Армия Запретного леса

Лили наморщила нос и украдкой показала друзьям язык, а близнецы с гоготом унеслись к себе, по пути перепрыгнув через Добби, который нес из столовой поднос с грязной посудой. Мистер Вуд покачал головой и рассмеялся, глядя им вслед:

- Ну и сорванцы же у тебя растут, Гарри. Помяни мое слово, Хогвартсу придется туго, когда они поступят. Предупреди МакГонагалл, чтобы она застраховала замок от несчастного случая, внезапного разрушения, туалетного потопа, бешенства всех рыцарских доспехов или чего-то в этом роде.

- Они вполне могут затмить неувядающую славу Фреда и Джорджа, - кивнул мистер Уизли, - мне уже заранее жаль Филча, бедному старикану недолго осталось наслаждаться тишиной Хогвартса, которая пока не нарушается грохотом невинных шуток Джима и Руса.

Взрослые дружно расхохотались, потом Вуды попрощались и улетели, а Уизли ушли через камин.

- Ну и как все прошло? — поинтересовалась Лили у отца, - Мистер «О-извините-о-простите-о-я-прошу-прощения» был доволен, да, пап? Ну ведь все же было отлично.

Мистер Поттер усмехнулся и устало помассировал затылок.

- Будем надеяться. Пока есть кое-какие успехи, но говорить об этом еще рано. И еще одна новость — через неделю будет дружеский матч между сборными Англии и Италии, нас пригласили. Так что, малышка, готовь свою любимую квиддичную шляпу и не забудь начистить самую громкую свистульку.

- Дуделку, па, а не свистульку! Ураааа! Джим, Рус, мы идем на квиддич! — завопила Лили и помчалась наверх, непонятно как умудряясь перескакивать через три ступеньки в своем платье.

- А ты, Алекс, рад? — мистер Поттер улыбнулся и принял от матери сонную Лин, обхватившую руками его за шею.

- Да, конечно, - ответил мальчик, хотя особого восторга эта новость у него не вызвала. Квиддичем он по-прежнему не очень интересовался. Вот если бы это был самый настоящий, вживую, футбольный матч между его любимой командой «Манчестер Юнайтед» и итальянской «Рома»! Вот тогда бы он, наверное, часы считал. А впрочем и на настоящем квиддичном матче побывать тоже интересно.

- Ну ладно, все, спать. Спокойной ночи, Алекс, не забудь почистить зубы перед сном. И завтра мы пойдем в Косую Аллею, ты помнишь? — донесся из столовой голос миссис Поттер.

- Не забуду, помню, спокойной ночи.

Алекс открыл дверь в комнату Лин перед мистером Поттером и побрел к себе, ощущая тягучую, но приятную усталость во всем теле. Он уснул крепко и сразу, едва его голова коснулась прохладной подушки, успев только подумать о том, что во сне он снова увидит море, и это просто чудесно.

* * * * *

Ранним июльским утром следующего дня он проснулся от шепота и ощущения чьего-то взгляда. В доме было тихо. Все еще спали, даже домовики, обычно встающие раньше всех. А шепот все не прекращался.
Алекс встал и подошел к окну. Видимо, было еще очень рано, то время, когда тьма трусливо уползает от рвущегося торжествующего дня, но еще стелется по земле темный шлейф ее вуали. Призрачный жемчужно-белесый свет дрожал вокруг, и было непонятно, то ли это утро, то ли вечер. Шепот оказался голосом дождя. Это он шуршал в темнеющих кустах дрока и остролиста, переговаривался с ручьем, журчавшим в глубине сада, осторожно трогал нежные бледные анемоны и желтые примулы, еще не раскрывшие своих лепестков, застенчиво стучал в стекло. Мальчик распахнул окно, и в комнату потоком заструилась утренняя свежесть, ворвался тонкий, но сильный запах мокрых листьев и влажной земли. Небо заволакивали тучи, потихоньку они рвались, просветы в них становились все больше и шире. И в одном из них, в светлеющем зеленовато-сером кусочке неба сияла большая звезда. Она была голубоватая, ее свет колол щеки холодными льдинками. Наверное, это ее взгляд разбудил Алекса. Звезда зачаровывала, на нее хотелось смотреть, не отрывая взгляда. Он медленно вдохнул прохладный дождевой воздух, и острое ощущение какого-то нежданного и неизвестного чуда быстро и больно сжало грудь, наполнило его целиком. Волосы на голове шевельнулись, по телу пробежали мурашки. Необычным было утро — звезда и дождь, и необычным был этот утренний свет, какой-то нереальный, таинственный, неземной, словно он попал в Зазеркалье. И приснившийся сон каким-то странным образом переплелся с утром. Во сне огромные звезды, похожие на ту, что сияла сейчас в утреннем небе, падали в море и нежно звенели, а само море пело тысячами голосов, взмывающими и падающими вниз, становившимися сильнее и глубже. В этой песне была мольба о чем-то, была радость, перевитая щемящей хрустальной грустью. Во сне Алекс силился понять, но не мог разобрать слов. Слова были шелестом морских волн, накатывающих на берег, вздохами морского бриза и криками морских птиц.
Алексу вдруг показалось, что он еще спит, и все это ему опять снится. Но было холодно и свежо, босые ноги совсем заледенели. Мальчик сел на подоконник, обхватив руками колени и подтянув их к подбородку. Он смотрел на звезду, а звезда смотрела на него и, как море в его сне, что-то пыталась сказать своим языком — запахом промокшего насквозь сада, ночным дождем, робким голосом первой птицы. Алекс не мог отвести взгляд. Что говорил про звезды кентавр в ночь его блуждания по Запретному Лесу? «Они говорят иногда так громко, что только глухие сердца их не слышат». Мало слышать, еще бы суметь понять, что говорят звезды, чего они хотят от него…
Тоска, тревожная и знакомая, которую он безжалостно гнал в веселом гостеприимном доме Поттеров, воровски пробралась в сны, дрожала в голубом взгляде звезды и снова по-хозяйски устраивалась в нем, наполняя душу тьмой.
Зачем все это? И почему?

И словно это только и ждало, толкнуло в грудь.

«Малфой-Менор», - слова выплыли из глубин памяти двумя большими рыбинами.

«Малфой-Менор», - прошелестел уходящий дождь, напоследок тронув листву.

«Малфой-Менор», - громко и резко пропел дрозд,

«Малфой-Менор», - воздух вокруг колыхнулся, в ушах зазвенело, как будто снова падали звезды из его сна, а звезда на небе вдруг на мгновение ярко вспыхнула. Или ему это показалось? Но тьма в душе испуганно встрепенулась, проколотая лучиком звезды, разгоравшимся все сильнее и сильнее. Им овладела странная непоколебимая уверенность, что именно там, в старом замке, в котором закончилась вторая магическая война, в котором когда-то жила его семья, он найдет ответ на все свои вопросы. Малфой-Менор ждет его, чтобы что-то сказать.

Шепот дождя становился тише и глуше. По саду поползли струи тумана, понемногу поднимавшиеся выше, затапливающие сад серыми волнами. Ему вдруг невыносимо захотелось выйти в утро, ощутить на коже влажное прикосновение тумана, чтобы немного остудить огонь, запылавший внутри. Он соскользнул с подоконника и, тихо открыв дверь, вышел в коридор.

* * * * *

Джинни, зевая и кутаясь в халат, спустилась вниз и споткнулась об клубок Удлинителей Ушей, брошенных прямо на лестнице вперемешку с обертками от перечных чертиков и шоколадных лягушек. Вот паршивцы, и когда успели намусорить?
Она вздохнула и заколола волосы узлом на затылке. С утра пораньше — и уже уборка, а вчерашнее вино, ароматно-терпкое, старое, выдержанное (Ле Суи двадцать девятого, раритет!), все-таки давало о себе знать. Бодрящего чаю и побыстрей!
Погода за окном навевала уныние, а ведь вчера был изумительный звездный вечер, не предвещавший никакого дождя. Она не любила, когда день начинался таким серым угрюмым утром. Джинни оглядела гостиную, отделенную от холла всего лишь широким арочным проемом, и вздрогнула. Остатки сна смыло ледяной водой неожиданности.
Входная дверь была открыта нараспашку, рваные белесые клочья тумана ползли в дом, а в проеме темнела тонкая угловатая фигурка, задравшая голову и вглядывавшаяся в небо. Алекс!
Она быстрыми шагами подошла к мальчику. Он был босиком и в одной пижаме, посиневший от холода, какой-то маленький, худенький, встрепанный, словно выпавший из гнезда птенец, темные волосы были влажными от тумана. И ее сердце облилось волной невольного сострадания и жалости, как это не раз бывало связано с Алексом. Она невольно отметила, каким безучастным было его обычно бледное лицо, казавшееся в смутном и зыбком свете еще бледнее.

- Ты простудишься! Почему так рано встал?

Алекс даже не удивился ее появлению. Он промолчал и взглянул на нее серыми глазами, которые в холле, на пороге между светом и сумраком казались необычайно глубокими и темными, и Джинни едва не вскрикнула. Этот взгляд, прямой и умный, совсем не детский, был так похож на взгляд его матери!

Она неожиданно и безотчетно, наверное, повинуясь каким-то внутренним инстинктам, мягко поцеловала его в лоб и осторожно обняла, ощутив тонкие мальчишеские косточки и холод окоченевших рук. Алекс медлил всего лишь мгновение, а потом ответно прижался к ней, дрожа всем телом.

- Чшшшш, тише, тише, - она тихо баюкала его, как еще одного своего сына, - все будет хорошо, верь мне. Все будет очень хорошо, обещаю.

Она не знала, почему его утешала, почему обещала, но в душе была уверена, что все делает правильно. Ее голос звучал мягко и твердо, наполнял уверенностью, а в ее руках был теплый покой и обещание того, что все будет так, как она сказала.
И Алекс поверил.

* * * * *

Когда спустился сонный взлохмаченный Гарри, мальчик уже крепко спал на диване, укутанный двумя теплыми пледами, а Джинни сидела с огромной чашкой горячего чая за столом и задумчиво выписывала пальцем узоры на столешнице.

- Привет.

Гарри уткнулся носом в ямку на теплой шее жены, с наслаждением вдыхая родной цветочный аромат, окружавший ее всегда и всюду. Джинни ласково взъерошила его черные волосы и почти привычно, но все-таки каждый раз по-новому ощутила, как задрожало все ее существо от любви к этому мужчине, от бесконечной и нестерпимой нежности, которая делала тело легким, колола кончики пальцев и рассыпала в воздухе искры, то и дело проскакивавшие между ней и мужем. Она готова была идти за ним на край света, броситься в адское пекло или сделать что-нибудь сумасшедшее, лишь бы чувствовать тепло его объятий и задыхаться от света его глаз, в которых сияла любовь. Эта любовь была самым важным и главным в ее жизни, и она ощущала это каждую минуту.

- Даже домовики видят утренние сны, а моя королева Джиневра сидит с таким видом, как будто озабочена проблемами глобального потепления и вопросами урегулирования очередного конфликта с великанами. Спасибо за вчерашний ужин, любимая. Все было на высшем уровне, итальянцы были в восторге от твоего пудинга. Они не попросили рецепта?

Джинни усмехнулась и налила мужу свежеприготовленного кофе.

- Нет, хотя я могла и не понять этого мистера Орфио ди Лацца с его ужасным английским, бурными эмоциями и жестами.

- Угу, - кивнул Гарри, с шумом отхлебывая горячий кофе, - забавный человечек. И не скажешь, что он Аврор, многие, думаю, обманываются его внешним видом. Кстати, не забудь, через неделю мы идем на дружеский матч Англия — Италия. Дети в жутком восторге.

- Да, кроме Лин и Алекса, им это не придется по вкусу, - тихо заметила Джинни, - Лин не любит шумные многолюдные сборища, а мальчик, по-моему, не очень-то увлекается квиддичем.

- В этом он похож на нее, - Гарри немного натянуто улыбнулся и помолчал.

Джинни тихонько кивнула. Гермиона Грэйнджер никогда не любила квиддич.

- Знаешь, я много думал, - Гарри обнял жену за талию и хитро усмехнулся, - Лин не похожа ни на меня, ни на тебя, ни на других детей. Может, ее подменили в Мунго?

- Гарри!!! — Джинни гневно полыхнула взглядом на мужа, и тот поднял руки, в его зеленых глазах игриво подмигивали золотые чертики.

- Да шучу, шучу! Просто непонятно, как у нас с тобой могла родиться такая… такая…

- Какая — такая?!

- Такая… неувлеченная квиддичем дочь.

Джинни невольно фыркнула, не сдержала смеха. Насчет квиддича была истинная правда. В их доме царил культ этой игры. Стены в комнате Лили и мальчиков пестрели плакатами квиддичных команд, споры и драки разгорались из-за них же, покупалось неисчислимое количество сувениров, значков, фигурок игроков, шляп и шарфов, дуделок, карточек и прочего, имеющего мало-мальское отношение к квиддичу. Да и они с Гарри тоже старались выбраться на финалы Британской Лиги и мировые чемпионаты.

- Вчера заглядывала мама, - припомнила Джинни.

- ?

- Беспокоилась за Арти.

- А что за него беспокоиться? — удивился Гарри и зевнул, - он отлично выдержал почти все традиционные экзамены Аврориата, осталось только практическое испытание. Обычно ребята всем отделом придумывают что-нибудь эдакое. В прошлом году группу Терри запихнули в образцовое болото, кишащее валлийскими гриндилоу, и дали задание каждому на рожки привязать бантик. На бедняг было жалко смотреть, это я о гриндилоу говорю. Кажется, именно после этого они все тихо вымерли от пережитого ужаса в виде будущих Авроров. Потом к нам приходил разбираться Комитет по охране магической природы, шуму было… А в позапрошлом году, помнится, Колин нанял болгарских вейл, и еще там были замешаны мерроу. Тоже был… кхм… скандал. А за Артура я даже не беспокоюсь, он сможет выбраться хоть из лап гриндилоу, хоть из ручек вейл. Честное слово, я горжусь своим крестником.

Джинни нахмурилась. Что-то еще было в памяти, о чем она хотела спросить мужа. Ах, да…

- А Алексу ты сказал?

Гарри смущенно взлохматил волосы и привычным жестом потер переносицу, водружая на нос очки. Он оттягивал это уже неделю, клял себя за нерешительность, отговаривался важными делами и предстоящим ужином, убеждал, что ничего такого он не совершает, но не мог. Едва мальчик попадался ему на глаза, и Гарри открывал рот, сразу же то, что он хотел сказать, куда-то испарялось.

- Н-н-н-нет…

- Ох, милый, нельзя же так! Он может подумать, что мы его бросаем, что недовольны им, — в голосе Джинни было беспокойство.

- Я согласен с тобой абсолютно и полностью, - Гарри тяжело вздохнул, - мне тоже не по себе, и я совсем не хочу отпускать его к этим маглам, но таков закон. Несовершеннолетний маг, у которого нет родителей, нет родственников магов, но есть родственники маглы, должен проводить в их доме определенное количество дней в году.

Джинни, сердито отвернувшись, загремела посудой в буфете.

- Этот дурацкий закон — перестраховка, не понимаю, чего вы все так боитесь. И почему мальчику обязательно нужно поддерживать отношения с этими ужасными маглами? Я едва выдерживаю в доме Дурслей полчаса, потому что Дадли обычно заметно трусит и поэтому лебезит так, что становится противно, Гортензия глупа, как пробка от бутылки сливочного пива, их сынок невероятно, чудовищно невоспитан, да от них просто стошнит кого угодно! Если родные Алекса такие же, как…

- Ты прекрасно знаешь, после каких событий был введен этот закон, - мягко прервал ее Гарри, - и я не могу, не могу его нарушить, хотя, наверное, понимаю мальчика, как никто другой! Я понимаю, что ему не захочется возвращаться в дом этих людей после всего, что он узнал, испытал, после набитого чудесами Хогвартса, после нашего дома, в котором, как мне кажется, ему очень нравится. Но прости меня, я не могу переступить через закон, за введение которого выступал сам, разумность и нужность которого доказывал всему Министерству. И еще… Алексу, именно Алексу нельзя рвать все связи с маглами, нужно хотя бы раз в год встречаться с этими Бигсли, какими бы они ни были, потому что в конечном итоге это пойдет на пользу только ему.

Джинни прерывисто вздохнула и ошеломленным и немного испуганным взглядом посмотрела на мужа, словно не веря услышанному.

- Ты… боишься, что Алекс… что вдруг он… когда-нибудь… ты не уверен в нем? И потому не отказался от опекунства?

Гарри молчал почти минуту, и Джинни затаила дыхание, боялась сказать что-нибудь еще, неосторожно разбить эту нависшую, ощутимую, давящую тишину, прорезавшую пространство острым ножом и отдалившую их друг от друга. Ей вдруг показалось, что слова вылетят и повиснут в загустевшем воздухе между ними, и тогда произойдет что-то дурное. Она резко встряхнула головой, отгоняя нелепые мысли.

- Нет, нет, я уверен в нем. Но не уверен в себе. Не уверен в Роне. Не уверен в нас.

- Что? Я не понимаю, - Джинни беспомощно развела руками и ощутила, как какое-то странное чувство легко взлетело вверх с ее плеч, воздух снова стал нормальным, и можно было вздохнуть полной грудью.

- Понимаешь, я не уверен в том, сможем ли мы правильно воспитать его. А ведь мы несем огромную ответственность за него, за его душу, за его видение мира. Рон не может принять Алекса, не знаю, сможет ли когда-нибудь. Все в мальчике напоминает ему о прошлом, бередит старые раны, поэтому он злится и не может сдержать себя. А я… мне жаль этого ребенка. Его, как когда-то и меня, грубым рывком вырвали из обычного привычного мира и окунули в магию, в то, что раньше он считал сказкой и глупыми легендами о Мерлине. И едва он успел осознать свою причастность к миру волшебных палочек и кипящих котлов, едва сумел ощутить свою волшебную силу, как тут же наткнулся на отчуждение этого мира, на враждебность и страх, так или иначе, высказываемые по отношению к нему. Мы были неправы с самого начала, ты помнишь? Каждое наше неосторожное слово, невысказанная, но понятная мысль, невольно вырвавшиеся эмоции, черт, я теперь за все это боюсь! Но я виню себя за несдержанность и в то же время осознаю, что это получились непреднамеренно. Ошибки, которые мы уже допустили, мы должны исправить и попытаться не допустить новых. И еще мы должны помочь Алексу преодолеть отчуждение.

Гарри задумчиво смотрел на моросящую сырость за окном, и блеклые лучи утреннего солнца, наконец пробившиеся сквозь кромку серых облаков, странно осветили его лицо, сделав черты резче и в то же время почему-то моложе. Джинни вдруг показалось, что перед ней снова юный семнадцатилетний Гарри, принимающий тяжелое, но верное решение. Она подошла к нему и крепко обняла, стараясь поддержать, как и тогда, влить свою силу. Он обнял ее в ответ и продолжил:

- Именно мы и никто иной. Все получилось так, а не иначе, мы стали опекунами этого мальчика, значит мы добровольно взвалили на себя эту ношу и должны вырастить из него хорошего человека…

«Непохожего на его родит… нет, на его отца» - додумала Джинни и прижалась к мужу, слыша, как мерно бьется его сердце.

- Сильного, справедливого, честного. Честного, прежде всего, перед самим собой. Человека, который сможет осознать и принять ошибки прошлого и не побоится идти в будущее с открытой душой. Но сможем ли мы?

- Сможем, - прошептала Джинни, - я знаю, что так и будет. И верю в тебя и в нас, хотя ты и сомневаешься. Наши дети мудрее нас, и если вдруг мы споткнемся на пути, если косность и предубеждения окажутся сильнее нас, они ему помогут.

Гарри поцеловал ее в мягкие губы, принимая ее уверенность, прижал к себе и вдохнул аромат ее волос. Джинни всегда умела найти нужные слова. И она почти всегда оказывалась права. Он надеялся, так будет и на этот раз.

А Джинни думала, что сегодня было странное утро. Она пыталась заронить семена надежды в сердца двух человек, одного взрослого, сильного, но сомневающегося мужчины, а второго — маленького одинокого мальчика, тоже терзаемого сомнениями. И этот мужчина, и этот мальчик были в чем-то, очень глубинном, удивительно похожи.

* * * * *

- Спорим, итальянцы выиграют? Ставлю десять сиклей и моего Тоби против твоей волшебной палочки.

- Ага, с чего это вдруг? Во-первых, наши реально круче, они в прошлый раз в полуфинал чемпионата мира вышли, а итальянцы даже в четверть не попали. Во-вторых, в твоей копилке и трех сиклей не наберется, а Тоби давно уже сдох, пушистиков все-таки надо кормить. А в-третьих — спорить на свою палочку? Ты меня за дурочку держишь? Трижды ха, Сириус Поттер, спорить я с тобой не буду, даже не надейся.

Лили показала разочарованному брату язык и демонстративно удалилась к себе в комнату. Сириус пристал со спором сперва к Алексу, а потом к Джеймсу, но те тоже отмахнулись, потому что пытались сыграть в волшебные шахматы без черного ферзя и белого слона (они благополучно были утеряны). Давным-давно не выбиравшиеся на белый свет фигуры кисло зевали, вяло толпились и топтались кучками, а мальчики азартно решали, может ли ладья заменить ферзя, и принимать ли поражение, если трусливый король сдается прежде, чем его выпихнут на доску. Лин настойчиво подталкивала черного короля, а тот упирался и прятал корону под мантию.

Гарри из-за газеты наблюдал за детьми, сдерживая усмешку. Он любил такие вечера. Покой, тихое тепло дома, привычное и уютное ворчание Винки, шаркающие шаги Добби, звонкие голоса детей, их веселые лица. Пусть за сыновьями нужен был глаз да глаз, чтобы они не взорвали дом, старшая дочь бессовестно вертела им как хотела, а младшая, большеглазая и задумчивая, имела привычку исчезать, а потом, после полудня безумных поисков, нервных криков и сотни капель Успокоительного зелья, находиться где-нибудь на чердаке, в кухонном шкафу или под вывороченными бурей подгнившими корнями старого дуба — это была его семья, его родные человечки, его дети. Они были такие разные, совсем не похожие друг на друга (по крайней мере, мальчики отличались от девочек!), и в то же время удивительно повторяющие черты Джинни и его.

Лили. Его первое дитя. Он, наверное, не осмелился бы признаться даже самому себе, но она занимала в его сердце особое место и была особенной. Появившаяся на свет в последний, самый страшный и темный год войны, она, словно звездочка, осветила его жизнь, стала неким символом надежды и веры в будущее. А еще она наполнила его совершенно новым, неизведанным чувством отцовской гордости и нежности, заботы и огромной ответственности. Он вдруг стал взрослее и старше, взглянул на мир по-новому. Он теперь в полной мере понимал своих родителей, самоотверженно сражавшихся с Волдемортом, свою мать, безоглядно отдавшую свою жизнь ради него. Потому что сам теперь защищал, но не всю магическую Англию, не огромное множество незнакомых магов, а свою любимую Джинни и свою крохотную дочурку. Это было остро и близко, так близко, что каждый удар сердца бил по нервам, переплавлял страх за них в силу и решительность. Первый осмысленный взгляд Лили, ее милая смешная улыбка, крепко сжатые маленькие кулачки, ее плач, с самых первых дней требовательный, первое слово, первые шаги, первые шалости — все это крепко сидело в нем. Он готов был сразиться с любым, кто мог погасить улыбку его дочери.

Джим и Рус. Джеймс Ремус Поттер и Сириус Альбус Поттер. Их почти не различали, считая чуть ли единым существом, все друзья, родные и знакомые в один голос говорили, что они похожи, как две капли воды, как два пера феникса, и как два волшебных бездонных мешочка набиты проделками и хулиганством («А здесь гены Уизли виноваты, я не при чем!» - обычно шутливо отнекивался он). Но это продлится недолго. Пока они еще проказливые дети, беззаботные и непосредственные, а потом вырастут в разных людей. Например, все прекрасно знают, что балагур и весельчак Фред Уизли основал магазин волшебных вредилок, придумал неисчислимое множество всевозможных гадостей, отравляющих жизнь нормальным взрослым людям, и останавливаться на этом не собирается — расширяет сеть своих магазинов и искренне считает, что это дело его жизни. А кто из непосвященных догадается, что немногословный замкнутый Джордж Уизли, занимающийся скучнейшим делом на свете — разведением австралийских флоббер-червей для магов-фермеров — тоже один из известных Умников Уизли, почти легенд Хогвартса, которым стараются подражать нынешние школяры? Они с братом даже утратили внешнее сходство. Джорджу сильно досталось при событиях одиннадцатилетней давности — лицо пересекает уродливый шрам, стянувший кожу, некогда спаленные заклятьем волосы потускнели и поредели, сухожилия на левой ноге повреждены, и он заметно хромает. А Фред умудрился выбраться из всех передряг целым и невредимым, пылает рыжей шевелюрой и с возрастом разве что немного погрузнел, но так и остался прежним Фредом, отточившим свое чувство юмора почти до игольной остроты. Он обожает жену и дочку, имеет кучу приятелей, любит вкусно поесть и повеселиться как следует, а Джордж ведет почти затворническое существование, лишь изредка выбираясь в Англию, и досадливо морщится, когда мать начинает над ним причитать и хлопотать. Судьбы братьев-близнецов Уизли разбежались по разным дорогам. Как разведет жизнь братьев-близнецов Поттеров?
Им с Джинни видно, что сыновья отличаются друг от друга. Джеймс чуть серьезнее, чуть собраннее, чуть спокойнее, чуть внимательнее к окружающим. Всего лишь чуть. Но это много будет значить в будущем. Сириус чуть буйнее в своих шалостях, чуть бесшабашнее по духу, чуть развязнее в поведении. Именно он иногда доводит сестер до слез, дразня и обзываясь. А Джеймс словно знает, когда надо остановиться. И извиняется за обоих, если такое случается, тоже он.
Гарри казалось, что сыновья непостижимым образом унаследовали какие-то черты характера тех, в честь кого их назвали. Конечно, в случае с Джеймсом это вполне объяснимо, но Сириус? Как мог передать свой характер его крестный, красивый маг из знатной чистокровной семьи, чья молодость навсегда осталась заточенной в стенах Азкабана, а жизнь была растоптана под ногами Волдеморта? Крестный, почти до последнего видевший в крестнике лишь зеркальное отражение погибшего друга, движимый неутолимой жаждой мести и убитый заклятьем, вылетевшим из палочки собственной кузины, еще когда сам Гарри был подростком? И все-таки. Парадоксально, но факт — нередко, помимо воли, Гарри видел в своем сыне, Сириусе Поттере, Сириуса Блэка. Взгляд, жест, брошенная с особой интонацией реплика. И становилось немного не по себе. Гарри по-своему любил крестного, был благодарен ему, и это не забывалось и сейчас, но видеть в сыне неудержимого в своих порывах Сириуса Блэка…

Полина. Маленькая и серьезная Лин, как сияют ее удивительные сиреневые глаза, и светится круглое личико от редкой гостьи-улыбки! Хоть неулыбчивая, но ласковая, она до сих пор любит забираться к нему на колени, обнимает за шею и молча, ничего не говоря, утыкается носом в плечо. Что творится в ее головке? Она — единственная из детей, кто проявляет хоть какой-то интерес к миру маглов. Лили и мальчиков ничего магловское не трогает, разве что какие-нибудь шуточные безделки вроде мини-шокера или что-нибудь из магазина приколов. А Лин нравится рассматривать неподвижные фотографии самолетов, она расспрашивает, как они летают и не падают; магловские книги с неподвижными картинками; метро; самое обычное магловское кафе; дети-маглы, ее ровесники.

Джинни была строга с детьми, а он, помня собственное безрадостное детство, безбожно их баловал, потому что чувствовал всепоглощающее счастье, перехлестывавшее через край всего его существа, когда в доме смеялись дети. Когда он видел, что в их чистых глазах нет страха и потерянности. Когда понимал, что его сыновьям и дочерям не придется пережить то, что пришлось пережить ему. Что они не будут выгрызать у жизни крохотные кусочки нечаянной радости. Что они не будут прятаться и не будут скрываться, каждый миг ожидая, что из-за угла прилетит смертельное заклятье. Его дети жили в свободном мире, не омраченном тенью Волдеморта, и он знал, что если понадобится — умрет, но сохранит этот мир.

А еще в этом мире, в его доме живет Алекс Грэйнджер-Малфой, и ему надо наконец сказать, что две недели, минимальный срок, который с боем удалось выторговать у Департамента социального порядка магического сообщества, ему придется провести в доме его магловских опекунов Бигсли.

Мальчишки наконец пришли к согласию и ухитрились все-таки расставить фигурки без недостающих и начать партию. Лин наблюдала за ними, подперев щечки кулачками. Джим дергал себя за отросшую рыжую челку, лезшую на глаза, вскакивал и снова садился, Рус что-то тараторил без умолку, а Алекс молча и обстоятельно обдумывал каждый ход. Гарри подметил в мальчике эту особенность — он словно сдерживал себя, сдерживал в улыбке, движениях, проявлениях чувств, и в то же время ему было неловко от собственной холодности на фоне весьма эмоциональных и нетерпеливых Лили, Джима и Руса. Но он не был холоден или равнодушен по природе, где-то глубоко в нем горело пламя, до поры, до времени старательно скрываемое, а может быть просто бессознательно подавливаемое.

Гарри решительно сложил газету. Хватить оттягивать.

- Алекс, я хочу с тобой поговорить.

Мальчик поднял голову.

- Да?

Черт, как же он все-таки похож на своего отца, даже жутко становится от такого сходства. Если бы не цвет волос, можно было бы поклясться, что перед ним снова двенадцатилетний Драко Малфой.
Хотя… нет. У Малфоя никогда не было такого внимательного взгляда и привычки чуть наклонять голову, слушая. Это — ее. Гарри не раз ловил себя на том, что приглядывается к Алексу и выделяет в нем каждую черточку, мельчайшее проявление характера, пытаясь то ли угадать знакомое, то ли утвердиться в мысли, что он унаследовал только лучшее, что было в Драко Малфое (было ли?) и Гермионе Грэйнджер. Как странно переплелись в этом ребенке гены его родителей, и как тяжело не видеть в нем ее…

- Выйдем-ка прогуляемся, а вы подождите нас здесь, - сказал Гарри.

Джим и Рус удивленно взглянули на отца, а темные бровки Лин нахмурились.

- А вы скоро вернетесь? — протянула она, - папочка, в саду темно уже.

- Скоро, солнышко, просто нам с Алексом нужно поговорить.

Гарри с мальчиком спустились по широкой террасе и медленно пошли по дорожке, вымощенной узорчатым кирпичом. Алекс шел молча, приноравливаясь к его шагам.

- Как вы сходили в Косую Аллею? — спросил Гарри, стремясь одновременно все сказать и в то же время оттянуть этот неприятный момент.

- Хорошо, - отозвался мальчик, и по чуть-чуть изменившемуся голосу можно было понять, что он улыбнулся, - миссис Поттер опустошила половину магазина мадам Малкин, накупила кучу одежды. У меня за все одиннадцать лет столько не было, кажется. Только…

- Что?

- Эти парадные мантии, - смущенно и тихо сказал Алекс, - их что, обязательно нужно надевать? Они такие… такие девчоночьи… с кружевами…

Гарри засмеялся, припоминая собственные чувства при виде чего-то бутылочно-зеленого в руках миссис Уизли.

- Боюсь, что да. Правда, в Хогвартсе обычно они требуются к курсу четвертому. Полагаю, Джинни немного увлеклась в своем энтузиазме.

Алекс тихонько вздохнул. Они шли все дальше, благо сад был огромный и полудикий. В теплом воздухе витали усилившиеся к ночи ароматы цветов, пахло нагретой за день корой ореховых деревьев, терпкой зеленой листвой, мятой и розмарином, нежно и мелодично пели цикады. Алекс уже немного удивлялся, почему его опекун захотел поговорить именно в саду. И словно услышав, мистер Поттер откашлялся и сказал:

- Алекс, мне нужно кое-что тебе сказать. Но перед этим… ты помнишь, что я написал тебе в последнем письме в Хогвартс?

- Да, конечно, я… я так и не сказал вам… спасибо, мистер Поттер! Мне Рейн объяснил, но я даже и не ожидал. Я был так рад!

Гарри чувствовал смущение и волнение Алекса.
Нет, этого точно не было в Драко Малфое.

- То, что я тогда написал, остается в силе. Мой дом — твой дом, Алекс. Но есть одно «но».

Алекс напрягся и весь подобрался, словно готовясь услышать что-то страшное. «В его жизни было мало радости», вдруг вспомнил Гарри слова Анджелины, когда она рассказывала про успехи Алекса в Хогвартсе, его оживление и интерес на уроках трансфигурации, восторг в глазах от получающихся заклятий. Да, жизнь в доме таких людей, как Бигсли, конечно, веселой не назовешь.

- По закону о совместном опекунстве, ты должен провести у своих магловских опекунов несколько дней каникул.

Алекс вздрогнул, и Гарри почти осязаемо ощутил его участившееся дыхание.

- Сколько дней?

- Две недели. Это минимум.

Гарри остановился, и мальчик тоже. В сгущающихся сумерках трудно было разобрать, что выразилось на лице Алекса, однако в серых глазах мелькнуло и пропало что-то, больше похожее на облегчение, чем на разочарование.

- Всего две недели? И потом я вернусь к вам?

Неужели он боялся, что его не пустят обратно?

