Армия Запретного леса

Каждый день — всё сначала,
Каждый день — в новый путь…
КАМ, «Каждый день».

Против ожиданий — Гарри вынужден был признаться самому себе — это лето было терпимым. По крайней мере, до своего дня рождения он дотянул, ни разу не нарвавшись на действительно сильные побои; затрещина здесь, оплеуха там, пощёчина из-за плохого настроения дяди или тёти, пинок от Дадли в качестве развлечения — разумеется, развлекало это одного лишь Дадли… всего ничего… ничего, настоятельно требующего внимания врачей, как часто бывало прежде. Возможно, свою роль сыграло то, что дядя Вернон всё же поостыл за учебный год, но Гарри и сам старался не нарываться, руководствуясь принципом не будить лихо, пока оно тихо.
Гарри опять жил во второй спальне, заваленной старыми вещами Дадли, и старался проводить там всё время, свободное от работ по дому и саду — какового времени было не так уж много, если говорить по совести. Тётя Петунья, стремясь, видно, скомпенсировать все те месяцы, которые Гарри провёл в Хогвартсе, полностью свалила на него уборку, стирку, глажку, готовку, уход за садом и даже починку кранов в ванной, которым как-то раз вздумалось начать подтекать. К счастью, Гарри сумел что-то такое сделать, от чего краны стали работать нормально — и даже без магии, потому что чинить краны без палочки он не умел точно, а те немногие чинящие заклинания общего порядка, которые он мог бы применить с палочкой, тоже отпадали: во-первых, как несовершеннолетнему, ему запрещалось колдовать в любых обстоятельствах, во-вторых, у него не было палочки. Сразу, как он приехал, у него отобрали все вещи и заперли в чулане, позволив оставить при себе только Хедвиг вместе с клеткой — если бы сова умерла в чулане без еды и воды, было бы только хуже. Ему даже разрешили выпускать её иногда ночью полетать — при условии, что он не будет никому писать писем; слишком уж она кричала и била крыльями, оставаясь в клетке сутками. Гарри согласился на это условие, подумав про себя, что ему некому писать письма.
Никто не обещал ему писать, но Гарри знал — или, по крайней мере, надеялся на это — что есть несколько людей, которым, чёрт побери, не безразлично, жив он или Дурсли уже его уморили. Фред, Джордж, Рон, Гермиона, мистер и миссис Уизли… Гарри не получал от них никаких известий, и если бы он не встретился как-то в саду с мелким ужиком и не поговорил с ним, он бы уверился, что магия была сном, а на самом деле всё по-прежнему.
Хотя что радовало — так это то, что Дадли почти не доставал его. Те пинки, что Гарри иногда получал, были скорее по инерции: в такие моменты Дадли был задумчив и рассеян (Гарри до этого лета никогда не полагал, что его кузен вообще умеет думать, так что это был колоссальный прогресс) и быстро приходил в себя, как только Гарри отскакивал и начинал шипеть что-нибудь уничижительное. Один раз Гарри вообще услышал от него «Извини, я не хо…» — на этом месте Дадли запнулся и ушёл смотреть телевизор, оставив Гарри в полнейшем недоумении. Он решил бы, что Дадли подменили, но кому бы и зачем это понадобилось?
Порой кузен провожал Гарри странным взглядом — словно липшим к телу сквозь рубашку. Гарри ежился от этих взглядов, но больше Дадли не делал ничего, что могло бы не понравиться Гарри. Большую часть времени он просто игнорировал тощего очкарика, которого травил всё своё детство.
Скорее всего, он просто отвык от Гарри за учебный год.

В ночь, когда Гарри исполнилось тринадцать лет, он получил подарки — вредноскоп от Рона, набор по уходу за метлой от Гермионы, странную кусачую книжку от Хагрида, которая якобы должна была пригодиться ему в будущем году и от близнецов — коробку шоколадных лягушек и их новое изобретение, потрясающую вещь — волшебный лосьон; стоило смочить им, скажем, лицо, и оно по желанию меняло черты и цвет. Когда лосьон высыхал, всё оставалось таким, каким было придумано в последний раз, но само действие было совсем недолгим — полчаса. Фред и Джордж приписали, что на него может быть аллергия, если человек вообще к ним склонен. Гарри не знал, склонен ли он к аллергиям — его вообще редко утруждали визитами к врачам, но это незнание не могло остановить его в стремлении попробовать использовать лосьон прямо сейчас; он был уверен, что когда близнецы наконец исполнят свою мечту и откроют магазин на Диагон-аллее, эта вещь будет одной из самых дорогих и популярных.
Он не задумываясь вылил на ладонь немного вязковатого лосьона, пахнувшего утренней росой и свежестью — так неожиданно и остро, что Гарри испугался, как бы этот запах, такой неуместный на Тисовой улице, не разбудил Дурслей. Хотя их и с помощью пушки-то вряд ли можно было бы заставить продрать глаза во втором часу ночи, но тем не менее… Шрам на лбу послушно исчез, оставляя чистую кожу. Во мгновение ока Гарри стал обычным человеком, таким же мальчишкой, как все, ошалело смотрящим из глубин старого пыльного зеркала с острыми, оббитыми Дадли обо что-то краями. Одно движение и одна мысль — и нет шрама. Нет проклятой молнии, которая — словно досье, открытое всем и каждому, сообщающее любому любопытному взгляду, как его зовут, сколько ему лет, где он учится и есть ли у него семья.
Полчаса абсолютного счастья. Фред и Джордж подарили ему лучшее из всего, что вообще один человек может подарить другому. Больше, чем можно надеяться получить когда-нибудь в подарок просто за то, что ты когда-то появился на этот свет.
Кроме подарков Гарри получил письмо из Хогвартса со списком учебников и принадлежностей, которые требовалось купить, и по письму от каждого, кто слал ему подарки. Письма Рона и Гермионы были полны осторожности и неловкости, будто они стеснялись и не знали, что написать. Неровные слова, написанные Хагридом, звучали более естественно, а письмо Фреда и Джорджа, которое они писали по фразе каждый (Гарри различал без труда и их почерк тоже), заставило Гарри истерически ржать в подушку три минуты без перерыва, хотя там не было ничего особенного, а только какие-то фирменные байки близнецов, значащие мало существенного. И подпись, в самом низу страницы: «Со всем почтением, Дред&Фордж. P.S. Мы тебя любим!».
Ложкой не дёгтя — уксуса — было бонусное, так сказать, письмо, общее от всей семьи Уизли. Вырезка из «Ежедневного Пророка»:
«Работник Министерства Магии выигрывает главный приз.
Артур Уизли, начальник отдела неправильного использования маггловских предметов быта, выиграл главный приз в ежегодной лотерее, проводимой «Ежедневным пророком».
Довольный мистер Уизли сообщил нашему корреспонденту: «Мы потратим деньги на летнее путешествие в Египет, где наш старший сын Билл работает съемщиком заклятий в банке «Гринготтс».
Семья проведёт месяц в Египте и возвратится к началу учебного года в школе Хогвартс, которую в настоящее время посещают пятеро из детей Уизли».
Гарри был рад за них, но это означало, что он останется с Дурслями до начала учебного года. Уж в Египет-то Уизли его точно не заберут, а к себе домой могли взять погостить. До самого сентября он не увидится ни с кем из них… Гарри вздохнул. Обходился же он как-то до одиннадцати лет без единого человека, которому был бы мало-мальски дорог, потерпит и ещё месяц.
А извещение о том, что при наличии подписи на приложенном разрешении от опекунов третьекурсникам разрешается посещать деревню Хогсмид, и вовсе вызвало на губах Гарри такую сардоническую усмешку, какой и Снейп позавидовал бы. Конечно, дядя Вернон подпишет. А ещё скажет не гулять там допоздна и попросит купить ему сувенир, ага. Это была чертовски хорошая шутка, право слово.

Возможность выторговать у дяди Вернона разрешение в обмен на шёлковое поведение при тёте Мардж показалась Гарри манной небесной, свалившейся на его голову невесть за какие заслуги.
Правда, само шёлковое поведение оказалось более трудной задачей, чем представлялось Гарри. В последний раз он общался с этой своей тётушкой за год до Хогвартса, и впечатления успели сгладиться.
Когда она спросила, применяются ли телесные наказания в интернате святого Брутуса, где Гарри предположительно учился, он без раздумий ответил:
— Да.
— Отлично, — одобрила тётя Мардж. — Я не признаю все эти сюси-пуси, что, дескать, нельзя бить детей, даже если они это заслужили. Хорошая плётка — лучший учитель в девяносто девяти случаях из ста. Ну а тебя часто бьют?
Гарри не удержался от смешка.
— Очень часто, — искренне заверил он её.
Дядя Вернон кивнул за спиной тёти Мардж, подтверждая, что Гарри выбрал правильную линию поведения. Он даже не представлял, насколько правду Гарри сейчас высказал. К перемене погоды у Гарри до сих пор болел раздробленный при падении с лестницы локоть, совсем недавно окончательно прошли шрамы на запястьях с прошлого года, и отметина на скуле была заметна всякому внимательному взгляду. Болезненно тонкая кожа на несчитанное количество раз разбитых чужими руками губах постоянно пересыхала, и Гарри обзавёлся привычкой облизывать губы, чувствуя на языке давным-давно знакомый солоноватый привкус собственной крови, текшей по чуть-чуть из трещин.
Он терпел, когда она сравнивала его с Дадли в неизменную пользу последнего. Вежливо улыбался, когда тётя Мардж начинала вслух предполагать, что он умственно отсталый. Делал вид, что не слышит, когда она советовала дяде Вернону больше бить «маленького паршивца», чтобы «сделать из него человека». Сдерживал тошноту, чувствуя, как распирает тетю Мардж от счастья шпынять его, презирать и унижать — это было сродни экстазу свиньи, нашедшей для себя идеальную лужу.
Но оскорблять его родителей ей не стоило. Если и было в жизни Гарри что-то святое, так это память о Джеймсе и Лили Поттерах. И её счастье, что она отделалась всего лишь полётом под потолком в виде необыкновенного воздушного шара (хотя если судить по размерам, то уж не воздушного шара, а настоящего дирижабля) — так думал Гарри, лихорадочно вышибая дверь чулана одним движением руки и дрожа от злости.
Стоило ему вернуться со второго этажа с клеткой в руках, как дядя Вернон, потерпевший неудачу в спускании тети Мардж с небес, представленных в лице потолка гостиной, на землю (соответственно дорогой ковёр в тон мебели), выбежал ему навстречу с белым от ярости лицом.
— НЕМЕДЛЕННО ВЕРНИСЬ И ИСПРАВЬ ЭТО!! — от разъярённого рёва дяди Вернона у Гарри на миг заложило уши. — ВЕРНИСЬ, СЛЫШИШЬ?
Удар в бок застиг Гарри врасплох; он отлетел в угол, откуда ему пришлось убираться на предельной скорости — в таком состоянии дядя мог забить его до смерти. Это было бы, мягко говоря, некстати.
Совершив рывок, на который ушли почти все силы, Гарри рухнул в свой сундук и, закопавшись на пару скунд в вещи по уши, выудил палочку.
— Не подходите ко мне! — палочка была теперь нацелена на дядю Вернона. Тот резко затормозил, словно наткнулся на стену, продолжая тяжело дышать и сжимать кулаки.
Бок наливался болью. «Потом… об этом потом… в безопасности, если только она есть где-нибудь…».
— Я ухожу из этого гадюшника, — процедил Гарри сквозь зубы. «И из другого гадюшника, сиречь серпентария, меня тоже исключат — за колдовство во время каникул…» — С меня хватит!
Гарри взмахнул палочкой — дядя Вернон отшатнулся:
— Wingardium Leviosa! — метла, сундук и клетка Хедвиг взмыли в воздух и поплыли следом за Гарри, когда он начал пятиться к двери, не сводя глаз с дяди Вернона. Только повернуться спиной ещё не хватало.
Дверь с треском захлопнулась, подтолкнутая магией Гарри. Он страстно надеялся, что она больше не будет открываться, и Дурслям придётся выбираться из дома через окно.
Он шёл вперёд, пока ноги не заплелись, и он не рухнул на приступку тротуара, обняв колени. Сундук, метла и клетка брякнулись рядом на асфальт. Левый бок надсадно жгло — Гарри был знаком этот вид боли, как и многие другие; ничего не было сломано, просто будет очень и очень большой синяк, который с месяц не позволит спать на левом боку. Локоть заныл — начинал накрапывать дождик. Гарри, морщась, тёр когда-то раздробленное место и тихо впадал в самое настоящее уныние.
В такое дерьмо он не попадал ещё ни разу; совершенно один, ночью, среди магглов, без малейшей возможности связаться с кем-нибудь из волшебников и наколдовавший столько, что хватило бы исключить его из Хогвартса десять раз подряд. Без денег — только горстка галлеонов и сиклей с прошлого года, но вряд ли, скажем, маггловский таксист согласится взять галлеоны вместо фунтов, даже в качестве сувенира — и с грузом в виде сундука. Далеко не уйти, да и некуда.
Гарри захотелось плакать. Он слишком давно себе этого не позволял, да и сейчас было не совсем к месту, поэтому он просто запрокинул голову, опираясь затылком о низенькую ограду чьего-то сада и ловя на язык редкие капли дождя. В любом случае, надо добраться до Лондона… до «Дырявого котла», скажем. Там можно остановиться, забрать из Гринготтса ещё денег и жить отшельником. А с Дурслями остаток лета Дамблдор пускай сам проводит — что он там говорил в начале прошлого учебного года насчёт того, что это необходимо?
Можно долететь до Лондона на метле, укрывшись мантией-невидимкой, а вещи держать на Вингардиум Левиоза. Всё равно наколдовал уже много, заклинанием меньше, заклинанием больше…
Одновременно с неприятным чувством где-то в затылке и здоровом боку, что за ним, Гарри, наблюдают, буквально-таки сверлят взглядом, пришёл шорох шагов, вплетшийся в редкий перестук дождя. Гарри неохотно повернул голову — рядом, еле различимая в темноте, стояла большая — очень большая — чёрная собака с горящими глазами.
Гарри напрягся, но чувства опасности не было. Собака не проявляла никаких поползновений к тому, чтобы заполучить на ужин эскалоп из Поттера. Да какой там получился бы эскалоп — кости одни… на бульон только.
— Привет, псинка, — мрачно сказал Гарри. — Тебе тоже некуда податься ночью, да?
«Псинка», которая могла ударом лапы завалить гиппопотама, наклонила лохматую голову, почти сливающуюся по цвету с темнотой ночи, и тихонько рыкнула — Гарри даже показалось, что понимающе.
— Вот так и живём, — с тоской подытожил Гарри и досадливо махнул палочкой, всё ещё зажатой в руке.
Раздался оглушительный грохот, и две ярчайшие фары ослепили Гарри; он, сорвав очки, протирал глаза, когда из какой-то махины с этими самыми фарами выскочил кто-то и заученно затянул:
— Добро пожаловать в «Ночной Рыцарь», спасательный экипаж для магов и ведьм, оказавшихся в затруднительном положении. Просигнальте нам палочкой, взойдите на борт, и мы отвезём вас, куда пожелаете. Меня зовут Стэн Шанпайк, этой ночью я буду вашим проводником…
Речь парня — теперь Гарри видел, что это парень лет восемнадцати, лопоухий, прыщавый и даже на вид очень наивный — постепенно затихала при виде Гарри и в конце концов вовсе увяла. Гарри надел очки обратно и, покосившись вправо, не увидел никого — собака практически испарилась в сыром воздухе.
— Чёй-то ты тут сидишь? — Стэн с лёгкостью перешёл на менее формальный стиль общения.
— Ноги не держат. Устал, — объяснил Гарри. — Так вы меня отвезёте, куда пожелаю?
Гарри с сомнением покосился на трёхэтажный автобус, откуда выскочил Стэн — фиолетовый, да ещё и оттенка «вырви глаз», с золотой надписью на ветровом стекле: «Ночной рыцарь».
— Ага, — слегка обиделся на недоверие Стэн, — куда хошь отвезём, только если на земле. А под воду мы не могём…
— Сколько стоит добраться до Лондона? — перебил его Гарри. Бок настоятельно требовал лечь.
— Одиннадцать сиклей, — с достоинством ответствовал Стэн. — А за тринадцать те ещё дадут какавы, а за пятнадцать — горячей воды и зубную щётку какого хошь цвету.
Гарри вытащил кошелёк с магическими деньгами, заставил себя отсчитать нужную сумму, хотя очень хотелось просто сунуть всё Стэну, чтобы тот сам взял, сколько нужно — глаза слипались просто нещадно.
Ему помогли запихать сундук под кровать — здесь вообще не было кресел, как в обычных автобусах, а только кровати — и поинтересовались, подозрительно меряя взглядом:
— А как тя звать?
Дождь надёжно приклеил чёлку ко лбу Гарри, и шрам не был виден. Но помимо шрама существовали ещё очки, глаза и волосы, по которым его могли запросто узнать. Единственное, никто из незнакомых с Гарри лично людей не мог быть уверен, не видя шрама.
— Том, — пробормотал Гарри. Ещё не хватало представиться и подставиться одновременно.
— А фамилия твоя как?
— Риддл, — ляпнул Гарри; это был первый Том, пришедший ему на ум.
Стэн ничем не выказал удивления; похоже, что мало кто знал, кем после окончания школы стал Том Риддл.
Гарри сидел на постели, закутавшись в одеяло так, что только голова торчала, прихлёбывал какао, умудряясь не проливать его, когда автобус трясло, как в лихорадке или когда он закладывал крутейший вираж, перемещаясь из места в место, и слушал светски-развлекательный рассказ Стэна и водителя автобуса Эрни (неприятно напомнившего Гарри своим именем хаффлпаффца Эрни МакМиллана, весь прошлый год распускавшего слухи, что Гарри — Наследник Слизерина) о каком-то преступнике Сириусе Блэке, который был, кажется, в маггловских новостях утром дня рождения Гарри — слушал просто потому, что эта тема никак не затрагивала его лично и была в меру захватывающей:
— Блэк был приспешник Сам-Знашь-Кого, — таинственным голосом сообщил Стэн. — Потом-то малыш Гарри Поттер Сам-Знашь-Кого победил, и всех, которые за Сам-Знашь-Кого были, выследили, а Блэк, слышь, хотел командовать ими всеми, как Сам-Знашь-Кто сгинул. Короче, Блэка окружили посередь улицы… Кругом полно магглов — тада Блэк хвать палку и пол-улицы — трах-бах! — взорвал. От так от. Одного колдуна уделало, ну и с дюжину магглов. Жуть, скажи! А знаешь, чё Блэк опосля сделал?
— Что? — поинтересовался Гарри из вежливости. Его тянуло прилечь и закрыть глаза — пусть даже заснуть не удастся.
— Заржал, — Стэн сделал большие глаза. — Так вот стоял и ржал, представляшь? А када подоспело подкрепление с министерства, он с ими пошёл тихо, как овечка, тока ржал как псих. Эт потому, что он псих и есть, скажи, Эрн?
— Если и не был, как отправился в Азкабан, так теперь уж точно псих, — Эрни говорил тихо — тема, похоже, не казалась ему такой уж подходящей для дружеской болтовни. — Я б лучше взорвался, а туда б ни ногой! Ну, да так ему и надо… после того, чего он натворил…
— От была забота, за ним подчищать, скажи, Эрн? — перебил Стэн. — Вся улица на воздух, магглы в куски. Г’рили, там взрыв газа случился — для магглов-то. От, а теперь он убёг, — сказал Стэн так важно, будто сам всё подстроил, начиная от убийства магглов и заканчивая побегом Блэка. — Раньше из Азкабана не бегали, скажи, Эрн? Я ваще не пойму, как это он убёг-то? Жуть, скажи? Правда, навряд у него хоть какой шанс есть, против азкабанских стражников-то, а, Эрн?
Эрн внезапно содрогнулся. Определённо, тема была ему ближе, чем Стэну.
— Давай-ка про чё-нить другое, Стэн, будь другом. У меня от этих азкабанских стражников мурашки по коже.
Стэн неохотно замолчал, а Гарри допил какао залпом, чувствуя, как оно теплом проходит через пищевод, и устало лёг, закрыв глаза. Очки снимать не стал — всё равно не заснуть; даже если бы не трясло, то раздумья о собственной участи всё равно не дали бы Гарри покоя. Он хорошо представлял, какую байку может Стэн выдать своим пассажирам через пару-тройку дней: «Слыхали про Гарри Поттера, а? Надул свою тётку! Жуть, скажи? Он у нас прям от тута был, скажи, Эрн? Хотел убечь, подумать тока!». В Азкабан, правда, его вряд ли станут сажать, но неприятностей он себе точно нажил полную корзину.

