяином слишком опасны, и мы, соответственно, тоже. Это мнение правительств многих стран и Италии в том числе. К тому же, у нас с итальянцами, еще до того, как Волдеморт захватил власть, получилась одна очень неприятная оплошность, в результате которой погибли невинные маги. То, что они теперь обратились к нам, просто невероятно. Но они еще колеблются и сомневаются, считают, что поторопились. И мы должны переломить такое отношение к себе, показать, что мы абсолютно открыты и честны, ничего не замышляем, что на нас можно положиться, с нами можно обмениваться опытом. Вы понимаете? Мы очень многого добились, но сомнение и недоверие не переломлены, хотя шаг навстречу нам все равно сделан, и поэтому мистер Орфио ди Лацца, глава Отдела Протетторов, и мистер Тивалиус Анжетти, директор итальянского квиддичного комитета сегодня ужинают у нас.

Мистер Поттер говорил с ними совершенно серьезно, прямо, и Алекс кивнул. Ужин в доме самого главного Аврора Великобритании, где будут и его дети — что еще нужно, чтобы убедить настороженных итальянцев? Как говорил, довольно улыбаясь, еще мистер Бигсли: «Главное — правильно выбранная стратегия и ненавязчивая политика». Правда, его слова относились к продаже поддержанных машин.

Лили насупилась, но промолчала, видимо, смиряясь с необходимостью платья.

- Гарри! Ты еще не готов?! — в звенящем, непривычно высоком голосе миссис Поттер было неподдельное страдание и признаки нарастающей паники.

- Я… э-э-э… не могу… запонки, и галстук еще… тут… не завязывается, - мистер Поттер схватился за галстук, висевший на шее, и продемонстрировал его жене с таким видом, точно это была ядовитая гадюка.

Миссис Поттер аккуратно и ловко надела запонки и молниеносно завязала галстук сложным узлом. Потом она одернула платье Лили, сама причесала Алекса, передвинула стул, стоявший по ее мнению, неперпендикулярно к этажерке, причесала мистера Поттера, взмахом палочки переставила безделушки на каминной полке строго в алфавитном порядке, едва не причесала Винки, перевязала другим узлом галстук мистера Поттера, чуть его не задушив, и мистер Поттер взмолился:

- Милая, может, ты успокоишься?

В это время камин выстрелил зеленое облачко Летучего Пороха, и появились трое Уизли.

- Габи! — с явной радостью выпалил мистер Поттер, - только ты убедишь Джинни, что не надо так волноваться!

Миссис Уизли в элегантном голубом платье под цвет ее глаз, с серебристыми волосами, уложенными в гладкую прическу, выглядела еще более красивой, чем Алекс ее помнил. Он невольно смутился и отвел взгляд, а она пропела:

- Джинни, я уве’гена, у тебя все идет великолепно.

Миссис Поттер нервно стиснула в руках волшебную палочку:

- Надеюсь. Мерлин, чувствую себя так, словно проглотила одну из тех лягушек, которые вчера чуть не забили камин! Габи, помоги мне, пожалуйста, поставить на стол цветы. Как ты думаешь, вестминстерские розы не слишком вульгарны?

Рейн тихо фыркнул и переглянулся с Лили. Спустились Джим с Русом, и мальчики тайком от взрослых начали играть в плюй-камни. Однако уже через пару минут их засекла миссис Поттер и безжалостно конфисковала камешки. На этот случай у Сириуса в рукаве были припрятаны волшебные исчезающие карты. Но тут их нечаянно выдала маленькая Лин, и миссис Уизли, укоризненно покачав головой, превратила все карты в бабочки, упорхнувшие в раскрытое окно. Мальчики только удрученно проводили их взглядами.

Скоро начали прибывать гости. Престарелый мистер Элмер Джоркинс, начальник Департамента магического правопорядка, чуть не выпал из камина, его едва успел подхватить мистер Уизли. Тетя Гая Мораг МакДугал и мистер Энтони Голдстейн, начальник Департамента по магическим правонарушениям, отец их однокурсника когтевранца Феликса, одновременно трансгрессировали на заднем дворе. А вот высокий темнокожий маг с серебряной сережкой в левом ухе появился на лужайке перед домом совершенно незаметно. И еще на метлах прилетели Вуды. Сэм залихватски улыбнулся ребятам, чинно сидевшим в ряд на диване и отчаянно скучавшим.

- Привет! Вы чего такие кислые?

- Сэмми! — оживилась Лили, - а ты как у нас? Сегодня у нас одни крутые шишки, фу!