- Конечно. Если сам захочешь. Я не могу принуждать тебя силой жить в моем доме и терпеть опасное соседство Джеймса и Сириуса. Но предупреждаю, если ты предпочтешь остаться у Бигсли, мне придется обосноваться у Дурслей, потому что Джинни и Лили вряд ли пустят меня без тебя.

А вот теперь было отчетливо видно, как в душе мальчика перемешались неуверенность и доверие, досада и радость. Ему, наверное, не очень хотелось провести у Бигсли две недели, но облегчение от того, что потом он вернется, затмило все чувства.

- Ну вот, это все, что я хотел сказать, - развел руками Гарри, - ты как? Готов ко встрече с Бигсли?

Алекс помолчал, ощущая прикосновение теплого ветра, словно чьи-то легкие и ласковые ладони погладили его по лицу. Цикады пели так же нежно, а сквозь листья кленов, мимо которых они сейчас проходили, просвечивали звезды. Мгновенное сильнейшее отвращение к Бигсли, нежелание возвращаться в их дом, какой-то дурацкий необъяснимый страх, заставивший сердце забиться в сумасшедшем темпе, понемногу улеглись, уступая место тихому покою. Он глубоко вздохнул, успокаиваясь, и взглянул на мистера Поттера.

- Да. Это ведь неизбежно? — и сам удивился книжности выскочившего слова.

Надо же — «неизбежно»! Ему вдруг захотелось спрятаться куда-нибудь в темный уголок и молча, в одиночестве, заново прокрутить в голове эту неожиданную новость.

- Неизбежно, - подтвердил мистер Поттер, - ничего не поделаешь. Но ты не бойся и держи оборону, две недели пройдут быстро. Прости, что не сказал тебе сразу в начале каникул, чтобы ты был готов.

- Ничего, - Алекс пожал плечами и усмехнулся, - ведь никогда не бывает так, чтобы все время было хорошо. А я не видел Бигсли уже больше десяти месяцев, так что все правильно.

Гарри невольно захотелось поежиться, столько неосознанной горечи прозвучало в мальчишеском голосе. Он положил руку на плечо Алекса в жесте ободрения.

- Всего две недели.

Это для него — «всего», а как они пройдут для Алекса? Какой вред ему нанесут? Или он станет сильнее? Если он будет и дальше общаться с Бигсли, вот так, едва ли не по принуждению, не утвердится ли в мысли о том, что маглы несносны и только мешают? Или он придет к осознанию того, что нет разницы, магл ты или маг, если ты просто хороший человек и просто радуешься жизни каждый день, пусть и на свой лад?
А может быть права была Джинни, требуя, чтобы он добился в Министерстве единоличного опекунства? С его связями и именем сделать это было проще простого. Если бы можно было одним махом разрубить этот гордиев узел вопросов и сомнений… Но Гарри по опыту знал, что подобное удается очень редко, гораздо чаще приходится изо всех сил барахтаться в неразберихе и неизвестности, в собственных ошибках и чужих промахах, только надеясь, что когда-нибудь все станет на свои места.

- Па, Алекс, вы где?

Ну что прикажете делать с этими детьми, которым было велено ждать их дома? Без сомнений, весь запас послушания на этот месяц они исчерпали вчера вечером!

– Александр!

Алекс в данный момент погружался в глубины Тихого океана, восхищаясь смелостью капитана Немо, и поэтому зов до него не дошел.

– Александр, немедленно спустись вниз!

Мальчик с трудом вынырнул из книги и прислушался. Его зовет тетя Корделия? Но ведь она сама приказала ему не высовываться из своей комнаты до ужина, если он хочет присутствовать на этом самом ужине.

– Я кому говорю? Живо!

Вздохнув, он с сожалением захлопнул книгу, поднялся с кровати и обреченно поплелся вниз по лестнице, мысленно прикидывая, что нужно тете.
Неделю назад мистер Поттер доставил его на порог дома Бигсли и ободряюще шепнул, чтобы он не унывал, держался, и что ровно через четырнадцать дней они приедут за ним. Лили, естественно, вызвавшаяся проводить, сочувственно морщилась и вздыхала, пообещала, что возьмет на себя устройство грандиозного торжества в честь его дня рождения и освобождения из магловского заточения (именно так она и выразилась), а если к нему будет приставать некий свин по имени Вернон Дурсль, то пусть Алекс напомнит о его любимой кузине Лили, которая скоро объявится с ежегодным визитом к милым родственничкам. Они расхохотались, вспомнив прошлогодний визит Поттеров, и это был последний раз, когда Алекс смеялся за эту неделю. Кажется, прошла вечность с той минуты, как Лили и мистер Поттер закрыли за собой выкрашенную мерзкой зеленой краской дверь дома Бигсли. И впереди такая же несносная тягучая вечность…
Тетя Корделия не разжимала губ и разговаривала сквозь зубы. Видимо, полагала, что Алекс совершил неслыханную подлость, вернувшись к ним, и что его придется теперь кормить целых две недели, а социального пособия, по-прежнему получаемого ими, конечно же, не хватит на такое прожорливое существо. Мистер Бигсли все время фыркал, расспрашивая о его школе. Почему-то они считали, что он учится в еще более ужасном заведении, чем школа святого Брутуса для трудновоспитуемых подростков. Алекс не стал их разубеждать и живо описал предполагаемые методы воспитания, припомнив нудные ностальгические мечты завхоза Филча о розгах, цепях и порке, которые ему приходилось выслушивать во время отработок наказаний профессора Люпин. Мистер Бигсли пришел в совершеннейший восторг и заявил, что это правильное заведение, как раз подходящее для такого злостного хулигана, как Алекс. Он даже решил лично написать благодарственное письмо директору и два вечера подряд, отдуваясь, просидел за чистым листом бумаги. Но столь непривычное занятие, как обдумывание вежливых фраз и облекание мыслей в трехсложные слова его утомило, и письмо так и осталось благополучно незавершенным. На той же волне вдохновения Алекс расписал Ричарду и Роберту тактику выживания в одной комнате с двумя настоящими ворами, одним будущим грабителем и потенциальным убийцей (едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, потому что еще в прошлом году вычитал подробности из какого-то дурацкого детектива). Впечатленные братья оставили его в покое на целый день, и потом их тычки и обзывания доставались намного реже, чем в прошлые годы. Оказывается, можно обойтись и без волшебства.
Вот только Алексу на все это было плевать, он томился и скучал, подбадривая себя лишь мыслью, что, в конце концов, дни все-таки тянутся понемногу, ползут медленными улитками, а потом приедут Поттеры и заберут его отсюда. А там день рожденья и целых две недели каникул до первого сентября! Надо только набраться терпения и подождать.

– Александр, ты меня слышишь, паршивец?!!

– Иду, — без энтузиазма откликнулся он, входя в гостиную, — что вы хот…

Он едва не подавился и закашлялся, потому что слова буквально застряли в горле. В гостиной тети Корделии, на ее диване, обитом скользкой тканью в мелкий цветочек, в окружении подушек с рюшами, сидел собственной персоной мистер Юбер Малфуа! Он держал в руках небольшую черную трость с серебряным набалдашником, и его улыбка была такой же стылой, как зимний день, и такой же фальшивой, как неестественно зеленый изумруд в его галстучной булавке. Тетя Корделия выглядела раздраженной (как всегда) и озадаченной (что случалось крайне редко, потому что полагала, что осведомлена обо всем происходящем на свете, и ее мнение об этом единственно верное и непогрешимое).

– Этот джентльмен утверждает, что он твой родственник. Отвечай, это так? И кто тогда этот проходимец, который привез тебя из твоей школы? — визгливый голос тетки взвился вверх, дойдя почти до ультразвука.

– О, мадам, позвольте заметить, что человек, о котором вы говорите, не принадлежит к нашей семье, - в водянисто-серых глазах Малфуа легкими тенями сквозили презрение и брезгливость, - он втерся в доверие опекунскому совету, и управление делами Александра совершенно незаконно перешло в его руки.

– Какими еще делами Александра? Какому опекунскому совету? — подозрительно прищурилась миссис Бигсли, и по ее лицу Алекс ясно видел, что больше всего ей хочется выкинуть Малфуа из дома, и в то же время ее одолевает жадное любопытство.

– Мы — единственные опекуны этого мальчишки!

– Ты не признался тетушке? Ай, как нехорошо, — мистер Малфуа с наигранной укоризной покачал головой, и Алекс облился холодным потом.

Он молчал, просто не понимал, что делать, и что вообще происходит. Откуда Малфуа узнал, что он у Бигсли?

– Мадам, ваш племянник богат, как Крез.

Тетя Корделия недоверчиво поджала и без того уже совсем не видные губы.

– Да, да, не сомневайтесь. Ему принадлежит баснословная сумма денег в акциях, депозитах, ценных бумагах, золотых и серебряных слитках и драгоценных камнях, его активы составляют… Впрочем, не буду утомлять цифрами и подсчетами, но поверьте мне, они весьма и весьма внушительны. Да что там, ему принадлежат два серебряных и один золотой рудник, а это имеет немаловажное значение для нашей экономики! Что же ты, дружок, молчал о том, кто ты на самом деле? Или боялся, что эти люди посягнут на то, что принадлежит тебе по праву? Благоразумно, о да, очень благоразумно, ты настоящий сын своей семьи, — Малфуа усмехнулся краешком губ и поиграл тростью.

Он все еще сидел на диване, откинувшись на подушки, закинув ногу на ногу, и Алексу почему-то казалось, что он наслаждается всем происходящим, словно театральным представлением.

– Акции? Ценные бумаги? Рудники?! Золото?!!! — миссис Бигсли с размаху упала на стул, скрипнувший всеми ножками. Ее словно стукнули по голове и вытряхнули все мозги.

Что Малфуа нужно? Почему он пришел сюда и сидит с таким видом, словно диван пачкает его безукоризненно выглаженные брюки, а он вынужден это терпеть?

– Чт… что вам нужно? — онемевшие губы наконец-то разлепились.

– Мне нужен ты, Александр, — Малфуа снова улыбнулся, устремив взгляд своих водянистых глаз на мальчика, — да, именно так. Не думаешь же ты, что я пришел сюда ради этих ничтожеств?

Тетя Корделия на удивление быстро справилась с собой и с настойчивостью тяжело груженого грузовика на прямом шоссе наставила на Малфуа указательный палец.

– Мистер-как-вас-там, я требую, что бы вы объяснили, что там связано с этим паршивцем! Какие еще деньги и золото? Нам причитается четверть, нет, половина, нет, три четверти всего! Мы кормили его семь лет и…

Мужчина с отвращением на лице хлопнул тростью по ладони, и миссис Бигсли еще некоторое время продолжала открывать рот в полной тишине, не осознавая, что ее лишили голоса.

– Зачем я вам? — настороженно спросил Алекс.

– О, я просто приглашаю тебя, как племянника, погостить в моем доме, — Малфуа с наигранной беззаботностью пожал плечами, — это не запрещается законом, не правда ли?

– А если я откажусь?

– Отказ не принимается, дружок. Я настаиваю.

Алексу внезапно захотелось убежать из этого дома и ночевать хоть под мостом, лишь бы не видеть Малфуа.

– Мистер Поттер знает, что вы…

– Нет, мистер Поттер ничего не знает и не узнает, я надеюсь, — уже не скрываясь, зло процедил Малфуа, — повторяю — отказ не принимается. А если ты вдруг вздумаешь упираться, то с этой мерзкой маглой и еще двумя не менее отвратительными маглами, которые сейчас увлеченно потрошат кошку на заднем дворе, внезапно приключится нечто очень плохое. Например, вот это.

Он небрежно взмахнул волшебной палочкой, в которую как-то незаметно превратилась его трость, и тягуче, растягивая слоги, произнес:

– Asfictio.

Лицо тети Корделии, все еще пытавшейся исторгнуть какие-то звуки, внезапно начало багроветь, она схватилась за горло, широко раскрывая рот, словно пыталась набрать в грудь воздуху, но ей это никак не удавалось. Глаза вылезли из орбит, женщина сползла со стула, теряя сознание.

– Прекратите! Сейчас же прекратите! Что вы делаете?! — выкрикнул мальчик, невольно пятясь назад.
Колени противно подгибались от неожиданной выходки Малфуа. Алекс на самом деле испугался. За год обучения в Хогвартсе, штудирования его библиотеки и знакомства с волшебниками он прекрасно понял, что маги с палочкой в руках способны на такое, что не приснится и в ночных кошмарах.

– Не надо! Я пойду с вами!

Малфуа довольно осклабился и с видимой неохотой опустил свою волшебную палочку. Тетя Корделия наконец сделала вдох и зашлась в надрывном захлебывающемся кашле.

– Я рад, что мы так быстро пришли к согласию.

– Мне надо забрать свои вещи, — неприязненно буркнул Алекс, — они наверху.

– Я поднимусь с тобой.

В своей тесной комнате под неотрывно следящим взглядом Малфуа мальчик нарочито медленно, растягивая время, сложил в рюкзак все, что у него было — свитер, две пары джинсов, несколько футболок, чистые и грязные носки, пяток книг (конечно же, не волшебных, обычных, из библиотеки мистера Поттера, но заколдованных по его просьбе миссис Поттер, чтобы бесцеремонные руки братьев Бигсли начали чесаться, едва коснувшись их переплетов).
Когда они спустились, тетя Корделия уже поднялась на ноги, ее лицо было в багровых пятнах, в глазах смешались злоба и испуг, и от этого она почему-то еще больше, чем когда-либо, походила на селедку.
Влажной и липкой ладонью Малфуа ухватил мальчика за запястье. В следующее мгновение Алекс почувствовал, что все тело ужасно сжало и куда-то потянуло, но он успел услышать, как Малфуа над его головой произнес: «Obliviate», и увидеть, как лицо тети Корделии с вытаращенными глазами вмиг, как-то совершенно стремительно, стало абсолютно тупым и равнодушным. А в следующее мгновение его с силой протащили сквозь садовый поливочный шланг и вышвырнули на самые твердые в мире каменные плиты, больно ударившие по пяткам. Рука Малфуа наконец отпустила его, и Алекс, шатаясь, оглядел себя. Ему показалось, что какая-то часть его тела так и осталась в доме Бигсли, возмущенная столь грубым обращением. Внезапно позади что-то залязгало и загрохотало, и он поспешил оглядеться. Они стояли на самой обычной пустынной улице, засаженной самыми обычными каштанами, солнце трудолюбиво заливало их листву ярким летним золотом, ветер весело просвистел над головой, взъерошив волосы, и в общем, ничего зловещего в этой улице, как почему-то ожидал Алекс, не было. А то, что лязгало, оказалось самыми обыкновенными коваными воротами, распахнувшимися во всю ширь.

– Что вы сделали с тетей Корделией? — громко сказал он, стараясь подавить внезапную тревогу и с некоторой опаской заглядывая за ворота, — и где мы?

– О, с этой мерзкой маглой? Ничего особенного, дружок, просто слегка подкорректировал ее память для ее же блага. А мы находимся у ворот моего поместья, — Малфуа сделал приглашающий жест, — вернее, лондонского поместья Малфоев. Раньше оно принадлежало твоему деду, потом перешло к твоему отцу, а потом, согласно завещанию, ко мне. Но чувствуй себя, как дома, дружок, мы ведь одна семья.

Алекс невольно передернул плечами, до того приторно вкрадчивым и одновременно пугающим вдруг показался ему тон Малфуа. Они прошли в ворота, вновь с тем же грохотом закрывшиеся за ними, под низко нависшими над головой ветвями деревьев, туго и плотно сплетенными в подобие навеса. Солнечный свет лишь местами пробивался сквозь темные листья, и на каменных плитах, по которым вышагивал Алекс, плыли узорчатые тени. В этом зеленом коридоре они дошли почти до самого дома, двухэтажного особняка с огромной террасой, увитой вьющимися розами и виноградом. Вся лужайка перед ней тоже пламенела розами самых разных оттенков от алых, бордовых, багряных, пурпурных до розовых. Их густой тяжелый аромат колыхался над лужайкой почти видимым облаком, перебивая запахи нагретой листвы и травы, и Алекс невольно задышал ртом, глотая жаркий воздух, он никогда не любил розы.
Дом был большим, величественным и выглядел так, словно сошел с глянцевой обложки какого-нибудь журнала по домоводству. Арочные окна прозрачно темнели в тени окружавших его деревьев, одно окно было раскрыто, и из него невидимыми птицами вылетали звуки музыки, легкие и живые. Алекс и Малфуа вошли в дом. В холле было просторно, сумеречно и прохладно, что показалось чудесным после послеобеденной жары, пахло чем-то пряным, щекочущим нос, поблескивали стеклом циферблата высокие напольные часы в глубине под лестницей, музыка слышалась почему-то приглушеннее, перемешиваясь с торжественно-медленным тиканьем часов.

– Дорогая, мы дома, — громко сказал Малфуа и ударил палочкой в колокольчик на деревянном одноногом столике в углу, отозвавшийся тихим звоном.

– Inflamus.

В двух светильниках на стене в форме витых рожков из матового стекла зажглись рассеянные желтоватые огоньки, мягко отодвинувшие темноту в углы. Музыка смолкла, за одной из четырех дверей, открывающихся в холл, послышался топоток, и перед ними появилось сгорбленное и беспрестанно кланяющееся существо. Только приглядевшись, Алекс в изумлении понял, что это эльф-домовик. Но он так не походил ни на опрятных добродушных домовиков Хогвартса, ни на свободных и довольно-таки своевольных домовиков Поттеров, что можно было просто диву даться. Он был замотан в ужасно грязную, засаленную, всю в разноцветных пятнах и подтеках тряпку, безвозвратно потерявшую свое первоначальное предназначение, голова была забинтована куском такой же грязной ткани, глаза мутные и гноящиеся, руки и ноги в подсыхающих корках от страшных ожогов.

– Что с ним? — пораженно спросил Алекс, на что Малфуа совершенно равнодушно ответил:

– Он наказал сам себя за совершенную провинность.

– А что он сделал?

– Испортил наш обед.

Мужчина прищурился, взглянув на домовика.

– Готова комната для молодого господина?

– Да, хозяин, все, хозяин, быть готово.

– В самом ли деле ВСЕ готово? — в негромком ровном голосе было всего лишь чуточку напора, но домовик задрожал и повалился на колени.

– Все-все, хозяин, Труди все проверить.

– Исчезни. Но если узнаю, что что-то не так, пеняй на себя.

Алекс невольно посочувствовал домовику — такой страх, смешанный с паническим ужасом, промелькнул на его уродливом остроносом личике. Он подумал про себя, что если в его предполагаемой комнате не будет хватать чего-то, пусть даже кровати, он ни за что не скажет Малфуа, иначе бедняге домовику, вероятно, очень сильно не поздоровится.

– Синиз! — Малфуа нахмурил белесые брови, но по лестнице уже шуршало палой листвой платье спускавшейся женщины.

– Да, mon cher? Прости, что задержалась, — грудной бархатный голос с легким акцентом прозвучал той же музыкой, что лилась из окна, мягко обволакивая слух и невольно заставляя прислушиваться.
В противоположность этому голосу, который должен был бы принадлежать высокой яркой женщине, миссис Малфуа оказалась невысокой и полноватой, с тусклыми волосами непонятного цвета, собранными в гладкий узел на затылке. Ее, в общем-то приятное, но какое-то вялое лицо с глубоко посаженными темными глазами и чересчур большим ртом почему-то напомнило Алексу плохо выпеченную сдобу с изюмом. А за ней медленно шла Сатин с таким видом, словно мать тащила ее на веревке.

– Синиз, Сатин, — Малфуа широко улыбнулся и положил руку на плечо Алекса, — как я вам и обещал, наш Александр. Он захотел погостить у нас некоторое время, а мы будем только рады, не правда ли?

«Захотел?! Ну ничего себе!»

– Конечно же. Александр, дорогой, — женщина тоже улыбнулась, слегка отстраненно и как-то неподвижно, одними губами, — вы с Сатин ведь учитесь на одном курсе? Жаль, что не на одном факультете. Ты очень похож на своего дорогого отца, и он наверняка желал бы, чтобы ты учился в Слизерине. Когда Сатин написала нам, что ты — это ты, сын нашего дорогого Драко, мы так обрадовались, и я сразу сказала Юберу, твоему дорогому дяде, что ты должен побывать у нас, чтобы мы получше узнали друг друга…

Малфуа довольно кивал, Сатин смотрела в пол, на стены, на потолок, только не на него, а миссис Малфуа все говорила и говорила своим красивым голосом, плавно, нараспев, и все слова у нее были круглыми, гладкими и какими-то одинаковыми, как семена дракон-травы, которые однажды с великой осторожностью показывал им профессор Ливз, потому что на сто обычных семян приходилось одно, по виду ничем не отличимое, которое взрывалось при малейшем встряхивании. В словах миссис Малфуа, в отличие от семян дракон-травы, не было ни огня, ни того, о чем она говорила, не было вообще ничего, и перед глазами невольно встала миссис Поттер с ее громкими возгласами, смехом, порывистыми движениями, с ее красивым подвижным лицом, на котором все можно прочитать без слов, с ее синими глазами, в которых то сверкает гнев, то светится добрая забота, и внезапной судорогой свело в груди. Когда он увидит миссис Поттер и всех остальных — Лили и Лин, Сириуса и Джеймса, и своего опекуна?

– Через час будет чай, а пока Сатин проводит тебя в твою комнату. Надеюсь, тебе у нас понравится, дорогой.

Алекс постарался изобразить на лице выражение, приличествующее благодарному гостю и родственнику, но, кажется, получилось откровенно плохо, со стороны Сатин послышалось едва слышное фырканье. Если бы они были в Хогвартсе, эта девчонка обязательно сказала бы что-нибудь оскорбительно-обидное, по ее мнению. Что-то вроде: «Салазар Великий, тебя что, покусали лукотрусы-оборотни, переболевшие русалочьим бешенством? Выглядишь так же мерзко и глупо». Но сейчас, в присутствии родителей она, естественно, ничего не могла сказать и, задрав подбородок, молча восшествовала наверх по лестнице. Алекс также молча пошел вслед за ней, трогая прохладные перила и спиной чувствуя колкие взгляды взрослых, оставшихся внизу.
В коридоре, где стены были обиты темно-синей бархатистой тканью, Сатин остановилась у одной двери и криво усмехнулась.

– Вот твоя комната, дорогой кузен. Добро пожаловать.
Презрения в ее голосе, в этих нескольких словах было столько, что хватило бы на десяток человек и одного гоблина.

– Спасибо, дорогая кузина, ты сама доброта и гостеприимство, — не менее ядовито ответил Алекс, — я думаю, мне здесь так понравится, что каждое лето мы с тобой будем проводить вместе.

Если эта надменная идиотка полагает, что без друзей он стушуется, то, как говорит Лили, трижды ха ей.
Он толкнул дверь с твердым намерением захлопнуть ее как можно громче перед носом Сатин, но девчонка успела прошипеть:

– Тоже мне остряк нашелся! Возомнил себя Малфоем и думаешь, что…

– Что-о-о? — угрожающе обернулся Алекс.

Но Сатин, словно опомнившись, задрала нос, повернулась на каблуках и величаво удалилась по коридору до чрезвычайности светской походкой.

Алекс пожал плечами. Мило, очень мило. Насмешки и тонны презрения от Сатин, напускная доброта миссис Малфуа и вспышки родственных чувств, чередующихся с откровенными угрозами, со стороны мистера Малфуа. Хорошо, хоть не настаивает на «дяде Юбере». Но где в этом СМЫСЛ?
Рюкзак отправился на дно шкафа с перламутровыми дверцами, не было ни малейшей охоты разложить вещи по его полкам. Он поднял оконную раму и выглянул, стараясь разглядеть соседние дома, но обзор заслоняли деревья. Алекс даже не знал, как они называются, впервые видел такие прямые серебристо-серые стволы, кора которых казалась блестящей. Тот коридор от ворот до дома сплели своими ветвями, кажется, тоже эти деревья. В жарком неподвижном воздухе их листва густого темно-зеленого оттенка чуть-чуть шелестела. Каждый лист был с его ладонь, немного вытянутый, глянцевый с одной стороны и бархатный с изнанки. Он протянул руку и сорвал один, тут же запачкавший пальцы зеленью. С листа свалился маленький паучок, тут же прытко спустился вниз по его ноге на пол и юркнул куда-то в угол. Мальчик сел на подоконник, вертя в руках лист, и задумался.
Что все-таки нужно Малфуа? Почему он врет, говоря, что Алекс сам захотел прийти в их дом, хотя на самом деле почти выкрал его? И что он имел в виду, когда говорил, что «слегка подкорректировал память» миссис Бигсли? Разве так можно? Вот черт, эта магия когда-нибудь сведет его с ума! Это в обычном мире можно удивляться драконам, волшебным палочкам, Исчезательным леденцам, Вопящим письмам, говорящим портретам и озерным кальмарам, но здесь-то все обыденное, все привычное! А он каждый раз сбивается с толку и не знает, что делать! Может, тетя Корделия теперь заново знакомится с мистером Бигсли и собственными детьми, а те, напуганные, спешат пристроить ее в какой-нибудь психологический реабилитационный центр. А может, она всего лишь не сможет вспомнить девичью фамилию своей матери. Только он этого не знает и будет гадать, мучаясь осознанием своей вины за ее нынешнее состояние. Что ни говори, все-таки она не была виновата в том, что Алекс оказался в ее доме.
Он сердито смял листок, окончательно закрасив ладонь зеленым соком и скатив его в шарик, пульнул вниз.

Итак, будем мыслить логически, но с учетом волшебных реалий.
Первое — совершенно очевидно, что у Малфуа есть своя цель, и для осуществления этой цели нужен Алекс. В то, что дорогие родственнички на самом деле хотели повидаться с ним, не преследуя никакой корысти, не верилось ни на секунду.
Второе — цель достаточно значимая, иначе его бы не притащили сюда шантажом, улучив момент, когда он был у Бигсли. А в том, что его практически похитили, сомнений уже не было. Что, например, мешало Малфуа обратиться к мистеру Поттеру, возрыдать на его плече об утраченных родственных узах и взмолиться о семейном воссоединении? Правда, представить Малфуа рыдающим и молящим было сложно, и Алекс даже немного развеселился. Интересно, какая реакция была бы у мистера Потера? Скорбно-понимающая или изумленно-взбешенная? Скорее, второе.
Третье — как ни грустно признавать, но люди иногда врут, притом врут нагло и беспринципно в самых важных вопросах, думая, что им все позволено, что цель оправдывает средства. Часто при этом они ошибаются, но это уже другая история. Так вот, Малфуа врут. Причем все. Ну разве что Сатин искренна в своей уже укоренившейся вражде, но от нее ничего не зависит, она всего лишь испорченная дрянная девчонка. А ее отец и мать делают вид, что до безумия хотели бы прижать сына своего кузена к груди, да обстоятельства им мешали. Ничего подобного. Им вовсе не хотелось, не хочется и не будет хотеться. Что отсюда следует?
Не будем обольщаться, Алекс сам по себе ничего не значит, он — обуза, бельмо на глазу, вечное напоминание, раздражающий и мешающий фактор и куча всего такого, что вызывает неприятные эмоции. Так было у Бигсли, то же и у Малфуа. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Математика, его любимая математика, суровая, прямая и честная наука. Сумма… ага! Вот он дурак! Конечно! Он, Алекс, плюс деньги, очень приличная сумма денег, ну еще там золото, драгоценные камни, какие-то рудники… В общем, повторение пройденного. В свете этого злоупотребление миссис Малфуа словом «дорогой» выглядит очень уж двусмысленным.
А вообще получается интересная формула. В ее левой части неизвестный икс, умноженный на сумму Алекса и денег, в правой — решение, результат, его сегодняшнее похищение. Икс вообще-то не такой уж неизвестный, это причина Малфуа. Но противоречивая какая-то причина. Одновременно ясная и непонятная. Конечно же, он хочет добраться до огромного наследства Малфоев, но почему именно так? Чего он добивается такими грубыми приемами? Осенью Алекс дал свой ответ на его предложение. Что, «дядя Юбер» надеется, что он со страху или купившись на его лицемерие, как последний наивный простачок, тут же переменит решение? Сейчас, размечтался! Через неделю за ним приедут Поттеры и, не обнаружив у Бигсли, начнут поиски. Малфуа так или иначе придется признаться. Дольше скрывать его местонахождение уже будет преступлением, сколько бы раз Алекс не приходился ему племянником.
Его стройные и злые размышления прервал давешний обожженный домовик.

– Молодой господин, вас просить спуститься к чаю. В Голубая комната.

Мальчик кивнул.

– Послушай, тебя зовут Труди?

Домовик затрясся так, что его грязная тряпка сползла с плеча, обнажив тощую впалую грудь, на которой лиловел свежий синяк.

– Д-да, м-м-молодой г-г-господин, молодой господин чем-то быть недоволен? Комната ему не нравиться? Чего-то не хватать?

– Нет, нет, все прекрасно! — поспешно сказал Алекс, — я ведь просто хотел узнать, как тебя зовут. Спасибо, Труди, у меня все есть.

Похоже, домовик внезапно утратил дар связной речи, потому что начал шлепать губами и как-то нехорошо булькать, словно выпил залпом десять бутылок Веселящего лимонада.

– Тебе плохо? — участливо наклонился к нему Алекс, — я могу помочь? Позвать кого-нибудь?

Чем болеют домовики, он понятия не имел и немного испугался. Но Труди, булькая и шлепая, яростно замотал головой и все-таки умудрился выдавить:

– Н-ен-е-не н-ндо, гспдн, все-о хршо.

В доказательство он исчез так быстро, что Алекс даже не успел моргнуть. Интересно, что творится в головах домовиков? — размышлял он, спускаясь вниз. Какие-то все-таки они странные…
Голубую комнату он нашел быстро, да и немудрено — в ней были голубыми даже фарфоровые пастушки на каминной полке, и тщательно вычищенный камин изнутри был выложен голубыми плитками, и платье на редкость длинноносой леди, портрет которой висел над ним, было голубым (просто все это бросилось в глаза, едва он раскрыл двустворчатые двери). Что уж там говорить о гардинах, обивке мягкой мебели и прочих мелочах. Окна, по-видимому, выходили на север, поэтому не докучало уже клонившееся к закату солнце, в комнате царили та же приятная прохлада, что и во всем доме, и голубовато-зеленоватый полусвет-полусумрак, словно под водой, отчего лица благородного семейства Малфуа выглядели удивительно похожими на рыбьи морды. Алекс едва сдержал невежливый смешок.
Круглый стол был заставлен изысканным фарфором и всем, что нужно к пятичасовому чаю. Важно похрустывали белоснежные накрахмаленные салфетки, мелодичной струйкой наливался ароматнейший чай, таинственно звенели серебряные ложечки с витой буквой М на ручках, от шоколадных кексов и ванильных булочек шел умопомрачительный аромат, требовавший, чтобы их немедленно уничтожили, засахаренные фрукты просто таяли на языке. Разговоры были очень учтивыми, задававшиеся вопросы совсем немного смахивали на допрос, а получаемые ответы никак не переходили грани дальне, но все-таки родственной вежливости. Лился нескончаемый чарующий водопад миссис Малфуа, изредка острым блеском вспыхивали водянистые глаза мистера Малфуа, только Сатин надуто игнорировала новоиспеченного братца, аж жалобно взвякивал фарфор ее чашки. Алекс чувствовал себя не то Невиллом на уроке зельеварения, не то Алисой на Безумном Чаепитии, не то капитаном Немо в рубке «Наутилуса», мчавшегося в темной опасной океанской бездне. От всего этого чинного благопристойства непреодолимо хотелось в шумный и взрывоопасный дом Поттеров. Или, на худой конец, обратно на Тисовую улицу, где Бигсли никогда не притворялись, что он им интересен без социального пособия.

Когда миссис Малфуа наконец встала, хлопнула в ладоши, а в комнате появились два домовика и ловко и аккуратно начали убирать со стола, Алекс с облегчением вздохнул. Однако, как оказалось, преждевременно.

– Мне бы хотелось поговорить с тобой, дружок, — растягивая губы в уже привычную вкрадчивую улыбку, обратился к нему Малфуа, — пройдем в кабинет, там нам никто не будет мешать.

Алекс пожал плечами. Стараясь не обращать внимания на недоброе лицо Сатин, он пошел за ее отцом. Кабинет, в отличие от Голубой комнаты, приятно радовал глаз теплым ореховым цветом. Алекс, оглядывавшийся по сторонам, заметил несколько портретов на его стенах. На одном из них в высоком деревянном кресле с подлокотниками сидела с раскрытой книгой в руках сухощавая пожилая леди. У нее была идеально прямая осанка, решительные черты лица и совсем не по стариковски блестящие светло-серые глаза. Леди встретила его взгляд и слегка прищурилась, словно пытаясь разглядеть получше. На соседнем портрете, сложив руки на круглом животе, негромко похрапывал пожилой джентльмен с пухлыми щеками и лысиной, матово блестевшей в свете свечи, которая горела на столике рядом с ним. Еще два портрета изображали мужчину и женщину, до чрезвычайности чопорных и недовольных. Выражение у них было такое, точно они сжевали по лимону и запили его уксусом, а теперь делают все возможное, чтобы их не стошнило. А вот на двух портретах, висевших между окон, не было людей, только слегка колыхались тяжелые складки бордового занавеса, и сиротливо белел длинный газовый шарф, небрежно брошенный на кушетку с вычурно выгнутым изголовьем.