* * *

После ночи без сна Гарри, которого подташнивало от усталости и общих нехороших домыслов на тему своей дальнейшей участи, спускался по ступенькам «Ночного рыцаря» задом наперёд, вытаскивая сундук — он решил не наглеть при Стэне и Эрни и не колдовать лишний раз. Он поставил сундук на землю, принял от Стэна метлу и клетку, обернулся, прикидывая, как будет удобнее втащить всё это в «Дырявый котёл» (эта задача чем-то напоминала ему известный ребус про волка, козу и капусту), и наткнулся взглядом на человека, которого ожидал увидеть здесь в одну из самых последних очередей.
— Наконец-то, Гарри, — произнёс министр магии Корнелиус Фадж.
— Здравствуйте, — сказал Гарри автоматически.
Он шёл за министром в «Дырявый котёл», еле переставляя ноги; внутри что-то обрывалось, и затошнило сильнее. Сейчас ему будет за всё хорошее, оптом… Исключат из Хогвартса — это как минимум…
— Ну, Гарри, — начал Фадж, — задал же ты нам хлопот, скажу честно. Подумать только, сбежать от дяди и тёти, да ещё таким образом! Я уж было подумал… но ты цел и невредим, а это главное.
Фадж ловко разливал чай, намазывал лепёшки маслом и пододвигал еду к Гарри поближе, пока тот сидел неподвижно, ища подвох.
— Ешь, Гарри, а то ты как ходячий мертвец. Ну, что ж… Ты будешь рад узнать, что мы сумели устранить последствия несчастного случая, в результате которого была надута мисс Марджори Дурсль. Двое представителей департамента по размагичиванию в чрезвычайных ситуациях несколько часов назад были направлены на Бирючиновую аллею. Мисс Дурсль проткнули, и её память была подвергнута модификации. У неё не осталось абсолютно никаких воспоминаний о происшествии. Так что — что было, то прошло, никому никакого вреда.
Фадж улыбнулся Гарри поверх своей чашки на манер доброго дедушки, рассказывающего внуку на ночь сказку. Гарри открыл рот, подумал и закрыл обратно. Чем-то тухлым пахло от благодушной реакции министра на ситуацию.
— Ах, ты, видимо, хочешь знать, как отреагировали на произошедшее твои дядя и тётя? — «догадался» Фадж. — Не стану скрывать, они были рассержены донельзя. Тем не менее, они готовы взять тебя обратно следующим летом при условии, что ты останешься в Хогвартсе на рождественские и пасхальные каникулы.
— Это не проблема, я всегда так делаю, — пробормотал Гарри. — А могу я вообще к ним никогда не возвращаться?
— Ну, перестань, перестань, я уверен, ты успокоишься, и твоё отношение изменится, — встревоженно произнёс Фадж, — в конце концов, это твоя семья, я уверен, что вы любите друг друга — м-м-м — в глубине души.
Гарри не стал разубеждать министра, хотя ему нашлось бы, что сказать на эту тему. Гораздо интереснее было, какая судьба ожидаёт его самого.
-Таким образом, — продолжал Фадж невозмутимо, — нам остаётся лишь решить, где ты проведёшь последние две недели каникул. Я предлагаю тебе снять комнату здесь, в «Дырявом котле», и…
— Погодите, — Гарри поднял руку. — Я же нарушил закон! Декрет о разумных ограничениях колдовства среди несовершеннолетних!
-Ох, мой дорогой мальчик, не станем же мы наказывать тебя за такие пустяки!-вскричал Фадж, отмахнувшись лепёшкой и едва не смазав Гарри маслом полголовы. — Это же был несчастный случай! Если бы мы отправляли в Азкабан всех, кто надувает своих тёть!
Гарри заморгал.
— Кроме того, Гарри, разве ты хочешь, чтобы тебя исключили из Хогвартса? — добавил Фадж тоном, который, вероятно, казался ему самому очень доверительным и коварным одновременно.
Гарри медленно покачал головой, не сводя с министра глаз.
— Ну тогда всё отлично, — Фадж излучал позитив, как актёры в рекламе кукурузных хлопьев, но при этом явно чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом Гарри. — Обстоятельства меняются, Гарри… приходится принимать во внимание… в теперешней обстановке… Пойду-ка я проверю, готова ли для тебя комната.
Фадж так поспешно вышел из комнаты, что это больше смахивало на бегство. Гарри сидел за столом, так и не притронувшись ни к чаю, ни к лепёшкам с маслом, и понимал, что ничего не понимает. С каких пор министр магии самолично встречает мелких нарушителей Декрета о разумном ограничении колдовства несовершеннолетних, если к этим нарушителям даже мер никаких приниматься не будет? Министрово ли это дело? Гарри казалось почему-то, что нет.
Но ведь совсем другое дело, если мелкий нарушитель — Гарри Поттер. Что именно им там в Министерстве приходится принимать во внимание? Какие такие обстоятельства, по всей видимости, касающиеся Гарри?
Он сидел на кровати в номере одиннадцать, притянув колени к груди, и пытался думать, но голова раскалывалась, чёртов бок превратился в одно большое средоточие боли, и Гарри знал, что пройдёт не меньше недели, прежде чем его можно будет коснуться, не стискивая зубы. Хедвиг, тихонько что-то клекотавшая на подоконнике — она ухитрилась найти его сама и даже влететь в окно нужного номера — глядела на него с явным недоумением — почему не спишь?
— Это была странная ночь, Хедвиг, — поделился с ней своими мыслями Гарри, подумав, что привычка разговаривать с птицами и животными до добра не доведёт — то с фениксом, то с бродячей собакой, то с совой…
Он снял очки, положил их на тумбочку у кровати и лёг на мягкие подушки, которые — теперь он оценил это качество обычной постели в полной мере — не тряслись и не уезжали в сторону в самые неожиданные моменты.
— Это неправильные пчёлы, — буркнул Гарри уже в полусне светлому потолку. — И они кормят меня неправильным мёдом…
Первый солнечный луч вполз в комнату как раз в тот момент, когда Гарри уснул.

Не говори — без слов понятна
Твоя предзимняя тоска,
Она, как море, необъятна,
Как мрак осенний, глубока.
Не потому ли сердцу мнится
Зимы венчально-белый сон,
Что смерть костлявая стучится
У нашей хижины окон?..
Николай Клюев.

Гарри не уходил с Диагон-аллеи, как ему и было сказано — ему не хотелось в маггловский мир, да и не нужно было. Здесь он мог часами бродить, сидеть в компании причудливой конструкции из мороженого в кафе Флориана Фортескью — там же он делал домашние эссе, которые не мог писать у Дурслей — наблюдать за прохожими, впитывать в себя атмосферу магического мира — тяжёлую и вязкую, почти ощутимую, сладкую, как ванильный сахар — дышать воздухом, пронизанным магией, чувствовать умиротворение и пульсацию постоянной суеты вокруг одновременно. Это было прекрасно: негаданная передышка посреди беготни, страха и боли.
Его позабавила виденная во «Флориш и Блоттс» обложка книги «Смертные знамения: что делать, если Вы поняли, что грядет неминуемое»: изображённый там Грим — верный знак скорой гибели — был один в один та собака, встреченная им поблизости от Дурслей в ночь, когда тётушке Мардж наконец досталось за слишком длинный язык. Правда, для смертного знамения она вела себя чересчур мирно и дружелюбно.
Изредка он встречал на Диагон-аллее однокурсников и просто знакомых и только кивал издалека — ни у них, ни у него не было желания вступать в диалог; да и что они могли сказать ему после прошлого года, когда все до единого считали его Наследником Слизерина? А знай они, что он, скорее всего, им и был (иначе почему бы василиск признал кровь Гарри на вкус?), то вообще обходили бы его за километр, высмотрев предварительно в толпе с помощью специально купленного для этой цели телескопа.
Время летело незаметно — Гарри помнил по прошлому августу, как оно утекает сквозь сжатые пальцы, когда ты счастлив; правда, в этот раз он был не так рад жизни, потому что одиночество душило его ватным одеялом, в особенности по ночам; стесняло дыхание и покрывало кожу неприятным липким потом, когда он, свернувшись в комок на кровати номера одиннадцать под лучами лунного света, вспоминал о Фреде и Джордже. Но всё же это было восхитительно; тем восхитительнее, что с приходом солнечного света демоны ночи отступали (надо же было и им когда-то отдыхать от трудов неправедных).
В последний день каникул Гарри плёлся по Диагон-аллее нога за ногу — последний день… чёрт-чёрт-чёрт. Опять возаращаться в Слизерин… мимо Гарри прошёл какой-то мальчишка с прозрачным пакетом, внутри которого сияла красно-золотой нашивкой школьная мантия Гриффиндора, и Гарри стало до тошноты завидно. Ещё тошнее ему стало, когда он увидел солнечно-счастливых Рона и Гермиону за столиком в кафе Фортескью; пооранжевевший от веснушек Рон и бронзовая от загара Гермиона — оба почти сливались по цвету кожи со своими шевелюрами — махали ему руками и улыбались до ушей. Ну, у них наверняка были причины быть счастливыми. «И у тебя нет никакого права ничего им портить, понял?», — рыкнул на себя Гарри, подходя к их столику и растягивая губы в донельзя фальшивом оскале.
На коленях у Гермионы лежало нечто — такое же рыжее, как Рон, огромное, лохматое, как сам Гарри, косолапое и со сплюснутой мордой, как будто по ней кто-то со всей дури врезал кирпичом. Отбормотав положенные приветствия, Гарри с интересом уставился на это нечто и почти сразу убедился, что не поздоровилось ни кирпичу, ни тому неосторожному человеку — рыжее и огромное зевнуло, показав острейшие белоснежные клыки, способные прокусить руку насквозь.
— Миона, что это тут у тебя? Твой телохранитель? — Гарри хмыкнул, глядя, как это подобие кота поворачивает голову в его сторону и лениво изучает спрятанными в густой шерсти глазками, а потом, буквально скорчив пренебрежительную гримасу, снова устраивается дремать на коленях гриффиндорки.
— А ты считаешь, он мне нужен? — Гермиона рассмеялась. — Это Косолапсус. Мой подарок самой себе на день рождения. У тебя Хедвиг, у Рона — Струпик, а у меня теперь будет мой котик, — она почесала Косолапсуса за ухом, вызвав из недр животного басовитое урчание, вибрацией отдавшееся по полу.
— Отличный подарок, — одобрил Гарри, заказав себе мороженое. «Мне бы тоже такой не помешал — приятно было бы посмотреть на расцарапанных вдрызг Малфоя с Забини».
— Этот подарок чуть не съел бедного Струпика! — с негодованием вставил Рон. — Это исчадие ада, а не котик!
— Это всего лишь инстинкты, Рон, — раздражённо возразила Гермиона; Косолапсус согласно дёрнул ухом. — Он должен охотиться, ради Мерлина, он же кот!
— Ну всё, хватит, хватит, — вклинился Гарри в готовую закипеть ссору. — Как там Египет? Как Франция?
Задавая вопрос, Гарри не сомневался, что роняет зерно в благодатную почву; Рон и Гермиона принялись наперебой рассказывать, а он слушал вполуха, смакуя мороженое с малиновым сиропом и вникая в основном в их интонации и в ничуть не изменившийся за лето тембр голосов.

Как оказалось, Уизли и Гермиона тоже остановились в «Дырявом котле», но сделали это только сегодня рано утром. Гарри был рад увидеть у барной стойки мистера Уизли, изучающего «Ежедневный пророк».
— Здравствуйте, — Гарри пристроился на стул рядом и увидел в газете уже знакомое измождённое лицо Сириуса Блэка. Ещё ищут, судя по заголовку.
— Привет, Гарри, — мистер Уизли, казалось, был рад видеть Гарри, но думал в этот момент о чём-то другом, далёком от полутёмного бара, запаха сливочного пива и своего собеседника на немного колченогом маленьком стуле.
Гарри как раз обдумывал реплику для поддержания светского разговора, когда дверь «Дырявого котла» распахнулась и друг за другом в бар вошли миссис Уизли, Перси, Джинни и те двое, которые разом осветили бар собой — вместо солнца. Гарри соскочил со стула, позабыв разом всё, что хотел сказать, и кинулся навстречу Фреду и Джорджу. Близнецы подхватили его на руки вдвоём и закружили в воздухе; смех Гарри разрезал наполненный тихими разговорами немногочисленных в это время посетителей воздух.
— Как твои дела, герой? — Фред взъерошил Гарри волосы, превратив их, судя по печальному взгляду миссис Уизли, в полное подобие веника, которым безуспешно старались подмести булыжную мостовую протяжённостью в десяток километров.
— Мы по тебе скучали, — Джордж обнял Гарри за плечи.
— Всё отлично, — Гарри не мог сдержать идиотски-блаженной улыбки. — Я тоже скучал, очень…
И без того невеликое красноречие Гарри окончательно испарилось, и он смог только молча вцепиться в их руки. Как же ему их не хватало, каждую секунду этого лета не хватало… Фред поцеловал Гарри в лоб.
Недоумённые, обиженные взгляды Рона и Гермионы сверлили Гарри спину, но ему было плевать; Фред и Джордж с ним, наконец-то…
Спустя пару минут Гарри сумел заставить себя отцепиться от близнецов и поздороваться с остальными. Миссис Уизли долго охала над тем, какой он худой и бледный, и Гарри не знал, куда деться от смущения. Перси с важным видом пожал Гарри руку, поздоровавшись так чопорно, будто знакомился с министром магии; на его мантии Гарри заметил значок Лучшего ученика и понял, почему Перси ведёт себя, как бог, спустившийся с Олимпа к несчастным смертным, которым, увы, не дано понять божественных замыслов и поступков, и богам остаётся только жалеть недостойных. Джинни при виде Гарри сделалась пунцовой (он даже украдкой проверил, не расстегнулась ли у него случайно ширинка на джинсах; но всё было в порядке, и он решительно не понял, что её так смутило) и, опустив голову, тихо пролепетала: «Привет».