- А ты забыла, что мой папа тоже крутая шишка? — рассмеялся Сэм, в его темно-серых глазах искрилось очевидное восхищение, когда он разглядывал Лили, - он же теперь начальник Департамента по магическим видам спорта, и мистер Поттер сказал, что он обязательно должен быть у вас сегодня, какие-то суперважные дела. А мы с мамой так, довесок.

В гостиной стоял приглушенный гул от голосов взрослых, в котором нервным звоном выделялся голос миссис Поттер. Впрочем, все восторгались изысканностью сервировки, прекрасным подбором меню, элегантностью составленных букетов, и миссис Поттер понемногу успокаивалась. Мальчики шушукались в углу, гадая, смогут ли они под шумок удрать после ужина к реке, протекавшей в миле от дома, за садом, или придется торчать в доме и слушать скучный треп взрослых о своих делах. Алекс и Джим склонялись к тому, что все равно никто не обратит внимания, лишь бы тихо и прилично отсидеть ужин. Рейн в этом сомневался, а Сириус с жаром рассказывал, что, хотя у Министра Магии Кларка Сэлинджера нет рук, но по слухам, у него на лбу есть третий глаз, и он этим глазом видит все вокруг на десять миль. Правда, какое отношение глаз Министра имел к тому, что они собирались идти на реку, никто не понимал, и поэтому Сириуса не особо слушали. Только Алекс удивился.

- Нет рук? Как же он тогда колдует? Как держит палочку?

Сириус пожал плечами.

- Не знаю. А зачем ему колдовать? Он же Министр, за него и так все сделают.

Лили вцепилась в Сэма, расписывающего свою новую суперскоростную метлу, и с огнем в глазах вслух жалела о том, что на день рождения имела глупость попросить у родителей не метлу, а всего-навсего двадцать пять новых плакатов своей любимой команды «Пушки Педдл» и полный набор «Девичьих грез» из «Вредилок».

- И зачем? — разочарованно восклицала она, - да мне дядя Фред их сам бы подарил в любой день, только скажи.

Наконец прибыли долгожданные главные гости — Министр Магии Кларк Сэлинджер со своей женой, профессором Афиной Сэлинджер (Сэм, Лили, Рейн и Алекс тут же присмирели), и итальянцами. Алекс со стыдливым и жгучим любопытством исподтишка разглядывал Министра. У него и в самом деле не было рук! Рукава красивого, расшитого золотой нитью темно-лилового камзола были аккуратно заткнуты за пояс. Лицо у него было благородным и немного суровым. Ясные голубые глаза смотрели из-под густых темных бровей прямо и открыто, голос был негромкий, спокойный, но какой-то внушительный, и он совсем не производил впечатления беспомощного калеки, от него исходило какое-то странное и притягательное ощущение уверенности и надежности. Профессор Сэлинджер помогала мужу очень деликатно и незаметно, так что Алекс вскоре почти не замечал, что у Министра нет рук. А вот итальянцы словно были из какого-то телевизионного сериала. Один из них был толстеньким коротышкой с блестевшей лысиной в окружении реденьких кучерявых волос. Он тут же обцеловал руку миссис Поттер (под нахмуренный взгляд мистера Поттера) и эмоционально зажестикулировал, восторгаясь на ломаном английском языке всем подряд и сразу — убранством гостиной и столовой, красотой миссис Поттер и миссис Уизли, количеством детей, запонками мистера Поттера, серьгой мистера Бруствера, слуховым аппаратом мистера Джоркинса и ловкостью Добби, который в немыслимом прыжке сумел подхватить хрустальную вазу с несчастными розами, которую итальянец задел, проходя мимо стола.

- О, bellissimo! О, мне много говорили о несравнимом изяществе англичанок, и теперь вижу, что это все правда! Ammirevole! О, какие милые, чудные детки! Неужели все ваши, синьор и синьора Поттер? О, моему сыну столько же лет, как вашей очаровательной дочурке. Sorprendente! Восхитительная, изумительная, о, синьора Уизли, вы словно сошли с полотна Леонардо! Та же улыбка, тот же взгляд, я потрясен! Ваш дом просто прекрасен! О, синьор, originariamente, у вас отменное чувство вкуса, эта серьга, последнее веяние моды, не так ли? У нас в Италии вся молодежь проколола уши, причем независимо от того, юноша это или девушка. Все-таки влияние маглов тлетворно, вы так не находите?