«Наверное, куда-то отлучились», — решил Алекс, знавший по Хогвартсу, что нарисованные люди прекрасно могут гулять по всему замку, переходя из одной картины в другую, и даже устраивают шумные пирушки. Полная Дама, по крайней мере, частенько этим грешила.

– Хочешь знать, кто эти люди? — любезно спросил Малфуа и, не дожидаясь ответа, повел рукой в сторону портрета старой леди, кивнувшей по-королевски величественно, — моя бабка, Азалинда Малфой, сестра твоего прадеда Абраксаса. А это мой дед, Октавиус ле Фер де Соланж Малфуа. Он взял фамилию жены (храп пожилого джентльмена приобрел отчетливые недовольные интонации), таково было ее требование в обмен на внушительную сумму, появившуюся на их общем счету. Азалинда умела настоять на своем. Мои отец и мать, Роже и Лютеция Малфуа (два кислых лица стали еще кислее, словно к лимону и уксусу прибавился знаменитый Отвсегон миссис Поттер — видимо, это должно было означать аристократическое приветствие). А это, — Малфуа понизил голос до шепота, — это, дружок, портреты твоих деда и бабки, Люциуса и Нарциссы Малфоев.

Алекс снова взглянул на темнеющие прямоугольники, в которых ничего не изменилось. Малфуа продолжал со скорбным выражением длинного лица:

– Увы, от них остались только багеты. И знаешь, дружок, почему? Давным-давно, почти двенадцать лет назад, холодной ноябрьской ночью, они бросились в Малфой-Менор, в свои портреты, которые были там. И умерли. Вместе с теми, с кого были написаны.

– Как это? — невольно вздрогнув, спросил Алекс.

– Очень просто. Как может умереть зачарованный холст, когда в него попадает заклятье Адского огня. Занимается мгновенно, но горит медленно, черным удушливым пламенем. Горят нарисованные дома, пылают пейзажи, факелами вспыхивают люди, осыпаясь хлопьями пепла. Испытывают ли они боль? Ты можешь сказать «нет», дружок, и не ошибешься. Ведь они всего лишь портреты, всего лишь мазки волшебных красок, сочетание и игра светотени. Но ты можешь сказать «да», и это не будет ошибкой. Рука художника вдохнула в их черты жизнь и движение, они обрели голос, они могли созерцать мир вне их рам и иметь о нем собственное мнение. Кто поклянется, что Люциус и Нарцисса не корчились от ужаса и боли, сгорая в своем замке? — Малфуа полуприкрыл глаза веками, словно содрогаясь своим же словам.

Алекс невольно сглотнул, слишком ярко представив все, о чем говорил Малфуа. А если представить, что это были не портреты, а живые люди… Как-то он совсем не задумывался, КАК именно погибли его мама — предательница друзей, и его отец — Пожиратель Смерти. КАК именно умерли его дед с ледяным прищуром серых глаз, его молодая бабушка. Их просто не стало. Они просто были мертвы.

– Прости, дружок, не хочу тебя шокировать. Понимаю и разделяю твои чувства, — Малфуа наклонил голову, мазнув взглядом по лицу Алекса, — а позвал я тебя для того, чтобы… чтобы поделиться воспоминаниями о твоей семье. Они важны для меня, и не сомневаюсь, ты бы тоже хотел услышать кое-что о детских годах своего отца.

Острое предчувствие кольнуло в грудь, волной затопило все внутри, оборвав нити настороженности, залило лицо лихорадочным румянцем. Алекс облизал пересохшие губы и напомнил себе, что Малфуа выкрал его от Бигсли, и ему нельзя верить. Но до самых кончиков похолодевших пальцев, до дрожи губ хотелось выслушать все, что будет говорить Малфуа. Что бы там ни было, но ведь он на самом деле видел тех, о ком говорил, и многое, наверное, знал.

Повинуясь взмаху волшебной палочки мужчины, из резного книжного шкафа с матовыми стеклами вылетел небольшой альбом для фотографий и мягко опустился на стол. Малфуа сел в кресло и жестом пригласил мальчика сесть напротив. Он осторожно раскрыл темно-синий бархатный, немного вытертый, с серебряными уголками переплет, и Алекс вдруг вспомнил почти такой же альбом, лежавший на письменном столе его опекуна, рядом с чашей, в которой клубился жидкий серебристый туман, полет сквозь него и свое потрясение, когда он понял, что только что, буквально на расстоянии вытянутой руки, он видел своего папу, ученика Хогвартса, почти ровесника. Вот только тогда о тех, кого он увидел, нельзя было даже обмолвиться. А теперь ему предлагают сами, дают возможность узнать.
Он глубоко вздохнул, унимая жгучее нетерпение. Малфуа вроде бы и не смотрел на него, но в уголках тонких губ промелькнула усмешка. Алекс попытался принять равнодушный вид, но сомневался, что это ему удалось.

Перелистнув несколько страниц, Малфуа ненадолго остановился на развороте, слегка кивнул и пододвинул альбом так, чтобы Алексу было удобно смотреть.

Как и следовало ожидать, это были колдо-фотографии. На небольшом снимке с левой страницы, на каменной ступеньке широкой лестницы, полукругом уходящей влево вверх, стояли двое. Вернее, трое. И Алекс, помимо своей воли наклонившийся поближе, сразу их узнал. Но в то же время и не узнавал. Ослепительно прекрасная юная женщина с длинными светлыми косами, искусно сплетенными вокруг головы, изящная и грациозная, в простом белом платье, как будто парящая над землей. Она держала на руках ребенка, и все ее внимание было приковано к нему. Нежность, трогательная забота, с которой она смотрела на него, делали ее еще красивее. Она казалась изнеженной, трогательно слабой и беспомощной, слишком красивой, почти неземной, но почему-то думалось, что это обманчивый мираж, и на самом деле она совсем другая.
Молодой мужчина, высокий и стройный, стоял вполоборота, почти не отрывая глаз от женщины и ребенка, слегка полуобняв, поддерживая ее руку, и только изредка взглядывал на Алекса, словно приглашая его полюбоваться вместе. Он улыбался, и эта улыбка чудесным образом меняла его лицо. С правильными чертами, с разлетом темных бровей, контрастировавших со светлыми волосами, холодноватое, горделивое, немного неподвижное, оно вмиг теплело и наполнялось движением, силой и одновременно мягкостью.
Черно-белый снимок был лишен цветов, но их и не надо было — до того живыми и близкими казались люди, вот-вот станет слышен шорох платья женщины, прозвучит ее голос, успокаивающий ребенка (почему-то казалось, что будет он удивительно мелодичным, хрустальным), рассмеется мужчина. Снимок был на самом деле хорош, а тот, кто снимал, словно подглядел со стороны украдкой за молодой парой, застав их врасплох. Они не позировали, просто были в своем мире, поглощенные друг другом. Снимок как будто светился, если было бы темно, он мог освещать комнату.

- Крестины твоего отца, - нарушил тишину Малфуа, - по традиции, на них не приглашали гостей, только семья.

- Благотворительный обед, один из многих, которые давали Люциус и Нарцисса.

- Они… они такие… другие…, - вырвалось у Алекса, и Малфуа кивнул с понимающим видом.

- Да, ты прав. Люциус и Нарцисса происходили из древних и знатных магических родов. А это, дружок, ставит на особое место. Нарцисса Блэк и Люциус Малфой, союз достойнейших, лучших представителей семейств. Твой отец был сыном красивейшей женщины и умнейшего мужчины нашего общества, и в его жилах текла, вероятно, самая чистая волшебная кровь в Англии.

Красивейшая женщина… его родная бабушка. Похожая на нежную фею из доброй сказки. И на бездушную Снежную Королеву, сделанную изо льда. Как-то вот это сочеталось в ней абсолютно немыслимым образом.
А умнейший мужчина… его дедушка. Раз он был таким умным, то почему выбрал сторону этого Волдеморта? Это же просто глупо — ведь понятно, что у этого сумасшедшего черного мага (а прочитав почти все имеющиеся в хогвартской библиотеке книги по магическим войнам, Алекс почти не сомневался, что с головой у Волдеморта явно было не все в порядке) не было никаких шансов. А может, Волдеморт угрожал? Шантажировал? Все могло быть. Только в книгах этого нет.

- …Нарцисса, блистательная светская леди, ею восхищались и стремились быть похожими на нее. Образец для подражания, всегда великолепна и безупречна. А кто мог сравниться с Люциусом по изворотливости и изощренности ума, по богатству и влиянию, которые были у него? Кто из молодых аристократов, беспутно прожигавших свою жизнь в вихре удовольствий, мог похвастать тем, что, как Драко, в семнадцать лет вступил в права наследования и взял в свои руки бразды правления всеми семейными делами? Многие считали, что он слишком молод, и Люциус поступает неразумно, рискуя потерять больше, чем приобрести. Но твой дед воспитал достойного сына, и Драко не только не потерял ни кната, но приумножил состояние. Малфои обладали такой властью и могуществом, которых не так легко добиться в нашем обществе, и это не пустые слова. Признаться, я всегда гордился тем, что принадлежу к семье Малфоев. В этом мы с Драко были единодушны. К тому же наше фамильное сходство, как все отмечали…

Юбер, кажется, почти впал в экстаз. Он даже вскочил с кресла и начал расхаживать по комнате, оживленно жестикулируя. Алекс слушал его с жадным интересом, обуреваемый двояким чувством — с одной стороны, он ведь к этому и стремился. Если ты перерыл полбиблиотеки огромного замка с единственной целью — узнать хоть что-нибудь о собственной семье, то любая информация о ней будет по-настоящему выстраданной и очень ценной. Тем более, если ее сообщает как бы и не чужой человек. А с другой стороны, и это было очень странным и даже страшным, наверное, — Алекс ничего не ощущал, не чувствовал своей сопричастности к тем людям, о которых ему рассказывали. Нет, умом вроде бы понимал, что он — часть этой семьи, но вот внутри молчало. Древний род, в котором на протяжении многих веков были одни волшебники, великолепные роскошные замки (оказывается, кроме печально известного Малфой-Менора был еще замок в Ирландии, а еще и дом где-то в Уэльсе, и все это было конфисковано), какие-то приемы и благотворительные обеды, балы и рауты, куча семейных традиций, фамильные реликвии и драгоценности и даже герб! Разве это могло иметь отношение к нему, Алексу? Да никакого! Еще тогда, ночью в библиотеке Хогвартса мелькнуло в голове: «Сложись все иначе, он, наверное, близко знал бы их, бывал в их замке, даже жил там, поздравлял с Рождеством, получал и сам дарил подарки… Этим чужим людям…»
То же было и сейчас. Незнакомые, чужие люди. Даже черты лица папы в детстве показались совсем другими, хотя уже несколько людей сказали, что они похожи как две капли воды… Когда миссис Поттер вспоминала о прошлом, о дружбе его мамы с мистером Поттером и мистером Уизли, о том, как она предала своих друзей, о том, как они ненавидели его отца, было так обидно, больно и горько, что даже в груди болело. Все воспринималось остро и близко. А теперь, когда Юбер Малфуа рассказывает о том, что могло бы быть его жизнью, сложись все иначе, - ничего не трогает и не задевает никакие струны. Да что там «не трогает», он словно слушает занимательные истории, совершенно его не касающиеся.

А Юбер все говорил и говорил. Его голос плавал в воздухе волной приторного розового аромата. Алекс машинально перелистнул еще две-три страницы альбома и наткнулся на взгляд светловолосого юноши. Примерно в том же возрасте, в каком Алекс увидел его на сорванном уроке Люпин, где-то шестнадцать-семнадцать лет. Скрещенные на груди руки, высоко поднятая голова, а вокруг в вольных позах расположились его ровесники. Два высоких широкоплечих парня, грубые ухмыляющиеся лица которых были смутно знакомы (по Омуту Памяти — припомнил Алекс), стояли справа и слева от него. Еще один, уступающий им по комплекции, сидел, оседлав стул, и лицо у него было неприятным, жестоким. Такого очень легко представить, как он обижает слабых и беспомощных, издевается над животными. В отдалении от них, как бы в стороне, прислонился к косяку двери очень красивый черноволосый парень. Полуприкрыв глаза, он вертел в руках свою волшебную палочку. Он словно тоже был знаком Алексу, но как-то смутно и неопределенно. Вроде бы он где-то его видел. Единственная девушка в этой компании стояла рядом с его отцом, очень близко, взглядывая на него снизу вверх как-то по-особому, заговорщически, точно только они вдвоем знали какую-то тайну. Темные гладкие волосы до плеч с длинной челкой, из-под которой весело блестят глаза, миниатюрная и изящная, как фарфоровая статуэтка, особенно на фоне тех двоих. Поразительно, но и ее он как будто знал! Точно где-то встречал! Но где? Конечно же, сейчас она взрослая, наверное, изменилась, но все-таки… недавно, совсем недавно он ее видел…
Не выдержав, Алекс спросил у Малфуа, как раз замолчавшего:

- Вы не знаете, кто это?

- Друзья твоего отца. А это мисс Пэнси Паркинсон, ныне миссис Элфрид Делэйни. Винсент Крэбб и Грегори Гойл. Дэйн Нотт. Блейз Забини.

Вот все и разъяснилось. Дядя Грега, в честь которого его и назвали. Надо же, значит, они с его отцом дружили? Надо потом Грегу рассказать. А это, видимо, папа Фелисити. Мистер Блейз Забини, попечитель Хогвартса, конечно, он его видел, когда вызывали к МакГонагалл, а там сидел Малфуа. И мама Эдварда, с которой они встретились на Кингс-Кросс, и которая так на него смотрела, словно увидела то, на что уже не смела надеяться.
Девочка с нежными чертами лица, еще не ставшими такими резкими и надменными. Мальчишки, будущие Пожиратели Смерти. Они, наверное, тогда не думали о том, что с ними будет. Что всего лишь через несколько лет некоторых уже не будет в живых, а другие переменятся. Что когда-нибудь кто-то будет смотреть на них и жалеть изо всех сил, что все так сложилось. Они тогда были еще совсем… нет, просто они тогда были, и этого было достаточно…
На колдо-фотографии Блейз Забини вдруг оторвался от волшебной палочки и взглянул прямо на Алекса. До того это выглядело «по-настоящему», как будто он услышал его мысли, что Алекс невольно вспомнил квиддичный матч между сборными Италии и Англии, где он во второй раз видел мистера Забини.

До квиддичного стадиона, уже бурлящего народом, они добрались через портал — смятую пластиковую бутылку из-под минеральной воды, и у Алекса еще долго скручивалось в животе при воспоминании о то ли полете, то ли падении сквозь туманное пространство. Через камины, несмотря на золу и сажу, было все-таки намного удобнее. Они поднялись наверх до своей ложи, похожей скорее на крытую террасу с расставленными мягкими стульями и расположенной почти на одном уровне с тремя большими кольцами. Оказалось, что там их уже поджидали мистер Уизли и Рейн. Мистер Уизли оживленно переговаривался с невысоким, немного сутулым мужчиной, лицо которого было на редкость угрюмым и неприветливым. Он говорил, тщательно подбирая слова и очень правильно строя фразы, что выдавало в нем иностранца. При виде него глаза близнецов стали похожи на тарелки, а Лили запыхтела и так дернула сзади за локоть, что Алекс оглянулся.

- Это же Крам! Сам Виктор Крам! — с восторгом прошептала девочка, - а у меня даже блокнота нет, чтобы взять у него автограф!

Видимо, этот Крам был величайшей квиддичной знаменитостью, потому что Сириус, Джеймс, Лили и Рейн только благоговейно переглядывались и, раскрыв рты, внимательнейшим образом слушали их разговор с мистером Уизли, к которому не замедлил присоединиться мистер Поттер. Причем по их поведению было понятно, что все они знают друг друга уже давно и хорошо («А раз так, чего Лили разволновалась?»). Миссис Поттер весело улыбалась и кивала, изредка вставляя словечко. Алекс же все равно не понимал и половины из того, о чем они говорили, маленькой Лин это вовсе было неинтересно, и поэтому они подошли к перилам, ограждавшим ложу, и смотрели на поле, где пока разминались, точнее, разлетались команды Италии и Англии. Внимание привлек один игрок в итальянской форме зелено-белых цветов, с такой скоростью и ловкостью лавировавший между тремя кольцами, что просто дух захватывало.

- Ну, Виктор, так кто сегодня судья? — хитро прищурившись, спросил мистер Поттер, - полагаю, Дефур или Виснич? Они оба известны своей непредвзятостью и неподкупностью, недаром имеют мировую квалификацию, но тебе, конечно, и в подметки не годятся. Я, кстати, так и не понял, почему ты взял самоотвод.

- Видишь ли, - мистер Крам сдвинул густые черные брови, взглянув на поле.
Игрок сделал совершенно сумасшедший кульбит и, разметав в разные стороны парочку англичан, не успевших убраться с его дороги, сломя голову понесся по направлению к их трибуне. Лили, Рейн и близнецы шушукались, рассаживаясь по местам, видимо, не смея громко переговариваться в присутствии Крама. До Алекса доносились только отдельные фразы — «Он завершил карьеру два года назад и зря…», «Но еще мог бы играть, как считаешь?», «Он сказал, что надо уступить дорогу молодым», «Ага, и теперь болгары топчутся в самом конце турнирной таблицы»…

- Видишь ли, я считаю, что в данном конкретном случае мое судейство будет субъективным.

Мистер Уизли недоверчиво хмыкнул, а мистер Поттер удивленно воскликнул:

- То есть? Есть причина?

Тут Лин ойкнула, а Алекс отскочил от перил и оттащил девочку назад, потому что безумный игрок был уже на расстоянии вытянутой руки. Бело-зеленая молния со свистом влетела на террасу, грациозно спрыгнула с метлы, подхватив ее одним сильным точным движением, и звонкий голос с красивым певучим акцентом произнес:

- Очень важная причина, мистер Поттер.

При ближайшем рассмотрении игрок оказался совсем юной девушкой и притом просто удивительной девушкой. Коротко постриженные иссиня черные волосы контрастировали с матово-золотистой кожей, глаза были такими синими, словно в них отражалось небо, облегающая квиддичная форма сидела как влитая. Она была похожа на свою метлу, которую очень бережно держала в руках — такая же стройная, прекрасная и стремительная. Лили так выразительно выдохнула, и такое у нее стало выражение лица, что стало понятно — у нее появился кумир.

- Меня зовут Бьянка, - девушка крепко пожала руку мистеру Поттеру и мистеру Уизли и приветливо улыбнулась миссис Поттер, - рада с вами познакомиться, Виктор много о вас рассказывал.

- Моя невеста, - кратко бросил Крам, и после секундного замешательства взрослые бросились их поздравлять.

- Пока мы не объявляли об этом официально, но я решил перестраховаться, чтобы не разгорелся скандал по поводу возможного подсуживания, - объяснил он, когда все более или менее успокоились.

- Но ведь этот матч всего лишь дружеский, его результаты не повлияют ни на турнирную сетку, ни на конечный результат по очкам и выход в финал мирового чемпионата, - пожал плечами мистер Уизли.

Бьянка задорно сверкнула синими глазами.

- Нет на свете строже и справедливее квиддичного судьи, чем мой Виктор. Надеюсь, вам понравится сегодняшняя игра. Мистер Уизли, нынешнему вратарю английской сборной до вас далеко, поэтому, смею заверить, я забью не менее двадцати квоффлов в ваши кольца.

Мистер Уизли польщенно засмеялся.

- О, прошу прощения, я вижу там своего любимого дядюшку.

Все обернулись. Алекс узнал волшебника, стоявшего на лестнице, ведущей к соседней ложе, и вспомнил. Красивый статный черноволосый мужчина в строгой и элегантной черной одежде, несмотря на летнюю жару. Он медленно кивнул всем присутствующим, и так же медленно, словно неохотно, с ним поздоровались мистер Поттер и мистер Уизли. Мистер Блейз Забини взглянул на Алекса, и мальчику показалось, что его просто обожгло и толкнуло в грудь этим взглядом. Глубокий черный омут тоски, глухой, безнадежной, засасывающей, без единого проблеска света. Он даже сделал полуосознанное движение, чтобы спрятаться за спину мистера Поттера, но переборол себя и остался на месте. Бьянка подошла к мужчине, обняла его одной рукой (в другой у нее по-прежнему была метла) и поцеловала в щеку. Тот что-то сказал ей по-итальянски, девушка усмехнулась и ответила по-английски:

- Конечно, дядя Блейз. Я всегда осторожна, ты же знаешь.

Мистер Забини прошел в свою ложу, Бьянка грациозно вскочила на метлу и так же лихо вылетела к зашумевшим трибунам, а Виктор Крам ушел вниз.

- Я понимаю, что то, что я сейчас скажу — просто ужасно, - тихо и растерянно сказала миссис Поттер, - но она же в дочери ему годится! И, Мерлин, она — племянница Забини!

- Не преувеличивай, - поморщился мистер Уизли, - девочка, конечно, очень молодо выглядит, но ей не меньше двадцати-двадцати двух. Так что в дочери она годится с большой натяжкой.

Мистер Поттер задумчиво посмотрел в сторону соседней ложи и потер переносицу, приподняв очки.

- Не знал, что у Забини есть племянница. Впрочем, это не наше дело.

Потом была игра, на самом деле красивая и яркая, оглушающий рев трибун, вопли Лили и близнецов, и все это время Алекс словно чувствовал взгляд и присутствие мистера Забини. Даже зудело между лопатками от ощущения чужого пристального внимания. До конца игры мистер Забини не показывался из своей ложи, а потом ловец английской команды поймал снитч, и в их ложе разорвался ликующий фейерверк. Лили трещала без умолку, восхищаясь Бьянкой Забини, забившей, почти как и обещала, двадцать один квоффл, мистер Поттер и мистер Уизли громко и увлеченно разбирали тактику обороны английского вратаря, близнецы просто от души вопили, хотя миссис Поттер и пыталась их утихомирить, даже Рейн от переизбытка чувств дудел в дуделку, исторгая такие громогласные звуки, что Алекс на несколько минут был оглушен и дезориентирован общей суматохой. Поэтому он не заметил ухода мистера Забини, а потом, когда они сами спускались по лестнице, соседняя ложа уже была пуста. И Алекс снова почувствовал неловкость и стеснение.

Малфуа тем временем довольно улыбнулся и снова уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

- Да, я ведь говорил, что мы были очень дружны с твоим отцом? Люциус и Нарцисса вместе с Драко частенько гостили у нас в поместье во Франции. Поэтому в детстве и в юности мы немало времени провели вместе. Даже наше первое колдовство, можешь себе представить? произошло на глазах друг у друга. Нам где-то было около пяти лет, и мы умудрились сбежать от родителей и забрели в магловскую деревушку, расположенную невдалеке за холмом. А там нас окружили дети маглы и принялись обзывать и надсмехаться над нами. По их мнению, мы были странно и смешно одеты. Не скрою, это было, возможно, не самое неприятное, что могло случиться с нами, но я, пятилетний ребенок, был напуган. Эти грязные неотесанные маглы вели себя агрессивно и вызывающе. И когда один из наших оскорбителей, высокий крепкий мальчишка в два раза нас старше, сказал, что сейчас сорвет с нас эти девчоночьи наряды, и тогда они все посмотрят, кто мы - мальчишки или девчонки, моему терпению пришел конец. Что-то вокруг меня изменилось, и через секунду я обнаружил, что нахожусь на заднем дворе нашего дома, около лаза в живой изгороди, через который мы с Драко и сбежали. Оказалось, что я трансгрессировал из деревни в поместье! Когда же наши родители, изумленные и встревоженные, трансгрессировали в деревню, оказалось, что Драко не терял времени даром — он заколдовал обидчиков в безобидных кур, и те разбежались. Нашлись маглы — свидетели волшебства, и, конечно же, разразился огромный скандал. Немедля вмешался французский Комитет по урегулированию отношений с маглами. Пришлось расколдовывать детей и стирать память всей деревушке. Говорят, что первое колдовство влияет на будущие магические способности. Не могу сказать в отношении себя, что трансгрессия далась мне легко и непринужденно, но у Драко всегда лучше получались заклятья трансфигурации, превращения одного в другое. Так же, как и тебе, дружок, не так ли?

Алекс, слушавший в оба уха, вынужден был кивнуть. Ему и в самом деле с самых первых дней в Хогвартсе очень нравилась трансфигурация. По его мнению, она была сутью волшебства, самым ярким его проявлением. И профессор Уизли частенько его хвалила, за экзамен поставила самые высокие баллы на всем курсе.
Однако, погодите-ка, откуда это узнал Малфуа? В первый момент Алекс был в растерянности, а потом мысленно чертыхнулся. Конечно, это стало известно от Сатин, больше от кого? Эта девчонка, что, шпионила за ним?! Каждый его шаг описывала в письмах к папочке? Вот дрянь!!!

Большие часы в холле отбили восемь, их гулкий торжественный бой прокатился по всему первому этажу. Малфуа, словно спохватившись, сказал:

- Вот и все на сегодня, о чем я хотел тебе рассказать. Тебе было интересно?

- Да, конечно.

В дверях показался кланяющийся домовик.

- Ужин, хозяин.

Малфуа встал и, величаво кивнув, прошел в столовую. Алекс поплелся за ним. Миссис Малфуа опять не закрывала рта, Сатин опять окатывала ледяными взглядами, что, впрочем, совсем не лишило его аппетита (а может, она как раз на это надеется — уморить его голодом?), но действовало на нервы. Поэтому он быстро проглотил все, что лежало на тарелке (к сожалению, наверное, совсем не аристократически чавкая), пробормотал «Спасибо» и улизнул в свою комнату.

На самом ли деле первое колдовство как-то связано с тем, что дальше будет получаться лучше всего? То, что можно было назвать своим первым колдовством, он помнил очень смутно и даже сомневался, было ли оно вообще. Может, он все сам себе напридумал или напутал? Когда еще были живы бабушка с дедушкой, и он жил с ними, бабушка заставляла пить молоко, которое он терпеть не мог. Чем больше он капризничал, тем строже она становилась. И однажды, когда он готов был зареветь, но ее настойчивость была неумолимой, молоко в его детской кружке со смешной рожицей превратилось в любимый яблочный сок. Он помнил свое удивление и быстроту, с которой он опустошил кружку. Бабушка ничего не заметила. Или заметила, но промолчала? Но потом такое повторялось несколько раз. Превращение одной жидкости в другую — это заклятье трансфигурации? Надо будет потом спросить Рейна.
Вот другое колдовство, которое он помнил четко, точно было трансфигурацией. Тогда он уже жил у Бигсли. Дик и Боб отняли у него игрушку, одну из немногих, переехавших вместе с ним в вещах — старенький паровозик с двумя вагонами, у которого не было трубы. Он долго бегал за ними, но отобрать обратно уже не смог. Братья же прямо у него на глазах разломали игрушку и попрыгали на ней, превратив в мятые куски пластмассы, и все хохотали. Он убежал в свою неуютную чердачную комнату и сидел на полу, машинально перебирал старые дверные ручки из кучи хлама, сваленного в одном углу. Глаза пощипывало, и ужасно хотелось, чтобы все снова стало по-прежнему, чтобы пришли бабушка с дедушкой и забрали его от этих чужих людей, которые смотрели на него как врага, чтобы он проснулся в своей теплой светлой детской, чтобы играл со своим паровозиком, и никто его не отнимал. Он каждое утро будет пить молоко и никогда больше не будет капризничать, и не будет убегать от дедушки на прогулке, и больше в руки не возьмет ножниц, испортивших бабушкино красивое платье. Сквозь щиплющую пелену на глазах он не сразу разглядел что-то яркое на полу. А когда разглядел, то ойкнул. Вместо трех дверных ручек — одной большой, металлической и круглой, двух поменьше, деревянных, похожих на груши, - перед ним на боку лежал его паровозик, совершенно такой же, какой и был. Красный паровоз, человечек-машинист в кабине, синий и зеленый вагоны, так же не хватало трубы, и на крыше зеленого вагончика царапина. Он тогда не задумался, откуда появилась игрушка, просто стал осторожнее и никогда больше не показывал ее Бигсли. Потом, когда он вырос из игрушек, паровозик снова превратился в три дверные ручки. Вот это-то, наверняка, трансфигурация.
Значит, его папе она тоже нравилась? Одно это было интереснее, чем все напыщенные рассказы Малфуа о знатности рода Малфоев, богатстве, балах и о чем-то там еще!
С этими мыслями он заснул. А наутро проснулся как-то резко и сразу, как оказалось, от почти неслышных шагов домовика, протиравшего пыль.

– Г-г-герти разб-б-будить м-м-молодой г-г-господин? П-п-прошу п-п-простить! П-п-прошу п-п-простить!!! — домовик, вернее домовиха, повалилась навзничь, дрожа и всхлипывая.
Метелка для пыли торчала над ее головой убором американского индейца, и Алекс невольно улыбнулся и зевнул.

– Ничего страшного. А который час? Наверное, уже день?

Домовиха робко подняла голову.

– Н-нет, молодой господин, только четверть одиннадцатого. Молодой господин желает завтрак в комната? Принести воды умыться? Помочь одеться?

– Меня зовут Алекс, а не молодой господин, зови меня по имени, ладно? — досадливо поморщился мальчик, — помогать не надо, и на завтрак я сам спущусь.

И без того круглые глаза домовихи стали еще круглее, она растерянно замигала и, то и дело кланяясь, спиной вышла в дверь.

– Доброе утро. Как спалось, дружок?

К сожалению, первым кого встретил Алекс внизу, был «дорогой дядя», ради разнообразия выглядевший довольным всем миром и собой в частности. Утро, и без того бывшее не очень добрым, вообще утратило все хорошее. Но мальчик очень вежливо ответил, стараясь, чтобы в голосе не было ни капли недовольства (почему-то показывать чувства перед этим человеком казалось чем-то постыдным):

– Хорошо, спасибо.

– Позавтракай, погуляй по дому и саду. Здесь есть отличная библиотека, которую наши предки начали собирать еще в восемнадцатом веке. Конечно, ей не сравниться с той, которая была в Малфой-Менор, но можно отыскать уникальнейшие манускрипты, раритеты и ценные издания. Ты можешь найти очень много интересного по твоей любимой трансфигурации.

Он молча кивнул и прошел в столовую. Завтрак проходил в полном одиночестве, чему он был безумно рад. Уши еще со вчерашнего дня были забиты бархатистым въедливым голосом миссис Малфуа, а увидев Сатин, он мог не сдержаться и как следует наорать на нее за шпионство. Наверное, девчонка это почувствовала, потому что благоразумно не показывалась на глаза.
Малфуа словно испарился. Миссис Малфуа музицировала за огромным блестящим роялем в специально отведенной для этого гостиной, почти пустой и от этого звонко-гулкой. Она еще и пела, и ее чудесный голос взлетал ввысь, расплескивался звонкой рекой, плыл серебряным перезвоном колокольчиков, грустил печальной флейтой. Алекс даже невольно заслушался, хотя не смог разобрать ни одного слова. Он тихонько прикрыл двери и пошел дальше. Еще немного побродил по коридорам, разглядывая волшебные картины. Портретов не было, только унылые пейзажи, на которых шел серый дождь, тускло светило солнце или ветер безжалостно трепал и ломал ветви деревьев. Паркет под ногами чуть поскрипывал, звук собственных шагов сопровождал его, как-то по-особому ритмично вторя звукам рояля и голосу миссис Малфуа.
Сад был не очень большим, его огораживала высоченная стена живой изгороди, очень плотной, топорщившейся колючками, и росли только эти деревья с серебристой корой и странными листьями, шелестевшими сами по себе. И еще всюду розовые кусты. От тяжелого, одурманивающего и даже какого-то липкого аромата цветов кружилась голова. За железными воротами на улице было жарко и пустынно, как и вчера. На другой стороне виднелась похожая кованая ограда, через которую свешивались длинные зеленые плети плюща. Ни одного человека за час, что Алекс проторчал около ворот, изредка без особой надежды и безрезультатно подергивая за выступающие ручки в виде оскаленных волчьих морд.
На заднем дворе обнаружилась красивая беседка, искусно оплетенная ползучим виноградом. В ней вместо стола и стульев были устроены большие качели, обитые мягкой тканью и заваленные маленькими девчоночьими подушками. Алекс легонько толкнул высокую спинку и внезапно подумал, что они бы понравились маленькой Лин. Здорово было бы покачать ее, сильно, так, чтобы упали подушки, чтобы она зажмурила глаза, крепко ухватилась за его руку и засмеялась, прося еще выше и сильнее. Она вообще-то редко смеялась, в отличие от Лили и близнецов.
Ну вот, скажите, пожалуйста, зачем, ЗАЧЕМ он здесь?!! Какого черта?! Чтобы бесцельно слонялся из одной комнаты в другую? Разглядывал фотографии и слушал ностальгические воспоминания «дядюшки» о древних корнях их чистокровной семьи и детских забавах его отца? Нет, конечно, это интересно, даже очень, но все-таки — только ради этого Малфуа притащил его от Бигсли?! Он ведь может взбунтоваться и потребовать, чтобы его немедленно отвезли к Поттерам. Вот только не поручится, что Малфуа так просто его послушает. Откуда-то из глубины настороженной души подсказывало, что Малфуа не отпустит его, пока не добьется своей непонятной цели. Что-то уж очень нехорошее было в фальшивых улыбках «дорогого дяди», тщательно обвитое плотной паутиной пустых слов и явного лицемерия.