В номере одиннадцать, находившемся в полном и единоличном распоряжении Гарри, близнецы воспользовались одним из своих самых коварных и безотказных приёмов: повалили Гарри на кровать, сорвали с него для удобства рубашку и принялись щекотать. Гарри извивался, хохоча, и пытался их усовестить:
— Эй, прекратите, мне же щекотно, ну хватит, Фредди, Джорджи…
Угомонившись, близнецы плюхнулись на кровать по обе стороны от Гарри и начали целовать его, куда придётся. Гарри, прикрыв глаза, млел от прикосновений и чувствовал, как знакомая волна возбуждения накатывает на него, как прибой.
— Я надеюсь, ты нам не изменял летом? — подначил его Джордж, расстёгивая джинсы Гарри и легко касаясь языком впадинки пупка.
Хватая ртом воздух, Гарри выгнулся следом за ласковыми губами, но те ускользнули.
— Знаешь, братец Фордж, — задумчиво сказал Фред, освобождая Гарри от белья, — по-моему, не изменял.
— Да, это заметно, — согласился Джордж и поцеловал головку члена Гарри.
Гарри подавился вдохом и широко раскрыл глаза: они рассказывали ему в прошлом году об этом, но ни разу такого не делали. Он приподнялся на локтях, неверяще глядя на близнецов.
— Понравилось? — вкрадчиво поинтересовался Фред и вобрал губами член Гарри целиком. Ответом ему был протяжный стон.
Горячий язык Джорджа оказался ниже губ Фреда, лаская яички. Гарри рвал судорожно сгибавшимися пальцами простыни и прерывисто, громко стонал; глаза закатывались от невыносимого, сумасшедшего удовольствия, нестерпимого кайфа, безумного, прекрасного, невообразимого. Близнецы то и дело менялись, нежно дули на влажную от их слюны кожу, извлекая из Гарри стоны, как из музыкальной шкатулки, проводили кончиками языков по вене снизу… Гарри хотел просить их ускорить эту сладкую пытку, позволить ему кончить, но не мог выдавить из себя ни слова — только невразумительные стоны, и близнецы продолжали размеренно и нежно вести его к вершине, к ярчайшему взрыву счастья, концентрированному глотку наслаждения — глотку, превратившемуся в полноводную реку, в которой Гарри едва не утонул.
Он лежал, тупо улыбаясь потолку, а в глазах до сих пор витали звёздочки. Близнецы по очереди целовали его в губы, делясь с ним его же собственным вкусом — солоноватым, чуть горьким, насыщенным.
— Сойдёт это за «привет»? — Фред дунул Гарри в макушку. По голосу чувствовалось, что он улыбается.
— Более чем, — мурлыкнул Гарри. Ему хотелось тереться о Фреда и Джорджа, как котёнку, подлизываться и напрашиваться на ласки; он и не представлял себе, насколько ему их не хватало, пока снова с ними не встретился. — Хм…
Призадумавшись на миг, Гарри скользнул по кровати вниз и сдёрнул брюки с обоих близнецов. Полюбовавшись на выступившие у обоих капельки смазки, Гарри по очереди слизнул их; вкус близнецов очень походил на его собственный. Это и было, оказывается, единственным, в чём он не смог бы их различить — совершенно одна и та же горьковатость, пряная, почти жгучая. Гарри так и не знал, кого он неумело, но старательно ласкал в ответ первым, пока второй заходился в стонах от одного этого вида, а кого вторым, в то время как первый издавал уже вовсе бессмысленные, почти беспомощные звуки, похожие на парселтанг.
— Мерлин, Гарри, ты такой красивый, — Фред говорил шёпотом, и его горячее дыхание щекотало Гарри ямку между ключицами.
— Правда? — глупо спросил Гарри. Тёплые руки Джорджа обнимали его сзади за талию.
— Конечно, — смешок Джорджа пришёлся куда-то под ухо Гарри. Хоть мурлыкай.
— Раз вы так говорите, значит, красивый, — сонно согласился Гарри. Ему было всё равно, как он выглядит, но если Фред и Джордж считают его красивым — это здорово. Это как раз то, что нужно.
— Это так и есть, глупыш, — Фред обнял их обоих, Гарри и Джорджа, и плотно притянул к себе.
— Чистая правда, любое зеркало спроси, — посоветовал Джордж и зевнул.
Тепло. Полусонное дыхание близнецов. Успокаивающее, убаюкивающее ощущение биения их сердец — почти что в такт.
Солнце в окно.
Счастье.

* * *

После ужина Гарри задержался в общем зале, чтобы рассчитаться с Томом, хозяином «Дырявого котла», за всё проживание разом — завтра у него вряд ли будет на это время, а уезжать, не расплатившись, Гарри не хотел. В результате он поднимался по лестнице и проходил по коридору в одиночку; голоса, доносившиеся из-за тонкой двери номера мистера и миссис Уизли, привлекли его внимание — главным образом потому, что в их разговоре прозвучало его имя.
— У Гарри есть право знать правду. Я пытался убедить в этом Фаджа, но он считает Гарри младенцем…
— Артур, правда напугает его! Ты что, действительно хочешь, чтобы мальчик пошёл в школу с этим ужасным знанием, с этим камнем на душе? Ради всего святого! Он ничего не знает, и он счастлив!
— Я не хочу, чтобы он был несчастен, я хочу, чтобы он был настороже! Ты же знаешь, какой он — с ним вечно что-нибудь случается! Но в этом году нельзя такого допустить! Мне дурно делается при мысли о том, что могло с ним случиться, когда он убежал из дома! Если бы не «Ночной Рыцарь», я готов поклясться, что бедняга был бы мёртв раньше, чем министерство нашло бы его!
— Но он не мёртв, с ним всё в порядке, так какой смысл…
— Молли, все говорят, что Сириус Блэк сумасшедший, но, заметь, у него хватило ума сбежать из Азкабана, а ведь считается, что это невозможно. Прошло уже три недели, а никто не нашёл и следа Блэка, и неважно, что там рассказывает Фадж корреспондентам «Пророка» — мы подошли к поимке Блэка ни на шаг! Мы знаем лишь одно — за кем охотится Блэк…
— Но в Хогвартсе Гарри будет в полной безопасности…
— А раньше мы думали, что Азкабан — абсолютно надёжная крепость. Если Блэк сумел вырваться из Азкабана, он сумеет проникнуть в Хогвартс.
— Но ведь никто не знает наверняка, что Блэку нужен именно Гарри…
— Сколько раз тебе повторять, Молли! В прессе не объявляют, потому что Фадж этого не хочет. Но в ту ночь, когда Блэк сбежал, Фадж побывал в Азкабане. Стражник рассказал, что Блэк давно уже разговаривает во сне. И всегда одно и то же: «Он в Хогвартсе… он в Хогвартсе…» Блэк не в своём уме, Молли, и он хочет убить Гарри. Наверняка он считает, что если убить Гарри, то Сама-Знаешь-Кто вновь обретёт силу. В ту ночь, когда Гарри победил Сама-Знаешь-Кого, Блэк всё потерял, и у него было целых двенадцать лет, чтобы подумать об этом в Азкабане…
Воцарилось молчание. Гарри не шевелился, вслушиваясь в каждый звук.
— Разумеется, Артур, ты должен поступать так, как считаешь нужным. Только не забывай об Альбусе Дамблдоре. По-моему, ничто не может угрожать Гарри, пока Дамблдор директор школы.
Гарри искривил губы в усмешке. Он не стал бы утверждать этого так уверенно.
— Ты забыла, Молли, что именно Дамблдор обрёк Гарри жить с этими магглами? — устало спросил мистер Уизли. — Мне кажется, если Гарри выжил рядом с ними, то сумеет спастись от Блэка, если будет знать, о чём речь.
Миссис Уизли тяжело вздохнула.
— Мерлин! — спохватился мистер Уизли. — О чём мы думаем? Нас могут услышать. Пойдём-ка в другую комнату.
Гарри привалился к стене. Так вот почему ему ничего не было за колдовство на каникулах… слишком рады они были, что он всё ещё жив.
Фред и Джордж прятались в тени на лестничной площадке и давились смехом, слушая, как Перси разоряется в адрес подвернувшегося под руку Рона по поводу пропажи значка Лучшего ученика.
— Мы его чуть-чуть подправили, — шепнул Джордж ничего не понимающему Гарри и показал значок с надписью «Заблудший ученик». Гарри фыркнул и постарался выкинуть Блэка из головы. В конце концов, тот ещё не сделал ничего плохого ему лично, в отличие от разлюбезных одноклассников, встреча с которыми состоится уже завтра…

* * *

В поезд они садились опять в жуткой спешке — миссис Уизли ни за что не позволила мужу взлететь на «фордике» и настояла на том, чтобы они ехали, как магглы. Гарри вышел на платформу вместе со всеми, чтобы попрощаться с мистером и миссис Уизли, и мистер Уизли, взяв Гарри за рукав, отвёл его в сторону. Лицо у него было таким серьёзным и трагичным, что Гарри догадался, о чём пойдёт речь, ещё до того, как мужчина открыл рот.
— Вы хотите рассказать мне про Блэка, мистер Уизли? — ляпнул Гарри, не сдержавшись, и тут же выругал себя за болтливость. Не хватало ещё пояснить, откуда он знает об этом.
— Ты… ты уже знаешь? — мистер Уизли ушам своим не верил. — Но откуда?
— Я… ну, слышал, что Сириус Блэк охотится за мной. Слухи такие, — неловко выкрутился Гарри, готовый от досады побиться головой об стенку вагона, как провинившийся домовой эльф.
Мистер Уизли молчал, явно просчитывая какие-то варианты неизвестно чего.
— Гарри, ты, наверно, до смерти напуган…
— Вовсе нет, — Гарри спокойно пожал плечами. — Никакой Блэк не сравнится с Вольдемортом, ведь так? А тому я уже противостоял не раз…
Поезд засвистел, давая провожающим понять, что он отправляется, а кто остался на перроне — сам виноват.
— Гарри, в любом случае, пообещай мне, что сам не будешь искать Блэка! — мистер Уизли говорил быстро, ветер рвал его слова, трепал на себе вместе с галстуком и относил прочь. — Ни за что не будешь!
— Зачем мне его искать? — Гарри показалось, что он что-то пропустил. Ему и так хватает желающих его убить — зачем самому искать ещё одного? Для коллекции, что ли?
— Артур, что ты делаешь?! Поезд же уходит, Гарри, быстро в вагон! — миссис Уизли толкнула Гарри на подножку под носом проводника, собиравшегося закрыть дверь.
Гарри не устоял на ногах и шлёпнулся на пол, ощутимо приложившись пятой точкой.
Что-то неладное творилось вокруг.
А ещё Гарри хотелось сесть на что-нибудь более мягкое и менее грязное, чем истоптанный сотнями ног пол вагона, поэтому он встал, отряхнулся и пошёл искать купе.
В конце поезда было одно почти пустое — то самое, где он ехал, возвращаясь после первого курса. Теперь его попутчиком должен был быть странный незнакомец. Странности его начинались с того, что он был взрослым — пусть и достаточно молодым, где-то между двадцатью пятью и тридцатью пятью, но точно не школьником; оставалось невыясненным, что же он, в таком случае, делал в чисто школьном поезде — помимо того, что спал, конечно. Мантия его была латаной-перелатанной, такой обтрёпанной, какой не бывала одежда Гарри даже в самые худшие годы; сам незнакомец выглядел даже во сне истощённым и усталым до предела, больным и бледным. В русых волосах обильно пробивалась седина, несмотря на возраст, у губ залегли глубокие складки — ещё не морщины, уже не просто горькая ухмылка.
— Р. Дж. Люпин, — прочёл Гарри шёпотом на штампе на боку маленького сундука; сундук, аккуратно пристроенный на багажной полке, был не без претензии на изящество обмотан верёвками, как паутиной — очевидно, чтобы не развалился.
«Может, новый учитель? Тогда по ЗОТС, все остальные в наличии… хоть бы он не был таким бесполезным, как Локхарт! Н-да, и выглядит-то он так, будто его прикончит на месте заклятие посильнее — просто добьёт…». Гарри затолкнул на полку свой багаж и пристроился у окна с ногами, притянув коленки к груди. Однообразный пейзаж унылых среднеанглийских полей гипнотизировал, и Гарри было лень доставать книгу или искать купе, где был бы кто-то из Уизли; он продолжал сидеть и пялиться в окно. Тоска… вся жизнь, Мерлин дери, тоска…
Приходила ведьма с тележкой сладостей; Гарри купил себе немного. Больше никто не появлялся в их, Люпина и Гарри, купе. Это более чем устраивало последнего, опасавшегося, что явится Забини или Малфой с Креббом и Гойлом, и придётся как-то от них отбиваться; Гарри решительно не был настроен на драку, магическую или маггловскую. Да ещё и при преподавателе. Как знать, не окажется ли он таким же, как Снейп — нарываться лишний раз Гарри не любил.
За окном сделалось черным-черно, а профессор Люпин всё спал. Гарри молчал и смотрел в окно, морально готовясь к прибытию в школу. Несмотря на всю самопсихотерапию, готовым он себя не чувствовал — достаточно было вспомнить о попытках изнасилования, как он начинал нервничать, а мысли о попытках убийства вгоняли его в чернейшую меланхолию. И, когда поезд начал замедлять ход, паника ударила Гарри в голову: «Уже?! Нет!».
Но в окно не было видно Хогвартса — а должно было бы, если бы они уже приехали. «Тогда какого чёрта мы тормозим?». Свет в купе погас одновременно с полной остановкой поезда; где-то в других купе сундуки посыпались с полок, сундук Гарри опасно подъехал к краю, но всё же не перевалил через него.
Гарри поморгал, оставаясь на месте, и различил немного бледного лунного света; луна убывала, и всё, что она могла позволить разглядеть — это её собственное присутствие на небе; ещё Гарри мог различить собственную ладонь — если поднести её совсем близко к лицу.
Слышались тревожные голоса, звуки падения и сердитые крики — другие пытались выйти из купе и узнать, в чём дело, но в темноте натыкались друг на друга. Подумав, Гарри зажёг огонёк на ладони; яркий свет, неожиданный после темноты, разбудил попутчика Гарри.
— Профессор Люпин, — позвал Гарри негромко. — Поезд остановился, я не знаю, почему. Мы ещё не приехали.
— Оставайся на месте, — Люпин говорил хрипло.
В ладони учителя вспыхнул маленький костерок — сродни пламени на руке Гарри, только больше, целая пригоршня огня. Гарри восхищённо присвистнул.
— Сиди тихо, — Люпин улыбнулся. — Я сейчас проверю, что происходит…
Он медленно пошёл к двери, освещая себе путь, но она открылась прежде, чем он притронулся к медной ручке.
Дрожащий свет огня в руке Люпина бросал блики на высокую фигуру в чем-то, напоминающем рясу или плащ; капюшон этого балахона целиком скрывал лицо существа. Гарри бросилась в глаза рука, высунувшаяся откуда-то с краю — склизкая, серая, похожая на нечто давно разложившееся, вся в струпьях… Гарри начало тошнить, а существо в капюшоне, словно почувствовав его взгляд, втянуло руку обратно — словно она убиралась внутрь, складывалась — и со свистом втянуло воздух. Помимо воздуха оно хотело втянуть в себя ещё что-то… что-то, без чего нельзя было жить… Гарри чувствовал, как его окутывает холод и мрак, зимней вьюжной ночью лишает сил и воли к сопротивлению… густой белый туман кружил рядом с ним, скрывая купе, свет и Люпина; холод шёл изнутри, раскручиваясь, как пружина, поднимаясь на поверхность… он услышал крики: испуганные, почти истеричные мольбы, дикие, безнадёжные крики…
— Гарри, очнись! Всё в порядке! Гарри! — полузнакомый голос звал его, и чьи-то ладони равномерно ударяли по щекам; эти удары не причиняли боли, но приводили в чувство.
Гарри открыл глаза и поправил съехавшие очки. Профессор Люпин стоял рядом с Гарри на коленях, а сам он валялся на полу купе. Свет снова горел.
— Что это?
— Где? — не понял Люпин.
— Кто кричал?
— Никто не кричал, — покачал Люпин головой.
— А, — пробормотал Гарри потерянно. — Значит, мне показалось… А что случилось? Что это было?
— Это был дементор. Стражник Азкабана, — Люпин, встав с пола, копался в карманах. — Вот, съешь. Это поможет.
Гарри растерянно взял протянутую шоколадку. Его мелко трясло, во всём теле была слабость. А ещё ему было стыдно. Почему он упал в обморок? Профессор не упал… «Так на то он и профессор…».
— А почему… я тут лежу?
— Потому что ты упал с сиденья, — логично пояснил Люпин. — Посиди пока здесь, а я схожу к машинисту…
Он вышел из купе; Гарри, сжимая в пальцах шоколадку, перебрался с пола на сиденье. Но ведь кто-то же кричал. Почему профессор этого не слышал? И с какой стати он упал?
— Между прочим, шоколад не отравлен, — мягкий голос Люпина застал Гарри врасплох. — Он действительно поможет.
Вспыхнув до корней волос, Гарри, напрочь забывший о шоколаде, поспешно вгрызся в коричневую массу. К его удивлению, тепло разлилось по всему телу, и стало гораздо легче.
— Мы прибудем в Хогвартс через десять минут. Ты как, Гарри, в порядке?
— Я отлично, — смущённо заверил его Гарри, доедая шоколад и облизывая его с пальцев кончиком языка. — А… как Вы прогнали дементора?
— Существует заклинание, Гарри — специальное, для того, чтобы бороться с ними. Оно называется заклинанием Патронуса и принадлежит к высшей магии. Его не изучают в школе.
До самого Хогвартса они практически не разговаривали: Гарри стеснялся, а Люпин, казалось, не испытывал особой нужды в разговорах, словно понимал всё, что творилось с Гарри.
Как третьеклассник, Гарри должен был отправляться в школу не вплавь через озеро, как на первом курсе, а на каретах; на полуразмытой дождями глинистой дороге стояла почти сотня дилижансов, в которые были запряжены странные кони: черные, с белыми глазами без зрачков, костлявые, с мордами рептилий, крылатые — их крылья напоминали Гарри крылья заведённого Хагридом на первом курсе дракона. И у них были такие острые огромные клыки, каких нормальным лошадям иметь не полагается. Гарри сидел в карете с несколькими незнакомыми рэйвенкловцами, таращившимися на него во все глаза, морщился от стойкого запаха плесени и сена и старался не показывать, что до сих пор очень слаб, хотя шоколад ему и в самом деле помог.
На пути в Большой зал Гарри был остановлен чьей-то рукой; кто-то взял его за плечо, и легче было отпихнуть ладонью надвигающийся гидравлический пресс, чем вырваться из хватки этой руки.
— Пройдёмте со мной, мистер Поттер, — декан Слизерина не спрашивал — он ставил Гарри в известность.
«Вроде бы я ничего ещё не успел натворить… или кто-нибудь что-то выяснил насчёт прошлого года?». Сбитый с толку Гарри следовал за Снейпом в кабинет последнего.
— Профессор Люпин, — имя нового преподавателя Снейп почти выплюнул, — прислал из поезда сову о том, что Вам стало плохо.
Уши Гарри вспыхнули. Он только мог надеяться, что Снейп не разнесёт радостную новость о слабых нервах Поттера по всему змеиному факультету; однако, он подозревал, что надежды эти тщетны, как тщетны не первый год заключающиеся пари о том, вымоет ли Снейп голову хоть раз в течение года.
— И, поскольку Вы обладаете столь прискорбной чувствительностью, Вам не помешает выпить вот это, — Снейп, покопавшись на полках, поставил перед Гарри небольшой бутылёк.
Гарри открутил пробку и осторожно понюхал содержимое. Так и хотелось спросить, яд это или простое слабительное, без изысков, но удалось как-то прикусить язык.
— Обычное укрепляющее, да? Сэр, — добавил Гарри, поймав убийственный взгляд Снейпа.
— Верно, Поттер, пять баллов Слизерину. А теперь пейте.
Гарри залпом проглотил зелье — вкус у него был не противным, но резким, обжигающим нёбо и разом прочищавшим мозги.
— Э-э… спасибо… сэр. Могу я идти на пир?
— Идите, Поттер.
Гарри пулей вылетел за дверь. «Ещё легко отделался».
Сортировка успела закончиться, когда он, стараясь быть незаметным, сел, как обычно, на краю слизеринского стола. Найдя взглядом Рона, Гермиону и близнецов, Гарри помахал им и обратил все своё внимание к директору, собравшемуся сказать что-то мгновенно притихшему залу.
— Как вы все уже знаете после обыска в «Хогварц Экспрессе», наша школа в настоящее время оказывает приём некоторым азкабанским дементорам. Они находятся здесь по распоряжению министерства магии. Дементоры размещены возле каждого входа на территорию школы, и, пока они находятся здесь, я хочу, чтобы всем было предельно ясно — школу нельзя покидать без разрешения. Дементоров нельзя провести с помощью разных трюков или переодеваний, и даже с помощью мантий-невидимок. — «Какая досада». — Также не в природе дементоров реагировать на мольбы или извинения. Таким образом, я должен предупредить каждого из вас — не давайте им повода причинить вам вред. Я надеюсь, что старосты, а также наши новые лучшие ученик и ученица проследят за тем, чтобы никто из студентов не вздумал шутить с дементорами.
Дамблдор помолчал, давая студентам время проникнуться новостью, и продолжил:
— И на более радостной ноте: я рад представить вам двух новых преподавателей, влившихся в этом году в наш славный коллектив. Во-первых, профессор Люпин, который любезно согласился занять пост преподавателя Защиты От Тёмных Сил.
Послышались жидкие хлопки — скорее, из вежливости, со стороны гриффиндорцев, рэйвенкловцев и хаффлпаффцев. Гарри поднялся на ноги и изо всех сил аплодировал стоя, усиленно не обращая внимания на то, что на него смотрит вся школа. Через две минуты к нему присоединились Фред и Джордж, потом Рон и Гермиона, и спустя минут пять-шесть новому преподавателю воодушевлённо аплодировали стоя весь Гриффиндор и Гарри. Слизеринцы сидели с непроницаемыми лицами — а кто-то с брезгливой миной, потому что ветхость одежд Люпина бросалась в глаза — и, разумеется, ни в коей мере не планировали оваций. Хаффлпафф и Рэйвенкло вообще явно не понимали, из-за чего разгорелся такой шум.
Десять минут прошло, прежде чем Дамблдору удалось угомонить разошедшихся гриффиндорцев. Гарри последним опустился на своё место и взглянул на учительский стол: профессор Люпин мягко улыбался и смотрел при этом прямо на зачинщика бурных аплодисментов. Гарри невесть отчего покраснел и торопливо опустил глаза, хотя ему вовсе не было стыдно или что-нибудь в этом роде.
— Что касается второго назначения, — продолжил свою речь Дамблдор. — Я с огорчением вынужден довести до вашего сведения, что профессор Мольюбит, преподававший уход за магическими существами, вышел на пенсию, чтобы насладиться жизнью, пока у него остались для этого хоть какие-то конечности. Однако я счастлив сообщить, что его место займёт никто иной как Рубеус Хагрид, который согласился добавить обязанности учителя к уже имеющимся у него обязанностям привратника и дворника.
На сей раз овации были достаточно оглушительны и без намёков со стороны Гарри, хотя все аплодировали сидя. Слизерин, опять же, молчал. «Боятся маникюр испортить, ясное дело».
— Что ж, кажется, всё важное я уже сказал, — заключил Дамблдор. — Давайте же пировать!
Гарри не лез кусок в горло.