Слова сыпались из него, как плюй-камни из горсти. У мистера Уизли было такое лицо, словно он сдерживается из последних сил, мистер Голдстейн, мистер Вуд и Мораг украдкой обменивались изумленными взглядами, а Сириус и Джим тут же принялись развлекаться под сдавленное хихиканье остальных, подсчитывая количество «О» в его речи.

Второй итальянец, словно в насмешку, был полной противоположностью. Худой, высокий, молчаливый, с шапкой темных волос и глубоко посаженными цепкими глазами непонятного цвета, он прошел в столовую, уселся в кресло и не проронил ни слова, за него и за себя болтал первый.

Алекс с любопытством рассматривал гостей. Интересно, который из них возглавляет отдел итальянских Авроров, а кто — директор квиддичного комитета? Он поделился этим вопросом с остальными, и мальчики, поразмыслив, единодушно пришли к соглашению о том, что Главный Итальянский Аврор — молчаливый, потому что у него «взгляд такой, что у меня мурашки по спине прошагали в четыре в ряд!», как заметил Сириус, и вообще, все поведение выдает в нем человека, привыкшего бороться с темным колдовством. Но Лили заявила, что они все слепые и не замечают очевидного: Главный Аврор — коротышка.

- Но почему? — взвился Сириус, - он даже на волшебника-то не похож, магл маглом! Если бы я его на улице встретил, так и сказал бы, что он всего-навсего простец, который ни разу в жизни на метле не летал.

Рейн тоже скептично приподнял бровь.

- По-моему, как-то и вправду он не похож на волшебника и тем более — на Аврора.

- О, Мерлин! — закатила глаза Лили в наигранном раздражении, - вы что, не видите? Он же притворяется!

Мальчики дружно вытаращили глаза и еще раз оглядели с ног до головы коротышку, который многословно и витиевато, путая английские и итальянские слова, извинялся перед профессором Сэлинджер, потому что едва не облил ее мантию, слевитировав чашку с чаем.

- Точно, - уверенно заключила Лили, - понимаете, он просто делает вид, что такой неловкий и неуклюжий, а на самом деле за всеми исподтишка наблюдает — кто как себя ведет, кто что скажет.

- Ну это ты загнула, - с сомнением сказал Джим, - сейчас-то ему зачем наблюдать? Мы же не черные колдуны.

- Он же Аврор, ну то есть как их там по-итальянски называют. Это профессиональное, наверное, и вообще откуда я знаю? — пожала плечами Лили, - просто если присмотреться хорошенько, понятно, что он притворяется.

Сэм внимательно посмотрел в сторону молчаливого.

- Ну тогда этот — директор квиддичного комитета? Мне кажется, он не отличит квоффл от бладжера. А профессиональная черта Авроров — по-твоему, притворство?

Лили рассердилась.

- Мерлин, нет, конечно! Просто я хотела сказать, что, как Аврор, он привык встречать всяких волшебников и черных колдунов, наверное, тоже, поэтому держится настороже, так, чтобы ввести всех в заблуждение, на всякий случай, мало ли что. Может, он и не хочет, но так получается. И вообще, что за дурацкий спор! Папу же можно расспросить.

Лили отошла от них с видом собственного превосходства, пошепталась с отцом, вернулась еще более преисполненная собственной значимости и щелкнула всех по носам.

- Что я говорила? Все правильно. Мистер Орфио ди Лацца — вот этот вот коротышка. Кто не верит, сами спросите. Эх, вы, слепые флоббер-червяки, ничего-то у себя под носом не видите.

- Сама глупая троллиха! — прошипел оскорбленный до глубины души Сириус и, вероятно, в этот момент произошло бы непоправимое, судя по зверскому лицу Лили, но тут миссис Поттер очень торжественно позвала к столу, и брат с сестрой вынуждены были отложить выяснение отношений до лучших времен.