Злость и ощущение собственного бессилия нахлынули грозовым ливнем, в глазах потемнело, и Алекс даже запрокинул голову вверх, почти уверенный в том, что небо затянули пасмурные дождевые тучи. Но в глубокой ясной синеве, как по морю, неспешно плыли нарядные корабли с белоснежными парусами, раздуваемыми озорным ветром. Тогда, когда был торжественный ужин у Поттеров, и они сбежали на реку, по небу летели и отражались в воде такие же облака, легкие и праздничные. В ушах явственно раздался хитрый смешок Сириуса, припрятавшего карты в рукаве, и громкий голос Джеймса, недоумевавшего, каким это образом его козырной трефовый король превратился в ехидную пиковую даму. Перед глазами ярко вспыхнула картина, как Сэм пытался заколдовать какую-то особенно упитанную лягушку, совершенно ошалевшую от такого внимания и прыгавшую почти на олимпийские высоту и длину. А Лили не оценила его усилий, возмущенно обозвала «мучителем» и понесла лягушку обратно на мелководье. Поскользнувшись, едва не упала в тину, но удержалась, запачкав только подол своего красивого шелкового платья. Сперва надулась, а потом сама хохотала громче всех, изображая, как размахивала руками в попытке удержать равновесие. Рейн скептически качал головой, споря с Сэмом о не получившемся заклятии с лягушкой, утверждая, что превратить ее обратно в головастика можно только с помощью зелья, а никак не чарами. Сэм возражал и горячился, но чем жарче разгорался спор, тем спокойней и сдержанней становился Рейн. А потом словно потянуло сыростью с реки, и руку снова согрела ладошка сонной Лин, смешно зевавшей и спотыкавшейся почти на каждом шагу.
Было такое чувство, что это было очень давно, хотя на самом деле всего-то месяц назад. И опять, как и вчера, до дрожи в груди захотелось вернуться к Поттерам.

Надо было как-то отвлечься, а то так, чего доброго, еще можно совсем расклеиться, вспоминая то одно, то другое. В самом деле, Малфуа не в заточении же его держит. Подумаешь, еще неделька или две. Потом-то, чтобы там ни было, он все равно будет вынужден отвезти его обратно.
«В крайнем случае, сбегу!» — внезапным всполохом пришла мысль, сперва ошеломившая своей отчаянной смелостью. Что ни говори, но он никогда не бродил в большом многомиллионном городе совершенно один, не знал где и куда садиться, чтобы добраться хотя бы до Литтл-Уингинга, не говоря уже о Поттерах. Конечно, у него есть Право Приглашения, и он может найти их дом, но только теоретически. Как это делается, естественно, он понятия не имел. Наверное, надо трансгрессировать. Или найти камин с выходом в Сеть Летучего Пороха. Надо выяснить, подключены ли в доме камины к Сети. Если да, то в принципе особых проблем не будет, если же нет, то придется туговато. Вдобавок, у него почти нет денег, так, только мелочь на мелкие расходы.
Потом, подумав, обстоятельно взвесив все «за» и «против», чувствуя, как начинает тошнить от вездесущего розового аромата, лезшего в нос, Алекс решил, что это, конечно, опасный шаг, но если надо, он его сделает. Он даже кивнул сам себе, точно подтверждая серьезность и твердость намерений.

– Ужин, молодой господин, хозяин зовут. Надо быть.

– Иду, — Алекс с сожалением закрыл тяжелый фолиант в истертом кожаном переплете с довольно таки потрепанными страницами (словно его много раз читали и перечитывали, загибали уголки страниц и даже делали пометки на полях) и потянулся, — ничего себе, уже восемь?

– Да, молодой господин.

– Алекс, меня зовут Алекс, — как можно дружелюбнее улыбнулся мальчик.

Но домовик в страхе затряс головой.

– Нет, нет! Молодой господин нельзя звать по имени! Нельзя! Неправильно! Хозяин будет сердиться!

– А при чем тут он?

– Нельзя, молодой господин, нехорошо, не надо, хозяин или хозяйка узнают, будет плохо, — домовик умоляюще хлопал круглыми глазищами.

Алекс подмигнул:

– А откуда они узнают? Я не скажу. Вы только при них не зовите по имени, идет?

Домовик растерянно кивнул, но в следующий момент опять принялся отнекиваться.

– Ладно, — Алекс поставил книгу на место и вздохнул, — ладно.

С огромным внутренним нехотением и даже сопротивлением он вошел в столовую. Малфуа сидел во главе стола, миссис Малфуа улыбнулась так широко, что у него невольно свело скулы. Сатин поджала губы.

– Александр, дорогой, ждем только тебя.

– Извините, — пробормотал Алекс, усаживаясь напротив Сатин.

– Ах, дорогой, ты был в библиотеке? Я просто восхищаюсь — сидеть за книгами в каникулы! Какое трудолюбие! Наверное, поэтому, дорогой, ты в числе лучших учеников, не правда ли? Сатин, бери пример с кузена.

– Еще чего! — сквозь зубы проскрежетала Сатин, и ее взгляд чуть не превратил Алекса в дымящуюся головешку.

«А я-то тут при чем?» — едва не подавился он, — «Вот дура!»

После ужина Малфуа остановил Алекса прикосновением. Плечо тут же зазудело и заныло, захотелось сбросить тяжело придавившую руку.

- Нам надо поговорить. В кабинете, не возражаешь?

Алекс мысленно закатил глаза. Какая разница — возражает он или нет? Все равно Малфуа настоит на своем. Что, еще два часа воспоминаний? «Дядюшка» хочет как следует пропитать «племянника» духом Малфоев, почти через каждое слово подчеркивая, к какому ужасно древнему и просто безобразно чистокровному семейству они оба принадлежат? Ну не понимал этого Алекс, вернее, не придавал значения, сколько там волшебников было в его роду. И не поймет, наверное. Ну и что, что все? Какая разница, в конце концов? Вон у Сирила и Тони вообще в семье магов не было, но они все равно учатся в Хогвартсе, колдуют так же, как и он, и уж совсем не последние среди студентов. Если его отец чистокровный маг, то мама-то из семьи самых обыкновенных людей. Разве бабушка и дедушка Грэйнджеры были чем-то хуже магов или как-то отличались от них, за исключением того, что не размахивали куском полированного дерева, не бормотали чудные непонятные слова и не носили этих дурацких мантий? Да и Волдеморт с его войной, направленной против маглорожденных, уж совсем не вызывал никаких теплых чувств. А ведь Малфуа, кажется, одобрял его политику. Не говорит ничего напрямую, но с таким придыханием и значением произносит «Темный Лорд!», что просто мороз по коже.

– Да, я вновь кое-что хочу тебе рассказать. И это снова будут всего лишь воспоминания. Чтобы мы были без своего прошлого, дружок? Без прошлого нет настоящего и не будет будущего.

Малфуа постукивал своей волшебной палочкой по ладони, стараясь скрыть раздражение и обуревавшие чувства: «Наслать бы на тебя, недоноска сопливого, Империус, и все проблемы были бы решены одним взмахом палочки. Я бы уже сегодня праздновал победу. Но нельзя. Скрыть применение одного из трех Абсолютно Запрещенных Заклятий столь же невозможно, как спрятать великана в магловском городишке на полсотни человек. Министерство после войны слишком ретиво наказывает ослушавшихся, Лорд бы их всех побрал!»

Алекс, слегка скривившись, приготовился слушать. Если это опять рассказы о «проделках его отца», как их называл Малфуа, будет более или менее интересно. Но если он опять примется повторять, как попугай, о величии рода Малфой, о чистой крови, о шикарных замках, беззаконно конфискованных Министерством Магии, то это будет скука смертная…

Однако Малфуа, сделав какое-то порывистое движение и повернувшись к нему всем телом, как-то резко и жестко спросил:

- Ты, вероятно, уже осведомлен о дружбе, которая связывала мисс Гермиону Грэйнджер, мистера Гарри Поттера и мистера Рональда Уизли?

Алекс растерянно кивнул, слегка удивленный. Он совершенно не ожидал этого вопроса. Вчера Малфуа за все время своих рассказов ни словом не обмолвился о его матери, очень тщательно обходя все моменты, в которые ее можно было бы упомянуть.

- Так знай, что они и твой отец были заклятыми врагами с самой первой минуты своего знакомства. Гарри Поттер ненавидел твоего отца и всегда завидовал ему, а Рональд Уизли всегда поступал так же, как и его друг. Но после того, как Гермиона Грэйнджер стала миссис Драко Малфой, их ненависть стала поистине смертоносной. Видишь ли, друзья твоей матери расценили этот вполне закономерный факт ее биографии как предательство и, вероятно, сочли, что за это она заслуживает смерти. Но за что? Что особенного было в поступке мисс Грэйнджер?

– Вы прекрасно знаете, почему они так подумали. Потому что мой отец был Пожирателем Смерти! — Алекс с вызовом вздернул подбородок как можно выше. Малфуа не сказал ничего нового, но слышать именно от него, что мистер Поттер и его отец ненавидели друг друга было не очень-то приятно.

– Но почему же тогда твой отец сделал опекуном единственного сына своего врага?

– Значит, у него были причины!

– Причины? Уверен ли ты в этом?

– Я был и в Министерстве Магии, и в адвокатской конторе. Там подтвердили, что все бумаги по опекунству правильные и настоящие. А мистер Поттер сам был удивлен. Кстати, мистер Малфуа, я ведь тоже могу задать вам вопрос. Если вы и мой папа были так близки и дружны, как вы говорили вчера, то почему опекунство не было оформлено на вас? Почему вы даже не знали о том, что был я? От вас скрывали мое рождение? Или вы все-таки не очень ладили с моими родителями? — Алекс злорадно отметил, что Малфуа разозлился. Его длинное худое лицо пошло пятнами, в водянистых глазах проскользнуло самое настоящее бешенство, но мужчина сдержал себя.

– Да, я не знал о твоем рождении, но этому есть объяснение. В апреле 2004 года по… некоторым неблагоприятным обстоятельствам я был вынужден уехать из Франции. Переписка была слишком обрывочной и нерегулярной, чтобы до меня доходили все новости. Я вернулся лишь в декабре и узнал о том, что произошло. Поверь, я был потрясен и, конечно же, сразу бросился в Англию. Но здесь царила неразбериха, Малфой-Менор был уже конфискован, меня в него не впустили. Мало того, меня несколько раз с пристрастием допрашивали в Визенгамоте, водили на очные ставки с задержанными Пожирателями Смерти, и никто даже словом не обмолвился о том, что у погибших Малфоев был сын и внук. И вот тут мы подбираемся к сути вопроса, дружок.

На губах Малфуа заиграла какая-то особо отвратительная, наполовину снисходительная, наполовину торжествующая улыбка, от которой на Алекса, вмиг утратившего весь гонор, пахнуло смертельно холодным дыханием зимы. Захотелось поежиться и обхватить себя за плечи, а еще лучше забиться в угол и заткнуть уши наглухо, закрыть глаза, а потом открыть и с облегчением обнаружить себя у Бигсли в привычной комнатушке без окон, задремавшим над книгой.

– Я прихожу к выводу, мы имеем дело с подлогом. Сокрытие тебя было сделано нарочно. Тебя специально подбросили как бездомного щенка, как сироту без рода и племени, к магловской родне, а потом так же специально не забрали от этих грязных маглов-опекунов. Далее же, когда стало невозможно скрывать кто ты есть, перед тобой был разыгран спектакль, дружок. Гнусный и лживый спектакль с целью заставить тебя принять сложившуюся ситуацию.

– Зачем это мистеру Поттеру? — упрямо гнул свое Алекс.

– Зачем? Что же, правильный вопрос. И думаю, я смогу ответить на него, не прибегая к помощи ясновидиц. Дело в том, что он хочет держать тебя под контролем.

– Что? Зачем это? — он был обескуражен и даже неверяще усмехнулся, до того нелепым было сказанное. А Малфуа уверенно кивнул.

– Ты слишком особенный, дружок, и это не лесть, а констатация факта. Внук Люциуса Малфоя, сын Драко Малфоя. Ты помнишь, что я тебе говорил вчера? Кем были твой дед и отец? Да, представители одного из древних родов, в жилах которых текла чистейшая волшебная кровь. Но ты читал книги по двум магическим войнам последних лет, не правда ли? Значит, ты знаешь правду. Они были Пожирателями Смерти Великого Темного Лорда, Его верными слугами. Они были с ним всегда и везде. И Он ценил их, Его милость простиралась над ними.

Воздух в комнате загустел плотными, почти осязаемыми комками, словно желе, и Алекс едва-едва глотал его густоту.

– И конечно же, ты сын Гермионы Грэйнджер. А твоя мать была по-настоящему умной и сильной волшебницей. Она была уверенной в себе. И еще она была гордой. И пусть в жилах ее текла магловская кровь, но это делало ее только сильнее. О, дружок, слышал бы ты, как превозносил ее Лорд! Она многим попортила кровь своей гордостью, многие люто завидовали ей из-за особого внимания Лорда, но она всегда держала себя так, словно до ее ушей не достигали нелепые слухи и грязные сплетни. И никто не посмел бы сказать, что миссис Драко Малфой посрамила собой чистокровнейший род Малфоев.

«Я же все это знаю! — твердил про себя Алекс, проталкивая воздух в легкие и выталкивая его обратно, словно разучился дышать, - я знаю. Он не говорит ничего нового»

Но успокоиться не получалось. Сказанное Малфуа, хоть и было давно известно, и можно сказать, что Алекс почти примирился с тем, что на его двойную фамилию люди всегда будут реагировать настороженно, но почему-то сейчас все приобретало какой-то совершенно особый зловещий смысл.

- Поэтому мистер Гарри Поттер так внимателен к тебе, дружок. Он хочет, чтобы ты был под его постоянным присмотром. Он желает убедиться, что ты не пойдешь по стопам матери и отца. Он тебе не доверяет. Он тебя боится. Боится, как потенциальной опасности возрождения былых настроений. Ведь были и остаются униженные Гарри Поттером, загнанные в угол Аврориатом, недовольные политикой Министерства. А в тебе могут воплотиться их надежды. Ты можешь стать их стягом, идейным вдохновителем, опорой. И чтобы не допустить даже малейшей возможности этого Гарри Поттер держит тебя в своем доме. И еще. Не хочешь ли узнать, дружок, как именно погибли твои родители и дед с бабкой?

- Ч-что? — едва выдавил оглушенный словами об опекуне Алекс, в голове царили сумбур и растерянность.

- Конечно, я не был там, но слышал кое-что, - Малфуа сделал паузу и немного помолчал, словно собираясь с силами, — говорят, Малфой-Менор полыхал так, словно стены его были из дерева, а не из камня, столь сильны и многочисленны были заклятья и чары, извергавшиеся из палочек Авроров и тех, кто противостоял им. Говорят, что многие волшебники попросту сгорели, как картины, не успев ничего понять, в магическом огне боевых заклятий. Говорят, что Авроры не щадили ни женщин, ни тех, на ком были чары Подчинения. Говорят, что после Последней Битвы Визенгамот осудил на пожизненное заключение около тысячи волшебников, каждого второго, представшего на его суд, и всех, абсолютно всех, кто носил Черную Метку Пожирателя Смерти. И никогда еще дементоры Азкабана, даже в бытность Темного Лорда правителем Великобритании, не получали столь богатой жертвы.

Малфуа говорил негромко, неторопливо, и по спине Алекса ползли ледяные змеи, заставлявшие ежиться.

– Знаешь ли ты, дружок, что-нибудь об Азкабане? О тюрьме, где стражами уже много столетий являются дементоры? Дементоры, по своей воле служившие Темному Лорду, потому что их истинным хозяином был только Он. Дементоры, которым после первого и второго свержения Лорда, Министерство Магии вновь и вновь предлагало охранять Азкабан. Дементоры, высасывающие из человека радость, питающиеся его счастьем, пожирающие его душу. После их пиршества от человека остается только пустая оболочка, пусть жизнь и теплится в его теле. Заключение в Азкабан — это хуже казни, быстрой и легкой, это медленная, растянутая на долгие годы, изощренная пытка. Некоторые сходят с ума в первые же месяцы, другие — через несколько лет, а наиболее сильные и выносливые продлевают свои мучения так долго, что куда милосердней было бы всего лишь одно заклятье. Всего лишь одно смертельное заклятье. Задумывался ли ты когда-нибудь, что узниками Азкабана могли стать твои родители? Не отвечай, конечно же, это и не приходило тебе в голову. Но если бы твой отец и твоя мать не погибли тогда, все так бы и произошло, поверь мне. Сейчас они были бы пародиями самих себя, безумными и жалкими, утопающими в собственных нечистотах, не узнающими никого, не реагирующими ни на что. Возможно, последним их радостным воспоминанием, которое высосали дементоры, стал бы ты, дружок.

Алекс не хотел слушать монотонный, странным образом убедительный и сильный своей отрешенностью, голос Малфуа. Ему хотелось уйти, но он не мог. Руки словно примерзли к спинке стула, за которую он и сам не заметил как ухватился так сильно, что побелели пальцы, а ноги вросли в сверкающий, до блеска натертый паркет.

– Осознаешь ли ты, Александр Грэйнджер Малфой, что в Азкабан твоих родителей с глубоким удовлетворением и самодовольным чувством свершившегося возмездия отправил бы твой нынешний опекун? Да-да, мистер Гарри Поттер. «Тот-самый-Гарри-Поттер», имя которого произносят с восхищением и пафосом. Имя которого превозносят так, словно он — оживший Мерлин. Но это же имя выплевывают, словно грязь, в темных углах Лютного переулка, в залах родовых замков и фамильных поместий, в семьях тех, чьи родные сошли с ума в Азкабане. Это имя проклинают с оглядкой, затаенным страхом, но непреходящей ненавистью. Это Гарри Поттер был во главе Авроров, ворвавшихся в Малфой-Менор и разрушивших его почти до основания. Это Гарри Поттер убил Темного Лорда и многих Пожирателей Смерти. Это ведь Гарри Поттер был одним из главных обвинителей на всех судебных процессах по делу Темного Лорда.

– Я знаю. Ну и что? — сипло выдавил Алекс. Молчать дальше просто было невозможно.

– Ты не понимаешь, дружок? — мягко и почти ласково спросил Малфуа, — но это ведь очевидно. Именно мистер Гарри Поттер мог убить твоих родителей. Нет, я даже уверен, что это он убил их.

Алекса заколотило, по-прежнему трудно было дышать. Будь в этот момент в тоне Малфуа, в его глазах, жестах, поведении, во всем нем хоть толика фальши или вранья, он бы это сразу почувствовал, учуял, как волк. Но Малфуа не лгал, он, казалось, говорил совершенно искренне, уверенный в своей правоте. Но то, что он говорил — было просто чудовищно! Алекс изо всех сжимал челюсти, чтобы не закричать в голос и не выкрикнуть в ненавистное длинное лицо: «Заткнитесь! Не смейте ничего больше говорить!». Слова Малфуа ледяными молотами колотили по макушке, разрывали отравленными крючьями. Комната плыла перед глазами, мягко обволакивая ореховым пространством. Он словно распадался на части и плавал в густом желеобразном воздухе, как в невесомости. Портреты наблюдали за ним с хищным удовлетворением. Но взгляд пожилой леди неожиданно сверкнул сочувствием, и внезапно она довольно громко сказала:

– Довольно, Юбер, отпусти мальчика. Ты утомил не только его, но и меня.

Малфуа, словно не слыша ее, пристально разглядывал Алекса, которому сквозь звон в ушах и туман перед глазами начало казаться, что сейчас он постыдно свалится в обморок, как девчонка.

– Утомил? Не думал, что ты так слаб, — покачал головой мужчина, и Алекс уязвленно выпрямился. Голова была тяжелой, а на языке перекатывался тошнотворный металлический вкус.

– Ничего подобного! — дернул он плечами, с усилием преодолевая муть, — со мной все в порядке. Только я лучше поднимусь к себе. Или вы еще что-нибудь хотите мне сказать?

Малфуа прищурился и взмахнул палочкой. Хрустальный графин с темно-янтарной жидкостью, стоявший на небольшом секретере, накренился к стакану рядом, потом наполненный до середины стакан прилетел к Малфуа.

– На сегодня это все. Ступай, дружок.

Алекс, стараясь ничем не выдать себя, наконец отнял от спинки стула онемевшие пальцы и направился к двери.

– Подумай над тем, что я тебе сказал, хорошенько подумай, — сказал вдогонку Малфуа и прибавил, четко отделяя слова друг от друга и словно вбивая их в него, — мне незачем лгать тебе.

Когда за мальчиком захлопнулась дверь, Юбер удовлетворенно кивнул своему отражению в оконном стекле, за которым сочился духотой вечер.

– Отлично. Семена посеяны. Осталось дождаться всходов. Возможно, и не потребуется прибегать к последнему средству.

Он невольно дотронулся до массивного родового перстня, под которым таилась очень тонкая черная полоска еще одного кольца, как будто сплетенного из нескольких волосков. Но серебро перстня было теплым от его руки, а это волосяное кольцо было скользким и неестественно холодным, обхватывая палец вроде бы почти неощутимо, но в то же время словно отсекая его от ладони.

– Ты превзошел самого себя, дорогой внук. Такому красноречию и продуманному подходу мог бы позавидовать и Цицерон.

Только осуждения давно умершей старухи ему не хватало. Юбер незаметно потер палец и нарочито лениво повернул голову в сторону портрета бабки, сделав большой глоток огневиски.

– Ты права. Но не все же мне быть пропащей душой, как изысканно выражаются папенька с маменькой.

– Этого мальчика не проведешь пламенными речами, если за ними не стоит правда, — портрет язвительно усмехнулся.

– Он всего лишь двенадцатилетний мальчишка, — начиная закипать, как обычно в разговоре с Азалиндой, процедил Юбер.

– Он — сын своих родителей, достоинства которых ты так расписывал вчера и сегодня. И к счастью или несчастью, совершенно искренне. Мальчик многое унаследовал от них.

– Он всего лишь двенадцатилетний мальчишка, самый обычный, — с нажимом повторил Юбер, — думать, что он так же проницателен и умен, как его мать, или столь же хитер и лицемерен, как его отец — значит, совершенно глупо его переоценивать. Впрочем, в уме его матери, сколько бы ее не расхваливал Лорд, я всегда сомневался. На мой взгляд, она была самой обычной грязнокровной паршивой сучкой с непомерными амбициями.

– Что же ты тогда мечешь бисер перед свиньями? — старуха фыркнула так ехидно, что Юбер предпочел покинуть комнату, пусть это было похоже на бегство. Дальнейшее препирательство грозило совершенно притупить вкус победы от его успехов.

С помощью Щитовых, Маскирующих и Отталкивающих чар, сконцентрированных в изумруде галстучной булавки, ему удалось добиться того, чтобы магия, применявшаяся в доме маглов, не была зафиксирована в Министерстве. Удалось без лишнего шума притащить мальчишку. И почти сразу же преподнести загодя заготовленную и очень тщательно отредактированную чарами Убедительности версию «взгляда с иной стороны», хотя, конечно же, этому сопляку успели вбить в голову то, что было выгодно Поттеру и обеляло Авроров. Наверняка, он представлял своего так называемого опекуна в белых крылышках и с нимбом, от доброго укоризненного взгляда которого Темный Лорд немедленно раскаялся и пустил себе Аваду в висок. И все Его Пожиратели тоже самоликвидировались, поняв тщетность своих намерений и притязаний. Ничего, пришла пора потыкать щенка в ту часть правды, о которой он и не подозревает. О, нет, Поттер, наверняка, не лгал, ни капли обмана. Он просто недосказал, умолчал, пропустил. Это исправимо. Правда в выверенной дозе станет катализатором в зелье, ускоряющим его действие и заглушающим вкус лжи. Он надеялся, что зелье даст нужный результат.
Однако, каков! Копия своего отца! Даже не тем, что похож на Драко чертами лица, это, конечно же, сразу бросается в глаза. Нет, похож до дрожи, до скрежета зубов этим его выражением собственного превосходства, этим умением держаться так, словно внутри него стальной прут, этим вызовом в глазах, острым вздернутым подбородком, этими губами, слегка искривленными в насмешливо-пренебрежительной гримасе… Юбер еще с детства, с отрочества и юности помнил эту усмешку Драко, мгновенно заставлявшую его чувствовать себя неизмеримо ниже. Слабее. Беднее. Его семья происходила из захудалого и обнищавшего рода, заложившего за долги последнее поместье. Его дед безропотно принял фамилию жены, продал свою фамильную честь за банковский счет и никогда не пользовался уважением среди французских магов из высшей круга. Его отец был бесхребетным слабаком и полностью находился во власти своей матери. И кузен никогда не уставал напоминать об этом, подчеркивая, что единственными и настоящими Малфоями могут считаться только представители прямой мужской ветви. Малфуа — это не Малфой. Драко никогда не щадил ни малейшей его слабости, насмехался над любым промахом. В четырнадцать лет они даже устроили дуэль, когда Юбер разъярился из-за брошенного вскользь намека Драко на то, что его неспособность к некоторым заклятьям вполне объяснима наличием в генеалогическом древе предков маглов. И Драко опять усмехался с превосходством, легко и непринужденно отражая его заклятья, а потом его палочка как-то внезапно уперлась в кадык, и в серых глазах кузена плясала откровенная издевка. «Проси пощады!» — тянул тягучий голос, все больнее давило горло, и дрогнувший Юбер выхаркивал, вытягивал из себя оскорбительную мольбу. Они перебили тогда половину старинного севрского сервиза Азалинды. Был виноват Драко, но, конечно же, обвинили во всем Юбера, как зачинщика.
Потом Юбер опять унижался, прося денег у кузена, распоряжавшегося всеми семейными счетами. Люциус доверял Драко так, как Роже никогда не доверял ему.
Шанс для реванша, чтобы вволю поязвить над кузеном, опозорившим чистоту крови, представился, когда было объявлено о его помолвке с этой грязнокровной выскочкой. Но и тут не удалось ничего сделать, так как этой грязнокровке покровительствовал сам Темный Лорд. Драко же вел себя так, словно удостоился высочайшей чести сделать своей женой самую чистокровную и знатную волшебницу во всем мире. Попытки Юбера как-то побольнее уколоть совершенно его не трогали, тонкие намеки игнорировались и вряд ли вообще замечались, на прямую грубую насмешку Драко ответил знакомым чувством палочки у горла и такой давящей темной угрозой в сузившихся глазах, что Юбер почувствовал противный запах собственного страха. Драко был Пожирателем Смерти, беспощадным и безжалостным, он мог убить по-настоящему — только тогда это дошло до него. И все было уже не так, как в четырнадцать лет. Вместо родственников — лощеного элегантного дяди Люциуса, ненавистного, но знакомого кузена Драко, встали хладнокровные и смертельно опасные маги, заступать дорогу которым было столь же неразумно, как угрожать в Лютном переулке колдуну-некроманту, не имея в руках волшебной палочки. У Малфоев было все то, что не было у Малфуа — сила, власть, богатство.
Но они сдохли. Да-да, сдохли, развеялись в пепел, стерлись с лица земли. Не помогли ни могущество, ни груды галлеонов. От них остался только этот щенок с фамильными серыми глазами, острым подбородком и знакомой усмешкой. Но он сейчас во власти Юбера и преподнесет ему все то, что когда-то Юбер клянчил у Драко.
Это следовало отметить.

– Синиз! — крикнул он, пинком отшвыривая домовика, имевшего неосторожность попасться ему под ноги, — я сегодня задержусь.

Жена появилась в холле с уже заготовленным плаксивым выражением лица и вознамерилась было запричитать, но Юбер ее привычно не слушал, стремительно шагая в зеленое пламя Летучего Пороха в Каминной комнате.

«Это становится уже плохой привычкой!» — думал Алекс, сидя на подоконнике в своей комнате.
В самом деле — зимой он сходил с ума от подслушанного разговора миссис Поттер и профессора Уизли, сейчас — так же не может опомниться от слов «дорогого дяди». Тема одна и та же — его родители. Но сейчас помимо этого было еще это гадостное предположение о его опекуне, в котором таилось что-то странное, что-то туманное и неясное, что-то будоражащее, похожее на правду, только очень-очень глубоко, под несколькими слоями лжи, и Алекс никак не мог понять, что же его задело, что встревожило муть сомнения. Наверное, если бы Малфуа сказал, что мистер Поттер гонится за деньгами Малфоев, Алекс сразу и напрочь отверг бы все сказанное «дорогим дядей», утвердившись в окончательном мнении, что врет Малфуа, а не мистер Поттер. Но Малфуа этого не сказал.
Вчера он, видимо, прощупывал почву, так сказать, подготавливался, чтобы сегодня вывалить всю эту мерзость.
Голова раскалывалась от мыслей, молниями пронзавших сознание и раздиравших его на части. Хотелось сделать что-нибудь сию же секунду, да хотя бы встать и пнуть что-нибудь изо всей силы, устроить погром в этой чистенькой прилизанной комнате, броситься немедленно к мистеру Поттеру и вытрясти, выдавить из него признание, клятвенное признание, что к смерти его мамы и папы он лично не имеет никакого отношения.
Боль в руке привела в чувство. Оказывается, он все время колотил кулаком по подоконнику и в итоге разбил костяшки так, что выступила кровь. Соленый ее вкус смешался на языке с так и непрошедшим металлическим, отчего резко и сильно замутило, Алекс даже перегнулся через подоконник. Но волна тошноты так же быстро схлынула, оставив внутри пустоту и бессильную тоску, впору было завыть, как волку на полную луну. И внутри также кровоточило и саднило, боль тяжелыми тягучими каплями стекала по сердцу, растерянному и ничего не понимающему.
Он втянулся обратно внутрь и опустил раму. Перед глазами на стекле маячило какое-то черное пятнышко. Это опять оказался маленький паучок, беззаботно путешествовавший по своим делам.

– Хорошо тебе, — прошептал Алекс, осторожно подставляя палец на его пути, — У тебя были мама-паучиха и папа-паук, они плели себе свою паутину, ловили мух и мошек, и ты так делаешь. Все просто и понятно. Ты просто не знаешь, что может быть иначе.

Паук подумал-подумал, но не стал взбираться на его палец, прытко перебирая ножками, свободолюбиво уполз вбок, а потом забился в щель между рамой и подоконником.
Не было покоя. Магическая прохлада комнаты, еще вчера приятная, теперь казалась стоячей, затхлой и сырой, точно в каком-нибудь столетиями непроветривавшемся подвале. Теплый ночной воздух незваным гостем стоял ровно на границе оконного стекла, не желая вливаться в комнату. За окном все так же мерно и пугающе однообразно шелестела листва, как будто деревья шевелили ветвями, сверяясь по часам. Он никогда не боялся темноты, но тут казалось, что в углах комнаты, уже ставшей знакомой, около шкафа, под двумя креслами, у двери копошатся какие-то странные, слишком черные тени, замирающие при пристальном внимательном вглядывании и оживающие при взгляде искоса, слышалось что-то вроде шороха сухих паучьих лапок, тихое, легкое, но жуткое в ночной тишине. Кисти на тяжелом балдахине кровати, подобранном высоко наверху, изредка покачивались сами по себе, хотя сквозняка и в помине не было. От всего этого сердце, испуганно поколотившись в груди, проваливалось куда-то в живот и долго не желало возвращаться на свое законное место. Он изо всех сил жалел, что оставил волшебную палочку у Поттеров, не рискнув ее взять к Бигсли, боялся, что Ричард и Роберт, как не раз бывало раньше, бесцеремонно перетряхнут его вещи и сломают все, что можно сломать. Конечно, можно было понадеяться на заклятье миссис Поттер, но палочка — не книга, которую в принципе можно восстановить. А сейчас палочка придала бы ему уверенности в себе, с ней было бы, наверное, не так тоскливо и не так одиноко…
Мысли тяжелыми чугунными шарами перекатывались в голове, давили и сминали остатки спокойствия, перед глазами снова и снова всплывали книжные страницы, в ушах звучали обрывки фраз — все то, что он слышал и узнал о своих родителях. Возвратилось то мучительное состояние, которое было зимой.
Могли ли быть правдой слова Малфуа? Были ли правдой слова мистера Поттера? Кому верить?
А вдруг… ведь все может быть… на самом деле его опекун убил его родителей?! Он лихорадочно вспоминал все, что мистер Поттер говорил год назад, когда они остались в Лондоне после Косого Переулка. «Твои родители погибли в той войне вместе со многими… Твоя семья погибла». Мистер Поттер никогда не вспоминает о его родителях. Но почему-то именно по их распоряжению является его опекуном. Мистер Уизли ненавидит Алекса так же, как и ненавидел его папу. Они стояли во главе Сопротивления, они уничтожили самого черного мага Волдеморта и его Пожирателей Смерти, столько книг об этом написано. Его папа и дед были Пожирателями Смерти. Они убивали простых людей, об этом тоже написано в книгах. Разве мистер Поттер не мог убить их? Была война, было сражение, летели заклятья. Случайное заклятье. А может, не случайно, а намеренно? Мистер Поттер и мистер Уизли видели, смотрели в глаза тех, против кого были нацелены их волшебные палочки? И они на самом деле были убеждены в своей правоте. Но ведь они и в самом деле правы — Волдеморт хотел уничтожить всех маглорожденных волшебников, он убил родителей самого мистера Поттера, об этом как-то упомянула Лили. И мистер Поттер мстил. Он имел право на это. И они с мистером Уизли могли мстить за Гермиону Грэйнджер. Или могли мстить Гермионе Грэйнджер. И на это они имели право, она ведь предала их. Но что она им сделала? Разве они не могли понять ее? Наверное, она любила папу, раз вышла за него замуж. Но как она могла полюбить Пожирателя Смерти? Она же наверняка знала обо всем, что они творили. И в школе она его терпеть не могла, так кричала на него…
Любовь. Ненависть. Смерть. Месть. Снова ненависть. Убийства. Все переплетено и завязано в такой крепкий узел, который легче разрубить, чем развязать. Как разобраться? За какую нить из этого узла тянуть?
Да, Малфуа может быть прав, конечно, не во всем, а всего лишь частично. Но в какой части своих разглагольствований?
Нет, «дорогому дяде» нельзя доверять, он ведь сразу это понял, и прежде, чем подозревать или обвинять мистера Поттера, нужно поговорить с ним. Но есть ли шанс, что его опекун согласится рассказать всю правду о своих взаимоотношениях с его родителями?