Тепло жизни и образ смерти — вот что такое знание.
Альбер Камю, «Чума».

Ночи первой недели сентября Гарри ненавидел особенно — он знал, что за лето Малфой и Забини изобрели пару-другую способов от него избавиться с помощью подручных (наподобие Кребба с Гойлом) и не очень (например, зеркал смерти) предметов и непременно их опробуют. Это не вдохновляло его на спокойный сон в своей постели, но деваться было решительно некуда — если Снейп застанет его ночью вне спальни, то назначит взыскание на весь год. Хотя, если вдуматься, тогда уже нечего будет терять…
Гарри тянул время, как мог, терзаемый дурным настроением и нехорошими предчувствиями — сидел за столом до последнего, ходил в библиотеку (хотя настроения читать у него не было, чересчур разыгрались), а когда библиотека закрылась — долго-долго сидел на подоконнике у лестницы, ведшей в подземелья, и смотрел в темноту за окном — такую же, как сегодня вечером за окном поезда, тогда принадлежавшую всего двоим — ему и профессору Люпину. Сейчас Гарри был один, но ему было слишком паршиво, чтобы действительно любоваться темнотой.
Чьи-то шаги, подозрительно похожие на Филчевы, заставили Гарри спрыгнуть с подоконника и смыться вниз — только поскандалить с завхозом недоставало в первый же день…
Против ожиданий Гарри, гостиная Слизерина была полна. Здесь было большинство старшекурсников и все курсы от четвёртого и младше; только некоторые первокурсники уже отправились, похоже, спать. И все смеялись, что само по себе было явлением неслыханным. Сколько Гарри помнил, в гостиной змеиного факультета всегда царила мёртвая тишина, прерываемая шелестом страниц и разговорами исключительно вполголоса. Ругались, веселились, обсуждали Арифмантику — всё слизеринцы делали сдержанно, с каменными лицами; ходили бесшумно, как кошки. Исключениями были только дни празднования квиддичных побед — очевидно, и у змеенышей бывает что-то святое. Но первого сентября до квиддича ещё далековато…
Появление Гарри вызвало новый взрыв смеха. Остановившись у входа и держа руку поблизости от палочки, Гарри обводил взглядом смеющиеся, нет, ржущие лица.
— Эй, Поттер! Дементоры идут, Поттер! — выкрикнула Панси Паркинсон, вся красная от смеха. «Красный мопс? Фу-у…». — Ууууууу! — она по-идиотски завыла, спровоцировав новый взрыв веселья.
«Снейп — трепло…». Взгляд Гарри остановился на Малфое, сидевшем по-турецки в центре гостиной и, похоже, в центре внимания. Тот как раз изображал — явно не в первый раз, но всё так же успешно, как с самого начала — припадок и обморок.
— А что, Малфи, — вкрадчиво спросил Гарри, дождавшись относительной паузы, — ты выведываешь информацию обо мне у нашего декана приватным образом?
Малфой резко поперхнулся смехом и изумлённо уставился на Гарри. Гарри остался доволен произведённым эффектом и обратился к прочим слизеринцам:
— Говорить вы, я вижу, уже отучились — только смеётесь без причины. Хочется надеяться, что скоро вы окончательно опуститесь на первую ступень эволюции. Знаете теорию Дарвина?
Бальзамом на душу Гарри были вытянутые лица многих старшекурсников, которые положительно не могли вынести, что какой-то Поттер — полукровка, сирота, изгой, опасный псих (только справки от мадам Помфри не хватает) — знает какие-то теории, неизвестные им. И неважно, что знания самого Гарри об этой теории исчерпывались одной фразой: «кажется, люди произошли от обезьян»; чистокровным магам в –цатом поколении и того не было известно.
— Как радостно видеть ваши истинные лица, — заключил Гарри, склоняя голову к плечу. — Однако же, от такой радости может и плохо стать, поэтому оставлю-ка я вас. Сказать честно, с вами скучно.
Высоко вздёрнув подбородок, Гарри двинулся сквозь гостиную, сопровождаемый смешками. Пальцы были судорожно сжаты — он ждал в любую секунду удара в спину, заклятья, плевка в лицо. Но его не сопровождало ничего, кроме смеха.
Только в спальне он позволил себе расслабить судорожно выпрямленные плечи и упал на кровать лицом вниз. Не отрывая лица от подушки, Гарри шевельнул палочкой:
— Meus Locus Arcanus.
И лишь после этого он разрешил себе вцепиться в подушку обеими руками, давя слёзы, вжимаясь в тонкую белую ткань так, что дышать было нечем. Красные глаза и разъеденная солью слёз кожа послужат знаком для тех, кто захочет продолжить смеяться — красной тряпкой для быка.
Гарри прикусил уголок наволочки, чтобы не плакать — челюсти свело, и, спустя какое-то время, заполненное болью и жгучим стыдом, он понял, что всё-таки плачет.

* * *

Он проснулся сразу от нескольких вещей: облитое слезами лицо стянуло, перекрутившаяся мантия до боли врезалась в тело, и холодок опасности облил позвоночник сверху донизу. Не раздумывая — и ничего, по сути, не соображая, толком ещё не проснувшись — Гарри сжался в комок и отпрянул к стене, благо кровать была достаточно большой, чтобы кататься по ней, уворачиваясь от чего бы то ни было, очень долго.
Нашарив непослушными, сонными пальцами кончик палочки, Гарри наугад ткнул ею в сторону общего пространства:
— Incarcero!
Кто бы это ни был, он наверняка присутствовал в прошлом году на том… действе, когда у привязаного к стене Гарри собирали в чашу кровь. Это заклинание было своеобразной местью.
Гарри сполз с кровати, свободной рукой поправляя мантию, а второй не выпуская палочки. У самой его постели, перевязанное верёвками, как паучьей сетью, дергалось и извивалось тело, яростно старающееся высвободиться и сделать что-нибудь, что вряд ли понравилось бы Гарри.
Огонёк на ладони высветил лицо Малфоя, искажённое яростью.
«Как же вы меня достали, идиоты», — подумал Гарри устало.
— Что ты хотел сделать?
Малфой в положении лёжа умудрился вздёрнуть нос и презрительно искривить губы. У Снейпа учился, не иначе. Летом, надо полагать.
— Малфой, не играй в партизана и фашиста, — эти слова всплыли в голове Гарри откуда-то из глубокого детства, из залитой солнечным светом, в котором плясали миллионы золотящихся пылинок, библиотеки начальной школы Литтл-Уингинга, где он скрывался от Дадли с дружками. Там ему позволяли брать с полок любые книги, и Гарри брал самые разные и читал запоем, проваливаясь в другой мир, где не было его самого, а значит, не было сиротства, обтрёпанной одежды слоноподобного кузена, шрама на лбу, кулаков дяди Вернона и многого другого, от чего Гарри хотелось бы избавиться. — Бесполезно. Будь хорошим мальчиком.
На лице Малфоя отразилось недоумение — слова «партизан» и «фашист» были ему незнакомы.
— Поттер, убери верёвки и иди спать, — предложил блондин, подумав. — Заговариваешься уже…
— А тебе, Малфи, какая печаль, заговариваюсь я или нет? — Гарри был раздражён, лицо его стягивало солью слёз, и он отчаянно хотел спать. — Говори быстро, что хотел со мной сделать, и, возможно, легко отделаешься.
Гарри не рассчитывал особо, что это обещание в достаточной мере напугает Малфоя, но всё же какой-то эффект оно должно было возыметь.
— Колыбельную хотел тебе спеть, Потти, — Малфой говорил в полный голос, тогда как Гарри — полушёпотом. — Представляешь? Убери эти хреновы верёвки и оставь меня в покое!
Гарри заметил на полу поблизости палочку Малфоя, очевидно, выроненную последним в момент падения, и сунул её в карман. Во взгляде Малфоя горела бессильная злоба.
— Малфи, не стоит капризничать, пока я спрашиваю по-хорошему. Если что, я знаю много других заклятий — совсем не таких приятных, как Инкарцеро.
Малфой издевательски рассмеялся и подавился этим звуком, когда палочка Гарри ткнулась острым концом в хрупкое белое горло.
— Круциатус, Потти? Здесь, в спальне? Давай, действуй! С удовольствием посмотрю, как тебя выпнут из Хогвартса!
Гарри мягко улыбнулся.
— Отчего же в спальне, Малфи? В этом замке полным-полно других мест… — Гарри нагнулся к маленькому уху, не прикрытому растрепавшимися волосами, и выдохнул шёпотом, обдавая жаром нежную кожу, пахнувшую парфюмом:
— …где нам никто, совсем никто не помешает.
Малфой шарахнулся, насколько позволяли верёвки, смотря на Гарри округлившимися и помутневшими от тщательно, но безуспешно скрываемого ужаса серебристыми глазами; в них отражался свет пляшущего на ладони Гарри язычка пламени — по одному искристо-оранжевому огоньку на каждый тёмно-серый омут. Гарри продолжал улыбаться — он помнил по беседам с Дамблдором, как это может действовать на нервы.
— Поттер, ты псих! Отпусти меня немедленно! — вскрикнул Малфой — тонко, громко, негодующе.
Хорошо действует. То есть, конечно, плохо, но для Гарри так очень даже хорошо.
Со стороны кровати Блейза Забини послышался какой-то шорох — кажется, его разбудили голоса. Гарри нашарил левой рукой затерявшийся в складках мантии портключ и сжал его, а правой, не выпуская палочки, крепко обхватил запястье Малфоя. Знакомый рывок посередине тела не опередил откровенного страха, перемешанного с досадой, на лице блондина, понявшего, что его шансы отмолчаться и остаться невредимым стремительно катятся под гору.
Астрономическая башня подходила для уединенного разговора просто идеально. Гарри свалил Малфоя в угол, как мешок с картошкой и спросил, отметив про себя, что повторяется:
— Что ты хотел со мной сделать?
— Ты отпустишь меня, Поттер, а я скажу тебе, что, — Малфой нервно облизнул губы.
— По-моему, Малфи, ты не в том положении, чтобы торговаться — чуешь? — Гарри выразительно-назидательно помахал у Малфоя перед носом палочкой и задался вопросом: почему всё происходящее не приносит ему никакого морального удовлетворения? Только сильнее хотелось спать. Три или четыре часа ночи всё же, никак не раньше.
— Я ничего тебе не скажу, Потти, — Малфой, кажется, всерьёз оскорбился его последними словами и оскалился по-звериному. Он был похож на волчонка, загнанного в угол — в буквальном смысле слова. — Понял?
— Скажешь, — подытожил Гарри. — Только вот зачем ты набиваешь себе цену, я никак не могу понять. Будешь говорить, или я накладываю на тебя Круциатус твоей же палочкой? Или ещё можно найти нож и вырезать на тебе что-нибудь вроде: «Я никогда не буду упираться зря». А можно просто сбросить тебя отсюда и пойти спать. А с утра полюбоваться на мокрое пятно, которое от тебя останется, такое ярко-красное… хотя к утру кровь наверняка засохнет и почернеет, какая жалость…
— У тебя кишка тонка, Потти, — Малфой презрительно фыркнул.
— Уверен, Малфи? — Гарри направил на связанного блондина палочку:
— Wingardium Leviosa!
Зависшее в воздухе тело Гарри взмахом палочки отогнал за бортик Астрономической башни и подошёл сам к нему. От Малфоя расползался по площадке запах страха, едкий и острый, чувствуемый одним только Гарри, но для него заглушавший все прочие запахи — ночных трав, приносимый ветром, одеколона Малфоя, чистоты от собственной мантии.
— Сейчас мне просто достаточно сказать «Фините сам-помнишь-как-дальше», и ты превратишься в кучку переломанных костей и дерьма, — буднично сказал Гарри, старательно сдерживая зевок. Никаких «Фините» он говорить не собирался, но Малфою знать об этом вовсе было не обязательно. — Право слово, так будет гораздо проще, чем разговаривать с тобой. И никто мне ничего не сделает — просто не догадается. Один Забини, пожалуй, поймёт, кто тебя сбросил, но никаких доказательств всё равно не будет — разве что твой дух вызовут на спиритическом сеансе и спросят, кто так осчастливил Хогвартс.
Малфой шумно сглотнул — в необычно ярком лунном свете Гарри ясно видел, как перекатывается под кожей кадык.
— Так скажешь, Малфой, или предпочтёшь унести свою тайну в могилу?
— Я… я скажу… — выдавил из себя Малфой. — Отлевитируй меня обратно, уронишь…
— Я, кажется, не это хотел услышать, — Гарри прикрыл зевок рукавом мантии, левитируя Малфоя обратно. Чёрт, как же он устал за этот чёртов день, который никак не хочет кончаться…
Малфой снова шмякнулся в уже знакомый ему угол — Гарри не собирался миндальничать.
— Я хотел наслать на тебя узы вечного сна, — Малфой шмыгнул носом. Оно и понятно, на холодном полу…
— Подробнее, — велел Гарри.
— Я нашёл их в библиотеке Малфой-мэнора, — Малфой говорил обречённо и устало; он сломался. — Никто не смог бы снять их, кроме того, кто наложил, а я этого делать не стал бы, — блондин смотрел куда-то перед собой, рот кривился то ли в усмешке, то ли в плаче, а глаза были какими-то стеклянными. — Ты спал бы и видел худшие свои кошмары, самые кошмарные воспоминания, самые ненавистные мысли и фантазии — как тебя бьют те твои магглы, как тебя бросают Уизли, как дементор нападает на тебя… — Малфой почти шептал в каком-то экстатическом оцепенении, а Гарри пробирал мороз по коже. — Ты пролежал бы в этом сне всегда… до тех пор, пока небо не рухнет. Твоя магия поддерживала бы жизнь в теле сама, а в тебе много магии, Поттер — иначе Тёмный Лорд не исчез бы… — блондин хрипло закашлялся.
— Все палочки наверняка проверили бы, — Гарри старался скрыть дрожь в голосе. Впрочем, Малфою было не до того сейчас, чтобы ловить оттенки чужих интонаций.
— Ты глуп, Поттер, — констатация факта. — У меня не одна палочка, разумеется. Эту я бы уничтожил.
Понятно…
— Как ты вскрыл защиту вокруг моей кровати?
— На тринадцатилетие отец подарил мне Всевидящее око. Оно помогает от любых отвлекающих чар, а Алохомору я с детства знаю…
— Как ты узнал о том, что случилось со мной в поезде?
— Нашёл у Снейпа на столе письмо Люпина. Северус не оставил бы его там, если бы не хотел, чтоб я прочёл, и я сделал это. Видел бы ты своё лицо, Потти, когда ты понял, над чем мы смеёмся…
На губах Малфоя задрожала мечтательная улыбка и почти сразу угасла. Он замолчал.
У Гарри не нашлось больше вопросов.
— Ну что ж… пожалуй, убивать тебя больше нет нужды, — Гарри с трудом вспомнил, как должны говорить киношные злодеи.
— Лучше убей, — буркнул Малфой и снова затих.
Он никогда не простит Гарри этого. И никогда не станет прежним. Может, будет мстить, а может, и нет. Он будет сломлен, тих и послушен — он побеждён.
Гарри вспомнил, как в прошлом году после авантюры с Многосущным зельем доставил бессознательного и ударенного Ступефаем о стену Блейза Забини к Снейпу на лечение, а не заавадил на месте за всё хорошее и не очень, и тяжко вздохнул.
«Ну что же я за дурак-то такой?».
— Finite Inkantatem! Obliviate! Ты мирно спал в своей постели всю ночь. К Поттеру не лез, ни о каких чарах глубокого сна знать не знаешь, и никогда не планировал расправиться с Поттером с их помощью, — Гарри подумал и добавил:
— Ты не знаешь, что у Поттера есть портключ на Астрономическую башню. Ты вообще ничего не делал этой ночью, кроме как спал.
Малфой заторможенно кивал после каждого предложения — как и полагалось по описанию заклинания в книге о ментальных заклятиях, которую Гарри нашёл как-то в школьной библиотеке. Всё-таки книги — удивительно полезные и приятные вещи одновременно.
Гарри снова вздохнул и с силой прижал пальцы к шее Малфоя — туда, где ровно и часто бился пульс. Он старался не передавить и не убить ненароком; Малфой удивительно быстро обмяк и закатил глаза. Гарри поспешно убрал пальцы. Анатомию учить тоже полезно.
Бессознательного Малфоя оказалось жутко неудобно тащить за собой по коридорам — пусть и не с Астрономческой башни, а с третьего этажа — он соскальзывал с рук, заваливался лицом в пол, был жутко тяжёлым и всё пах этим кретинским слишком взрослым парфюмом, хоть мантию отстирывай. К тому же вдвоём они производили такое количество шума, что просто удивительно было, как Филч ничего не услышал вне зависимости от того, где находился. Надо было, конечно, взять с собой мантию-невидимку, но кто же знал…
Забини, кажется, спал, и Гарри без помех брякнул Малфоя на кровать. Не было печали…
Гарри стащил с себя мантию, ботинки и носки и задумался. Спать дальше было небезопасно, раз Меус Локус больше не помогает. Но и искать что-то новое не было никаких сил.
Это решение трудно было назвать приемлемым компромиссом, но гарантировало спокойный сон до утра. Гарри сдёрнул с кровати простыню, художественно разворошил подушку и одеяло, сунув под последнее скомканную одежду, чтобы выглядело правдопобно, а сам полез под кровать вместе с простынёй. Завернувшись в неё кое-как — он всё время ударялся плечами и головой о кровать снизу — Гарри притянул колени к груди и через пару минут заснул — ему выдалась беспокойная ночь.