Ужин, как и предрекали близнецы, проходил нудно и долго. Ребята, вынужденные сидеть прямо, вести себя тихо, стараться не чавкать и правильно пользоваться всеми лежавшими перед ними столовыми приборами, чувствовали себя стесненно, близнецы же неподдельно страдали. Джим то и дело дергал шеей, оттягивая непривычную бабочку, а Сириус вертелся, словно стул под ним кусался. Только Рейн, единственный из них, держался с самым невозмутимым видом, как будто каждый день обедал с министрами и иностранцами, и Алекс вспомнил свое первое впечатление при встрече с ним, когда они стояли первого сентября на перроне вокзала — юный лорд, собравшийся на светский прием, равнодушный аристократ с холодными надменными глазами. Мальчик невольно улыбнулся — теперь-то он отлично знал, что это не так. Словно услышав его мысли, Рейн незаметно состроил гримасу и подмигнул, кивнув на Сэма, в растерянности уставившегося на три разнокалиберные вилки перед собой.
Ребята с восхищением наблюдали за мистером ди Лацца, который обладал уникальным умением одновременно поглощать еду, не давиться и разговаривать едва ли не со всеми сидевшими за столом. Высказывая свое мнение по поводу каких-то ограничений на колдовство в местах скопления маглов, он энергично размахивал вилкой и протыкал воздух столовым ножом, так что поддетый кусок отбивной со всего размаху шлепнулся на тарелку, и кусочки овощей разлетелись вокруг, живописно украсив лица его соседей. Алекс искусал губу, чтобы не рассмеяться вслух, глядя на мистера Уизли, брезгливо стиравшего со щеки остаток тертого шпината, и мистера Джоркинса, который ничего не заметил и восседал с изящным украшением из моркови и пастернака на лбу. Лили же пряталась за спиной Сэма, приглушенно хихикая, а бессовестные близнецы прыскали в открытую, старательно не обращая внимания на огромные глаза матери. Потом мистер ди Лацца долго рассказывал о каком-то мировом квиддичном чемпионате шестидесятых годов двадцатого века, продолжавшемся почти три месяца, почему-то при этом обращаясь только к Мораг, сидевшей напротив на другом конце стола, нечаянно вытер свою лысину салфеткой, на которую перед этим сам же пролил грибной соус, и едва не задавил бедную Винки, выносившую вишневый пудинг. У мистера Голдстейна подрагивали уголки губ от громогласных сконфуженных извинений итальянца, профессор Сэлинджер тактично покашливала, Министр и миссис Уизли аристократично сдержанно улыбались.

После десерта миссис Поттер разрешила ребятам выйти в сад, видимо, справедливо полагая, что не стоит долго испытывать терпение близнецов требованием чинного поведения. Сириус и Джеймс тут же с наслаждением содрали бабочки и утопили их в ручье, взлохматили волосы и испустили боевой клич диких гоблинов, от которого дрозды, свившие гнезда в кустах терновника, долго не могли прийти в себя и с криками кружили над деревьями.
Они все-таки удрали на реку, все вместе, даже взяли с собой Лин, и отлично провели время, бродя по мелководью и пугая лягушек взрывами хохота, когда Сириус передразнивал мистера ди Лацца. У Джима отыскалась еще одна колода исчезающих карт, они удобно устроились под развесистой ивой и почти до первых звезд оглашали берег криками проигравших и довольным смехом выигравших, причем громче всех кричала, конечно же, Лили, которой отчаянно не везло, и она обвиняла в подтасовке Сириуса, возмущенно отклонявшего все обвинения. Лин сбегала домой и вернулась с корзинкой, полной шоколадных лягушек, лакричных метел, перечных чертиков и сахарных перьев. Энергичные близнецы успевали не только играть в карты, собирать головастиков и соревноваться, кто больше засунет в рот лакричных метел, но и повздорили с Генри МакКлаггеном, бродившим неподалеку и с надеждой поглядывавшим на их компанию. Дело от ссоры перешло почти что к драке, когда прибежал его братец Герберт, и окончательно перешло в драку, когда Герберт обозвал Джеймса Потным Потти. Гнев братьев Поттеров был беспощаден и скоропалителен, так что МакКлаггенам пришлось туговато, пока не вмешались Сэм и Алекс, оттащившие близнецов, и Рейн, властным беспрекословным тоном приказавший «малявкам, не доросшим до Хогвартса, идти пить теплое молочко на ночь, а то придется применять превентивные меры и требовать сатисфакцию за оскорбление». Ни Генри, ни Герберт понятия не имели о том, что такое «сатисфакция» и «превентивные меры», перед Рейном они заметно робели, поэтому враг хоть и не был повержен, но был полностью деморализован и позорно отступил. Лили еще долго хихикала вслед им, изумляясь скорости, с какой они рванули.
Они вернулись домой, когда с реки стало заметно тянуть сыростью, и маленькая Лин едва плелась, держась за руку Алекса и почти засыпая на ходу. Гости уже разошлись, оставались только Уизли и Вуды. Миссис Поттер всплеснула руками, увидев Сириуса с полуоторванным воротом рубашки, Джеймса с длинной грязной царапиной на лбу и испачканное травой и тиной платье Лили.