- Эй, это еще что такое? — громко и с вызовом спросил Алекс. До жути хотелось что-то сделать, хотя бы поцапаться с Сатин.

Сатин проигнорировала его, только расческа в руках стала двигаться быстрее и нервознее.

- Кажется, я задал вопрос, дорогая кузина?

- Не смей называть меня кузиной! — злобно зашипела девчонка, откинув назад светлые волосы.

- Тогда отвечай. Ну? Почему она здесь так стоит? Что-то сделала не так для вашего высочества? Вода в ванне не той температуры была? Или колыбельную не так спела?

- Заткнись! — сквозь зубы процедила Сатин, - она наказана и поделом! Она сожгла три моих шелковых мантии, когда гладила!

- Ну прямо преступление века. И что за наказание?

- Она не ела два дня и еще день не будет, и будет так стоять, - в голосе Сатин не было и тени жалости.

Алекс ужаснулся. Три дня не есть, когда перед твоим носом полно всяких вкусностей, и еще при этом стоять на одной ноге и держать в руках этот тяжеленный антиквариат?! И только за то, что нечаянно сожгла три мантии, которых у этой дуры еще, наверняка, полный шкаф?!!! Да эта ненормальная еще к тому же и садистка!

- Немедленно. Отпусти. Ее. — стараясь не сорваться, очень медленно произнес Алекс.

Холодная ярость поднялась изнутри и затопила все мысли. Остались только несчастная, измученная и голодная домовиха и девчонка, вообразившая себе, что может вот так просто наказать кого-то, оставить без еды и еще издеваться по мере своей фантазии. Ну уж нет.

- И не подумаю! — Сатин вскочила с дивана и подступила к нему с бешеным лицом, - ты кто такой, чтобы мне приказывать? Что хочу, то и делаю! А ты не лезь, понятно?

- Немедленно отпусти ее, - повторил Алекс, внезапно успокаиваясь.

Все, что бурлило внутри, вдруг успокоилось. Он знал, что ПРАВ. Что поступает ПРАВИЛЬНО. Что так и надо поступать всегда. И этого никому в нем не перебить, не смутить и не отнять.

- Я сказала — нет! Это моя домовиха, а ты не имеешь никакого права здесь распоряжаться!

- За что ты меня так ненавидишь? — вдруг спросил Алекс с искренним любопытством.
Он на самом деле хотел бы узнать. С самой их первой встречи в Хогвартс-Экспрессе она задрала нос и совершенно не признавала родства. Но ведь он ничего ей не делал, до того он вообще ни разу не видел ее, между ними не было никаких обид. Миндалевидные серые глаза, длинные темные ресницы, в общем-то симпатичное, но слишком капризное и недовольное лицо.
В сузившихся глазах не было ничего, кроме ненависти, такой жгучей слепящей ненависти, что Алексу стало не по себе. Он был выше Сатин и смотрел на нее немного сверху вниз. И вдруг подумалось — насколько же Лили, взбалмошная, упрямая, ленивая и избалованная, была лучше этой аристократки из чистокровного волшебного рода, которая могла гордиться только этим и ничем больше! Насколько она была ближе и даже роднее, словно сестренка, которой у него никогда не было и не будет. А «эта» никогда не станет ему никем, они словно живут в двух разных мирах и даже на разных планетах или вселенных. И вообще Малфуа ему никто, даже хуже, чем чужие.
Сатин что-то визжала, но он ее уже не слушал. Вспыхнувший интерес почти сразу же угас. Что ему за дело, в самом деле, за что эта девчонка его ненавидит? Она — никто, ее ответ, каким бы он ни был, его больше не занимал. Сейчас важно совсем другое. Отвернувшись, он подошел к домовихе и осторожно отнял у нее из занемевших рук утюги, на самом деле ужасно тяжелые. И как только она стояла аж два дня?!
Мокрое заплаканное личико стало испуганным.

- Ничего, - тихо сказал Алекс, с жалостью глядя на неразгибавшиеся посиневшие пальцы, - это пройдет. А пока сядь и поешь, давай я тебе помогу.

- Нельзя, - просипела бедная домовиха, - нельзя, хозяйка не разрешить.

- Не разрешаю! — взвизгнула Сатин, - ты у меня еще получишь!

Алекс немного подумал, припомнил кое-что и спросил:

- Ты — домовик Малфоев? Или Малфуа?

- М-м-алфой, Обет Верности Малфой, не Малфуа, - робко прошептала домовиха, и ее ответ придал ему уверенности, хотя некоторое сомнение осталось. Все-таки он так до конца и не понял всю процедуру закрепления домовиков за их хозяевами-магами.

- Я — Малфой, я ношу эту фамилию. А значит, я — твой единственный хозяин, я и только я имею право на тебя. И только я могу разрешить тебе есть, пить и опустить ногу. Правда ведь? Это ведь в полном соответствии с вашим кодексом?

Снова кивок, медленный и нерешительный. Круглые светло-карие глаза опять наполнились слезами. Домовиха плакала беззвучно и как-то очень горько, осев на пол на подломившихся ногах. Она все порывалась целовать ему руки, но он мягко отталкивал ее и уговаривал поесть. Визги за его спиной прекратились, и когда наконец домовиха, захлебываясь, с жадностью начала пить остывший чай из чашки, он обернулся. Глаза Сатин побелели, ноздри раздувались, она почти задыхалась от злобы.

- Ты! Да как ты… что ты делаешь?! Я все папе расскажу!

- Иди, - он равнодушно пожал плечами, - но ни ты, ни твой отец больше ничего ей не сделаете. Если она вправду дала Обет Верности семье Малфой, то она и принадлежит Малфоям. А вы, если не ошибаюсь, Малфуа, женская побочная ветвь рода, и пока есть я, не имеете никаких прав на моих домовиков, ясно?

Сатин, видимо, утратила дар речи.

- Я люблю читать, - пояснил он, правильно поняв выражение ее лица, - и часто бываю в хогвартской библиотеке, если помнишь. О домовиках можно много найти, да и Рейн мне рассказывал. Ты когда-нибудь думала о том, что причиняешь кому-то боль? Словами или поступками, неважно. Ты представляла себя на его месте? Она ведь не привидение, не кукла, не какая-нибудь вещь. Она живая и тоже, как ты, дышит, думает, кого-то любит. Кстати, а остальные домовики, они тоже принесли Обет Малфоям или как?

Сатин завопила, как резаная:

- Ненавижу! Ненавижу!!! Я тебя ненавижу!!! Чтоб ты сдох! Откуда ты вообще появился?!!! Тебя не должно быть!

Алекс равнодушно усмехнулся. Кажется, многие задают себе этот вопрос, начиная с его опекуна. Огромным усилием Сатин справилась с собой, прекратила истерику и, кинув уничтожающий взгляд на домовиху, с наслаждением кусающую огромный сэндвич с ветчиной, выскочила из комнаты. Домовиха из-под сэндвича с обожанием смотрела на Алекса, и он снова усмехнулся, на этот раз почти смеясь над собой. Защитник слабых и угнетенных в лице домовиков, это надо же! А главное, его блеф с Обетом оказался правдой и принес хорошие результаты.

Сатин буквально трясло. Этот паршивый мальчишка, этот гаденыш, который прибавляет к своей фамилии грязную магловскую, да как он посмел! Она даже топнула ногой и сжала кулаки. Вот сейчас и вправду она все расскажет отцу! А потом как следует подумает, чтобы изощренней наказать эту лопоухую тварь, которая ее ослушалась. Он еще спрашивает — за что она его ненавидит? Да вот именно за это! Ведет себя как грязнокровка! Конечно, весь в свою мамочку!
Она еще тогда, в Хогвартс-Экспрессе, все поняла по его лицу. А потом, когда он начал ходить под ручку с Поттер и Уизли, все окончательно стало ясно. Предатель!
Родители были в дальней комнате, летом почти никогда не использовавшейся, потому что ее высокие окна выходили на юг. Они, очевидно, опять спорили или даже хуже — ссорились, потому что у мамы были мокрые глаза, а отец с неудовольствием встретил ее появление.

- Папа! Ты должен велеть этому выскочке, чтобы больше не смел вмешиваться в мои дела!

- Что произошло, cheri?

Сатин дрожащим от негодования голосом рассказала о произошедшем, не замечая, как недовольнее становится лицо отца. Он молчал, но заохала мать, требуя, чтобы «Юбер наконец разобрался с этим le garçon vilain, который смеет обижать leur fille, у него взгляд дикого волка, и эти два дня она чувствует себя совершенно неуютно, у нее разыгралась мигрень, она больше не намерена терпеть его в своем доме»

- «В своем доме!» - воскликнул отец, и мать сразу замолчала, - нет, дорогая моя, с тех пор, как объявился этот le garçon vilain, этот дом уже не наш. Он принадлежит ему со всем содержимым и всеми домовиками, а мы всего лишь бедные родственники, ютящиеся здесь по его милости. Так что, дочь, le garçon vilain вполне в своих правах. И как щенок только догадался, что домовики будут подчиняться ему, потому что он принадлежит к старшей ветви рода?!

- Но Юбер!

- Папа?!

- Да, именно так.

Отец начал расхаживать, дергая плечами и похлопывая волшебной палочкой по ладони, что у него всегда было признаком крайнего раздражения.

- Дом был оставлен мне по завещанию — это так. Однако в той части завещания, которая была зачитана, прозвучала маленькая, но досадная оговорка — «в том случае, если не предъявит свои права прямой наследник». Конечно, если бы тогда не похлопотали мои адвокаты, то этот дом, наряду с замками и поместьем в Уэльсе, тоже был бы конфискован. Мне стоило немалых трудов его отстоять, и кто скажет, что он не принадлежит мне по праву? Однако оговорка остается. Оригинал завещания хранится у старого упрямца Бэкинсейла, которого ничем не проведешь и не подкупишь.

Сатин потрясенно смотрела на светящиеся теплым медовым светом лакированные дощечки паркета у себя под ногами. Салазар Великий, получается, что папа ничего не может сделать? И что они вообще незаконно живут в этом доме, который она считала родным? Тогда зачем привели в дом этого? Он же теперь почувствует свою силу и выгонит их, а дела их идут совсем скверно, как плакалась мама…

- Но… но что тогда со всем остальным?

- Распоряжение о магическом опекунстве вступило в силу, банковские счета автоматически разморозились, когда объявился мальчишка. Теперь все состояние принадлежит ему, это никак не оспорить, - в голосе отца была бессильная ненависть, - впрочем, и раньше эти проклятые гоблины не допускали меня до счетов. «Просим прощения, мистер Малфуа, но таково распоряжение вашего кузена, и таковы правила магического майората, как вам известно», дементоры бы их побрали! Теперь же еще и ублюдок Поттер будет начеку, у самого не хватит ума распоряжаться всем, так наймет опытных управляющих. Нет, как я и сказал, остается единственный выход.

Сатин непроизвольно вздрогнула. Что еще за выход? Значит ли это…?

- О, Юбер, что же будет с нами? Разве ты сможешь уговорить его? Он волчонок, самый настоящий волчонок! Он ненавидит нас!

Отец улыбнулся и тут же поджал губы.

- Не сомневаюсь. Так или иначе, но этот le garçon vilain сделает все по-моему. И тогда у нас будет все!

Сатин стало страшно. Голова закружилась от дурных предчувствий, зароившихся от тона и улыбки отца, от ядовитой мысли, что может быть, очень скоро им придется покинуть родной дом, мама опять будет плакать, а отец злиться. Куда же они пойдут? Вернуться во Францию они не смогут, поместье давным-давно продано. А если останутся здесь, то как и где будут жить? Мама говорила, они по уши в долгах, и отцу больше никто не ссуживает даже галлеона. А они оба такие непрактичные. Любят роскошь и совершенно не понимают экономии. Как же папа хочет заставить этого выскочку дать им деньги? Вряд ли что-то получится, уж она-то его за год успела неплохо изучить.
Девочка неслышно вышла из комнаты, забыв, с чем пришла сюда. Если бы Алекс видел ее в этот момент, то мог бы даже пожалеть — она выглядела несчастной, растоптанной и куда более жалкой, чем наказанная домовиха.

Домовики почти приволокли Алекса на ужин.

- Надо кушать, молодой господин. Вы не завтракать и не обедать, так нельзя.

Он шел, сопротивляясь изо всех сил. Ужин у него теперь ассоциировался с горящим ненавистью взглядом Сатин, фальшивым утомляющим гостеприимством миссис Малфуа и с самим Малфуа, как будто задавшимся целью свести его с ума.
За столом царило гробовое молчание, разительно отличавшееся от вчерашнего болтливого потока. Алекс вяло ковырялся в тарелке, стараясь не смотреть на «родственников». А после ужина Малфуа, поднимаясь, словно небрежно бросил:

– Ну что, дружок, продолжим вчерашний разговор?

Внутри все дрогнуло и мгновенно смерзлось в ледышку. Ноги, будто зачарованные, сами повели за Малфуа в ореховый кабинет.

«Что еще хорошего ты надеешься узнать?» — спрашивал себя Алекс, - «да его вообще не надо слушать! Заткнуть уши и все!»
Но сознание словно отделилось от тела и плыло рядом, совершенно не управляя им.

Малфуа снова уселся в кресло за столом и жестом предложил Алексу сесть на другое кресло напротив. Но мальчик твердо покачал головой и встал у одного окна так, чтобы не видеть пустые портреты (черные прямоугольники в золоченых рамах теперь больно резали глаза зловещим трауром).

– Что вы еще хотите мне сказать? — он старался, чтобы его голос звучал ровно и спокойно, - может, я у вас достаточно погостил? Мистер Поттер, наверное, уже начал беспокоиться.

Водянистые глаза Малфуа сверкнули живым блеском. Он погладил массивное серебряное кольцо на пальце и протянул:

- Дружок, ты не осмыслил того, о чем я рассказал тебе вчера? Хочешь вернуться в дом убийцы своих родителей?

Алекс вздрогнул, так жутко это прозвучало. Как вчера, закружилась голова, в горле появился ком, мешающий дышать, и ледышка внутри царапнула острыми краями. Он глухо ответил:

- Это не доказано. Вы же сами сказали, что только предполагаете.

- Конечно, не доказано, - согласно кивнул Малфуа и прищурился, продолжая поглаживать серебряное кольцо, - это никогда не будет доказано, особенно теперь, когда все узнали о тебе. Но разве от этого правда перестает быть правдой?

Алекс промолчал. Ужасно хотелось упасть на стул, а еще лучше лечь куда-нибудь, хоть на пол, и свернуться в клубочек. Не осталось ни одной мысли, в сознании медленно заклубился серый туман. Необъяснимым образом он лишился уверенности и потерял даже ту маленькую решимость не судить пока ни о чем, которую кое-как вырастил ночью. Словно что-то страшное, черное и злобное сосало из него силы и отнимало воздух в легких.

- Я понимаю тебя, дружок. Ты можешь не доверять мне, не верить тому, что я говорю. Но разве все, что ты узнал не от меня, свидетельствует в пользу Поттера? Он ненавидел твоего отца, он предал дружбу твоей матери. Они стояли по разные стороны баррикад, образно выражаясь. И в один прекрасный день у него появился шанс поквитаться со своими врагами. Разве он мог его упустить?

«Как-то уж слишком много он про меня знает», - промелькнула и исчезла вялая мысль.

- Поттеры никогда не имели дела с Малфоями, так повелось с самого начала. А ты Малфой, настоящий Малфой, и мы с тобой одна семья. Поэтому я протягиваю тебе руку и хочу предложить переоформить опекунство на себя. Конечно, только с твоего согласия. Вдвоем мы будем сильнее, мы сумеем возродить былую мощь рода.

- Вам нужны только деньги, - пробормотал Алекс, сжимая голову и стараясь не упасть, потому что все вокруг покачивалось и плыло куда-то вбок, все быстрее и быстрее.

- Да, не скрою, моя семья попала в тяжелое финансовое положение. Видишь, я честен с тобой. Но деньги — это не главное, главное — это ты, Алекс, мой племянник, сын Драко. Меня волнуешь только ты, хотелось бы получше узнать тебя, но не пускает Поттер. Он оградил тебя стеной, попасть за которую могут только избранные, только те, кого он считает достойными, те, которые не расскажут тебе всей правды.

Лицо Юбера то вытягивалось, то расплывалось вширь, блеск серебряного перстня, который он вертел на пальце, больно колол глаза. Нужно ответить, обязательно надо ответить, во что бы то ни стало.

- Н-н-нет, мой опекун — мистер Поттер.

«Я заболел?» - испугался Алекс, потому что слова давались с трудом, собственный голос слышался словно из-под воды. Он давно уже держался за стену, чтобы не свалиться под портретами, а Малфуа словно и не замечал его состояния.
Мутно белеющее лицо Малфуа исказилось, и Алекс догадался, что «дядю» не устроил ответ. Он раскрыл рот, но звуки как будто не вылетали. Алекс, уже не слушая и почти не обращая внимания ни на что, с трудом переставляя ноги, вышел из кабинета. Ему стало все равно, что еще скажет или сделает Малфуа, потому что было такое ощущение, что именно его присутствие, его слова, его взгляд делали воздух вокруг плотным и враждебным, заставляли мир вокруг крутиться сумасшедшим разноцветным волчком. Ступеньки коварно подставляли ножку, перила скользили под руками, но Алекс кое-как добрался до своей комнаты и ничком рухнул на кровать.
Дышать понемногу становилось легче, таяли внутри холодные пластины льда, все вокруг приобретало прежний вид, останавливалось на своих местах. И мысли постепенно возвращались, прогоняя туман и сумбур. Страшное, черное и злобное отступило, отползло куда-то.
Он немного повернул голову, скользя щекой по гладкому шелку покрывала, согревшемуся от его тепла. По спинке кровати пробежал маленький паучок, свободный, вольный идти куда хочет. А он…
«Сегодня сбегу»
Решение пришло само собой. Дольше оставаться здесь нельзя, это ясно. Юберу опять нужно опекунство, и теперь Алекс подозревал, что он пойдет на очень многое. Он решил добиться своей цели и не остановится ни перед чем. Вот и сейчас, кажется, использует какое-то колдовство, иначе чем можно объяснить это кошмарное состояние странной болезни?
Еще днем от домовиков он узнал, что в доме есть специальная Каминная комната, в которой находится камин, подключенный к Сети Летучего Пороха. Сегодня ночью он проберется туда и вернется в дом Поттеров. А потом… Он пока прогнал мысли о том, что будет потом. Он вообще постарался ни о чем не думать, задвинул все далеко и глубоко, потому что сейчас главным было сбежать.

А самым трудным было дождаться, пока все заснут. Малфуа больше его не тревожил, наверное, взбешенный отказом и придумывающий завтрашнюю речь. Но забегали домовики, предлагали то одно, то другое, худенькая домовиха, которую звали Минни, вообще, кажется, его сторожила. Стоило пошевелиться, как она тут же появлялась и восторженно спрашивала, что желает хозяин. Еле убедив ее, что не желает ничего, только спать, и очень просит ее сделать то же самое, он и в самом деле залез под одеяло одетым, перед этим поставив около кровати так и неразобранный рюкзак.
Голова кружиться до конца не перестала, но стало более или менее лучше. В раскрытые окна шелестели деревья, и снова в темноте слышался шорох сухих паучьих лапок. Но теперь ему не было ни страшно, ни жутко, ни одиноко, вообще никак. Единственное, что пульсировало горячим отчаянным желанием — сбежать, уйти незамеченным, оказаться подальше от этого дома. Минуты тянулись годами, часы ползли, как вечность. В глубокой чернильной тишине часы на первом этаже в холле наконец пробили два часа пополуночи, их звон ясно и четко долетел до его комнаты. Он долго прислушивался, но все было тихо и спокойно. Дом давно спал.
Алекс осторожно соскользнул с кровати, опасаясь назойливой Минни, но она не появилась. Может быть, точно выполняла его просьбу. Щелчок дверной ручки, совершенно неслышный днем, сейчас больно ударил по ушам. Паркет потрескивал, лестница тихо скрипела, и от каждого звука сердце подскакивало к горлу, а потом трусливо падало в живот. В темноте, как обычно, все казалось другим, в доме он и так ориентировался не очень уверенно, еле отыскал эту Каминную комнату, хотя, как объясняли домовики, она находилась напротив библиотеки. Еще один громкий щелчок, и наконец-то он у цели! Небольшая комната была почти пустой, только огромный камин с высокой кованой решеткой и два кресла в центре. Глаза привыкли к темноте, и он все видел очень хорошо. В окна лился звездный свет, и Алекс испытал почти непреодолимое желание подойти и подставить лицо под мягкое мерцание. Вот просто так, на секундочку, словно от этого станет легче.
Рюкзак оттянул плечо, и он поправил лямку, ища взглядом на каминной полке коробку, шкатулку или что-то такое, в чем должен быть Летучий Порох. По крайней мере, так было у Поттеров. Ага, вот какой-то горшочек. И в ней зеленоватый, а сейчас при неярком свете звезд, белесый порошок, немного искрящийся и знакомо пахнущий дымком. Он зачерпнул горсть и перешагнул через высокую решетку. Зажмурился и бросил Порох под ноги, громко и внятно сказав:

- Дом мистера Поттера.

Миг, второй, третий. Ничего. Его никуда не несло, не выкидывало в другой камин. Он удивленно открыл глаза, и в этот момент раздался холодный насмешливый голос:

- Так быстро покидаешь нас, дружок?

В проеме двери с кривой улыбкой на длинном лице стоял Малфуа. Алекс еще раз выкрикнул:

- Дом мистера Поттера!

И все тот же результат. То есть никакого результата.

- Ты забыл разжечь огонь. Всего-навсего. Позволь? Будь любезен, выйди из камина, иначе рискуешь превратиться в жареную утку.

Алекс, неловко сгибая ноги, вылез из камина. Он чувствовал себя полным идиотом и самым тупым волшебником на свете. Да разве волшебник забудет, что сперва надо разжечь камин, потом кинуть Порох и встать в огонь?! Все так просто, и он не раз ведь перемещался таким образом!

- Incendio.

Ярко вспыхнувший магический огонь отразился в зрачках Малфуа, бликами заплясал на его бледном лице. Алекс невольно шагнул в сторону, кидая взгляды исподлобья. Он бы даже рваной фунтовой бумажки не поставил на то, что сейчас Малфуа позволит ему уйти.

- Но даже если бы ты все сделал, как надо, то все равно не сумел бы сбежать к своему Поттеру. Камин Заперт, я это сделал еще вчера, когда ты так невежливо прервал наш разговор.

- Что вам еще надо? — с вызовом крикнул Алекс, и в глазах снова все поплыло, - я же сказал, что моим опекуном останется мистер Поттер!

- Значит, не переменишь своего решения? Подумай, дружок, взвесь все «за» и «против». Ведь ты идешь против своей семьи, против самых близких по крови людей.

Алекс с усилием встал прямо. Рюкзак вдруг стал неподъемным, тянул камнем вниз. Камин медленно отодвигался вбок, звезды стали светящимися пунктирами в зыбкой черноте за окном.

- Нет. Против никого я не иду, потому что вы мне никто.

- Вижу, тебя не переубедить, - медленно и как будто с сожалением протянул Малфуа, - что ж, прости. Видит Мерлин, я хотел решить все не таким путем. Следующие несколько дней ты будешь слегка не в себе, но ничего опасного, клянусь. Просто мы с тобой переоформим опекунство, а мои адвокаты быстро и надежно подчистят все нестыковки. И тогда можешь катиться ко всем дементорам и даже к Поттеру. Commence, G’reieze.

В воздухе что-то тенькнуло, по полу прошуршал легкий сквозняк, и Алекс, не успев ничего понять, упал на колени, потому что со всех сторон его мгновенно обволокло чем-то мягким и липким, черным и страшным, чем-то очень злобным, таким злобным, что в окне печально мигнули и растаяли звезды, а магический огонь в камине испуганно рассыпался искрами и погас. Тьма, окутавшая его, была такой осязаемой, что ее можно было потрогать, нащупать то, из чего она состояла. Но он не мог пошевелиться, руки, ноги, тело словно были вырезаны из тонкой бумаги и всего лишь жалко трепыхались на его усилия. Он ничего не видел, но ощущал, как тьма кружилась вокруг него, все быстрее и быстрее, он начал задыхаться от слепого ужаса. Он что-то кричал, но тьма сыто проглотила его голос и выплюнула чей-то смешок, напоминающий шорох паучьих лапок и донельзя довольный. Во тьме не было ни времени, ни пространства, ни воздуха, ничего, только тьма, похожая на живое существо, колышущееся, кружащееся, сжимающее его бумажное тело в своих объятьях.

Юбер с отвращением, смешанным со злорадством, наблюдал, как корчится мальчишка. Его глаза были вытаращены, тело безвольным червем билось на полу. А над ним склонилось существо, больше всего похожее на сгорбленную старуху с грязно-серыми патлами волос, свисающими на сморщенное лицо. Только из ладоней этой старухи сочились струи густого черного дыма, напоминающие толстые веревки или нити чудовищной паутины. Они обвивались вокруг мальчишки, просачивались в его ноздри, глаза, рот, впитывались в кожу. Зрелище было омерзительным и отталкивающим, но Юбер смотрел, потому что в руках этой старухи сейчас выплеталось его будущее, его состояние, которое он скоро получит.

- Г’рииз, едва не забыл.

Он вынул из внутреннего кармана жилета небольшую коробочку. Под стеклянной крышкой маслянисто блеснули три жемчужины, совсем крохотные. Глаза старухи из-под патл сверкнули алым.

- Ужаксы! О, мой хозяин! Мой хозяин так умен! Ему нет равных!

- Используй их, - нетерпеливо приказал Юбер, - пусть он запутается в своих снах и перестанет понимать, где сон, а где реальность. Так будет легче.

Жемчужины переливались на грязной ладони старухи, а потом она медленно и с довольной, почти блаженной улыбкой, снова выпустила из ладони паутину и нанизала на нее три черных огонька. Паутинная нить тоже маслянисто заблестела, залоснилась и обвилась вокруг головы мальчишки, зловеще выделяясь на фоне бледной кожи лба и висков. Мальчишка выгнулся дугой и хрипло застонал. Юбер даже немного испугался.

- Не перестарайся, болотное отродье. Смотри у меня! Он должен вести себя, как обычно.

Старуха только кивнула и по-прежнему слегка шевелила руками, перебирала пальцами с длинными желтыми когтями, выпуская новые и новые нити. Лицо мальчишки становилось все бледнее, но понемногу успокаивалось и разглаживалось. Он перестал биться и выгибаться, лежал на полу, запрокинув назад голову, со вздернутым острым подбородком и раскинутыми руками.

Он глотал тьму, он дышал ею, потому что иначе было невозможно. Он забыл, кто он, где находится. Он забыл все, потому что в нем была тьма, и он был во тьме. Тьма сжимала его, просачивалась в поры кожи, вливалась в рот и нос. Тьма жадно сосала из него все, что было — силы, радость, любовь, счастье, обиды, горе, тоску… Она сминала маленького бумажного Алекса, а потом разворачивала обратно, и это повторялось еще, и еще, и еще… Крик был шуршанием бумаги под сухими паучьими лапками…
А потом… потом воронку бешено кружащейся тьмы разорвали. И сразу бумажное тело отяжелело, стало плотным и твердым. Кожу закололи тысячи иголок, он даже увидел их тусклый блеск во тьме. А потом… потом, целую вечность спустя, ко лбу и вискам прикоснулось что-то прохладное, нежное, и сразу стало удивительно спокойно. Ужас растаял, сменившись тихим радостным удивлением. Глаза снова стали видеть. Тьмы уже не было, вокруг струился жемчужный сумрак, и в неярком отблеске непонятно откуда льющегося света к нему приближалось чье-то лицо, никогда не виденное вживую, но знакомое, такое милое и родное… Он счастливо улыбнулся в ответ на улыбку и всем своим существом потянулся навстречу…

Юбер позволил себе отвлечься и немного помечтать о том времени, которое скоро наступит. Завтра, вернее, уже сегодня утром, они отправятся с щенком в адвокатскую контору Бэкинсейла и сделают все, что нужно для того, чтобы опекуном стал он, Юбер. Все будет делаться с полного и абсолютного согласия щенка. Никто не поймет и не разнюхает, что он находится под чарами, потому что обманные чары «болотной» или «паучьей феи», а именно так называли подобных существ в Бретани, почти невозможно обнаружить, только если точно знаешь, с чем имеешь дело. Потом за дело примутся его адвокаты, которым пообещан немалый куш в случае победы. Когда он получит доступ ко всем счетам, немедленно переведет все деньги и золото в швейцарский «Маг-Интер», а потом продаст всю недвижимость, и они уедут из этой дьявольской сырой Англии назад, домой, во Францию. Он купит, нет, построит новое поместье по своему вкусу, и никто на свете не помешает ему вести образ жизни аристократа чистой крови. Дочь переведется в изысканный и гораздо более престижный Шармбатон (впрочем, можно подумать и о Дурмстранге, где до сих пор придерживаются старых традиций чистой крови), Синиз будет увлечена новым поместьем, нарядами и драгоценностями. О, это будет великолепная жизнь, прекрасная, достойная его семьи!

За радужными мечтами Юбер потерял счет времени, а когда опомнился, старуха нависала над мальчишкой, почти касаясь длинным носом его носа. Их все так же связывали черные нити, ее лицо безобразно подергивалось в блаженстве. Мальчишка же… Едва взглянув на него, Юбер похолодел и вскрикнул:

- Хватит! Достаточно! Слышишь, тварь?!

«Болотная фея» словно не услышала.

- Я, как хозяин, приказываю тебе — остановись немедленно! — загремел он, боясь того, что случится непоправимое, и опасаясь вмешаться и еще больше навредить. Людей, которых очаровывала «болотная фея», нередко находили безумными.

Старуха медленно и нехотя сделала шаг назад, нити, сочившиеся из ее рук, постепенно становились прозрачнее, истончались, а через минуту исчезли. Юбер живо бросился к мальчишке и зарычал от досады и злости.
Она зашла слишком далеко. Он был скорее мертв, чем жив. Ледяная кожа, потерявшая тепло, была твердой и неестественно белой, неподвижное застывшее тело походило скорее на кусок мрамора. Но всего хуже было то, что у мальчишки были широко раскрыты глаза, и они были белесые, точно бельма, радужка выцвела, утратив свой чистый серый цвет.

- Что, — Юбер почувствовал, как в висках застучала кровь, и бешенство вгрызлось в мозг со скоростью голодного оборотня, - что ты наделала, болотное отродье?!

- Ххххозяин, хозяин, - существо скулило тонко и жалобно, но в его алых глазах отчетливо промелькнул сытый блеск.

- Ты должна была всего лишь захватить его волю, подчинить его себе, - медленно произнес Юбер, сдерживая нарастающее желание снять с пальца тонкое волосяное кольцо и бросить его в огонь, - нашептывать ему сны, сделать так, чтобы он перестал отличать сон от яви.

- Он быт так притягателен, хозяин, так силен и сладок, так зол и испуган, так опечален и растерян, я не смогла удержаться, я не могла оторваться.

- Драконье дерьмо! — Юбер нацелил палочку на старуху, - ты даже понять не можешь, что натворила! Мальчишка потерялся в собственном сознании, он так и умрет, не приходя в себя!

- Хозяин, хозяин, пощади! - старуха скорчилась в грязный темный комок, съежилась, опустила голову, грязно-серые патлы оплели ее с ног до головы, и в следующее мгновение по паркету резво пробежал маленький паук.

А Юбер внезапно опустил палочку, осененный мелькнувшей мыслью. Он медленно прошелся по комнате, стараясь не упустить ее, разложить все по полкам и выцепить выгоду, которую она сулила.

«Мальчишка… сдохнет? Если так, то теперь совершенно точно все состояние перейдет ко мне по праву старшинства на всех законных основаниях. Гоблины знали, что когда-нибудь объявится прямой наследник. И эти наглые остроухие сволочи даже не объясняли, почему я не могу наследовать Драко и Люциусу! Однако теперь английский род Малфоев угаснет окончательно и на самом деле, но останется французская ветвь. Более чем уверен, что найдется лазейка, позволяющая обойти магический майорат. Нет, я даже помню это примечание к закону… Все само придет в мои руки. Никто не знает, что щенок в моем доме, а у маглы стерта память. Поттер, конечно же, заподозрит, что к исчезновению мальчишки причастен я, но никаких доказательств у него нет и не может быть… Тело будет найдено в Лондоне. Кто знает, что этот стервец там делал? Возможно, поссорился со своими грязными маглами, применил магию, в результате которой пострадала магла, испугался и сбежал. А в большом городе столько опасностей! Одна проблема — Синиз и Сатин, но им можно преподнести вторую версию о побеге. В конце концов, если они хотят носить фамильные драгоценности Малфоев и жить в подобающей роскоши, то поймут, что лучше всего помалкивать и не задавать лишних вопросов»

- Г’рииз, не бойся, не буду тебя наказывать.