* * *

Проснувшись, Гарри никак не мог взять в толк нескольких вещей: почему так темно, почему, стоит пошевелиться и приподнять руку, как та сразу врезается во что-то твёрдое, и отчего переносица ноет? Ему даже подумалось на миг, что его упрятали живьём в гроб, предварительно хорошенько врезав по носу, но по зрелом размышлении Гарри отвергнул эту мысль.
Выползать из-под кровати оказалось труднее, чем заползать под неё — мышцы затекли на жёстком полу; переносица ныла потому, что Гарри как-то не додумался снять на ночь очки, впервые в жизни устраиваясь на ночлег под кроватью; новый ракурс наблюдения за миром — вровень с плинтусом — сбил наработанные годами привычки.
Часы в спальне показывали, что половину Трансфигурации он уже благополучно пропустил, и Гарри, подумав, решил вообще туда не ходить — пусть даже МакГонагалл назначит ему потом взыскание и снимет баллы за наглый прогул — толку-то нестись со всех ног на верхний этаж и выслушивать нотацию при всём классе… Гарри отправился в душ.
Стоило ему ступить в душевую, как ноги разъехались в разные стороны, и Гарри не сел принудительно на шпагат только потому, что упал на спину. «На лопатках синяки останутся…». Гарри попытался встать, но руки скользили — пол был старательно намазан мылом. Похоже было, что Забини или Малфой подрядили своих ручных горилл подготовить Гарри такое приветствие; при толике невезения он мог бы и шею свернуть. Но собственная судьба с дурным чувством юмора зачем-то хранила его — Мерлин её знает, для какой цели…
— Evanesco!
День не задался с утра. Гарри оставалось только надеяться, что по дороге на вторую пару — Прорицание — он не налетит на МакГонагалл в коридоре. В конце концов, разве трудно провидению оказать ему эту ма-аленькую услугу — в счёт компенсации за эту весёлую ночь?

В кабинете Прорицаний было душно до тошноты; в одуряющей жаре плавился тяжёлый приторный аромат подсыпанных щедрой рукой в разожжённый — специально для этой, видимо, цели — камин. Мягкие, как тесто, низенькие пуфики были рассыпаны по комнате с тайным умыслом, чтобы каждый, надышавшийся благовоний до цветных кругов в глазах, споткнулся не менее пяти раз. Стены были от потолка до пола покрыты полками с неисчислимым кличеством чайных чашек, серебристых — опять этот чёртов цвет! — хрустальных шаров, затрёпанных карточных колод и пыльных перьев, которыми в последний раз писали, судя по виду, ещё до рождения Гарри.
Он выбрал столик в самом углу и примостился на пуфике, стараясь быть как можно незаметнее; только завидев его, ему поминали случай с дементором, и Гарри подозревал, что радости и счастья по этому поводу младшим курсам Слизерина хватит ещё на пару месяцев.
Гарри слушал вполуха старавшуюся произвести впечатление на класс преподавательницу — она походила на старую стрекозу, приобретшую за долгие годы жизни умение стрекотать, как сверчок. Хуже стало, когда они приступили к практике предсказаний по — подумать только — спитому чаю: пары у Гарри не было, и Трелони, не слушая ничьих возражений, посадила за его столик Забини — Кребб, Гойл и Малфой остались втроём. Гарри не сразу решился пить свой безвкусный чай под огненным взглядом Блейза — если бы взглядом можно было подсыпать яд, количество последнего в чашке Гарри давно превысило бы количество чая.
Забини буквально вырвал у него из рук чашку, избегая даже случайных прикосновений к пальцам Гарри, и брезгливо всмотрелся в осевшие чаинки.
— Что там? — подал Гарри голос — исключительно из вежливости. Его совершенно не интересовали сомнительные пророчества, которые можно было там увидеть.
Забини молча рассматривал чаинки, крутя чашку так и этак, и всё больше хмурил высокий чистый лоб.
— Эй, что там такое? — Гарри нервничал; ему не нравилась обстановка кабинета и не нравился непривычно не горящий ненавистью Забини.
— Много чего, Поттер, — Забини соизволил наконец откликнуться. — Большая булава… череп… стая соколов… и Грим.
— И что всё это значит? — Гарри решительно ничего не понимал.
— Загляни в учебник, придурок, — Забини с громким стуком поставил чашку на стол и каким-то непостижимым образом непринуждённо откинулся назад, скрестив руки на груди и ухитряясь не падать с пуфика.
Гарри, пожав плечами, раскрыл свой экземпляр учебника и, не обращая внимания на то, что гулкий стук чашки по столику привлек внимание Трелони, и та направляется к ним через притихший класс, монотонно зачитывал соответствующие толкования, сверяясь с алфавитным указателем:
— Та-ак, что ты там усмотрел… булава — нападение… большая — много нападений… сокол — смертельный враг… стая соколов — следуя логике, толпа врагов… череп — опасность на моём пути… и Грим… Грим, Грим, где это тут… вернейшее из смертных знамений… гигантская собака-призрак, которая является в церковных дворах… ну, всё первое не новость, фигня это гадание, а собаку я видел вовсе не в церковном дворе — делать мне больше нечего, по церквям ходить… и как только столько ерунды могло поместиться в одной маленькой чашке?
Раздумчивое бормотание Гарри, вчитывавшегося по ходу дела в текст учебника, было прервано трагическим воплем Трелони, тоже сунувшей нос в чашку:
— Это действительно Грим, дорогой! О, мне так жаль… тебе предстоит умереть!
Трелони приложила руку ко лбу — рука картинно тряслась, и бесчисленные украшения на ней звенели тихо, но назойливо — и рухнула на своё кресло — так, чтобы можно было эффектно растянуться и показать, как расстроена новостью. Где-нибудь в Гриффиндоре ей бы поднесли воды, нюхательную соль, окружили бы галдящей толпой — но слизеринцы сидели спокойно, с такими прямыми спинами на этих безвкусных пуфиках, будто проглотили по палке от метлы. Трелони, переведя дыхание, продолжила стенать о том, как ей жаль Гарри, который умрёт молодым, и какие ужасные знамения все те вещи, что присутствовали в его чашке, а Гарри кусал губы, чтобы сдержать смех. Он и без знамений знал, что ничего хорошего его впереди не ждёт — скорее, был уверен, что чем дальше, тем хуже всё пойдёт.
Блейз Забини улыбался — насмешливо и мягко одновременно. Заметив любопытный взгляд злейшего врага, он будто грохнул печной заслонкой — р-раз, и никаких эмоций на лице. Кирпичная кладка.
Гарри ухмыльнулся, потянулся к чашке Блейза и нашёл там кривоватый крест, означавший страдания и испытания, и солнце, предвещавшее огромное счастье.
— Ты будешь страдать, но будешь по этому поводу очень счастлив, — Гарри с характерным хлопком бумаги о бумагу закрыл учебник. — Призадумайся, Забини.
Колокол возвестил о конце урока, и Гарри первым покинул душный кабинет; голова кружилась от притока свежего воздуха. А ещё ему отчаянно хотелось есть и пить, но надо было ждать до обеда.

* * *

Гарри не любил слизеринскую гостиную и всё, что было с ней связано так или иначе, но у него было там одно предпочтение — уединённое, повёрнутое спинкой ко всем прочим сидячим местам большое кресло, куда он мог забираться с ногами и укладывать на колени книжку. И не видеть чёртового зелёного и серебристого, которые были буквально понатыканы в каждый угол; тот факт, что было бы странно, будь слизеринская гостиная оформлена в цветах, скажем, Хаффлпаффа, раздражал Гарри до крайности своей неоспоримостью, и поэтому Гарри предпочитал сидеть лицом к серой — обычной грязно-серой — каменной стене. Но сегодня его кресло было занято каким-то первокурсником, заснувшим там с учебником Трансфигурации в руках; Гарри стоял, держа подмышкой тяжёлый том из списка дополнительной литературы по уменьшающим зельям, и разрывался между раздражением пополам со жгучим желанием спихнуть наглого малявку со своего места и отойти в сторону и дать малышу, уставшему в первый день учёбы, битком набитый впечатлениями и событиями, отдохнуть.
Спихнуть хотелось ужасно.
На том, чтобы оставить всё как есть, настаивало то самое что-то глупое донельзя, зудевшее в Гарри, как комар вокруг головы, чтобы он оттащил к Снейпу бессознательного Забини и стёр воспоминания Малфоя о самом позорном крахе в жизни последнего. Что-то… немного гриффиндорское.
Слово «Гриффиндор» окончательно склонило чашу весов на сторону варианта «Мерлин с ним, пусть спит», и Гарри устроился в единственном оставшемся свободным кресле — совсем, к сожалению, рядом с диваном, на котором устроились Драко Малфой, Блейз Забини и прочие — курса первых три-четыре змеиного факультета. Хотя, здесь он сможет держать их в поле бокового зрения. Гарри сел в кресле по-турецки, смахнул чёлку с глаз и раскрыл книгу. И почему бы библиотеке не работать до отбоя? Это практически невозможно — заниматься там, где ненавидишь каждого человека, каждый камень в стене, каждый кусочек кожи, ушедший на изготовление кресел и диванов, каждый уголёк в камине. За два года Гарри приспособился к этому невозможному… но даже святой не смог бы читать о тонкостях расчёта размера дозы печени рогатой жабы в зельях, уменьшающих предметы и уменьшающих живых существ, когда с ним затеял бы «разговор» Драко Малфой. Приходилось обращать на слизняка внимание — достаточное для того, чтобы знать, в случае чего, в какую сторону бежать, а в какую — кидаться Ступефаями:
— Не хочешь самостоятельно поймать Блэка, Поттер? — глумливые интонации Малфоя оставляли такое впечатление, будто он знал больше, чем говорил. В руках блондин держал свежий номер «Ежедневного Пророка».
— С какой стати мне его ловить? — Гарри вскинул брови. — Мне и здесь хватает желающих расстелить мою шкуру перед камином, если ты вдруг не в курсе.
Губы Малфоя изогнулись в такой ухмылке, что Гарри чуть не стошнило прямо на открытую книгу. О да, кто лучше Драко Малфоя мог быть в курсе, что у Гарри и так было предостаточно желающих укоротить и без того недлинную гаррину жизнь — хоть состязание объявляй: «Кто наконец-то укокошит Мальчика-Который-Всё-Выживает-И-Выживает-Уже-Всех-Задрал».
— Ты, наверное, не хочешь рисковать своей шкурой, — предположил Малфой. — Хочешь предоставить дело дементорам? Если бы речь шла обо мне, я бы жаждал мести. Я бы выследил его сам.
Малфой издал презрительный смешок, пока Гарри в некотором оцепенении пялился на него.
— Но наш Потти, очевидно, предпочитает играть на публику, но делает в штаны, когда дело доходит до чести, — насмешливо протянул Малфой. — Предпочитает быть хорошим мальчиком и с полным правом уничтожать все запасы лимонных долек старого маразматика.
Кребб и Гойл угодливо заржали. Гарри вставил своё слово:
— Малфой, ты что курил с утра? С какой стати я должен гоняться за Блэком?
— О, так ты не знаешь, Потти? — ликующе протянул Малфой.
— Не знаю о чём?
— Поверить не могу, что наш храбрый Потти не рвётся отомстить за своих родителей, — Малфой наслаждался тем, что тянул из Гарри жилы.
Гарри уронил книгу на пол.
— При чём здесь мои родители?!
«Если только Малфой посмеет ляпнуть что-нибудь на эту тему… я… я верну ему воспоминания о прошлой ночи!»
— Так ты и вправду не знаешь, Потти — так мило покраснел, — Малфой, похоже, чуял черту, которую было опасно переступать, и особо развивать тему родителей не стал — к собственной же пользе. — Сириус Блэк был тем, кто выдал твоих родителей Тёмному Лорду. Он был Хранителем их Секрета.
Гарри не знал, кто такой Хранитель Секрета, но спрашивать было бесполезно; проще было выяснить потом.
— Впрочем, не сделай он этого, ты бы никогда не обзавёлся своим чудным шрамом, Потти, — протянул Малфой, склоняя голову к плечу. — Может, ты ему за это ещё и благодарен, а? Такая известность…
— Semivir semper!
Гарри сунул палочку в карман и ухмыльнулся. Пусть Малфой подумает немного о своём поведении… а потом можно будет сказать «Фините Инкантатем». Этот вариант «Семивир» может отменить только тот, кто наложил…
Разумеется, Гарри был уверен, что скажет это. И, конечно же, Малфой был уверен в совершенно обратном.
— Немедленно сделай… всё как было! — Малфой, утеряв всякий цвет лица, вскочил с дивана.
Гарри со вздохом встал с кресла. Так и есть, позаниматься не удалось.
— С какой стати я должен это делать, Малфи? Ты мне друг, я тебе что-то должен?
— Petrificus Totalus! — голос до сих пор молчавшего Забини, своим спокойствием практически сливавшегося с диваном, застал Гарри врасплох, и он даже не успел выкрикнуть «Protego».
«Упс», — подумал Гарри. Падение на пол пришлось в аккурат по уже имевшимся синякам на лопатках. Расслабился в змеином логове, идиот!
— Ты попал, Поттер.
«Где-то я это уже слышал».
— Как ты думаешь, Блейз, стоит ли испробовать на нём Круциатус? — Малфой обнял Забини за талию. Блейз собственнически положил руку на плечи Малфою.
Красивые, как музейные фарфоровые статуэтки. Холодные, как стены подземелий. Жестокие, как избалованные дети. Совершенное до последней чёрточки воплощение самоуверенности, готовности величаво ступать по головам и презрения ко всякому, чей череп хрустнет под каблучком сапога из мягкой кожи.
— Конечно, стоит, мой Дракон. Только не перестарайся — если он будет слишком не в порядке после этого, то не сможет отменить своё глупое заклинание, — Забини повернул к себе лицо Малфоя за подбородок и жёстко, властно поцеловал в губы.
Оторвавшись от Забини, Малфой жестом сытого котёнка слизнул каплю крови, выступившую в уголке губ, и повернулся к Гарри.
— Crucio!
Гарри знал, что последует за этим, но всё равно не был готов; а хуже всего было то, что мышцы оставались парализованными, и он не мог ни закричать, ни беспомощно взмахнуть руками, выплёскивая боль, брызжущую через поры, ни прикусить губу до крови, сталкивая одну боль с другой и теряясь в милосердном полузабвении…
Он обнаружил себя дышащим так тяжело, как только позволял Петрификус; горло было так же парализовано, как всё остальное, и воздуха катастрофически не хватало, сердце в панике билось о рёбра. Слёзы, выступившие непроизвольно, холодными ручейками стекли на пол по вискам.
— Ты знаешь, Блейз, это даже эстетично — когда он не кричит и не машет руками зря, а молча плачет, — задумчиво высказался Малфой. — Может быть, всегда так делать?
— Ты просто фонтанируешь сегодня идеями, мой Дракон.
Малфой улыбнулся и снова направил палочку на Гарри:
— Creagraе increscunt!
Если бы Гарри мог, он выгнулся бы навстречу потолку, пытаясь увернуться от великого множества невидимых тупых толстых лезвий, пронзавших кожу с заслуживающим лучшего применения упорством; они проникали сквозь тело, выходя с другой стороны, раздирали ткани, превращали кожу в лохмотья, и боль, боль, боль заполняла Гарри целиком, как водопад чашку.
Он чувствовал запах собственной крови; оставалось только надеяться, что всё не так плохо, как казалось — по идее, он же должен быть способен держать палочку после этого?
— Ты хорош, Поттер, когда тебе больно, — Забини присел на колени рядом с Гарри и разорвал на нём рубашку.
«Опять?!»
Оказалось, что не «опять» (пока, во всяком случае); Забини окунул пальцы в лужицу крови на груди Гарри и сосредоточенно лизнул.
— Вкус, как у всех прочих, — несколько разочарованно заключил он. — С твоим-то наследием можно было ожидать лучшего… хотя твоя мать ведь была грязнокровкой и испортила твою кровь…
Если бы Гарри мог, он пнул бы Забини по яйцам, но, к счастью для последних, Гарри по-прежнему чувствовал себя примерно таким же бодрым и активным, как мешок с картошкой, по которому долго и упорно били отбойным молотком.
— Как думаешь, позабавиться ещё? — протянул Малфой.
— Пусть сначала снимет своё проклятие, а потом в твоём распоряжении вся ночь, мой Дракон, — Забини неспешно вытирал пальцы о белый шёлковый платок; красное пятно расползалось по ткани, как трещины по реке весной. — Никто не зайдёт к нам до отбоя. А если и зайдёт, то это может быть только декан.
— А с Северусом я найду общий язык, — кивнул Малфой. — Finite Inkantatem! Imperio!
Странный туман заволок мысли Гарри. Стало так легко, так просто, почти счастливо; и пришёл голос:
— Сними заклятие Semivir.
«А почему бы, собственно, и нет? Я ведь и так хотел…». Всё существо Гарри тянулось к тому, чтобы выполнять приказания этого голоса — так цветок тянется к солнцу изо всех сил; весь смысл жизни был в том, чтобы выполнять эти приказания…
— Finite Inkantatem.
— Хороший мальчик, — похвалил голос, и какая-то часть Гарри готова была петь от радости, танцевать и лизать ботинки обладателя голоса, а какая-то чувствовала в голосе фальшь и издёвку и недобро щетинилась, вздыбливая загривок, как охотничья собака, чуящая зверя. — А теперь встань на колени и лизни мой ботинок.
Гарри сел на полу, с трудом опираясь на дрожащие ладони, и внезапно, пружиной выкинул вперёд руку, раскрытую в отчаянном защитном жесте:
— Levigino!
Слово это он помнил с первого года — одно из тех заклинаний, которыми размягчали твёрдые компоненты для зелий, чтобы ровно нарезать, например, сухую кору дерева; он не знал, чего хотел добиться этим сейчас — может быть, смягчить слизеринцев, бесстрастным полукругом стоявших у его тела?
В любом случае, заклинание возымело совсем другой эффект.
Стены гостиной задрожали, как желе; стекли вниз, как будто выступающие камни превратились в капли воды на стекле; Гарри почувствовал, как погружается во что-то мягкое; все, стоявшие вокруг, мгновенно утонули по щиколотки. Крики, крики… Гарри встряхнул головой, отгоняя остатки тумана, и сжал янтарного феникса; окровавленные пальцы скользили по гладкой поверхности. Гостиная продолжала разжижаться; никто, кажется, не мог вытащить ног и убежать. Светильники, напротив, падали, не удерживаясь на ставшем почти жидком потолке, и с мягким чмоканьем влипали в пол, не разбиваясь.
«Вот как плохо уметь применять Круциатус, а Империус не уметь…»
Гарри, неловко повернувшись при попытке встать, сшиб доспехи у входа в Большой зал и упал следом сам — сил держаться на ногах просто не было. Падение вышибло из него весь дух, и последним, что он чувствовал, был шершавый язычок миссис Норрис, с любопытством слизывающий кровь с тыльной стороны его ладони.
«Может, Филч проявит милосердие и сам меня добьёт».
Темнота. Тишина. И никакой боли…

Мужество вовсе не равнозначно
отсутствию страха; первое
включает в себя сознание опасности,
второе — результат неведения.
Эрих Мария Ремарк, «Жизнь взаймы».

Это был скандал. Даже не скандал, а СКАНДАЛ. Скандалище, можно сказать. До Гарри, лежавшего в больничном крыле, долетали только его отголоски — Фред, Джордж, Рон и Гермиона приходили к нему и скороговоркой выкладывали новости, пока мадам Помфри не выгоняла их под тем предлогом, что Гарри нужен покой, но и этого с лихвой хватало, чтобы представить себе, что творится в школе.
Слизеринцы пробыли в расплывшейся аморфной гостиной до самого завтрака, пока Снейп, обеспокоенный отсутствием своего факультета в полном составе, не решил проверить спальни; они так и простояли, влипнув в пол, всю ночь, и наблюдая, как постепенно и вальяжно отекают стены и потолок. Если бы слизеринцы пробыли в таком положении с месяц-другой, их бы накрыло с головой, но до этого не дошло — к счастью для них. Никакие Фините Инкантатем, даже произносимые хором, не действовали на стены; те же слизеринцы, что к моменту, когда Гарри попался, уже обретались в спальнях, не могли выйти и сообщить кому-нибудь, что произошло — аппарировать в школе было нельзя, даже если кто-то из старшекурсников и умел, а при любом шаге неосторожный мгновенно влипал в разжижившийся камень. Долететь до двери и открыть её было нельзя — она разжижилась тоже и сплавилась со стеной в единую массу, не реагирующую на пароли. Окна в спальнях были зачарованы от разбивания любыми способами ещё Основателями. Это был тот ещё тупик.
Гарри передавали, что Снейп рвал и метал (сам декан Гарри отчего-то не счёл нужным лично узнать, как чувствует себя его подопечный), и только вместе с Дамблдором сумел — нет, не вернуть гостиную в исходное состояние — а только остановить дальнейшее разжиживание. А заодно кое-как выколупать пострадавших. Нужно было менять всю мебель и ремонтировать камин; с десяток слизеринцев попали на соседние с Гарри койки с нервными расстройствами, сердечными приступами, аритмией и прочими обостряющимися от стрессов болезнями, но Гарри, по счастью, был отгороден ширмой от них и множества назойливых посетителей, жаждущих посмотреть на Поттера, который «конкретно зажёг»; к тому же его совраги по факультету большую часть времени спали под действием лечебных зелий.
Сам Гарри спал мало, но во рту его прочно поселился вкус зелий — невообразимая какофония кислого, горького и сладкого; губы сохли беспрестанно, и он обзавёлся привычкой нервно облизывать их. Мадам Помфри рассказала ему о заклятии Creagrae Increscunt: главный вред от него был в том, что жертва под воздействием иллюзорной боли начинала невольно верить, что в неё в самом деле вонзаются лезвия, и собственная магия пытуемого разрывает кожу и ткани. Поскольку такого рода повреждения сделаны фактически изнутри, они лечатся плохо и неохотно; зато Круциатус на Гарри почти что не отразился — хватило одной порции зелья, нейтрализущего последствия второго Непростительного.
Слизеринцы вышли из лазарета раньше Гарри, который по уважительной причине пропустил почти две недели, и успели наваять по письму родителям; у большинства из них родители были богаты и влиятельны, и вполне могли, объединив усилия, выкинуть Гарри из Хогвартса.
Единственным, кто вступался за Гарри, был Дамблдор; проверив все палочки с помощью Приори Инкантатем, он с уверенностью утверждал, что Гарри ничего не делал с гостиной («Подумайте сами, как тринадцатилетний ребёнок, которого только что пытали, может без палочки сотворить подобное?». Единственным аргументом против этого неотразимого довода было то, что он же Гарри Поттер, а значит, с ним всё может быть). Как ни странно, при всём этом Малфоя никто не обвинял в использовании аж двух Непростительных сразу, а Креагрэ Инкрескунт оказалось вполне простительным занятием, хоть и относящимся к тёмной магии, и совершеннолетние за него не карались больше, чем обычными школьными мерами. Меры эти предоставлялось назначать декану провинившегося, и Гарри был уверен, что Малфой выскользнул из этой ситуации без малейшего ущерба для себя — разве что провёл неудобную бессонную ночь, но в тринадцать лет это быстро забывается. Как максимум, они со Снейпом проведут вместе ещё парочку бессонных ночей… и на этом воспитательные меры, применённые к Малфою, закончатся.
Всё время, пока Гарри лежал в лазарете, в Школьном Совете Попечителей муссировался вопрос о его исключении, и чаши весов Фемиды качались туда-сюда. Гарри читал об этом в «Ежедневном Пророке», который Гермиона исправно приносила ему каждый день, и не испытывал никакого сожаления при мысли о том, что его могут отправить к Дурслям. Хуже от этого будет только самим Дурслям…
Новость о том, что Дамблдор задавил авторитетом весь Совет, и никого никто не будет исключать, Гарри принесли Фред и Джордж, бесцеремонно вскрывшие двери лазарета в тот самый день, когда мадам Помфри собиралась к завтраку наконец выпустить его из этих уже опротивевших ему однотонных светлых стен и запаха болезней; неизвестно чья застарелая боль витала по лазарету, доставляя Гарри некоторые неудобства и подталкивая его к тому, чтобы врать мадам Помфри, что у него уже ничего не болит.
— Привет, Гарри! — Они сели по обе стороны кровати, на которой валялся уже одетый и готовый смыться в любую минуту Гарри. — Как дела, мм?
— Отлично, — отозвался Гарри, притягивая обоих за талии к себе поближе. Близнецы не возражали. — А вы как?
— Мы — превосходно, — захихикал Джордж. — Ты знаешь, что ты теперь национальный герой Гриффиндора, Хаффлпаффа и Рэйвенкло?
— Вот как?
— Именно так! — весело подтвердил Фред. Ему очень нравилась принесённая новость; в противоположность, впрочем, реакции самого «героя». — Все считают, что слизняки получили по заслугам, пусть даже никто не знает толком, что там случилось.
— А их не смущает, что я тоже учусь в Слизерине?
— Нисколько; ты же всегда был особой статьёй. Тебя, кстати, оправдали целиком и полностью — Дамблдор помахал на них своей бородой, и они сразу согласились, что гостиная Слизерина сама превратилась в желе, а ты ничего не делал.
Гарри не сказал бы, что он совсем ничего не делал, но спорить не стал.
— Тебя сегодня выпускают, так ведь? — уточнил Джордж.
— Ага, а что?
— Да мы не поймём, почему тебе надо идти обратно к слизнякам, — признался Фред. — Они же заживо тебя сожрут!
— До сих пор ведь не сожрали, — Гарри пожал плечами.
— До сих пор их никто и никогда так не позорил, — ухмыльнулся Фред. — Нехорошо, конечно, радоваться, что им досталось, среди них тоже могут быть адекватные люди… но, Мерлин, эти твари стояли и смотрели, как тебя пытают! — голос Фреда вибрировал от ненависти.
— Главное, не принимали участия, — философски заметил Гарри.
— Может, просто не успели? — саркастически предположил Джордж. — МакГонагалл пыталась уговорить директора дать тебе отдельную комнату или поселить с другим факультетом, чтоб такого не повторилось, мы сами слышали, но он упёрся намертво. Дескать, у Гарри в настоящий момент некоторые трения со своим факультетом, но это свойственные детству и юности пылкость и убеждённость в своей правоте, к тому же никто не погиб и все вылечились, так что давайте жить дружно; то есть, это всё следует понимать, как «давайте бросим Гарри в яму с очень злыми и очень ядовитыми змеями и посмотрим, насколько дружно они будут там жить». Будто тебя не пытали, а хотели заставить твоё перо писать гадости в сочинениях!
Фред взъерошил Гарри волосы.
— Но против директора не попрёшь, к сожалению… так что остаётся надеяться, что Снейп сделал своим змеюкам какое-нибудь внушение, и они придержат свои Круциатусы при себе.
— А если что, то они крупно пожалеют, что нарываются на тебя.
— У тебя ведь есть мы…
Гарри мурлыкнул, прикрывая глаза, и ожидаемо почувствовал, как его целуют.
— Мистер Уизли, мистер Поттер и мистер Уизли! — мадам Помфри была возмущена до глубины души. — Чем вы занимаетесь в лазарете?!
— Мы пришли встретить Гарри, — Фред скроил умильную рожицу, от которой сердце Гарри всегда таяло, как… ну, например, как стены слизеринской гостиной вчера; похоже было, что на школьную медсестру это тоже действовало безотказно. — Его ведь сегодня выписывают, не так ли?
— Так, — смягчилась мадам Помфри. — Но это не значит, что лазарет предназначен для… — медсестра покраснела.
— Ну тогда мы уже уходим, — жизнерадостно объявил Фред, соскакивая с кровати. — И Гарри уводим — ему же надо успеть на завтрак, чтобы он восстанавливал силы, правда?
Даже если бы мадам Помфри сказала, что Гарри жизненно необходимо голодание дней на двадцать, это не имело бы никакого значения — Фред и Джордж, не дожидаясь её ответа, привычно подхватили Гарри на руки и потащили к двери. Гарри охотно цеплялся за них, совершенно не готовый морально к визиту в Большой зал под взглядами всей школы.
Спустя пару минут Гарри обнаружил, что его несут куда-то явно не в ту сторону, в какую вела дорога в Большой зал; как раз к тому моменту, когда ему стало всерьёз любопытно, куда именно они направляются, Фред толкнул ногой какую-то дверь, а Джордж, ловко подцепив носком ботинка открывшуюся створку, захлопнул её за ними тремя.
— До завтрака ещё двадцать минут, — лукаво сообщил Фред, и Гарри без раздумий потянулся к застёжке его мантии.

Гарри чувствовал вокруг себя невидимые стены; никто не осмеливался заговаривать с ним, и если раньше это просто никому не было нужно, то теперь дело было именно в том, что никто не решался. Шепотки, взгляды — пристальные и внимательные, блестящие разноцветные взгляды. Слизеринцы косились на него; младшие курсы шарахались, старшие, казалось, сами были бы не прочь шарахнуть его чем-нибудь тяжёлым. Малфой и Забини прожгли бы в нём глазами дырки, если бы могли; ясно было, что Снейп что-то таки высказал им, и это что-то было не очень лицеприятным — судя по недовольным лицам этих двоих. Но никто не заступал за эту стену за исключением нескольких гриффиндорцев, а против них он ничего не имел.