Паук, забившийся в дальний темный угол, снова вырос в сгорбленную старуху.

- Как долго ему осталось?

- Он почти Ушел, хозяин, почти. Совсем мало. Он не увидит закат наступившего дня.

От его оскала старуха затряслась и захрипела, не в силах выдавить осмысленного звука. Но он уже не обращал на нее никакого внимания. Он победил!

В Книге Жизни много страниц –
Вьются рунами времена,
И картины из множества лиц
Оплетают Судьбы письмена.

Песни нежности, слезы тоски,
Лед вражды и жаркая месть,
Серый пепел ушедшей любви –
Это все на страницах есть.

И обман, и подлость, и страх,
Ненависть, злобу ночи черней –
Все запишет чья-то рука,
Станут листы тяжелей.

Трусость — самый страшный порок,
Но предательство — не страшней ль?
И воздастся жестокий урок
Всем забывчивым на Земле.
© siriniti

Ее рука опять падает в пустоту. Кажется, это уже стало привычкой — чуткое забытье-дремота, тревога, тенью прокрадывающаяся в зыбкие картины снов, полумашинальное проверяющее прикосновение ладони и резкое пробуждение. Драко опять нет. Постель с его стороны холодна и почти не примята. Когда мозг полностью осознает это, кровь начинает гулко стучать в висках, и она не может сделать вдоха. И тогда она вскакивает, второпях накидывает халат и, путаясь в поясе, никак не желающем поддаваться слабым непослушным пальцам, спускается вниз, по ступеням лестницы, сочувственно поскрипывающей под ногами. Хотя, нет — вначале взгляд в одно из окон их спальни, выходящее на море, которое не заслоняют деревья. Узкий просвет на песчаный берег, светлый в ночи. Пляшущая неверная дорожка от серебряной луны на волнах. И знакомый силуэт. Только тогда она наконец делает вдох и выдох. В груди дрожит, и покалывают крохотные, но острые шипы.
Вниз, вниз, вниз босыми ступнями по холодным ступеням, руки скользят по гладкости перил, ощущают выпуклую твердую и тоже холодную ручку двери. Пахнет йодом и солью, тем особым морским запахом, к которому она давно привыкла. Прохладная трава упруго прогибается под ступнями, почти нежно колют мелкие камни, осторожным зверьком, крадущимся в ночи, шуршит песок, глубоко и вольно дышит море, наползая на берег и оставляя узорчатые клочья пены. Она старается ступать как можно тише, хотя знает, что Драко ее все равно не услышит. Он погружен в себя и почти ничего не замечает вокруг, словно спит с открытыми глазами. Светлые волосы, небрежно убранные со лба, мерцают в потоке лунного света, бледное лицо спокойно и бесстрастно. Только это обман, под белым холодом тлеет опасное черное пламя, которого она боится больше всего на свете.
Она покусывает губы, восстанавливает сбившееся дыхание. Ночная прохлада вкрадчивой змеей обвивает ноги. Она медленно и неловко опускается на песок рядом с Драко, с виноватой осторожностью трется щекой в теплую, пропахшую морем рубашку, с замиранием сердца (не в первый раз, но все же!) ожидая первых его слов. Он не слышит ее шагов, но всегда откликается на прикосновение.

- Ты здесь.

Его голос хриплый, сорванный, как будто он кричал полночи в сумрачную, туманную, дрожащую звездными бликами морскую даль, пытаясь перекричать шум прибоя.

- Да, - шепчет она, прижимаясь ближе, - всегда.

Он с шумом втягивает в себя воздух, и она слышит стук его сердца. Мерный и четкий ритм. И странным образом этот ритм окончательно успокаивает ее. И уже уверенно, плавным движением она тянется к мужу, обхватывает ладонями лицо, вглядываясь в глаза. Серый их цвет кажется неестественно темным, почти черным, в глубине зрачков безмолвно, приглушенно, задавленно и от этого еще более жутко корчится боль.
Она невесомо касается губами лба, век, скул, проводит вздрагивающими руками по влажным волосам, полная сострадания и готовности разделить с ним боль. Она, словно море, полна любви, материнской и всеженской, заботливой, чуткой и оберегающей.
И боль тонет в этом море, захлебывается нежностью.
Его руки обнимают ее со знакомой требовательной силой, а бриз ерошит волосы и подталкивает в спину, запах водорослей и йода становится резким, почти неприятным, прибой громче набрасывается на песчаный берег, подкатывая холодные волны к их ногам, словно гонит. Море напоминает о том, что у них есть дом, терпеливо ждущий и зовущий теплым светом свечи на окне.

- Пойдем?

Он кивает, поднимая ее с песка, и целует в волосы. Она знает, бесполезно говорить, что все будет хорошо, что ушедшие живут в нашей памяти. Они оба знают, что все это ложь. В минуты слабости это лишь дурманное утешение, после которого наступит жестокое отрезвление-понимание, что ничего нельзя изменить, нельзя обратить время вспять, нельзя заставить дорогу изменить свой виток и пройти еще раз по тем местам, что уже забыли звук твоих шагов, нельзя сделать так, чтобы все было только по-твоему, даже если ты почти всемогущий маг.

Если бы она могла, если бы только это было в ее силах, если бы у нее был хроноворот, который когда-то дала ей МакГонагалл, она, не колеблясь, даже рискуя собственной жизнью, вернула бы тот день и все сделала для того, чтобы Грегори и Винсент остались живы. Она бы кинулась к Грюму, к Аврорам и… возможно даже… но эту мысль она ни разу не додумывала до конца. Мысль дрожала внутри одинокой струной, пугая одним своим появлением, и одновременно бессильно провисала в стылой пустоте ее страха. Этот отнимающий свет в глазах, ознобный страх поселился в ней с того промозглого декабрьского вечера за два дня до нового года, когда она, вернувшись из ирландского замка, не могла найти Драко, хотя точно знала, что он был в Малфой-Менор, занимался отчетами по рудникам — об этом свидетельствовали разбросанные в беспорядке счета и конторские книги на письменном столе в кабинете. Люциус и Нарцисса уехали во Францию на крестины новорожденной дочери Юбера Малфуа. Лорд уже третий месяц изъявлял свою милость Лейнстренджам на радость Беллатрисе. У Фионы был очередной депрессивный период пребывания в астрале. Домовики ничего не знали о местонахождении молодого хозяина, да и не в обычае Драко было оповещать их о том, куда он идет. Огромный замок был одинок, угрюм и мрачен. Она проходила по длинным коридорам, поднималась и опускалась по бесконечным лестницам, заглядывала в полные великолепия и блеска комнаты, провожаемая пустыми взглядами из-под рыцарских забрал. Сама себе казалась призраком и невольно вспоминала свои первые дни в замке. Стало неуютно, она вновь почувствовала себя чужой, нежеланной гостьей, которую никто не знает и чье присутствие неуместно. Она малодушно сбежала в их маленький дом, но почему-то там, среди милых и простых, совсем не роскошных вещей, знакомых книг, среди уюта, наведенного своими же руками, под теплое урчание Живоглота и добродушный рокот моря, ей стало еще более тягостно и мучительно. Не было Драко, и не было покоя. Даже застывший в своей давящей тишине Малфой-Менор стал казаться предпочтительнее родного дома. И в конце концов, уставшая, измотанная непонятными обрывками каких-то предчувствий, она вернулась в Малфой-Менор, пришла в кабинет, стараясь не замечать ничего, кроме каменных плит у себя под ногами, и свернулась клубочком в обитом кожей кресле Драко. Смотрела на огонек единственной свечи, которую принесли домовики, трогала бронзовое пресс-папье, небрежно поставленное на самый край стола, и сонные, немного путаные мысли бежали в голове неспешной вязью.
Лев и змея, сплетенные воедино в борьбе. Символы двух факультетов Хогвартса. Наверняка, одна из любимых вещиц Люциуса, в его стиле. Как он, должно быть, ненавидит ее, маглорожденную, осквернившую их чистый род! До прямых оскорблений и оскорбительных намеков он, естественно, никогда не опускается, ни в семье, ни тем более на людях, в обществе. В этом отношении Люциус Малфой до безумия щепетилен и чопорно привержен традициям. Хотя, возможно, немалую роль играет слово Темного Лорда. Однако гнев и ненависть к грязнокровной девчонке, посмевшей войти в их семью, никуда не скроешь, и она читает их при каждой встрече на его надменном гордом лице. В его голосе всегда лед презрения и шипение сквозь зубы. Можно перечесть на пальцах одной руки, когда он обращался напрямую к ней, и это всегда происходило на каких-то официальных приемах, под прицелами фотокамер и Прытких Перьев настырных репортеров, когда сверкали ничего не значащие светские улыбки и громко выражались фальшивые чувства. При этом от него исходил такой холод, что можно было только удивляться, почему не вырывается паром дыхание, и не коченеют руки. И в то же время, как теплела его улыбка и как наполнялись любовью глаза, когда он смотрел на жену и сына! Она всегда поражалась разительно менявшимся лицам этого человека — жестокого Пожирателя Смерти и верного любящего мужа, безжалостного хозяина и заботливого отца. У него было много обличий, но в любом из них он всегда оставался собой. С возрастом Драко становится все больше похож на Люциуса, пугающе похож…

Она задремала в кресле и проснулась от мелодичной музыки напольных часов, пробивших два часа пополуночи, онемелого в неудобной позе тела и холодного потока воздуха от резко распахнувшихся настежь створок дверей, которые толкнул Драко. Он вошел, на ходу расстегивая серебряную застежку мантии, совершенно не удивившись ей, точно ожидал, что она окажется здесь. И у него было совершенно неподвижное лицо и скучный голос, когда он сказал:

- Винс и Грег убиты.

Она невольно вскрикнула, а он безучастным тоном рассказал о стычке с Аврорами, о том, что он не смог прийти к ним на помощь, что принести тела родным ему помогли Кларенс Розье и Джеффри МакНейр. Он словно рассказывал о незначительном инциденте, произошедшем к тому же с посторонним человеком, не с ним.

- Я сочувствую, - прошептала она, обнимая мужа и с жалостью глядя в любимые глаза.

А его ответный взгляд был каким-то недоуменным и растерянным. Тогда она впервые почувствовала острую сталь уколовшего страха.
«Не смог прийти к ним на помощь»… А если бы смог? Что было бы тогда? Кто-то другой, Розье или МакНейр, сказал бы ей, что он убит, и выразил свое соболезнование?!
Драко никогда не участвовал в таких делах, которые Лорд называл «забавными» — убийства и издевательства над маглами, обыски в домах магов, конвоирование пойманных Авроров или обвиняемых в нарушении режима в Азкабан, — во многом благодаря отцу. Люциус с его изворотливостью и умением повернуть почти любую ситуацию в свою пользу сумел доказать Лорду, что управляя родовым наследством и ведя все дела по семейному бизнесу, приумножая и без того немалое состояние Малфоев (которое, конечно же, всегда к услугам Господина), Драко принесет куда больше пользы, нежели истязая грязных маглов или обшаривая чужие дома. Тем более, что сам Люциус всегда готов ко всем приказам Господина, а его работа в Министерстве, увы, не позволяет надлежащим образом вести семейный бизнес. Лорд поверил. Или сделал вид, что поверил. Поэтому присутствие Драко на сходках Пожирателей Смерти, конечно же, было обязательным, но его опыт в качестве одного из них был ничтожно мал. При этом во всех разрешенных газетах отец и сын Малфои назывались одними из самых приближенных в близком кругу Лорда Волдеморта.
Если бы на том пустыре Драко встал лицом к лицу с Аврорами, он почти наверняка остался бы лежать на заснеженной траве, как его друзья. Гермиона слишком хорошо знала приемы и методы боевых Авроров, еще по Аврориату помнила способности Корнера и Бута, а теперь они еще были закалены войной, постоянной опасностью, жизнью на грани смерти. Никто, кроме Грозного Глаза, не знал о них, а Грюм, сколь ни ценны сведения, поставляемые Драко, не сделает ничего, чтобы позаботиться о его безопасности, потому что иначе кнат цена их столь долго и тщательно скрываемой тайне, слишком многое поставлено на карту. В этой его жестокости таилось их же будущее, поэтому она понимала его. Но вот так, до почти остановившегося сердца, испугалась впервые. Она всегда боялась за Гарри и Рона, и почему-то никогда — за Драко. Он уходил в ночь на заранее обговоренные встречи с Грюмом, искусно побрасывал зачарованные свитки, магловские диктофоны и видеокамеры, на которые были наложены комбинированные тройные заклятья — трансфигурации, магической блокады и саморазрушения, для слежки в поместья и дома Пожирателей Смерти, а потом незаметно считывал с них разговоры. И всегда она, хоть и тревожилась, но была уверена в том, что он все сможет, все ему по силам, раз он столько лет ведет двойную игру с изяществом прирожденного игрока, знающего и просчитывающего на несколько шагов вперед свои действия. И вот точно впервые осознала, что однажды Драко может не вернуться домой…
Он прекрасно держал себя в руках, был выдержан на похоронах, принимал и выражал соболезнования, помогал семьям погибших друзей. Не давал ни единого повода упрекнуть себя. Со стороны могло показаться, что все в порядке, все постепенно приходит в норму, и траур скорби скоро неизбежно сменится прежним размеренным течением жизни. Но только она знала, что это отнюдь не так. Много было ночей, похожих на сегодняшнюю, когда она находила Драко на берегу, продрогшего, с мокрыми волосами, с бледным лицом, на котором резко выделялись скулы. Она грела своим дыханием его холодные руки, и ей казалось, что под кожей бушует дикое пламя безумия. Но боль в его глазах всегда оставалась ясной и осознанной, не замутненной и не подчинившей себе его рассудок. Теперь в ней всегда сидела стальная игла страха, зародившегося в ту январскую ночь, и если ночью она не чувствовала присутствие Драко, этот страх разрастался, ощетинивался целой гроздью игл, коловших беспомощно вздрагивающее и замирающее сердце.
Да, если бы могла, она бы отдала все, чтобы того дня не было. Чтобы Грегори Гойл по-прежнему неуклюже топтался в их маленькой гостиной, не зная, куда деть руки, и сбивался в разговоре с ней, называя «Грэйнджер». Чтобы Винсент Крэбб молча сидел в углу и со смущением, совершенно неподходящим его грубому лицу, выслушивал подначки и беззлобные насмешки Драко над тем, что тетушка Фанни все-таки сумела поймать его в брачные сети. Они не стали ее друзьями, но она приняла их и даже, надеялась, стала понимать, что они вовсе не были теми тупыми жестокими болванами, как когда-то считала. Она знала, что Гойл опекает своих брата и сестру сквибов. Отвергнутые собственной семьей и безжалостно отправленные в магловский мир, после того как им исполнилось семнадцать, они стали считаться взрослыми, значит, могли и должны были позаботиться о себе сами, а не надеяться на поддержку чистокровного рода, который осквернили своей неспособностью к колдовству. Семья лишь выделила нищенское пособие и постаралась забыть о позоре. Драко говорил, что Грег крупно поссорился с отцом, довел до приступов истерики мать, был проклят дедом, когда решительно заявил, что не бросит младших. Он сдержал слово, втайне от всех помогал им как мог — деньгами, советом, поддержкой. Помогал освоиться среди маглов, научиться жить самостоятельно, по-магловски. Он даже обращался к ней, спрашивал, как лучше устроить их в чужом и странном мире обычных людей. Для Гидеона и Гиацинты Грег был почти богом, безукоризненным старшим братом, на которого они смотрели с одинаковым обожанием.
Крэбб был влюблен в юную Артемизу Розье, а та, на удивление всем, в него. Они совершенно не подходили друг другу — застенчивая и пугливая, как птичка, нежная, романтичная Артемиза, которую любили все без исключения. В ее присутствии было совершенно невозможно ссориться, злиться или таить обиды, а известная сплетница Франческа Джагсон даже поумеряла свой длинный язык. И рядом Винсент Крэбб, широкоплечий, плотный, молчаливый, носящий Черную Метку и, в отличие от Драко, куда чаще отправляющийся на «забавные» дела. Они были разными, как небо и земля, и комично смотрелись вместе, но при одном взгляде на них становилось понятно, что это абсолютно не имеет значения. Эти двое нашли друг друга. Розье не возражали против родства с Крэббами. Была официальная помолвка, Винсент весь светился, надевая фамильное кольцо на тоненькие пальчики своей невесты, смущенно красневшей и опускавшей глаза от всеобщего внимания. До свадьбы оставалось всего лишь пять дней. Пять дней, которые должны были быть наполнены нетерпеливым ожиданием, радостным волнением и предсвадебной суматохой. Вместо этого их будущее разбилось вдребезги, и теперь не было ни Винсента, ни той Артемизы, которая сияла любовью в день помолвки и трогательно прижимала ладони к пылающим щекам. Артемиза исхудала так, что казалась тенью самой себя, а неделю назад Кларенс Розье отвез сестру по ее просьбе к монахиням ордена Святой Сибиалы. Сожаление, с которым все встретили эту новость, было на редкость искренним, насколько это возможно у светских чистокровных магов.
Палочки Авроров убили не только Пожирателей Смерти, они убили надежного старшего брата, любимого и счастливого жениха, преданных друзей…
Когда она думала так, на какое-то мгновение ее охватывала злость на Авроров, на Корнера, Бута и Финч-Флетчли, на Грюма и даже на них. А потом она спохватывалась и кусала губы, напоминая себе: ведь давно поняла, что в этой войне, развязанной Темным Лордом, нет и не будет ни проигравших, ни победивших, и невозможно одним росчерком волшебной палочки поделить виноватых и невиновных. Они — всего лишь пешки на Его доске, которым не дано заглянуть дальше своей клетки. И это не приснопамятные шахматы МакГонагалл, в которые когда-то играли они еще детьми, зная, что справедливый профессор зачаровала их по всем правилам, и нужно не отступая идти вперед, пожертвовать, если потребуется, фигурой, чтобы выиграть. Но в партии Лорда Волдеморта были одни пешки, и их жертвы были бессмысленны.
Ее друзей Драко защитил и защищает до сих пор, а своих — нет.

Драко прикасается губами к шее, в том месте, где маленькая ямка. Цепочка поцелуев тянется вниз, тяжесть тела, его запах, родной, любимый… она прерывисто вздыхает, подчиняясь его рукам…
Спальня залита лунным светом, обманчиво ярким, затмевающим звезды, но не умеющим разогнать тьму в углах комнаты. Ее едва слышный голос вплетается в перешептывание листвы и шелест северного ветра, несущего с собой дыхание зимы:

- Ты знаешь, любимый, что я плачу вместе с тобой и радуюсь тоже вместе. И я всегда буду с тобой, что бы ни случилось.

Именно здесь, на тихой окраине, Грег купил небольшой уютный дом для брата и сестры. Драко бывал здесь вместе с ним. Гидеон и Гиацинта были очень вежливы, предупредительны, выглядели бодрыми и всем довольными. Гиацинта с удовольствием исполняла роль хозяйки и, казалось, давно не тяготилась осознанием того факта, что она и брат — неполноценные сквибы, которым запрещено возвращаться домой, к своей чистокровной семье. Он успел заметить, что двойняшки словно поменялись ролями. Заводилой в их дуэте всегда был фантазер и хвастун Гидеон, Гиацинта, более спокойная и уравновешенная, была второй скрипкой. Теперь же брат почти все время молчал, лишь изредка вставляя в разговор пару фраз, а сестра, напротив, бурлила каким-то лихорадочным возбуждением, громко хохотала, одевалась в вызывающе открытую магловскую одежду, чуть ли не с пеной у рта спорила с Грегом по поводу каждого пустяка, настаивая на своем.

Он был у них на следующий день после гибели друзей. Полчаса бесцельно сидел, поддерживая пустой разговор ни о чем, не в силах открыть цель своего визита. Гидеон по своему обыкновению молчал, уткнувшись в устрашающе толстый фолиант, Гиацинта беззаботно болтала о том, что она наконец определилась с колледжем, весной будет сдавать тесты, и пусть только Грег посмеет сказать, что она провалится, ничего подобного, она готовится, корпит над книжками не хуже Ги, и вообще, Грег, кажется, не верит в нее? Она ему докажет, что… а кстати, где Грег? Он ведь обещался еще вчера прийти, они должны были встретиться с Ги, да, Ги? Ну вот, как всегда, Грег такой бессовестный — наобещает, а потом извиняется, что не смог, опоздал, забыл! А что на этот раз? О, а может, у Грега появилась девушка?
Он не мог ответить, губы немели от попыток сказать страшную правду — Грег больше не придет, у него не будет девушки, никогда.
Наверное, что-то творилось с его лицом, потому что Гидеон резко спросил, оборвав поток речи сестры:

- Что с Грегом?

И только тогда он, мучительно подбирая слова, словно придумывая и оформляя их в звуки в первый раз, рассказал о гибели Грега. С лица Гиацинты сдернутой вуалью сползало напускное оживление, глаза становились все больше и больше, и почему-то в них было только удивление, огромное безмерное удивление, она словно вслушивалась в то, что он говорил, и не могла ничего понять. А Гидеон нахохлился, обхватил себя руками, точно ему внезапно стало зябко, и начал раскачиваться из стороны в сторону, глядя прямо перед собой.

- …примите мои соболезнования… горькая утрата… я скорблю вместе с вами…

Он с ужасом осознавал, что говорит словами Лорда, интонацией Лорда. Именно это Он говорил Крэббам и Гойлам вчера вечером, когда он вместе с МакНейром и Розье принес тела друзей. Но не мог ничего с собой поделать, пустые и ничего не значащие выражения лились сами, не принося никакого утешения. Они и не были для этого предназначены.

- Ты видел, как он умер? — ровно спросил Гидеон, продолжая раскачиваться.

- Я… да, все видел, но не успел, Авроры…

Он рассказал все, как было, не преуменьшая и не преувеличивая. Ему казалось, что он лепечет жалкие, вызывающие презрение оправдания, но он не мог позволить лжи и недомолвок. Это было недостойно по отношению к Грегу и Винсу.

- Когда похороны?

- Завтра. Думаю, что смогу провести вас, никто не обратит внимания, можно наложить Маскировочные чары или на крайний случай Дезиллюминационное заклятье…

- Нет.

Гидеон прекратил раскачиваться, встал и подошел к сестре, в глазах которой было все то же выражение удивления. Она даже нахмурилась и склонила голову в попытке вникнуть в смысл слов, черным пеплом летающих по комнате, и от этого ее лицо казалось обиженным и каким-то детским.

- Спасибо за все. Мы не придем.

Гидеон отвернулся, словно давая понять, что разговор закончен, и осторожно обнял сестру за плечи, погладил ее по голове, как маленькую девочку.

Были растерянность и ошеломление. Он видел, что они придавлены страшным известием, ощущают себя бесконечно одинокими, потому что не стало единственного родного человека, не бросившего их на произвол судьбы, и ожидал чего угодно — слез, криков, истерики, обвинений — но только не этого какого-то неестественно сдержанного, безумного в своей холодности выражения горя. Он постоял еще немного, а потом тихо покинул дом, перед уходом оглянувшись. Они стояли, все так же обнявшись — оба прекрасно сложенные, грациозные, красивые, похожие друг на друга, но совсем не похожие ни на старшего брата, ни на остальных членов своей чистокровной волшебной семьи, изгнавшей их. Как будто с самого рождения предназначенные для другой жизни.

Он приходил к ним после похорон и не единожды, сам до конца не понимая цели своих визитов. Гермиона не знала о них. Он не говорил, просто не мог сказать ей, словно это было чем-то постыдным, хотя она наверняка поняла бы его. Но он не говорил. В первые дни и даже спустя несколько недель после смерти Винсента и Грегори ему казалось, что это происходит не с ним. А то, что было на грязном пустыре, поросшем чахлой травой, произошло в изломанном кривыми зеркалами параллельном мире, населенном чужими людьми со знакомыми лицами. Можно было сколько угодно притворяться перед ними и делать вид, что веришь тому, что они говорят, потому что на самом деле они были всего лишь тенями от теней настоящих людей. Все время казалось, вот-вот знакомо стукнет в окно Филберт с запиской с корявым неразборчивым почерком Грега, или раздастся за плечом в замершем ожидании комнаты смешок Винсента:

«Драко, рад тебя видеть, дружище! Как дела? Все мозги над бумажками сушишь?»

Но одно неловкое слово отца, брошенный украдкой взгляд матери, в котором читалось сочувствие, тихое прикосновение Гермионы к плечу — как камни, разбивающие кривые зеркала. И он вырывался в свой, настоящий мир, в котором уже не было его друзей. Сколько раз он издевался над ними, жестоко высмеивал, бесцеремонно одергивал, но сколько раз его приводила в изумление их верность и умение прощать обиды! Они всегда шли за ним, вернее, он всегда был за их плечами. Однажды, еще когда они учились в Хогвартсе и приехали на рождественские каникулы, Нарцисса, наблюдая за ними, с непонятной грустью сказала:

«Редко в нашем мире встречается такая преданность другу. Береги ее, сынок»

Драко не ценил, принимая все как должное, само собой разумеющееся. Он редко обращал внимание на их настроение, почти не интересовался их мнением, их мечтами и надеждами. Он был Драко Малфой, а они — всего-навсего Крэбб и Гойл. Лишь после их гибели Драко понял, что мир стал холоднее без тепла дружеского плеча.
Они снились ему ночами, каждую ночь. Лежал ничком на бурой траве, неловко вывернув руку, Грег, и грязный снег не таял на его лице. Снова и снова ругался сквозь зубы Винсент, и его палочка палила заклятьями в четыре смутных фигуры. Хотя Драко точно знал, кто убил их, но у этих фигур во сне не было лиц, не было даже точных очертаний, они менялись, переползали с места на место клочьями тумана. Но если приглядеться, то можно было различить лохматую голову Поттера, мелькал долговязый силуэт Уизли, скалился в усмешке Грюм. Фигур становилось все больше, и когда вокруг Грега и Винсента клубилась сплошная стена грязно-серого тумана, Драко слышал:

- Ты должен быть здесь, Драко. Почему тебя нет с нами?

Голос Винсента, знакомый с детства. В нем не было ни злости, ни ненависти, только растерянное удивление. Словно друг, как обычно, пропустил мимо внимания что-то, сказанное или сделанное Драко, а теперь переспрашивает, не поняв, в чем дело.
Простой вопрос, но Драко не мог ответить на него. Как тогда, наяву, он словно увяз в густом воздухе, так и во сне не мог вымолвить ни слова. Он не хотел их смерти, но она пришла. Он предпочитал не задумываться, как именно его действия отзовутся на тех людях, которых он знал всю свою жизнь, но оказалось, что он подверг их смертельной опасности. Он выторговывал у Грюма условия для своей семьи, но цена становилась непомерно высокой.
Дни неслись в обычной суете, в круговерти повседневных и других дел часто не хватало времени, он переставал ощущать тяжесть потери, но ночью, в его снах царил кривой мир зазеркалья. И казалось выходом не спать. Он причинял боль Гермионе своим невниманием и вспышками раздражения, заставлял ее тревожиться, но без нее точно сошел бы с ума. Сны утрачивали свой жуткий, почти мистический смысл, когда он обнимал ее и ощущал, как щекочут щеку пушистые волосы. Наверное, в прошлой жизни он совершил что-то очень хорошее, раз сейчас она была с ним.

Каждый раз, когда он шел к Гойлам, слова из сна отчетливо звучали в ушах. «Ты должен быть здесь, Драко». Должен был. Но не был.
Должен был ли он приходить к Гидеону и Гиацинте?
Он всегда трансгрессировал за несколько улиц и шел, нет, брел, оттягивал момент встречи, но тем не менее, неуклонно и неотвратимо приближался к знакомой калитке. А потом, словно набравшись смелости и решимости, стремительно шагал за порог, чтобы снова обречь себя и их на получасовое молчание, прерываемое лишь изредка, когда выдавливались обязательные вежливые фразы, устаревшая церемониальная дань приличиям. Эти слова беспомощно бились в комнате и рассыпались в прах от холода, царившего в глазах Гидеона и Гиацинты. Движения Гиацинты становились еще более порывистыми, она то и дело что-нибудь роняла, разбивала, хлопала дверями и шаркала стульями, Гидеон почти не отрывался от своих книг, занимался какими-то расчетами, используя странные магловские приборы. Он был им не нужен, его присутствие стесняло их, причиняло неудобства. Но не приходить он не мог. Они даже не расспрашивали о похоронах, не вспоминали о старшем брате, их горе и скорбь никак не проявлялись в эти тянущиеся полчаса, и со стороны могло показаться, что они неблагодарно забыли о Греге. Но странным образом Драко их понимал. Ни к чему громкие тирады и истеричные представления, рассчитанные на окружающих. Горе было слишком глубоко и сокровенно, чтобы выносить его на чужой суд. Поэтому были так резки и неосторожны движения, молчаливость граничила с грубостью, и в окна дома словно не заглядывало солнце, он был погружен в глубокие сумеречные тени.

Сильный порыв ветра бьет в лицо, швыряет горсть мелкого дождя, напоминая о том, где он находится и зачем. Он снова решительно шагает вперед. Сегодня у него есть причина появиться в маленьком доме на окраине магловского города.
Он тянет на себя знакомую низкую калитку, выкрашенную белой краской, и вновь останавливается, удивленный звуками, доносящимися из-за пышного куста живой изгороди. Песня. Простая мелодия, незамысловатые слова, мягкое женское контральто.
Я подарю тебе небо,
Небо с пылающим солнцем,
Таким, как моя любовь!

Голос звучит немного приглушенно и прерывисто, как будто его обладательница что-то делает одновременно с пением. И это не звонкий, слегка вибрирующий голос Гиацинты. Он немного поспешно закрывает за собой щеколду и, движимый мгновенным, почти детским любопытством, заглядывает за куст. Это определенно не Гиацинта. Ему видны выбившиеся из-под пестрого платка пепельные кудри, руки в резиновых перчатках, ловко и бережно сажающие во влажную черную почву крошечные сизо-зеленые саженцы. Девушка, словно почувствовав его взгляд, поднимает голову и поднимается с колен, держа в руках последний пучок узорчатых листочков. Невысокая, полная, достаточно хорошенькая, с добродушным и немного сонным выражением лица.

- Здравствуйте.

У нее милая улыбка, и она магла. Это чувствуется сразу, но почему-то не вызывает отторжения.

- Вы к Ги? Или к Гиацинте?

Она склоняет голову к плечу, и в ее глазах лукавое любопытство. Она юна, доверчива и беспечна. Он стряхивает с себя оцепенение и учтиво здоровается, склонив голову, где-то далеко в глубине души удивляясь своей церемонности.

- К ним обоим. Я их знакомый. Старинный.

Она хихикает над словом «старинный», которое никак не вяжется с молодым привлекательным джентльменом, безупречно одетым и прекрасно воспитанным. Он добавляет, как будто оправдываясь (и вновь поражаясь себе):

- Я друг их брата.

Хихиканье сразу прекращается, хорошенькое личико хмурится, а в глазах мелькает что-то вроде вины.

- О… Извините, пожалуйста. Я знаю, что Грегори…, что его не стало… Я сожалею… Ги сам на себя не похож, я так беспокоюсь за него…

Она говорит что-то еще, мнет в руках несчастный саженец, не замечая, а на него обрушивается водопад вопросов. Кто она? Как хорошо знает Гидеона? Каковы их отношения? Что именно сказали ей Гойлы о смерти старшего брата?

- Боже мой, пожалуйста, проходите! Я так невежливо держу вас здесь. Ги еще в колледже, а Гиацинта ушла на собеседование, обещала вернуться к двум часам. А сейчас уже без четверти, так что вы их дождетесь. Хотите чаю или кофе? Сегодня так сыро и ветрено, хотя обычно в это время уже бывает потеплее.

Она полна заботы и желания загладить свое мимолетное веселье. Он с удовольствием принимает из ее пусть не изящных, но ловких рук чашку горячего чая. В доме все вроде осталось на своих местах. Тот же камин с опустевшей полкой, все безделушки с которой разбила Гиацинта. Кресло Грега у камина. Внушительная стопка книг Ги на столе у окна. Любимая лампа Гиацинты с трижды заклеенным абажуром. На стене несколько японских гравюр, одна из которых повешена криво (ее собирался поправить еще Грег). Но не стало ли немного светлее?

- Что вы сажали? — спрашивает Драко, поблагодарив за чай.

- Аквилегию, ее еще называют водосбором. Конечно, лучше сажать ее осенью семенами, но я будущий биолог и увлекаюсь селекцией гибридных видов, и эти саженцы — мой первый опыт по скрещиванию морозостойких…, - видимо, увидев появившееся на его лице выражение, оживившаяся девушка смущенно прикусывает губу, - простите, пожалуйста, все говорят, что я невыносима, когда говорю о своей работе.

- Моя жена, - Драко невольно улыбается, - моя жена тоже имеет привычку сыпать сложнопроизносимыми терминами и ужасно нетерпима к малейшим проявлениям непонимания.

- Ох, я же не представилась! — спохватывается девушка и забавно всплескивает руками, - меня зовут…

- Эмма?

Голос Гидеона жесткий и колючий. Из-за его спины выглядывает Гиацинта. Отстранив брата, она стряхивает капли с зонта, хмуро и неприветливо кивает Драко.

- Ги! Ты рано сегодня! — радостно восклицает Эмма, Гидеон обнимает ее одной рукой. И в его глазах уже не ставшее привычным подавляемое раздражение, а неприкрытая злость, смешанная с тревогой.

- С тобой все в порядке? — спрашивает он, повернувшись к девушке.

- Да, конечно, - смешавшись, отвечает та, - а что должно было случиться? Я была на приеме у доктора, если ты о…

- Нет, - поспешно прерывает ее Гидеон и перебрасывается с сестрой короткими взглядами, - нет, я спросил не об этом.

Значение этих взглядов и тайный смысл сказанного доходит и до Драко. Но он не подает вида, принимая их право на подозрение. Немного помолчав в неуютной тишине, Гидеон с оттенком просьбы, но непреклонным тоном говорит:

- Эмма, ты не могла бы ненадолго оставить нас наедине?

Все такая же мрачная Гиацинта швыряет на столик у двери свою сумку и высоким, дрожащим от скрытого напряжения голосом добавляет:

- Нам нужно поговорить с этим человеком, и это очень важно. Ужасно важно!

Эмма растерянно пожимает плечами.

- Конечно.

Она осторожно закрывает за собой дверь. В окне видно, как она снова склоняется к своим саженцам.

- Драко? — воцарившуюся тишину нарушает Гиацинта, и он чувствует себя до странности нелепо с цветастой чашкой чая в руках, еще горячего, курящегося ароматным дымком.

Гойлы снова переглядываются, и Гиацинта едва заметно кивает, уступая брату. Гидеон нервно потирает лоб, словно у него внезапно заболела голова.

- Драко, зачем ты здесь?

Наверное, он ждал этого вопроса, потому что слова вылетают сами.

- Чтобы знать, все ли у вас в порядке. Теперь, когда Грега не стало, вы можете во всем положиться на меня, я позабочусь о вас.

- Мы прекрасно справляемся, у нас все отлично, - нетерпеливо перебивает, выкрикивает Гиацинта и осекается под тяжелым взглядом брата.

- Мы прекрасно справляемся, - неторопливо повторяет Гидеон, его руки скрещены на груди, и он выглядит незнакомо и враждебно, - мы взрослые совершеннолетние люди. Мы четко знаем, чего надо опасаться в этом мире, и чего мы хотим от него. И мы ясно осознаем, что твои визиты вызваны чем угодно, но только не заботой о нас.

Его охватывает чувство нереальности происходящего, возникает ощущение, что комната с ее обстановкой, тусклым освещением, людьми колышется в туманном небытии сна. Потому что только во сне Гидеон мог дать подобный ответ на вопрос, задаваемый им себе.

- Ты ошибаешься, - начинает он, до конца не веря услышанному, - я с искренним желанием и…

Но его снова перебивает Гиацинта, на этот раз откровенно грубо и цинично:

- Тебе наплевать на нас. И честно говоря, нам наплевать на тебя. Ты допустил, чтобы Грег погиб, и теперь хочешь подлизаться к нам. Ничего не получится, Драко.

- Искреннее желание помочь нам? — подхватывает Гидеон, и губы его кривятся, - как может помочь жалким сквибам-изгнанникам Пожиратель Смерти? Чем хочет помочь каким-то там Гойлам сам Драко Малфой? Абсурдно и в высшей степени нелогично. Моя сестра права, ты хочешь отмолить свои грехи. Да вот только мы, Драко, не священники, и помогая нам, ты не поможешь себе. Нам не нужна твоя помощь, ни финансовая, ни моральная. Ни-ка-кая, запомни это. Нам помог Грег. Он открыл нам этот мир, научил жить в нем, влил уверенность в своих силах, дал надежду. Он подарил нам будущее. И в этом будущем мы с Гиацинтой будем самыми обыкновенными людьми, теми простецами, которых вы так презираете. Довольно с нас ваших традиций, ваших правил и вашей войны.

- Послушай, Ги, - он пытается найти аргументы, весомые слова, но это слишком тяжело под прямыми темными взглядами Гойлов, - я понимаю, но ведь все не так, как ты пытаешься представить. Вы не маглы…

- Мы — сквибы! — взрывается Гиацинта, ее глаза сверкают, лицо горит ярким румянцем, длинные блестящие волосы рассыпались по плечам, - для вас, чистокровных, мы хуже, чем маглы, верно?! Мы ведь посмели родиться без капли волшебства в проклятой крови! Мы виновны в том, что наша мать испытала вопиющее чувство стыда перед отцом, перед чистокровным обществом! И не делай вид, Драко, что ты такой толерантный и терпимый! Мы все знаем, что это не так. Твоя семья — наглядный пример, просто образец для подражания всем вашим чертовым чистокровным ублюдкам. Что, скажешь — не так? Наш брат всегда был о тебе неоправданно высокого мнения, но ты двуличный лживый сукин сын!

- Разве я дал тебе повод вынести такое мнение? — ровным голосом спрашивает Драко, испытывая непреодолимое желание скорчиться и обхватить голову руками, чтобы она не лопнула от потока ненависти, летящего от девушки.

- Не будь ты им, ты был бы сейчас мертв! Как Грегори! Как Винсент! — кричит, почти визжит Гиацинта, уже готовая наброситься на него.

- Ты тоже так считаешь, Ги?

На мертвенно-застывшем, как маска, лице Гидеона невозможно прочесть ничего, только живут глаза, такие же, как у сестры, сверкающие, полные гневного обвинения.

- Магловское происхождение твоей жены — еще не повод считать тебя маглолюбом и сквибоманом. Уходи, Драко, и не приходи больше. Мы долго терпели и ничего не говорили, но пришло время все расставить по своим местам. Ты — это живое напоминание о нашей прежней жизни, которую мы стараемся забыть. Ты причиняешь нам боль, заставляешь нас чувствовать теми, кем мы не хотим быть. Уходи.

- Грегу… Ему вы бы тоже сказали такое?

- Он был другой. И он был нашим братом. А тебя я не хочу видеть в нашем доме. Если ты придешь как враг, то клянусь, хоть я и не волшебник, но смогу защитить сестру и Эмму от тебя и тебе подобных.

Драко одеревенело идет к двери и почти выходит на улицу, когда вспоминает о причине своего прихода, о жалкой, захлебывающейся слезами причине, готовой пасть на колени, готовой унижаться и пресмыкаться, лишь бы ее просьба не была отвергнута. «Драко, пожалуйста, я знаю, что Грегори не бросил их. Если ты знаешь, где мои дети, умоляю, помоги! Помоги найти их! Вернуть! Пусть они не простят меня, но пусть будет хоть какая-то возможность хотя бы изредка видеть дочь и сына! Попроси их о встрече! Драко, ты моя последняя надежда!».

- Ваша мать…

Он оборачивается и наталкивается взглядом на алое золото своей чашки на темном лакированном дереве стола. Почему-то этот яркий мазок наплывает на весь мир, делая его хрупким, как фарфор.

- Ваша мать просила о встрече.

В наступившей тишине слышен треск садовых ножниц в руках у Эммы, редкий стук капель в оконное стекло и учащенное дыхание Гиацинты. Она выглядит слабой, обмякшей, готовой разрыдаться. По гипсовому лицу Гидеона словно проходит трещина, обнажая его растерянность. На какое-то мгновение Драко кажется, что они — не те суровые обвинители и беспощадные судьи, какими были всего лишь пару минут назад, что они дрогнули, он их ошеломил и поверг в смятение, и возможно даже, что они дадут согласие на встречу. Но этот миг проходит, брат и сестра снова замыкаются, и на их красивых лицах растекается одинаковое презрение, гордое и неотступное.

- Передай этой женщине, - Гидеон усмехается почти демонически, и эта усмешка зеркально отражается на ожесточенном лице его сестры, - в нашей жизни нет места магии и чистокровным волшебникам. У Гиацинты есть я, а у меня — только она и Эмма. Больше нам никто не нужен.

- Ей будет больно.

- Мы это знаем, - ласково мурлыкает Гиацинта и кладет руку на плечо брата, - передай ей, что она сама виновата.

- Не будьте такими жестокими.

Когда-то он не мог понять и осуждал мать Грега, но теперь ему жаль ее. За свою ошибку и слабость она заплатит слишком дорогую цену.

- Мы — порождение вашего чистокровного общества. Это вы сделали нас такими.

Лед сверкает в их глазах, лед на их лицах, лед источает их дыхание. Только лед и никакой надежды.

И словно издевательская насмешка — добрая, немного виноватая улыбка Эммы.

Он останавливается у куста живой изгороди, под которым топорщатся сизо-зеленые кружевные листочки.

- Аквилегия, цветок эльфов.

Гидеон сбегает по низким ступеням крыльца, не скрываясь, прикрывает Эмму. Гиацинта останавливается в проеме двери. Нестерпимый, невыносимый поток ненависти, почти осязаемый. Чувствует ли его Эмма? Почему он не чувствовал его раньше?

- Цветок эльфов защищает от колдовских чар.

Улыбка девушки становится снисходительной.

- О, эти милые средневековые суеверия, вера в ведьм и колдунов, которые варят зелья, насылают проклятья и летают на шабаши. Разве вы верите в эту чепуху?

У нее немного менторский тон, и она снова наклоняет голову к плечу. Совсем как Гермиона.

- Да. Верьте и вы, Эмма. Не всегда одно оказывается одним.

Магловский город, скучнейший магловский город, обледенелый от февральского ветра, на окраине которого, в маленьком доме живут вместе ненависть и любовь, бездушие и забота, жестокость и доброта.
Он идет, уклоняясь от прохожих и выбирая малолюдные переулки. Они так и не спросили, где могила Грега. В своей попытке отгородиться от всего того, что ранее составляло их мир, порвать все нити, они отказались даже от него.
Кто знает, может, они и правы. Где сейчас Грег? Есть ли ему дело до того, кто будет приходить на его могилу?

Почти бессознательно он трансгрессирует на уединенное кладбище в нескольких милях от поместий Крэббов и Гойлов, конечно же, магическое. Здесь очень тихо и спокойно, синеет небо над кронами разросшихся бузиновых кустов, сухая трава скрипит под ногами, обвивает желтыми стеблями. Меж каменных надгробий, плит и редких статуй вьется единственная дорожка, посыпанная песком, и Драко замечает бредущую впереди тонкую фигурку в фиолетовом одеянии. Он быстрыми шагами догоняет ее и едва не спотыкается.
Артемиза Розье, так и не успевшая стать Артемизой Крэбб.
Голубые глаза ее, огромные на исхудалом заострившемся личике, сухи и мертвы, в них нет ни блеска, ни мысли. Лоб до бровей закрыт темно-лиловой накидкой. Она не в мантии, а в уборе монахинь Ордена Святой Сибиалы, и выглядит одновременно совсем юной девочкой, и почти старухой, утратившей волю и вкус к жизни.

- Здравствуй.

Взгляд девушки некоторое время остается таким же рассеянным, а потом она медленно кивает, словно вспомнив, кто он. Она прижимает к груди огромную охапку роз очень нежного кремового оттенка. Худые руки почти до локтей выглядывают из широких грубых полотняных рукавов, и невольно вспоминается, как совсем недавно на тонких пальцах мерцал рубин старинного обручального кольца Крэббов, как совсем недавно рубиновые отсветы огня в камине пылали на лице Винсента, тихо и осторожно признававшегося в самом сокровенном:

«Не смейся, но она необыкновенная, на самом деле. Ее глаза — как два озера с чистейшей водой, в которых отражается небо. Она умеет так необыкновенно посмотреть, что не остается других желаний, кроме как защитить ее от дождя и холода, от других мужчин, от злых людей. Она улыбается, и у меня в душе светит солнце, она грустна — и я не нахожу себе места. Ты знаешь, что я всегда считал, что любовь и прочая романтическая бредятина — не про меня. Я смеялся про себя, когда ты говорил, что любишь Гр… Гермиону, извини. Но сейчас… сейчас я все понимаю, я вижу, как ты на нее смотришь, по-особенному, как на начало и конец всего, что есть для тебя на свете. Наверное, у меня точно такой же взгляд, когда я смотрю на Артемизу. Я никогда не думал, что это произойдет со мной. И еще я теперь, кажется, схожу с ума от всех тех вещей, которые раньше казались мне верхом дебилизма — ревность, страх, нетерпение, я не могу даже подобрать слов для всего».

«Минус десять баллов со Слизерина за отсутствие логики и ограниченный словарный запас», - рассмеялся тогда Грег, окончательно смутив друга и обратив все в шутку.

На похоронах Артемиза не плакала, полупрозрачная, тонкая, как свеча, с восковым отрешенным лицом, обрамленным трауром, она словно не понимала, что происходит, с отстраненным видом обрывала листья с колючего стебля розы точно такого же цвета, что и сейчас, а по бледным израненным пальцам, на которых все еще красовалось родовое кольцо Крэббов, текла кровь.

Она замечает, что он смотрит на цветы, и медленно, невнятно выговаривая слова, объясняет:

- Это его любимые. Он всегда дарит мне только их.

Он шагает рядом с ней, подлаживаясь к ее неверной шатающейся походке и вдыхая терпкий розовый аромат, волной плывущий за ними. Он почти задыхается от него, судорожно глотает воздух, в котором нет ни малейшей свежей струи, только этот траурный приторный запах горя и любви.
Тропинка выводит их к приметной статуе, скорбному ангелу с распростертыми крыльями. По обе стороны от него — две почти одинаковые тяжелые плиты темно-серого и черного мрамора. Глубоко выбитые буквы, выплетающие имена, как будто горят серебристым огнем. И Драко невольно останавливается и сжимает кулаки, не в состоянии обуздать уже знакомое, ослепляющее и отнимающее разум желание покарать убийц. Взглянуть в их умирающие глаза, когда они будут корчиться от боли заклятья. Вспомнить удушливый запах роз. Вспомнить Грега и Винса, лежащих под тяжелыми мраморными плитами, почтить их память этим моментом. И может быть, избавиться от сна, в котором его спрашивают, почему он не вместе с ними…

- Артемиза…

- Чшшш, - она вскидывает голову и сердито хмурится.

Он послушно замолкает.

- Я не виню тебя.

- Что?

Он оторопело смотрит на нее, все такую же сосредоточенную, с огромными глазами, в которые страшно заглянуть, потому что возникает ощущение, что проваливаешься в бездонную яму. Она повторяет, все так же невнятно выговаривая слова и с трудом строя фразы:

- Я не виню тебя. Ни в чем. Я просто хочу знать — за что? За что все это нам? Мне и Винсенту? Кому мы помешали? Зачем его отняли у меня? За что? За что?! — голос падает до обессиленного шепота.

Драко неловко прикасается к ее плечу, желая утешить. Она стряхивает его руку. У нее по-прежнему сухие глаза, но она рыдает, бесслезно и жутко, с такой силой и таким горем, что Драко невольно отступает назад. И становится неуместным и неправильным его присутствие. Он отворачивается и неслышно уходит. Когда он украдкой оглядывается, Артемиза лежит ничком на черной плите, усыпанной бледными цветами, обнимая ее израненными руками. Тяжелый сладкий розовый аромат окутывает ее погребальным саваном, и он словно слышит шевеление бескровных сухих губ:

«Зачем тебя отняли у меня?»

Этот шепот преследует его, гонит вперед, свиваясь в хоре с гневными голосами Гойлов, плачем матери Грега, надгробной речью Лорда, напыщенной и неискренней.
Кольцо возвращает домой, но и там он не может найти покоя. Неумолчный шум моря, пронзительные крики чаек, тихий скрип яблоневых ветвей на ветру — все звуки вокруг сливаются в этот шепот. Он стискивает руками голову, раздираемую тысячью мыслей. Внутри мрак и холод, и режет по живому: «Почему тебя нет с нами? … Зачем ты здесь? … Зачем тебя отняли у меня?»
Где она? Где его Гермиона? Нежность карих глаз, прикосновения ладоней, тепло тела — когда все это он сможет увидеть, ощутить, окунуться в ее любовь, как в море, только тогда шепот смолкнет, улетучится приторный сладкий и страшный запах, покроется патиной прошедшего сегодняшний день. Так и будет. Без нее он не справится, он зависим от нее. Он жалок и слаб, он сволочной трус, дрожащий за свою жизнь и не сумевший защитить жизни друзей, способный только валяться на диване, рефлексировать, страдая и недоумевая, почему его прогнали брат и сестра Грегори, и почему в мертвых глазах невесты Винсента он не смог найти прощения…

Хлопает дверь, и тут же, распушив хвост, несется с кухни Живоглот.

- Ты опять что-то натворил, Глотик?

Удивительно, но от одного звучания голоса круг безумных мыслей замедляется.

- Драко?

Беспокойство и тревога. Он опять несет их любимым. Раньше так же дрожал голос мамы, когда она встречала его с изредка, но все-таки выпадавших заданий Лорда. Та же интонация, та же скрытая вибрирующая нотка, готовая взвиться вверх или оборваться. Всего лишь его имя, но сколько в него вкладывается!
Почему, ну почему он не может просто улыбнуться и сказать, что все в порядке? Почему он так мучает любимых людей? Он ненавидит себя, но не может иначе. Словно в нем затушили жизненную силу, залили ледяной водой бессильной ненависти огонь души, оставив одни черные угли, и теперь просто невозможно жить дальше так, как прежде.

Ко лбу прикасается рука к бархатной перчатке, волосы щекочут лицо, когда она склоняется над ним и целует, окутывая легким, чистым и свежим ароматом духов (мята и какие-то цветы, не садовые, а луговые, утренние, в прозрачных каплях росы). И он обхватывает руками ее лицо, продлевая миг поцелуя и миг нахлынувшего счастья, всегда внезапного и ликующего.

- Привет. Где ты была?

- Дамский благотворительный аукцион в пользу приюта Святой Сибиалы, - морщится Гермиона.

Она выпрямляется, отстранившись, и миг счастья острого, переживаемого раз за разом словно в первый раз, сменяется тихой радостью, охватившей все его существо и свежим ветром выдувшей смрадные миазмы горечи, самоуничижения, тоски, боли, вины. Потом они вернутся, ядовитым туманом просочатся обратно в мысли, но это потом…

- Ненавижу эту пустую болтовню. Почему бы просто не помочь деньгами или делом сразу, не устраивая никому не нужные торги? Ведь это всего лишь повод похвастаться друг перед другом драгоценностями, платьями, мантиями и прочей чепухой.

Насколько Драко ее знает, Гермиона, скорее всего, либо уже анонимно перевела на счет приюта крупную сумму, либо скупила половину детского отдела магазина мадам Малкин и весь детский ассортимент «Флориш и Блоттс» и опять же анонимно послала все на адрес приюта. Но вероятнее всего и то, и другое. По-иному она не может.

- Для некоторых в этой чепухе заключается смысл жизни.

Она усмехается с иронией.

- Бриллиантов, которые увешивали сегодня миссис Паркинсон, могло бы хватить, чтобы приют года три ни в чем не нуждался, а изумрудов мисс Джагсон — еще полтора. Все это выглядело издевкой над бедными монахинями.

Он пожимает плечами. Подобные аукционы проводятся довольно часто. Правда, он не может сказать, действительно ли все вырученные на них деньги достаются тем, из-за кого они и проводятся. И действительно, это своего рода состязание состояний — собственного, мужа или любовника. Негодование Гермионы всегда заставляет вспомнить особую черту ее характера — помогать делом, а не словами.
Гермиона что-то еще говорит, расхаживая по гостиной, по кухне, отчитывает Живоглота за какую-то провинность, а он, откинувшись на диванные подушки, блаженно плывет по звукам ее голоса. На краю взгляда мелькают дымчатый серо-синий шелк ее платья, пышные волосы (конечно же, она сразу распустила тщательно уложенную прическу), и одно ее присутствие медленно, но неотвратимо наполняет его жизнью, как вода наполняет пустой кувшин, сразу обретший смысл существования и переставший быть мертвой вещью.
Звон посуды и плеск воды на кухне, легкие шаги (кухня, гостиная, лестница, спальня, лестница, кухня), любимый голос (пустяки, какие-то обыденные вещи, на них можно не отвечать, просто слушать), виноватое мурлыканье нашкодившего книзля (что-то разбил, расцарапал паркет, поймал и распотрошил на крыльце очередную птицу, вызывающе нагадил посреди газона или что-то новенькое на этот раз?) — все это перебивает голоса, свивающиеся в шепот в его голове. Прибоя просто шумит, как и обычно, чайки ссорятся из-за добычи, а старые яблони всего лишь скрипят ветвями из-за порывов бесцеремонного северного ветра.

- А теперь расскажи, что сегодня случилось? — вопрос Гермионы застает его, расслабившегося, врасплох, и она садится рядом.

Он молча смотрит на жену. Как рассказать? Слова почему-то не идут, и он не может понять, то ли это стыд, то ли все то же чувство вины, то ли ненависть, снова взметнувшаяся из глубин памяти, отнимают голос.

- Не молчи, пожалуйста, - просит Гермиона, ее руки обвиваются вокруг шеи, - только не молчи, не уходи в себя, как в эти дни. Мы через все должны пройти вместе. Ты мне это сам говорил, когда погибли мои родственники, помнишь?

Помнит. И помнит пустоту потери в ее глазах и свое обещание уберечь ее впредь от такого.
Он потирает ладонями лицо и запрокидывает голову назад, раздираемый на части желанием рассказать все и одновременно отмолчаться, как он это делает уже почти два месяца. Она поймет, она всегда все понимает, кажется, что иногда она безо всякого волшебства легко и непринужденно читает его невысказанные мысли. Наверное, кого-то это может напугать — подобная глубокая близость, сверхъестественное восприятие разума и сознания другого человека, почти исключающие возможность что-то утаить. Но только не их. Для них в этом спасение, надежда на то, что в шатком мире, пронизанном темным колдовством Лорда, изуродованном оскалом Черной Метки, отравленном предательством, они все-таки выживут, уцепившись друг за друга, растворяясь в друг друге, сумеют сохранить себя. И это — высшее проявление их любви, доказательство ее цельности, неслучайности, истинности.
Но как рассказать?
Понемногу, слово за словом и фраза за фразой, вытягивая из себя все события и образы, чувства и ощущения, вновь окунаясь в ледяные черные воды сегодняшнего дня, тянущие на самое дно отчаяния, перебарывая волны собственной злости и совершенно неоправданной, не имеющей под собой никаких оснований обиды, изливая свой страх и запоздалое раскаяние. Это неимоверно трудно, кажется, что морская вода заливает легкие, а слова замораживают глотку, впиваются острыми и горькими кристаллами соли в язык. Но толчок был дан, плотина прорвалась, и он не может остановиться, как будто выговариваясь за каждый день этих двух месяцев, когда он тонул в самом себе. Он смотрит в нежные карие глаза, говорит и понимает, что этим он спасает себя. Это следовало сделать два месяца назад — выговориться, сопережить произошедшее вместе с Гермионой, понять и отпустить себя же самого.

- Бедный мой…, - Гермиона прижимается к нему теснее, обнимает и утыкается в плечо. Его словно окутывает теплой силой, согревающей и изгоняющей из нутра мертвенный холод.

- …я чувствовал себя последним подлецом и убийцей. Я словно собственными руками закопал в землю Винсента и Артемизу вместе с ним. А Гиацинта, с какой ненавистью она смотрела на меня! В ее взгляде было все — и обвинение, и ярость, и желание, чтобы я тоже погиб, потому что так было бы честнее и правильнее.

- Понимаю… - тихо отвечает Гермиона, - сочувствую им. И все они по-своему правы. Но я не позволю, чтобы ты казнил себя за то, что случилось, слышишь?!

Она вскакивает с дивана и, сжав кулачки, встает перед ним. На ее лице решимость и уверенность.

- Помнишь наш давний спор — о том, можем ли мы сами творить свою судьбу, или она неизменимо предначертана кем-то свыше?

- Ты была тогда очень убедительна в своем вызове фатальности, - слабо усмехается Драко, - кажется, я поверил, что иногда мы все-таки сами выбираем свои дороги.

- Так и есть. Но выбор пути означает, что мы выбираем и все его трудности. Разве он от начала и до конца может быть легким и чудесным? Да никогда! Дорога проходит над пропастями, ныряет в ущелья, стелется по равнинам, пересекает реки, разветвляется. И мы падаем в эти пропасти, потому что не могли удержаться за свой выбор, пропадаем в этих ущельях, разуверившись и разочаровавшись в нем, тонем в реках, потеряв надежду, снова и снова делаем выбор на перекрестках, боясь попасть в тупик. И теряем тех, чьи дороги бегут рядом с нашими. Это такой закон мироздания. Идя по выбранной дороге, мы теряем так много, но и приобретаем взамен немало, становимся сильнее, мудрее, учимся жизни. Это неизбежно, понимаешь? И ты не можешь быть виноватым в том, что когда-то Грегори и Винсент пошли по ими же выбранному пути.

- Мы шли вместе, - глухо возражает Драко, - все вместе. И я задал им это направление. Значит, несу ответственность за то, что они сошли с дороги по вине этих ублюдков, которые когда-нибудь поплатятся за их убийство.

- Нет! — взволнованно и отчаянно говорит Гермиона, - нет, Драко, месть –самое худшее, что есть на свете! Ты ведь не вернешь этим Грегори и Винсента, а несчастных людей станет больше. У тебя нет права отнимать жизни в отместку!

Виски сдавливает знакомый ледяной обруч ненависти.

- Корнер, Бут, Финч-Флетчли и еще какой-то недомерок. Гермиона, я помню выражение их лиц, каждое их движение, каждое их слово, я помню тот день так отчетливо, в малейших деталях, что и Омут Памяти не нужен. Их было четверо против двоих, и можно было обойтись без Авады. Они были сильнее и, наверное, готовы к схватке. Финч-Флетчли, Бут, Корнер. Храбрые, отважные рыцари в сверкающих доспехах, уничтожившие чудовищ? Доблестные воины света, поправшие силы тьмы? Добро, победившее зло?

- Ты знаешь, что это не так! Нельзя, невозможно вот так просто провести границу…

- Тогда чем эти четверо заслужили право на жизнь? Своим выбором? Всего лишь встав на сторону Поттера, они получили право убивать? А может быть, им это право дал сам Лорд, развязав войну?

- О, боже, Драко, - Гермиона встряхивает его так сильно, что голова мотается из стороны в сторону, - не искажай и не переворачивай все с ног на голову! Никому не дано право распоряжаться чьей-то жизнью, в том числе и Лорду. В тебе говорит чувство вины, перебивая все остальное, не давай ему поглотить себя! Ты не виноват в том, что погибли твои друзья, слышишь?

- Тогда кто виноват? Кто, ответь мне?! Ни я, ни эти ублюдки, ни Лорд, но кто? Гермиона, ты изменила своим убеждениям и предпочитаешь верить, что все это дано нам свыше? Что Грега и Винса не стало, потому что такова была их судьба?

- Нет, я не стала фаталисткой, - подавленно отвечает Гермиона, - только я не смогу ответить тебе, кто виноват. Уже давно мы каждый день проживаем как в последний раз, и у нас просто нет времени, чтобы размышлять и терзаться сомнениями — что было бы, если? Но скажи мне: если дело сложилось иначе, и Пожирателей Смерти в тот раз было больше, чем Авроров, и они были сильнее, разве убийств не было бы? Разве такого не случается почти каждую неделю? Сколько Авроров не вернулось домой с подобных встреч? Это ведь две стороны одной монеты.

Она права. Как и всегда. Шаткие весы жизни и смерти, стремящиеся к равновесию. Авроры и Пожиратели. Чаши склоняются то в одну, то в другую сторону, добавляются новые и новые гири. И есть ли толк в том, чтобы выяснять, кто держит в руках эти весы? Лорд? Грюм? Или кто-то другой, невидимый, таящийся в перекрестных тенях прошлого, настоящего и будущего?

- И от смерти Майкла, Джастина и Терри тебе не станет легче. Местью ты убьешь себя. Нас. Я боюсь… - ее шепот немного громче стука сердца, но сердце от него вздрагивает, словно к нему прикоснулись голыми руками, - пожалуйста, обещай мне, что не будешь им мстить.

- Боишься за них или за меня?

Ее взгляд становится беспомощным и горьким.

- Ты же знаешь.

Драко прикрывает глаза, снова чувствуя себя эгоистичной сволочью. Омерзительное, идущее из глубины души, мучительное и одновременно болезненно-сладкое извращение — вновь и вновь убеждаться, что она выбрала его, что она принадлежит ему не только телом, но и сердцем, мыслями, душой.

- Знаю, но от этого не легче.

Ненависть схлынула, оставив только бесконечную усталость.

- Я не буду гоняться за ними, но если…, - он не успевает договорить, потому что левую руку дергает знакомой, пронзительно жгучей и одновременно леденящей болью. И в голове далеким эхом возникает отзвук чужого голоса.

Метка. Зов Лорда, причем Зов особый, предназначенный только для приближенного круга. В последний раз Он вызывал Драко Меткой в ноябре прошлого года, когда Ему срочно нужна была крупная сумма в серебряных слитках для каких-то финансовых операций с китайскими магами.

- Лорд в Малфой-Менор.

Но Гермиона уже поняла это по его исказившемуся лицу. Он непроизвольно потирает предплечье, подавляя желание содрать рубашку и подставить руку, кажущуюся тяжелой и чужой, под струю холодной воды, словно от этого станет легче. Не станет.
Он отыскивает закатившуюся в угол дивана за подушки волшебную палочку и, выпрямившись, замечает, что Гермиона по-прежнему стоит в почти той же позе, между диваном и низким круглым столом, теребит пуговицу вязаного свитера, лицо одновременно растерянное и сосредоточенное. Она даже голову склонила привычно немного набок, прислушиваясь к чему-то.

- Гермиона?

Она вздрагивает и с отрешенным видом, словно сама удивляясь, тихо говорит:

- Я с тобой.

Драко вскидывает брови. Она бывает в Малфой-Менор на сборищах Пожирателей Смерти только по непосредственному приказу Лорда, завуалированному под просьбу-приглашение. Но приказа пока не было.

- Ты уверена?

- Да.

- Но…

- У меня такое чувство, что я должна там быть, и вместе с тобой, - перебивает его Гермиона, быстро наводя порядок на кухне, - что? Ты против?

- В целом нет, но ты собираешься предстать пред очи Темного Лорда в этом? Он непременно обратит внимание и не преминет отметить твой милый вид, — Драко невольно улыбается, показывая на полосатый оранжево-красный вязаный свитер, потертые джинсы и накинутую в спешке старенькую мантию с полуоторванным капюшоном, которая давно уже используется в качестве рабоче-садовой.

Гермиона трансфигурирует свою домашнюю одежду в дымчато-синее платье, в котором она пришла с аукциона, аккуратно вешает старую мантию на ее крючок у кухонной двери и закутывается в теплый зимний плащ.

- Чепуха. Ему, по-моему, все равно.

- Тогда тебя не простит тетя Белла, ведь только она может позволить себе экстремистские наряды радикальных цветов и разной степени экстравагантности.

Гермиона рассеянно поправляет ворот его мантии и бормочет:

- Такое чувство, что я должна там быть. Нет, мы должны там быть, вместе. Непонятное чувство…Такое импульсивное и резкое…Раньше никогда такого не было, - она открывает дверь, бросая на него опасливый взгляд из-под капюшона плаща.

- Я не собираюсь с палочкой наперевес кинуться в логово Ордена Феникса с именем Лорда на устах, кипя жаждой мести, как ты боишься, - с долей раздражения бросает Драко, запирая дверь заклятьем, - это было бы весьма недальновидно и просто глупо.

- Нет, дело не в этом, - она смотрит, не отрываясь в какую-то точку у него над плечом, и неуверенно поясняет, - когда ты почувствовал Метку, у меня возникло ощущение… острое и больное, такое… безысходное… показалось, что ты уйдешь сейчас и не… Можешь смеяться над моими глупыми бреднями, но я не отпущу тебя одного. Драко, обними меня.

Она выглядит напуганной и потерянной, беспомощной и ранимой, и щемящее чувство огромной нежности перехватывает ему горло. Он обнимает Гермиону как можно бережней, погружается лицом в облако каштановых волос, которые давным-давно, в прошлой жизни, казались ему вульгарно растрепанными.

- Не буду смеяться. И… прости. За все, что наговорил. За то, что так изводил тебя в эти два месяца.

Она вся дрожит и пылает, в возбужденном, почти лихорадочном состоянии, охватившем стремительно, в один миг, зажегшем яркие пятна на щеках. От нее словно исходят жаркие волны нетерпения, беспокойства и тревоги.

- Гермиона, что с тобой? Проклятье! — он шипит сквозь зубы, потому что Метка снова вспыхивает холодным огнем.

- Нам нужно поторопиться?

Гермиона останавливается около большого плоского валуна, у которого они обычно трансгрессируют или телепортируются.

- Он подождет. Ты хорошо себя чувствуешь?

- Все в порядке. Ну же, скоро Он начнет сердиться.

- Я предпочел бы, чтобы ты все-таки осталась дома.

Она качает головой. Но Драко встревожен и продолжает уговаривать.

- Послушай, кажется, тебе нездоровится. Останься, выпей теплого молока с медом и ляг пораньше, не жди меня. Уверен, сегодня не будет ничего важного, одни пустые разговоры.

- Нет, и не упрашивай.

Когда у нее появляется такой тон, лучше не спорить. И хотя ему очень не нравится ее намерение, но приходится подчиниться. В конце концов, Лорд будет, как обычно, доволен их совместным присутствием, и останется меньше поводов для ненужных подозрений.
Он снова обнимает ее, представляя до мелочей знакомый холл Малфой-Менор, и кольцо-портал плавно переносит их в замок.