* * *

Последним уроком в тот день, когда Гарри вышел из лазарета, была Защита От Тёмных Сил, на которой он ещё ни разу не был. Фред и Джордж утверждали в разговорах, что Люпин — мировой учитель, и Гарри жаждал увидеть в работе преподавателя ЗОТС, который знал бы своё дело и не служил бы Вольдеморту. В представлении Гарри, такие учителя были большой редкостью. Можно сказать, вымирающий вид.
— Добрый день, — Люпин мягко улыбался классу; мантия на нём была всё так же потрёпана — среди слизеринцев пронёсся пренебрежительный ропот — но теперь он выглядел куда лучше, чем в поезде; видимо, школьная жизнь пошла ему на пользу. — Сегодня все в сборе, поэтому спрячьте учебники и достаньте палочки; у нас будет практическое занятие.
Единственным практическим занятием, на котором Гарри довелось побывать, было первое занятие у Локхарта в прошлом году, и всем тем разумным, добрым, вечным, что он оттуда вынес, были синяки и шишки, наставленнные ему разбушевавшимися пикси. Поэтому сейчас Гарри был весьма заинтригован.
Люпин подошёл к шкафу, в котором, кажется, кто-то гремел и дребезжал (а чем, собственно, ещё можно заняться в тесном тёмном шкафу? Там очень ограниченный выбор развлечений…), и обратился к классу:
— Внутри этого шкафа — боггарт. Боггарты любят тёмные, замкнутые пространства: гардеробы, места под кроватями, шкафчики под раковинами, а однажды я встретил такого боггарта, который устроился в напольных часах. Первый вопрос, на который нам необходимо ответить: что такое боггарт?
После нескольких секунд молчания руку поднял Теодор Нотт, один из самых тихих слизеринцев, которого, кажется, даже не было в гостиной в тот вечер:
— Это сменообраз. Он принимает такой вид, который, по его мнению, должен больше всего напугать того, кто на него смотрит.
— Правильно. Следовательно, сидящий в темноте боггарт не может заранее решить, какую форму ему предстоит принять. Он ещё не понял, чего больше всего боится тот, кто стоит по другую сторону двери. Никто не знает, как выглядит боггарт наедине с собой, но, стоит только его выпустить, как он сразу же примет вид того, чего больше всего боится каждый из нас. Это означает, что у нас есть огромное преимущество перед боггартом, пока он ещё не выпущен на свободу. Понятно, какое, Гарри?
Гарри моргнул и задумался. Профессор Люпин терпеливо ждал, не обращая внимания на разом взметнувшийся лес рук.
— Гм… раз нас много, он не сможет решить сразу, какой вид принять. Ведь у всех свои страхи…
— Совершенно верно. Иметь дело с боггартом лучше всего в компании. Тогда боггарт впадает в замешательство. Кем ему становиться — трупом без головы или плотоядным слизнем? Мне довелось видеть, как боггарт совершил именно такую ошибку: хотел напугать двух людей одновременно и превратился в половинку слизняка. Заклинание, отпугивающее боггарта, несложно, однако оно требует некоторого напряжения мысли. То, что действительно способно прикончить боггарта, это смех. Поэтому вам надо заставить его принять наиболее потешный для вас вид. Давайте сначала потренируемся без палочек. Повторяйте за мной, пожалуйста.... Риддикулус!
Класс мрачным хором повторил слово. «Как они все рады показать друг другу, чего боятся больше всего на свете, — позлорадствовал Гарри. — Они все так трогательно доверяют друг другу…».
— Замечательно, — одобрил Люпин. — Теперь я бы хотел, чтобы вы все представили себе то, чего вы больше всего боитесь, и подумали, как сделать образ комичным, придав ему другие черты, сбив с толку или иным образом…
Гарри по привычке прикусил губу. «Вряд ли мой боггарт превратится в слизняка… даже если понимать слово «слизняк» в разных смыслах … Вольдеморт? И как можно сделать Вольдеморта комичным?». Задача представлялась Гарри очень заковыристой. Взгляд Гарри упал на профессора Люпина, внимательно наблюдавшего за сосредоточенным классом, и на ум пришло: чёрный балахон, склизкая рука, втягивающаяся под ткань с чмокающим звуком, и холод, холод… «Отлично, а что надо сделать с дементором, чтобы над ним можно было посмеяться?». Фантазия Гарри малодушно дезертировала из его головы, а может быть, отправилась в отпуск на какие-нибудь южные острова, прихватив с собой бикини и шенгенскую визу. В любом случае, никаких идей к нему не снизошло, а профессор тем временем объявлял:
— Все готовы? Тогда начнём, пожалуй. По алфавиту… Мисс Булстроуд, подойдите к шкафу. Остальные, отойдите, пожалуйста, к дальней стене, чтобы ничего не мешало… мисс Булстроуд, начинаете действовать на счёт «три». Раз-два-три!
Ворох искр из палочки Люпина резко распахнул дверцу шкафа, и оттуда вырвалась огромная облезлая крыса, ростом едва ли не выше самой внушительных размеров Миллисент.
— Riddiculus! — сухой щёлкающий — как кнут — звук, и крыса, взвизгнув, схватилась когтистой лапой за зубы, которые начали стремительно чернеть и отваливаться.
Миллисент Булстроуд улыбнулась. Это выглядело устрашающе само по себе, безо всяких боггартов.
— Отлично! Мистер Гойл, вперёд!
В качестве боггарта для Гойла выступал… Драко Малфой. В гневе. По классу пронеслась волна сдержанного смеха, и Гарри привычно прикусил губу, чтобы сдержаться при виде того, как вспыхнул разъярённый и в какой-то мере польщённый Малфой. Гойл испуганно опустил палочку и оглянулся на настоящего Малфоя. Умница Гойл не решался представлять своего царя и бога в смешном виде и правильно делал — после этого жизнь не показалась бы ему малиной с сахаром. Люпин покачал головой и быстро велел, пока Малфой-боггарт расхлябанной походкой приближался к стремительно белеющему Гойлу, чтобы сделать с ним что-то явно нехорошее:
— Мисс Гринграсс! Ваша очередь!
При виде Дафны Гринграсс боггарт услужливо перевоплотился в сгусток голубоватого магического огня, потрескивающий и гудящий по мере продвижения прямо к Дафне.
— Riddiculus!
Огонь обмяк, притушил интенсивность и остановился.
— Мистер Кребб!
Больше всего на свете Кребб боялся отчего-то трёхголовых драконов; и где он только видел таких мутантов? Угольно-чёрное блестящее создание занимало практически две трети класса. Заклинание, пущенное дрожащими устами Кребба, заставило дракона расстаться с двумя головами. Третья беспомощно и одиноко болталась сбоку, вызывая не страх, а жалость; во всяком случае, у Гарри.
— Мистер Малфой!
Гарри с любопытством уставился на боггарта, который с всё тем же щелчком перевоплотился в самого Малфоя: сидящего на полу, притянув колени к груди, в изорванной мантии, со спутанными тусклыми волосами, лицо в ссадинах и синяках, губы распухли и в запекшейся крови, а глаза мертвы — словно превратились в куски свинца, перестали быть сияющим, переливающимся, плавящимся серебром… Совершенно безразличное, пустое выражение малфоевского лица было Гарри знакомо: не так давно он видел его, стоя на площадке Астрономической башни.
Бояться быть сломленным? И — судя по одежде и травмам — вообще подвергшимся чему-то нехорошему? Не оттуда ли растут ноги у желания сделать то же самое с другими?
Жаль только, нельзя учиться бороться с собственными страхами, воплощая их на других людях. Власть страха растёт от этого, питаясь потаённой надеждой перестать просыпаться от кошмаров, отчаянной, до злых слёз, досадой — не получается, не удаётся, не выходит!! — и тоскливой обречённостью, затапливающей каждую клеточку…
— Riddiculus! — Малфой говорил чересчур твёрдо для человека, встретившегося лицом к лицу со своим худшим страхом — рисовался вовсю, позёрствовал почём зря.
Малфой-боггарт утерял все повреждения, обзавёлся причёской волосок к волоску и невредимой мантией из натурального шёлка; глаза остались теми же, но с этим, видно, Малфой ничего не мог поделать.
— Мистер Нотт!
Нотт успешно отразил атаку гигантского летающего шара из сотни окровавленных глазных яблок — Гарри едва не стошнило.
— Мисс Паркинсон!
Панси Паркинсон тихонько взвизгнула при виде орущей мандрагоры и рассекла её пополам с помощью Риддикулус. Радикально, ничего не скажешь.
— Мистер Поттер!
Высокая худощавая чёрная фигура с закрытым капюшоном лицом неспешно плыла к Гарри. Гарри падал в белом густом тумане, беспомощный, скованный по рукам и ногам, и крики звучали, звенели, невыносимо в его ушах:
— Только не Гарри! Только не Гарри!! Пожалуйста… нет…
— Ennervate!
Гарри открыл глаза. Затылок ныл, повстречавшись с полом, очки сбились набок, но это не мешало — перед глазами у Гарри всё плыло, так что наличие или отсутствие очков практически ничего не меняло.
— Съешь это, — Люпин вручил Гарри шоколадку и отвернулся к полю битвы с боггартом:
— Отлично, мистер Пьюси. Мистер Забини!
Блейз Забини, оказывается, до судорог боялся полуразложившихся коз с вывалившимися внутренностями. Гарри вспомнилась такая картинка в пролистанном наспех учебнике по Прорицанию и остался в недоумении: неужели Забини учили прорицать ещё до Хогвартса? Зачем, вернее, почему (зачем, и так ясно — знать будущее)?
Урок ЗОТС закончился. Гарри остался в кабинете последним; он сидел, уткнув лоб в ладони, и пытался расслабиться. Крики всё ещё звучали в ушах — почему, ну почему он только так может узнать, как звучал голос его матери?
— Ты в порядке, Гарри? — Люпин деликатно тронул Гарри за плечо.
— Всё хорошо, профессор Люпин, — Гарри поднял голову и наткнулся на полный неподдельной заботы янтарный взгляд. Он никогда не думал, что карие глаза могут быть такими тёплыми, такими светящимися…
«Век живи, век учись», — вставил свою лепту внутренний голосок.

* * *

Вскоре начались квиддичные тренировки; первый матч должен был состояться с Хаффлпаффом в начале ноября, и, хотя до этого момента было ещё далеко, Флинт и не думал давать какие-то поблажки по этому поводу. Гарри несколько опасался, что Малфой постарается скинуть его с метлы где-нибудь футов со ста, но никаких поползновений гарантированно угробить Гарри (упавшего с определённой высоты не соберёт воедино ни магия, ни даже цемент) блондин не проявлял.
Вообще, Малфой и Забини эти дни были удивительно тихи и мирны, подчёркнуто игнорируя Гарри; он замечал, что у них возникло нечто вроде ритуала: каждый день, входя в Большой зал на завтрак, они взглядывали на преподавательский стол, и Снейп кивал им в ответ — почти незаметно, но если специально наблюдать, то понять можно. Этим Гарри, собственно, и занимался, с довольно фальшивым энтузиазмом ковыряясь в тарелке с неизменной овсянкой. Его беспокоила это противоестественное… ну, в данном случае это можно даже назвать дружелюбием, учитывая опыт сосуществования прошлых лет. Правда, оно не походило на ту тишину перед бурей, что обычно пронизывала Гарри перед очередной гадостью со стороны змеиного факультета; это было молчаливое, почти брезгливое, яростное нежелание иметь с ним что-либо общее — даже воздух и солнце, но над этими вещами слизеринцы властны не были. Гарри полагал, что это было только на пользу воздуху и солнцу.
Он нашёл новое заклинание, чтобы защищать себя ночью — Снейп Снейпом, а полагаться следует на себя. Nolite Irreptare каждый вечер отзывалось не светом, как «Protectio…», а слабым запахом озона, и Гарри засыпал почти успокоенным. Этот же запах преследовал его день за днём: небо решило, что хорошенького понемножку, и Хогвартс утопал в ливнях и грозах, а заодно в жуткой грязи, доходившей порой до колен. Гарри всё чаще проводил часть вечера на смотровой площадке Астрономической башни, где никого не появлялось в такую бешеную погоду — что называется, дураков больше нет — и мок под дождём до нитки, дышал свежестью, ловил капли губами, чувствовал, как стекают холодные струи за воротник рубашки, проползая по позвоночнику. Как только библиотека закрывалась, он мчался туда, потому что один вид слизеринской гостиной, бесформенной, как оставленное на солнце мороженое, вызывал в нём нехорошие воспоминания. К тому же его обычное кресло было теперь оккупировано тем первокурсником безвозвратно, и Гарри не был расположен сгонять его оттуда. В конце концов, это могло бы быть ему нужным, если бы он любил сидеть в слизеринской гостиной, а поскольку он терпеть не мог свой факультет, свою гостиную, своих одноклассников… это лишалось последнего смысла.
С наступлением отбоя Гарри уходил с Астрономической башни с помощью портключа и спускался с третьего или первого этажа в подземелья, кутаясь в мантию-невидимку; с ней он теперь не расставался, учитывая вездесущность и злобность Филча, который со времён второго курса пылал к нему ненавистью, лишённой всяческих оснований — но тем более жаркой и неподдельной, так как ей не мешали глупые вещи вроде раздумий и логических обоснований — ей достаточно было просто быть. Драить унитазы до конца года Гарри не улыбалось, а это было меньшее, что Филч мог выдумать для «мерзкого маленького тёмного мага». Там, в подземельях, он пролетал через почти всегда пустую гостиную и скрывался в спальне; проверив визуально постель на неприятные сюрпризы, он задёргивал за собой полог, накладывал защитное заклинание и сдёргивал с себя одежду уже под одеялом — промозглая сырость подземелий пробирала его, уже мокрого, как мышь, до костей, и чем раньше он попадал под одеяло, тем быстрее получалось перестать клацать зубами и заснуть.

Однажды вечером в библиотеке Рон и Гермиона, вместо того, чтобы делать домашнее задание, битый час протрещали о том, что на Хэллоуин назначен первый в этом году поход в Хогсмид, и о том, что они там будут делать: зайдут в кондитерскую, в магазин приколов, в Визжащую Хижину… Гарри хотелось убить их на месте большим руническим словарём и спрятать трупы между стеллажами. Гриффиндорцы, отговорив свой час, опомнились и поинтересовались:
— Ой, Гарри, а почему ты всё молчишь?
— Потому что я не иду в Хогсмид, — отрезал Гарри.
— А почему? — разочарованно ахнула Гермиона.
— Потому что у меня нет разрешения, — раздражённо пояснил Гарри. Теперь ему мечталось скрутить в трубочку своё эссе по астрономии и задушить Гермиону этим своебразным жгутом. — Мои дядя с тётей его не подписали.
Рон неожиданно хихикнул и, получив два укоризненных и возмущённых такой бесчувственностью взгляда, поспешил опарвдаться:
— Я просто вспомнил, дружище, что ты натворил летом. Папе потом рассказывали, какой бардак стоял в министерстве, когда они узнали, что ты смылся из-за какой-то надутой тётки. Они же думали всю ночь, что тебя уже типа Блэк нашёл, убил и съел.
Упоминание о тёте Мардж не порадовало Гарри, а Блэк и вовсе едва не довёл до исступления — паршивая сволочь, предавшая его родителей, мразь, недостойная ходить по земле, убившая тринадцать человек и получившая от этого удовольствие!
— Я в курсе, Рон, — процедил Гарри сквозь зубы, уговаривая себя не хвататься за портключ немедленно, чтобы убежать от этого разговора. — Так что вы пойдёте в Хогсмид без меня. Заранее желаю хорошо провести время.
Гарри демонстративно уткнулся в словарь. Руна Халагаз (Халагац), несущая в себе образ разрушения, губительных и очищающих одновременно перемен, бури, ниспосланной небесами… бла-бла-бла… в главенствующим сочетании с руной Вейрд усиливает своё значение, предвещая… на английский переводится путём иносказаний…
— Гарри… — растерянный голос Рона сбил Гарри с настроя читать. — Ты… обиделся?
— Нет, я просто счастлив, — Гарри заставил губы растянуться в улыбке, но, судя по подозрительным глазам Рона и скептическому лицу Гермионы, это звучало, как наглое вранье. Каковым, собственно, и являлось. — Всё в порядке, правда. В конце концов, на Хогсмиде свет клином не сошёлся, правда.
Гарри заткнулся, сообразив, что, добавляя «правда» в конце каждого предложения, очень сильно рискует убедить обоих в обратном. По крайней мере, Гермиона так точно убедилась. Рон всё ещё пребывал в сомнениях.
— Э-э… Герми, ты перевела этот отрывок про начало мира? Я что-то не пойму вот в этом месте, — Гарри ткнул пальцем в свиток с текстом наугад.
Гермиона посмотрела туда, куда указывал Гарри.
— Нам же задавали это в прошлый раз! И ты получил за этот перевод «превосходно»… что случилось, Гарри?
— Слизняки к тебе больше не лезут? — на скулах Рона, старательно говорившего спокойным тоном, выступили неровные красные пятна. «А он и о десятой части моих «отношений» с однофакультетниками не знает… знай он всё, лопнул бы от ярости».
— Ничего не случилось, — на этот раз Гарри для разнообразия действительно сказал правду. — Я… устал. Все эти новые предметы… кажется, я перетрудился, неважно себя чувствую.
— Тогда тебе, наверное, лучше пойти и лечь, — обеспокоенная Гермиона потянулась пощупать его лоб на предмет температуры; Гарри не отодвинулся, хотя ему очень хотелось.
«Она и в самом деле думает, что в своей кровати в слизеринской спальне я смогу выспаться как следует…». Гарри жестоко завидовал их безмятежной гриффиндорской наивности.

Мы смерти ждём, как сказочного волка,
Но я боюсь, что раньше всех умрёт
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая чёлка.
Осип Мандельштам, «От лёгкой жизни мы сошли с ума…».