Замок, кишащий оборотнями. Так, по крайней мере, кажется в первую минуту пораженному Драко. Оборотнями шумными, грязными, смердящими псиной и кровью, с отрывистыми грубыми голосами. И чем-то очень довольными оборотнями. Они возбужденно и неприлично жестикулируют, смеются низким лающим смехом, вольготно раскатывающимся по всем углам. Они по-свойски расхаживают по просторному холлу, задрав головы, любуются огромной хрустальной люстрой на тысячу свечей, забавляются, заставляя домовиков приносить им выпивку по вкусу.
Драко стискивает зубы. Оборотни в Малфой-Менор! Помойное отребье, бесправная шваль магического общества, нищий сброд и одновременно одни из опаснейших тварей, созданных самим дьяволом — в замке магов чистокровного рода! Дементор побери, отец сошел с ума и утратил инстинкт самосохранения вкупе с чувством собственного достоинства, дав им хозяйское Право гостя?! До этого Правом обладал только Сивый, естественно, только благодаря учтиво попросившему об услуге Лорду. Теперь же вся стая этих отродий будет отираться в Малфой-Менор и метить углы?!
Гермиона, видимо, заметив бешенство в его глазах, крепко перехватывает за руку, потянувшуюся к волшебной палочке, и оглядывается по сторонам.

- Случилось что-то из ряда вон выходящее, если мы имеем честь лицезреть этих джентльменов. Мне это совсем не нравится.

Их замечают. Кто-то расшаркивается с подчеркнутым подобострастием, кто-то, не скрываясь, кровожадно облизывается, а кто-то нагло щерит клыки в полунасмешке-полуоскале, понимая, что не во власти Драко приказать им убираться. В Малфой-Менор уже давно распоряжаются не Малфои, а Темный Лорд Волдеморт, их хозяин и покровитель.
Едва овладев собой, но демонстративно не снимая руки с рукояти палочки за поясом, Драко прожигает угрожающим взглядом осмелившихся подойти поближе.

- Мистер Малфой, миссис Малфой, однако вы припозднились. Все уже собрались, только вас и не хватает, - к ним протискивается помощник Сивого Кирван Урхарт, его правый глаз перевязан грязной тряпицей, вместо мантии лохмотья.

От оборотня едко разит потом, не до конца перебивающим густой, тошнотворный запах крови. Гермиона бледнеет, еле сдерживая спазмы в желудке.

- В чем дело? — самым высокомерным тоном осведомляется Драко, чувствуя сдерживающее прикосновение жены, - мы пропустили что-то интересное?

- Интересное, ну можно и так сказать, - Урхарт хрипло смеется и подмигивает с заговорщическим видом, - очень даже интересное. Старые знакомые да родичи на огонек заглянули и решили остаться. Погостить чуток, понимаете ли. Вы ведь не будете против? Хотя что там возражать, все свои. Только я этих ваших родственничков сразу бы разодрал, не церемонясь. Но ничего, еще сквитаемся, я еще за свой глаз кое-кого покусаю всласть.

Драко и Гермиона изумленно переглядываются. Что болтает этот кривой оборотень? Кто-то из знакомых, связанных с семьей дальним родством, решил выслужиться, принести Присягу верности Лорду и украсить руку черным черепом? В этом нет ничего удивительного. За годы правления Лорда таких магов было немало. Кто-то спасал свой маленький тесный мирок, кто-то тешил тщеславие и честолюбивые помыслы, одни полагали, что только так можно быстро подняться по социальной и карьерной лестнице, а другие пользовались возможностью открыто выражать свои взгляды и демонстрировать лояльность Тому, Кто, по их мнению, являлся воплощением чистой магии. Подобные мероприятия, громкие, помпезные, широко освещаемые прессой, на которых Лорд изливает Свое благоволение новообращенным Пожирателям Смерти, обычно проводятся раз пять за год, если не больше, и в них нет ничего необычного или выдающегося.
Словно луна среди ночных разрывов, к ним проскальзывает Нарцисса, и Урхарт сразу теряет самоуверенность, отступает, растворяется в гомонящей толпе.

- Мама, что происходит? Чем это можно объяснить? — Драко гневно обводит рукой холл, - не могу поверить, что отец дал на это разрешение! Он даже не поставил меня в известность о том, что Малфой-Менор будет оккупирован этими шавками!

- Успокойся, пожалуйста, - тихо отвечает мать, почти не слышная в раскатах лающего хохота, - мы и сами не ожидали, все произошло слишком сумбурно и быстро. Люциус и остальные сейчас с Ним, в Церемониальном зале. А нам нужно поговорить. В библиотеку, ближе.

Когда голоса и запахи оборотней остаются за высокими дверями библиотеки, а Нарцисса еще и накладывает на них запирающее заклятье, Гермиона и Драко замечают неладное. Палочка прыгает, и заклятье получается только с третьего раза.

- Миссис Малфой, что с вами? — обеспокоенно спрашивает Гермиона, - вам плохо?

Драко бережно обнимает мать за плечи, заглядывает в глаза. Нарцисса бессильно опускает руку с палочкой. Лицо у нее не просто бледное, а белое, как снег, измученное, дрожащее.

- Ничего особенного, со мной все в порядке. Просто сегодняшнее слегка выбило из колеи.

- Да что случилось, мама? — уже в нетерпении восклицает Драко, - Урхарт говорил какими-то загадками, теперь ты. Что-то с папой? Ему нужна помощь?

- Нет, Люциус здесь не при чем. Но это имеет отношение ко всем нам. Я не знаю, что делать. Лорд зачем-то вызвал тебя, хотя можно было бы и обойтись. Не понимаю… О, Мерлин!

- Мама! — слегка встряхивает ее за плечи Драко, - ты можешь внятно объяснить, что происходит? Впрочем, не надо, я иду в Церемониальный зал. Надеюсь, хоть там мне все объяснят понятным языком.

- Подожди! — Нарцисса быстро прислоняется спиной к дверям, загораживая ему выход.

- Там… Лорду сегодня доставили одного человека… то есть оборотня… его обвинили в связи с Аврорами и шпионстве в пользу Гарри Поттера… Он хорошо его знал, был когда-то близким другом старшего Поттера и преподавателем в Хогвартсе…

Гермиона вздрагивает, Драко наклоняет голову и прищуривается, словно что-то вспоминая.

- Он очень умело скрывался, притворялся, что, как и все оборотни, верен Лорду, а на самом деле… все было иначе… У него была волшебная палочка.

- Оборотень — маг и преподаватель! — сорвавшимся голосом выдыхает Гермиона, догадавшаяся, но все равно в ужасе ждущая имени.

- Да. Ремус Люпин.

Прекрасное лицо Нарциссы дергается в болезненной гримасе, когда она шепотом добавляет:

- Схвачен не только он, но и его семья, которую он скрывал. Жена и ребенок. Жена. Нимфадора. Дочь Андромеды, моя племянница и твоя кузина, Драко.

- В их поимке участвовали оборотни? Поэтому Лорд велел впустить их в замок? — Драко хмурится, потирая предплечье.

- Да. Они ждут награды. Нужно… Лорд не пощадит ни Нимфадору, ни ее девочку…

Драко касается холодных безжизненных рук матери и ободряюще сжимает их.

- Вначале нужно выяснить, что Он намерен предпринять в их отношении. А что папа?

- Люциус сразу сказал, что Он их не пощадит. Он был взбешен тем, что Люпин так долго обманывал его, теперь, не колеблясь, убьет их всех, - монотонным голосом отвечает Нарцисса, по-прежнему стоя у дверей.

Несколько минут проходит в тяжелой, обволакивающей мысли тишине. Драко машинально продолжает растирать руку, на которой глухой болью остывает Метка, и раздумывает над словами матери.
Да, эта женщина, Аврор и полукровка, — его кузина, и в свое время Лорд не раз напоминал об этом порочащей родственной ветви. Кузина, с которой в первый раз он встретился только в Хогвартсе, когда Аврориат патрулировал школу, опасаясь нападений Темного Лорда. И которая тогда же жестко и доходчиво разъяснила ему, что быть в родстве с его семьей для нее значит по уши сидеть в драконьем дерьме и жрать это дерьмо, и если он еще хоть раз упомянет о том, что приходится ей кузеном, испробует на себе парочку секретных Аврорских заклятий. Конечно, никаких родственных чувств после такой отповеди он не мог испытать, впрочем и с самого начала не испытывал, поскольку видел, как она по-дружески болтала с Поттером и явно тепло к нему относилась.
Что он может сделать для ее спасения? Пасть в ноги Лорду, моля о прощении паршивой заблудшей овцы в их чистокровном семействе? Рискуя жизнью, попытаться выкрасть из собственного же замка, доставить Грюму и, спасаясь от погони Лорда, с чувством высокого самопожертвования погибнуть в схватке с разъяренными Пожирателями Смерти и оборотнями? Нет, он пока еще в своем уме. Она «запятнана» такими «грехами», что даже слово в ее защиту станет взмахом палочки, из которой несется проклятье. Отец прав, Он не пощадит Люпинов, не остановится даже перед убийством ребенка (не впервой), потому что Его водили за нос, а это Ему очень не нравится. Есть очень слабый и ненадежный шанс, если Он решит использовать их в качестве заложников, будет шантажировать Поттера. Но верны ли слухи, и Поттер действительно так ценит друга своего отца? А Лорд часто действует не так, как от Него ожидают, нередко поддается первому порыву, ослепленный эмоциями или сиюминутным желанием, не обратив внимания на очевидную выгодную ситуацию. В такие минуты кажется, что Он почти человек. К тому же когда-то Он не использовал Гермиону, наилучшую заложницу и предмет шантажа. Стоило тогда только намекнуть Поттеру, и шрамоносный герой благородно и самоотверженно, не колеблясь ни минуты, преподнес бы себя Лорду на золотом блюде.
Но выхода нет ни в первом, ни во втором случае.
Драко встряхивает головой, отбрасывая упавшие на лоб волосы, и мягко отстраняет мать.

- Мне нужно идти, Он снова Призывает, вы же понимаете. Вам с Гермионой лучше держаться подальше от Церемониального зала. И будьте осторожны с этими тварями, не показывайтесь лишний раз им на глаза. Сейчас не полнолуние, но остерегаться не мешает. Ждите меня или отца.

- Нет! — вырывается у Гермионы, и она быстрым движением оказывается у дверей, - нет, не уходи! Давай вернемся домой, Лорду скажем…что… я придумаю причину, только не уходи!

Драко едва сдерживает досадливый вздох. Она ведь сама решила идти с ним, настояла на своем, хотя он отговаривал.

- Я должен. Надо хотя бы разведать обстановку.

- Пожалуйста, останься со мной, я люблю тебя. Что бы ни случилось, пусть все самое ужасное, что можно вообразить, я буду любить тебя. Только тебя и никого больше. Пусть все рухнет, но я всегда люблю тебя. Драко, ты должен помнить об этом! — быстро и бессвязно шепчет Гермиона, целуя его с такой силой, что его даже немного отшатывает назад, но она тянется за ним, цепляется побелевшими пальцами за мантию.

Драко обнимает жену, обескураженный и сбитый с толку. Да что такое с ней? И мать, обычно выдержанная и рассудительная, в каком-то помрачении. Похоже на какой-то гротескный мелодраматический спектакль с участием его любимых людей, которые как будто сами не до конца понимают, отчего себя так ведут.

- Все будет хорошо, клянусь, мы с отцом что-нибудь придумаем, - твердо и уверенно говорит он, отпуская Гермиону и расчаровывая двери, - я ненадолго. Я вернусь, и мы сразу отправимся домой.

После ухода сына Нарцисса опускается в кресло, и на ее неподвижном бледном лице, несколько минут назад молящем и жалком, теперь далекое выражение.
Бессилие и опустошение пылью оседают на каменные плиты, инеистыми разводами затягивают оконные стекла, сквозняками витают под сводами замка, за стенами которого надсадно свистит февральский ветер.

Гермиона оцепенело смотрит вслед Драко. Ее трясет в непонятных противоречивых чувствах. Горячая, жгущая волна желания броситься куда-то, немедленно что-то сделать, чтобы спасти Люпина и Тонкс с их дочкой. Что угодно, пусть даже то, что не снилось и в страшных снах — обращение к Лорду, униженная просьба, согласие на все, что Он потребует. Лишь бы только не стоять безмолвным соляным столпом.
Но тут же тень накрывает сознание, и удавкой стискивает визжащий в душе мерзкий страх, требующий не выходить никуда из кабинета, прятаться за надежными стенами, дождаться, когда все решится само собой. Что она может сделать? Что может сделать Драко? Ничего. Тем троим уже не поможешь, потому что наверняка Он уже все решил, определил их судьбу.
Она наконец находит в себе силы отвернуться от двери. В голове не осталось ни единой мысли, только накатывающие волны чувств в вязком тумане неопределенности и одиночества. Кажется, что она раздвоилась, какая-то ее часть, разумная, собранная и хладнокровная, ушла с Драко, оставив трусливого истеричного двойника.

- Тонкс, Нимфадора, что с ней? — и голос тоже истеричный, резкий.

Нарцисса сидит в кресле идеально прямо, словно на приеме у королевы.

- Ей не причинили особого вреда, и девочке тоже. Не знаю, как это получилось, если Люпин просто изодран в клочья. Вероятно, приказ Лорда. Или Сивый сдержался, понимая, что они ценны живыми.

- О, господи, профессор Люп… Ремус жив?

- Пока да.

- Надо идти туда, - произносит она вслух, как будто звуком своего голоса разрывая липкие паутинные нити силков и выпуская этот миг на волю из стен Малфой-Менор.

И тотчас ей вторит Нарцисса, стремительно и резко вставшая, почти сорвавшаяся с кресла.

- Я иду к ним.

Взгляды скрещиваются, окончательно сметая рваные обрывки и прощально провожая улетевший миг. Нарцисса медленно кивает, понимая и принимая ответ.

Легче решиться, но гораздо труднее взяться за ручку двери, потянуть створку на себя и шагнуть в коридор, который ведет к стае оборотней, чувствуя себя отвратительно беззащитной, пусть в руках судорожно стиснута волшебная палочка. Так или иначе, но придется пройти через холл, потому что потайной ход из библиотеки ведет сразу на третий этаж, а в Церемониальный зал можно попасть только из холла.
«Ты слишком долго пряталась за спиной Драко!» — укоряет себя Гермиона, и злая досада помогает ей выдержать кровожадные ухмылки, хотя тошнота возвращается с удвоенной силой и скручивает все внутри в студенистую жидкость. А Нарцисса с гордо и надменно вскинутой головой шествует впереди, ее ледяные глаза и презрительно изогнутые губы отпугивают оборотней, которые торопливо расступаются перед ее тонкой грациозной фигурой.
Перед дверями с вычурной золоченой лепниной, которые ведут в Церемониальный зал, Нарцисса, помедлив, оборачивается и снова безмолвно задает вопрос. Гермиона едва заметно качает головой в жесте отрицания.
И в следующую секунду беспощадно бьет по оголенным нервам свет сотен восковых свечей, плавающих в воздухе над головами темных фигур, меж белых колонн, которые поддерживают арочный потолок. Парящие свечи мгновенно напоминают о Хогвартсе, далеком и в пространстве, и во времени.
В первый момент Гермиона почти не различает лиц, которые выглядят одинаковыми из-за верхнего освещения, но потом приходит узнавание. Лейнстренджи, Руквуды, Малсиберы, Нотты, Гойл, Долохов, Петтигрю, МакНейр, Джагсон, Крэбб, Яксли, Эйвери, Флинт, Паркинсон, Розье, Сивый. Люциус и Драко. Круг самых близких и посвященных. Холодное удивление, промелькнувшее на плоском лице Лорда, сменяется на довольное удовлетворение при виде них обеих.
Он церемонно склоняет голову перед Нарциссой и нарочито отечески, в наигранной театральной манере целует Гермиону в лоб. От легкого, почти неощутимого прикосновения Его холодных сухих губ в голове багрово взрывается боль, а приступ сильнейшей тошноты вызывает испарину. Значит, Он опять хотел проникнуть в ее сознание? Гермиона невольно покачивается, но тут же ее под руку поддерживает Драко.

- Что ты тут делаешь? Я же просил! — до ушей еле доходит его шепот, но она растягивает непослушные губы в ослепительной улыбке, адресуя ее Лорду.

- Моя дорогая! Я рад, что вы с Нарциссой заглянули к нам.

- Я не могла не приветствовать Вас, Милорд.

- Извините ли меня за то, что посмел украсть вашего супруга?

- Уверена, этого требовали важные и неотложные дела.

- Не сомневайтесь, весьма важные. И все же я смиренно молю о прощении.

- Это ни к чему, Милорд. Я ни в чем Вас не виню и сама прошу позволения присутствовать здесь, с вами.

- Конечно, как я уже сказал, я буду только рад вашему присутствию. Не причинили ли вам беспокойство слегка бесцеремонные и шумные собратья нашего Фенрира?

- О, нет, Милорд. Они были вежливы и вели себя благопристойно.

- Нарцисса, я вижу беспокойство в ваших глазах.

- Милорд, наши гости славятся своей несдержанностью и буйным нравом, и если в мистере Сивом я не сомневаюсь, то не уверена насчет остальных.

- Понимаю и разделяю ваши сомнения. Даже Фенрир опасался, что его друзья могут прийти в чересчур неудержимое… восхищение Малфой-Менором. Обещаю, что это всего лишь на один вечер, потом все встанет на свои места. А сегодня за ними присмотрит моя бесценная Нагайна, разве вы ее не заметили?

Лорд продолжает что-то говорить Нарциссе, возобновляется негромкий разговор Пожирателей, прерванный их появлением, а ее заставляет съежиться пристальный взгляд Люциуса. В сумрачно-серых глазах свекра очевидное неодобрение и осуждение. Подозвав Драко, он что-то тихо произносит, кивая на нее и Нарциссу. Драко, вернувшись, сердито говорит вполголоса:

- Поднимись в наши комнаты, так будет безопаснее. И маму уговори. Вам совершенно нечего здесь делать.

Она мотает головой и шепчет в ответ:

- Нет. Я буду с тобой.

- Гермиона, ты меня сегодня удивляешь! — с ноткой отчаяния восклицает Драко и, спохватившись, понижает голос:

- Лорд взбудоражен и явно что-то замышляет. Тебе лучше не видеть то, что Он придумает для этого оборотня.

- Я буду с тобой! — сжав зубы, повторяет Гермиона, - и не подумаю уходить.

Словно кто-то засел внутри нее, дьявольски упрямый, упертый, настаивающий на своем при всем абсурде и неприглядности ситуации.
Люциус все смотрит на нее с тем же раздражением, но Нарцисса отвлекает его внимание. Без его пасмурных глаз немного легче, и пусть Драко сердится, но она может надежно опереться об его руку.
Она громадным усилием воли преодолевает тошноту, пульсирующую кровь в висках, заставляет себя выпрямиться, не упасть, старается выглядеть равнодушной и оглядывается по сторонам. И все-таки чуть не падает, потому что натыкается на полыхающий ненавистью янтарный взгляд хищной птицы на знакомом лице, которое меняется в страшных судорогах, ни на минуту не останавливаясь на одном облике.
Нимфадора Тонкс-Люпин. Просто Тонкс. Веселая, неуклюжая, жизнерадостная, бесстрашная Тонкс. Тонкс, не побоявшаяся своей любви к оборотню. Тонкс, яростно кричащая, но не издающая ни звука под заклятьем Онемения. Тонкс, извивающаяся и рвущаяся из ручищ Яксли, под прицелом палочки Долохова. А Беллатриса Лейнстрендж, почему-то не в черной мантии Пожирательницы, а в белом воздушном платье с кружевными рукавами, со своей обычной счастливой и безумной улыбкой на губах, держит за шиворот маленькую, испуганную до смерти, босоногую девочку в порванной розовой пижаме, прижимающую к груди потрепанного плюшевого медведя. Ресницы у малышки мокрые, слипшиеся, подбородок дрожит, но она крепится, не плачет, широко распахнутыми глазами смотрит в сторону, куда так рвется ее мать.
И только тогда Гермиона замечает окровавленное тело, лежащее меж двух колонн. Изломанное, неподвижное, безжизненное, покрытое ужасающими рваными ранами. Неужели когда-то это тело было человеком? И человек этот держал в руках волшебную палочку и колдовал? Улыбался доброй мягкой улыбкой? Смущенным жестом трепал волосы и хмыкал на прямой вопрос бесцеремонного студента? Защищал кого-то от жутких тварей в развевающихся балахонах, и за его спиной было надежно?
Все скрыто под темной, почти черной кровью, огромной лужей расплескавшейся на сверкающем мраморном полу, под кусками мяса и лохмотьями кожи, в которые превратился человек, под разбитым искореженным лицом, в котором не осталось ни человеческих, ни животных черт, под раздробленными, белеющими в глубине ран костями.
Неужели когда-то ЭТО было Люпином? Нет, ОНО и есть Люпин.
Перед глазами все плывет и сливается в одну бесцветную муть, тошнота безжалостно перебирает желудок ледяными пальцами, а в голове бьется и стучит боль. Она сейчас сойдет с ума.
Зачем, зачем она сюда пришла? Почему не послушала Драко, когда он попросил уйти? Чем она может помочь этим несчастным, если даже не в состоянии справиться с собственным ужасом?

- Гермиона, слышишь, Гермиона? — сквозь густой туман, через сотни миль, издалека доносится обеспокоенный голос Драко.

Она поворачивается к нему всем телом, судорожно сжимая его руку, но не уверенная в том, что сейчас удержится на ногах.

- Перестань так улыбаться, ты меня пугаешь! Пожалуйста, поднимись наверх. Я настаиваю и не буду слушать твоих возражений. Сейчас позову домовиков или сам провожу тебя.

Так вот почему так занемели губы. Она забыла стереть с них улыбку, предназначенную Лорду. Она пытается стереть ее сейчас. Не чувствует движения собственных мускулов. Словно заморозили, обезболили сильным наркотиком. В серых глазах мужа беспокойство сменяется тревогой. Она хочет ответить ему или хотя бы кивнуть в знак согласия, но тело не слушается.
Сознание понемногу погружается в мутный водоворот.
Белая мраморная колонна. Черная кровь, в которой отражаются огни белых восковых свечей. Ярко-красные куски плоти. Бледное лицо Драко. Угольно-черные мантии Пожирателей Смерти. Белоснежное платье Беллатрисы, дымящееся светом на их фоне. Прищуренные багровые щели глаз Лорда.
Черное, красное, белое. Когда-то и где-то она это видела. Не вспомнить…
Вдруг все вокруг приходят в движение. Шорох мантий, невнятные голоса людей, шелест шагов. Драко вздрагивает, она чувствует это по поддерживающей руке.
Женщина с изуродованным ненавистью лицом все так же безгласно кричит и рвется. Девочка, еще крепче прижавшая к груди плюшевого медведя, болтается, как марионетка, в жестоких руках, воротник пижамы врезается в нежную шейку.
А окровавленный кусок плоти, казавшийся мертвым, неожиданно дергается. И еще раз. И еще раз. Сперва слабое, потом равномерное сокращение мускулов. Странный звук, похожий на стрекотание насекомых, и уже не видны кости. Кожа, висевшая лохмотьями, стягивается почти на глазах. Осыпаются чешуйки засохшей свернувшейся крови. Человек копошится на полу опрокинутым на спину жуком, а затем, словно восстановив память тела и вспомнив, как действуют руки и ноги, переворачивается на живот и неловко встает на четвереньки. Он несколько раз шумно втягивает воздух и вздергивает верхнюю губу, угрожающе оскаливая клыки. Это смотрелось бы внушительно в облике зверя, но нелепо на человеческом лице. Раздаются смешки. У Лорда на тонких губах играет загадочная улыбка.

«Оборотни часто грызутся меж собою в борьбе за власть вожака, за доминирование в иерархии стаи или из-за добычи. Подобные стычки нередко заканчиваются плачевно для ослабленных, больных и старых особей, но все-таки в большинстве случаев проигравшие выживают, сколь ни жестоки были раны, нанесенные собратьями, поскольку оборотни весьма и весьма живучи» - из водоворота сознания всплывают читаные когда-то строчки, и словно наяву звучит чей-то полузабытый холодный голос, полный яда и сарказма:
«Мисс Грэйнджер, ваше сочинение по оборотням должно занимать не менее сорока дюймов свитка, не считая дополнительной литературы. Смею заверить, это лично ваша привилегия, дарованная вам за все годы обучения. Остальным — минимум десять».
Не так-то просто убить оборотня? И словно любезно давая ответ на этот вопрос, Лорд громко произносит:

- Драко, мальчик мой, покончи с ним. Он больше не нужен нам, хотя было весьма познавательно воочию наблюдать за процессом регенерации оборотней в человеческом теле. Фенрир, неужели это всегда происходит столь стремительно?

- Нет, мой Господин, обычно на это требуется часа три-четыре, и то в лучшем случае, - ухмыляется Сивый, - эта паскуда ставит рекорд, видать, слишком хочет остаться в живых.

- Милорд, позвольте мне прикончить эту тварь. Я буду счастлив сделать это для Вас, - внезапно вмешивается молчавший до этого Люциус, и у Нарциссы рядом с ним застывает лицо.

- О, нет, мой чересчур заботливый друг. Это сделает твой сын. Давно я не привлекал Драко к нашим забавным делам, не лишенных вот таких приятных моментов. Боюсь, он теперь слегка не в форме. Ну так как, мальчик? Сможешь? Не дрогнет палочка? Ведь он твой преподаватель и почти родственник по материнской линии, не правда ли?

Драко отпускает ее руку и делает несколько шагов в сторону человека, по-прежнему стоящего на четвереньках, в горле которого клокочет рык. А ей не за кого держаться, ноги подламываются от наконец ставшего ясным предчувствия, того предчувствия, которое сегодня заставило последовать за мужем.

- Моя дорогая Гермиона, а вам не гложет сердечко такое неблагодарное чувство, как жалость? — Лорд уже обращается к ней, почти пронзая насквозь испытующим взглядом багровых глаз.

Она не может вымолвить ни слова, словно на нее, как на Тонкс, наслали заклятье Онемения. Язык прилип к пересохшей гортани, а губы все так же растянуты в каменную неподвижную улыбку.
Ее спасает от ответа Беллатриса, в бешенстве даже выпустившая ребенка из рук:

- Нет, нет! Мой Господин, я протестую! Этот оборотень и эта полукровная мерзавка не имеют отношения к древнему роду Блэков! Мы с Нарциссой отвергли нашу недостойную сестру, покрывшую семью позором, и никогда не признавали ее дрянную девчонку племянницей!

Лорд собирается что-то сказать, но его прерывают.

Звериное, лишенное и проблеска человеческого разума рычание.

Детский визг.

- Па-а-апочка-а-а-а-а-а!

Незнакомо низкий, хрипящий голос Драко.

- Avada Kedavra!

Хохот Беллатрисы.

- Everta Statum!

Вой женщины, наполнивший весь зал своей неистовостью.

- Эн-и-и-и-ид!

Глухой звук упавшего тела.

Вскрик Нарциссы.

Она не видит, что произошло, потому что надвинувшиеся спины закрывают обзор. Она видит только Тонкс с росчерками дикого птичьего взгляда, который раз за разом останавливается на ней, а потом возобновляет свое метание.

- Белла, ну что же ты? — укоризненно качает головой Лорд, плавно скользнув между Яксли и Долоховым.

Расступившиеся спины открывают Драко с опущенной палочкой. Человека, распростертого ничком на зеркальном полу, словно он взмолился о пощаде. Белоснежное платье Беллатрисы, корсаж и подол которого испещрены алыми точками. Белоснежный мрамор колонны, расцветший яркими алыми цветами. Маленький розовый комочек у ее подножья. Плюшевый медведь в уже засохшей глянцево черной луже.

- Мне показалось, что Драко промахнулся, и эта тварь вот-вот набросится на моего любимого и единственного племянника. А оборотнево отродье просто попало под рикошет, - в голосе Беллатрисы нет и тени раскаяния.

- Ах, Белла, Белла, иногда ты слишком стремительна и непредсказуема.

- Я всего лишь защищаю свою семью и Вас, мой Господин. Разве я виновата в желании оберегать своих близких, упредить грозящую опасность?

- Разумеется, нет. Но на будущее, прошу, вначале дождись моего слова.

- Да, мой Господин, я буду помнить. А что делать с этой полукровкой? Я хотела бы сама уничтожить ее, чтобы окончательно смыть грязное пятно с рода Блэков. Вы позволите?

Темный Лорд в раздумье перебирает длинными белыми пальцами по рукояти своей волшебной палочки.

- Думаю, от нее можно выведать кое-какие сведения. Подожди, Белла, я отдам тебе ее, но только после нескольких бесед. Миссис Люпин, вы пока с комфортом обустроитесь в подземельях Малфой-Менор, не возражаете? О, не надо, не надо так на меня смотреть. Это ведь не я убил ваших мужа и дочь.

Беллатриса торжествующе и издевательски смеется, запрокинув назад черноволосую голову. Одобрительно подхватывает несколько Пожирателей.

Смех гремит в ушах Гермионы, колотится в виски током крови, разрывающей жилы. Кто-то тянет ее за руку, сильно, настойчиво.

- Идем же, идем! — шепчет чей-то голос, - тебе не стоило сюда приходить, надо было послушаться Драко.

Она не чувствует прикосновения. Смотрит вниз. Как будто она на самой высокой башне замка. Страшно. Каменные плиты, сменившие мраморные, колыхаются под ногами, некоторые из них проваливаются, открывая зияющую черноту. Она ступает очень осторожно и на цыпочках, потому что кружится голова, когда она смотрит с такой высоты. Она боится упасть. Она смутно понимает, что ведет ее не Драко, потому что если бы рядом был Драко, плиты не вели бы себя так коварно. Она хочет вернуться к мужу. Она вырывает руку и поворачивает назад. И тяжелая хлесткая пощечина припечатывает ее к твердой холодной стене, больно ударившей по лопаткам. Она негодующе вскрикивает, прижимает ладонь к щеке. И тут же другая пощечина обжигает другую щеку.

- Что вы делаете?! — голос, казалось, умерший в Церемониальном зале, прорезается визгливым фальцетом.

- Привожу тебя в чувство, - отрывисто отвечает Нарцисса, - Люциус и Драко были правы, когда говорили, что мы ничем не поможем, и наше присутствие все только испортит.

Она словно выныривает из того мутного водоворота, который засасывал ее сознание. Оглядывается вокруг с легким удивлением. Трогает пальцами горящие щеки, ноющие от усталости скулы, покалывающие губы.

- Ты все время улыбалась, - понятливо говорит Нарцисса, - Лорду, судя по всему, это очень понравилось. Он сказал, что давно не видел тебя столь оживленной. Он предположил, что тебе понравилось увиденное зрелище.

Зрелище.

Человек, распростертый ничком на зеркальном полу, словно взмолился о пощаде. Белоснежное платье Беллатрисы, корсаж и подол которого испещрены алыми точками. Белоснежный мрамор колонны, расцветший яркими алыми цветами. Маленький розовый комочек у ее подножья. Плюшевый медведь в уже засохшей глянцево черной луже.
Никому не нужный плюшевый медведь.

- Они мертвы, - выдавливает Гермиона, тупо глядя на собственные руки.

- Да, они мертвы. Люпин и девочка, внучка моей сестры. Ее тоже звали Андромеда.

В хрустальном голосе Нарциссы отчаяние без надежды, глухие слезы и неимоверная, смертельная печаль.
И от всего этого внутри словно что-то обрывается, лопается, взрывается, разбрызгивая осколки. Гермиона оседает, сползает вниз по стене, хватая воздух и тут же прижимая ко рту ладонь, всхлипывая и давясь своими рыданиями, изо всех сил прося неведомо кого, чтобы все оказалось сном. Всего лишь ночным кошмаром, от которого можно очнуться. Из которого можно вырваться в другой, совершенно по-иному устроенный мир, не убивающий своих детей. Почему, ну почему?!!! Ты сама хотела, стремилась сюда, поддалась глупым предчувствиям и иррациональному страху. И ты знала, что происходит на сборищах Пожирателей Смерти, особенно, когда ловят Авроров, шпионов и предателей. Пусть Лорд никогда не настаивал на том, чтобы ты бывала на подобных казнях, но ты знала! Черт побери, ты замужем за Пожирателем Смерти, который как может стремится уберечь тебя от подобных зрелищ, охраняет тебя от багровоглазого монстра, которому ты попала в руки. А ты сама лезешь в капканы и с готовностью хочешь захлопнуть двери клеток! Черт бы тебя побрал, Гермиона Грэйнджер Малфой!

- Тихо, тихо, девочка… Тебе нельзя, не надо на такое смотреть. Особенно сейчас…

Нарцисса, опустившись рядом на колени, мягко гладит молодую женщину по пушистым волосам, по плечам, шепчет негромко успокаивающие слова и отстраненно думает о том, что ее время подобных слез давно прошло. Да и было ли? Была ли она когда-нибудь такой, как эта чуткая, добросердечная, светлая девочка? Вот и сегодня — вначале поддалась панике, но потом взяла себя в руки, и все, что увидела и почувствовала, мысленно заперла в шкатулку и отставила на самую дальнюю полку, решив открыть ее на досуге. Сейчас она не располагает роскошью поддаться эмоциям, немного попозже…
Но вначале следует отвести невестку в их с Драко комнаты и проследить, чтобы домовики позаботились о ней. А затем заняться своими делами.