К Хэллоуину Гарри всегда относился подозрительно, с долей опаски: в этот день с ним вечно случалось что-нибудь нехорошее. То тролля придётся оглушать, то заподозрят в нападении на миссис Норрис — создавалось впечатление, что именно Хэллоуин кто-то свыше определял как обязательный день неприятностей для Гарри Поттера (все прочие дни были, как правило, бонусными, потому что даты их не совпадали). Поэтому Гарри предпочёл бы провести день в Хогсмиде даже не ради того, чтобы побывать в кондитерской, магазине приколов и некой Визжащей Хижине (чем может визжать хижина? Откуда у неё язык, горло и так далее?), хотя и этого ему очень хотелось, а ради того, чтобы не ошиваться в одиночку по Хогвартсу — библиотека, как назло, была закрыта в праздничный день… опять вляпаться можно по самое не хочу…
На завтраке Гарри пробыл минут десять. Есть ему не хотелось — под аккомпанемент-то разговоров о Хогсмиде со всех сторон… он выпил сок и выбрался из-за стола прежде, чем кто-нибудь из гриффиндорцев, которые могли последовать за ним, проглотил пару ложек овсянки.
Навестил Хедвиг в совятне; она мирно дремала, спрятав голову под крылом, но сразу же встрепенулась, когда он вошёл.
— Я просто так, — сообщил ей Гарри и положил перед ней кусочек совиных витаминов, завалявшихся у него Мерлин весть с каких времён. Впрочем, они, похоже, не портились со временем, потому что Хедвиг съела их и снисходительно ущипнула своего хозяина за ухо.
— Вот ты у меня есть, а письма отправлять некому, — со вздохом пожаловался Гарри. Хедвиг не высказала никакого сочувствия, и он, погладив белоснежные перья, вышел из совятни.
Использовать портключ не имело смысла — он никуда не торопился и вообще не представлял себе, чем займётся. Коридоры, коридоры, пустые и тихие, как ночью — только что светлые.
— Что ты здесь делаешь? — Гарри вздрогнул — скрипучий рык Филча застал его врасплох.
— Ничего, — честно сказал Гарри.
— Ничего! — выплюнул Филч, и его подбородки активно затряслись. — Так я тебе и поверил! Рыскаешь тут… Почему ты не в Хогсмиде, не покупаешь вонючие пульки, рыгучий порошок или гремучих гусениц, как все твои отвратительные дружки?
С каждым словом Филч всё больше входил в раж, повышая голос, и последние слова эхом раскатились по коридору.
Гарри пожал плечами. Не объяснять же, в самом деле.
— Что здесь происходит? — профессор Люпин появился в дверях своего класса.
— Ничего, — процедил Филч, поняв, что ловить здесь нечего, и удалился.
— Здравствуй, Гарри, — Гарри несмело улыбнулся в ответ на улыбку Люпина. Пожалуй, после Хагрида преподаватель ЗОТС был первым, кто обращался с Гарри нормально, не шпыняя, не держась в общении на дистанции в сотню ярдов, не используя в каких-то своих целях. — Почему ты один?
— Все в Хогсмиде, — Гарри с досадой понял, что перестарался с равнодушием в голосе. Вот если бы он это равнодушие на самом деле испытывал…
— О, — сказал Люпин. Он смотрел на Гарри со спокойным сочувствием — не таким, как самодовольное сострадание Рона и Гермионы, которые, искренне жалея, что ему нельзя пойти в Хогсмид, в глубине души упивались тем, что им-то можно. — Может, зайдёшь ко мне? Мне только что доставили загрыбаста для следующего занятия.
— Кого?
В углу кабинета Люпина стоял огромный аквариум, раза в два выше Гарри (который, как назло, оставался самым субтильным среди своих ровесников); внутри сидело человекоподобное зелёное создание с острыми мальенькими рожками на голове и корчило зверские рожи.
— Водяной демон, — объяснил Люпин. — Я думаю, с ним не будет никаких сложностей после того, как мы изучили капп. Хитрость в том, чтобы разбить его хватку. Видишь, какие у него противоестественно длинные пальцы? Сильные, но очень хрупкие. Выпьешь со мной чаю, Гарри?
Желудок Гарри отнёсся к этой идее с энтузиазмом, напомнив, что ему практически ничего не досталось на завтраке, и Гарри согласился.
Он молча смотрел в чашку, чувствуя на своей разлохматившейся чёлке внимательный взгляд Люпина.
— Тебя что-то тревожит, Гарри? — Гарри смертельно захотелось рассказать, что его тревожит. «А почему бы, собственно, и нет?»
— Помните тот день, когда у нас было практическое занятие с боггартом?
— Конечно, помню.
— Так вот… я… мне не нравится, что я падаю в обморок при виде дементоров, — Гарри прочно зацепился взглядом за коричневую поверхность чая.
— Тебе настолько страшно, Гарри?
Гарри невольно вскинулся, но тут же сник — во взгляде Люпина не было ни капли насмешки, а только внимание и участие.
— Я… я не знаю. Когда дементор рядом, я слышу… как кричит моя мама и просит Вольдеморта не убивать меня, — горло Гарри сжалось, и он замолчал.
«Что я тут вообще разоткровенничался?»
Теплая рука легла Гарри на плечи, и он, не выдержав, прижался к Люпину, обнимая его.
— Я учился на одном курсе с твоими родителями, — Люпин неловко, словно боясь, что Гарри оттолкнёт его, гладил взъерошенную макушку на уровне своего солнечного сплетения. — Твой отец был моим лучшим другом…
— Правда? — голос Гарри звучал глухо, потому что он продолжал вжиматься лицом в тело Люпина, скорчившись на своём стуле. От учителя успокаивающе пахло чистотой, совсем немного — табаком и ещё чем-то дымным и сложным — наверное, он пьёт какое-нибудь лечебное зелье.
— Правда, — серьёзно подтвердил Люпин.
Наступило молчание; оба не знали, что ещё сказать.
— Сэр… — подал голос Гарри, поднимая голову. — Профессор…
— Ты можешь звать меня наедине просто Ремусом, — мягко предложил Люпин. — Вряд ли я восприму это, как неуважение.
— Спасибо… Ремус, — имя легко легло на язык Гарри, отозвавшись слабым привкусом шоколада. — Я хотел спросить… Вы же знаете дементоров…
— Это, пожалуй, сильно сказано, но я действительно кое-что о них знаю, — Люпин улыбнулся. Гарри до смерти хотелось прижаться щекой к его груди, но он не решался. Для одного раза и так более чем достаточно фамильярности.
«Эй, так ты планируешь следующий раз с углублением фамильярности?», — поддел Гарри сам себя и вздрогнул, поняв, что эта идея… как бы сказать… вполне импонирует ему.
Стоило Гарри дёрнуться, как Люпин немедленно выпустил его из объятий. Стремясь загладить неловкость, Гарри затараторил:
— А в таком случае, может быть, Вы скажете мне, как с ними бороться? Это ужасно… это даже не страшно, просто… — Гарри захлебнулся собственной невразумительной речью и зябко отхватил себя руками за плечи.
— Существует одно средство, — задумчиво проговорил Люпин. — Не могу сказать, что я эксперт по борьбе с дементорами… к тому же они мало изучены…
— То самое средство, которым Вы отгоняли того дементора в поезде? — робко уточнил Гарри.
Общее воспоминание о поезде, одно на двоих, словно протянуло между ними ниточку взаимопонимания, и напрягшийся было Люпин снова улыбнулся Гарри.
— Оно самое. Я могу попробовать научить тебя ему, но оно крайне сложно, и не все волшебники даже в зрелом возрасте могут пользоваться им.
— Пожалуйста, — Гарри положил обе руки на ладонь Люпина, лежавшую на столе, и слегка сжал, придавая своим словам весомости. — Вдруг я случайно встречусь с дементорами? Я не хочу остаться без сознания… не всегда ведь рядом будете Вы…
— Хорошо, Гарри, — сдался Люпин и встал, автоматически высвободив при этом руку. — Только, наверно, во втором семестре, ладно? Я, признаться, не в форме и наверняка скоро слягу на пару дней с болезнью, а потом мне понадобится разгрести дела — я не привык ещё быть учителем… сразу после Рождества. Тебе ведь не к спеху?
— Как скажете! — Гарри просиял.
— Вот и отлично, — Люпин отошёл к окну, заложив руки за спину, и повернулся к Гарри спиной. Против воли Гарри отметил, что у Люпина отличное тело, что особенно заметно сейчас, когда он не в мантии, а в маггловских рубашке и брюках — стройное, поджарое, грациозное. — А сейчас извини, Гарри, мне нужно продолжать работать. Увидимся на пиру в честь Хэллоуина.
Гарри не был дураком и понимал, когда ему интеллигентно предлагали выметаться; он не понимал толком, что случилось такого, что резко напрягло Люпина и заставило его почти выпроводить Гарри, но… могут быть у человека, в конце концов, свои проблемы и дела, никак не связанные с учениками, точнее, с одним конкретным учеником!

* * *

Остаток дня Гарри банально убил на чтение и написание эссе для Биннза, причём не в гостиной, а в спальне; все его соседи по ней ушли в Хогсмид, и Гарри сомневался, что они вернутся раньше ужина (к ужину, собственно, должны были вернуться все). Это как нельзя более устраивало его — можно было расслабиться хотя бы ненадолго.
Весь ужин Гарри, жуя, наблюдал за профессором Люпином. Преподаватель выглядел, как обычно, не подавая никаких признаков надвигающейся болезни, и оживлённо разговаривал о чём-то с Флитвиком. Гарри случайно перевёл взгляд на Снейпа, сидевшего в стороне от Люпина. Ему кажется, или Снейп в самом деле чересчур часто взглядывает на Люпина? Гарри мог чувствовать, что ощущал Снейп при взгляде на Люпина, но был вынужден признать, что ни черта не понимает в этих эмоциях. То ли ненависть, то ли брезгливость, то ли что-то совсем иное, то ли гремучая смесь всего разом. Ясно было только одно: что Снейп к Люпину отнюдь не равнодушен.
Сразу, как все встали из-за стола, Рон и Гермиона подлетели к Гарри и высыпали ему в руки гору сладостей — всё из Хогсмида. Сытый сейчас Гарри смотрел на это богатство равнодушно, но был благодарен за то, что о нём не забыли.
— Гарри, ты не занят до отбоя? — голос Фреда раздался где-то над левым ухом Гарри. Джордж обхватил его за талию.
— Видишь ли, — добавил Джордж, — у нас свои представления о том, что нужно подарить тебе на Хэллоуин.
Гарри разулыбался до ушей.
— До отбоя я абсолютно свободен, — он откинул голову назад, пристроив её на груди Фреда. — Вот только отнесу в спальню всё это богатство, — он пошуршал обёртками сладостей, наполнивших его карманы. — А то растеряю…
— Мы тебя проводим, — решительно заявил Фред. Гарри не возражал.
В подземельях творилось что-то странное. Все немногочисленные портреты на стенах были изрезаны или как минимум поцарапаны — похоже было на то, как будто здесь прошёлся юзом, от портрета к портрету, ярый ненавистник всякого рода изображений на холстах. А у входа в гостиную толпилась масса народу, и Гарри решительно не мог понять, почему они не заходят.
Кто-то в последних рядах обернулся и заметил его:
— Поттер! Это опять твои штучки?!
Какие ещё штучки? Гарри зашагал сквозь толпу; Фред и Джордж молча следовали за ним — их появление здесь никого уже не удивляло.
То место глухой стены, где находился вход в подземелья, было превращено в дыру — с оплавленными краями, слишком маленькую, чтобы туда пролез человек, разве что самые ловкие первокурсники смогли бы. Это живо напомнило Гарри результаты его собственных выбросов стихийной магии… но это же не его рук дело! Зачем бы ему?
Маркус Флинт негромко отправил кого-то за профессорами; те прибыли через минуту — очень тягостную минуту, наполненную всеобщим безмолвием и взглядами с подозрением и ненавистью, направленными на Гарри.
Оценивший обстановку Дамблдор приказал найти кого-нибудь с тех портретов, что были изрезаны, и расспросить, но его перебил Пивз, болтавшийся всё это время в воздухе и явно радовавшийся чужим проблемам:
— Вам повезёт, если вы их найдёте!
— Что ты имеешь в виду, Пивз? — один взгляд ярко-голубых глаз из-за стёклышек очков-половинок, и Пивз присмирел.
— Они сердиты и напуганы, Ваше Директорство. Им не верили, когда они показывали, где находится вход в гостиную… а потом он был очень зол, потому что не мог подобрать пароль. Они попрятались по разным картинам, — Пивз перекувыркнулся в воздухе. — Слышали бы вы, как они кричали! — полтергейст ухмыльнулся.
— Они сказали, кто это сделал?
— О да, всепрофессорший! Понимаете, он был очень, очень зол, когда не смог попасть в гостиную. Кошмарный у него характер, у этого Сириуса Блэка.

Гарри, Фред, Джордж, Рон и Гермиона оттащили свои спальные мешки в один угол Большого зала, где всей школе предстояло ночевать, пока профессора прочёсывают школу в поисках Блэка. Гари чувствовал себя виноватым из-за того, что по его вине — ведь Блэку нужен он, не так ли? — стольким людям придётся терпеть неудобства, но никто из гриффиндорцев этим не заморачивался. Фред и Джордж уложили его между собой, явно готовые защищать его, если что, а Рон и Гермиона расположились так, чтобы закрыть доступ к Гарри со стороны прочего зала. Свет погас быстро, но никто, разумеется, не уснул сразу — все шептались о случившемся.
— Как вы думаете, Блэк всё ещё в замке? — Рон сидел, закутавшись в свой слишком просторный для третьекурсника мешок, и смотрел прямо на Гарри, хотя обращался вроде бы ко всем.
— А зачем бы тогда учителя взялись обыскивать замок, Рон? — неодобрительный тон Гермионы ясно демонстрировал, что она разочарована в Роне. — Куда бы он делся отсюда?
— Мне больше интересно, как он сюда пробрался, — неодобрительно сказал Фред. — Куда смотрели дементоры?
— Аппарировать здесь нельзя, — поддержал брата Джордж.
— По воздуху он пролететь тоже не мог — дементоры заметили бы, да и окна зачарованы на неразбивание…
— А Филч знает все секретные проходы, и они тщательно охраняются, — добавила Гермиона.
Близнецы промолчали, но Гарри, сидевший к обоим вплотную, почувствовал, как участился пульс обоих. Ему очень хотелось спросить, что такого им пришло в голову, но он не стал делать этого при Роне с Гермионой — раз сами близнецы не стали высказывать вслух того, что их беспокоило, не стоило выдавать их вопросами. Потом, когда они останутся наедине.
Часа в три ночи уснули уже все, кроме Гарри — он лежал, плотно зажатый близнецами с двух сторон, словно они во сне боялись, что он сбежит куда-нибудь, и всё думал о Блэке. Ему претило собственное бездействие, пока он помнил, что именно Блэк погубил его родителей — ненависть ветвилась в нём, прорастала, пускала корни глубоко-глубоко — не будь Блэка, был бы он Мальчиком-Который-Сохранил-Свою-Жизнь-Потеряв-Всё-Остальное? Но что он мог сделать? К тому же выйти из замка он не мог… даже если сам Блэк сейчас в замке («На ловца и зверь бежит, хе…»), то Гарри всё равно не мог пойти искать его. Слишком много учителей планомерно обыскивало школу, чтобы его могли не заметить, и если его заметят, то самое меньшее, что ему грозит — это многомесячное взыскание. Исключить его, положим, вряд ли исключат, но в остальном… Черта с два он найдёт Блэка раньше учителей. К тому же, будь Гарри на месте преступника, он бы уже смылся, потерпев неудачу, а не дожидался бы терпеливо в каком-нибудь углу, пока его отыщут. Гарри сомневался, что Блэк настолько глуп.
Его грызли ненависть, стыд и ярость.
«Когда-нибудь я отомщу ему. Отомщу сам».

Было совсем поздно, когда в зал заглянул сам Дамблдор, чтобы удостовериться, всё ли в порядке. Он постоял там минуты две, оглядывая освещённый серебристым светом звёзд на потолке зал — Гарри чувствовал, что все спят, кроме него самого, конечно, и задумался: может ли Дамблдор чувствовать то же самое, или это погружение в чужие эмоции — исключительно его собственный крест?
В открытых дверях, из которых падал слабый свет факелов, показался Снейп.
— Третий этаж обыскан, — доложил он устало. — Так же, как подземелья, Астрономическая башня, кабинет Трелони и совятня. Ничего не обнаружено.
— Очень хорошо, Северус. Я и не ожидал, что Блэк здесь задержится.
— Альбус… — Снейп понизил голос, — у Вас есть какие-нибудь предположения о том, как он пробрался сюда?
— Много, Северус, и все, как одно, неправдоподобные…
— Вы помните наш разговор… в начале семестра? — голос Снейпа упал почти до шёпота, но Гарри всё равно слышал сквозь мирное сопение учеников.
— Помню, — Дамблдор разом сделался вдвое строже. — И я не верю, что кто-либо из живущих в замке стал бы помогать Блэку.
Снейп обиженно молчал.
— Я должен переговорить с дементорами. Я обещал известить их, когда мы завершим поиски.
Снейп сдержанно кивнул.
— Не сердись, Северус, — Дамблдор смягчился. — Но ведь ты и сам понимаешь, что я прав.
Директор легко прикоснулся губами к губам Снейпа и вышел — надо полагать, отпраивлся общаться с дементорами; Гарри передёрнуло при воспоминании о дементорах. Снейп молча смотрел вслед Дамблдору, и на его лице были написаны обида и тоска.

* * *

Хогвартс гудел, обсуждая нападение Блэка, ещё несколько дней; все высказывали предположения одно глупей другого, чем приводили в ярость Гермиону, всё больше убеждавшуюся, что мало кто, кроме неё, читал «Историю Хогвартса» — они говорили, что он мог аппарировать сюда, спрятаться под мантией-невидимкой, прилететь по воздуху, сделать подкоп прямо под подземелья, замаскироваться под учителя, чтобы войти беспрепятственно…
Снейп вызвал его к себе в кабинет и нелюбезным тоном объяснил, что за ним охотится Сириус Блэк, поэтому ему следует быть более осторожным, особенно когда квиддичная тренировка заканчивается поздно — дескать, Слизерину будет трудно найти нового ловца, когда вся команда уже сработалась с прежним.
Маркус Флинт же, словно сговорившись с Блэком, затягивал тренировки до поздней ночи, порой отпуская всех и оставаясь вдвоём с Гарри; в такие вечера Гарри смертельно надоедали снитч, квиддич, Флинт и метла — он уставал от них всех, вынужденный быть в их обществе столько времени, сколько не проводил даже с руническим словарём, переводя нескончаемые тексты древних скандинавских мифов (кстати, насколько он понимал, эта версия намного отличалась от той, что гуляла среди магглов — хотя бы потому, что эти тексты были сочинены самим Одином; Гарри подозревал, что взяться за перо главу древнескандинавского пантеона подбили злопыхатели — литературного таланта у того не было ни на грош, а логика высказываний ставила в тупик. Впрочем, если повисеть на дереве девять дней без еды, воды и мало-мальской компании, это для Вас всяко даром не пройдёт…).
Гарри теперь редко оставался один — учителя под надуманными предлогами провожали его по коридорам, и близнецы оказывались рядом так часто, как, пожалуй, и в Норе прошлым летом не появлялись. Гарри умиляла и раздражала эта забота — он знал лучше многих, что, если позарез нужно кого-нибудь убить/покалечить/похитить, то никакая «ненавязчивая охрана» не поможет. Но больше всех его бесил Колин Криви, болтавшийся рядом в компании неизменного фотоаппарата и постоянно просивший его рассказать о Слизерине, Блэке (как будто Гарри много о нём знал!) и о личной жизни. Если бы не последняя — то есть, личная жизнь — в лице близнецов, испытать бы Колину на себе всю прелесть Ступефая (на вкус самого Гарри, весьма сомнительную, но ведь на вкус и на цвет, как говорится…).

В день перед матчем Гарри сидел в кабинете ЗОТС и ждал прихода профессора вместе с классом — ему смертельно хотелось ещё раз увидеть мягкую, немного усталую улыбку на лице Люпина. Он не испытывал в жизни большего разочарования, чем тогда, когда в класс отчего-то влетел Снейп.
— А где профессор Люпин?
— Он болен, Поттер, — отрезал Снейп. — Теперь все откройте страницу триста девяносто четыре.
— А что с профессором?
— Ничего смертельного, — Гарри чувствовал, что Снейпу жаль, и он хотел бы, чтобы Люпин заболел чем-нибудь по-настоящему опасным. — Ещё одно слово не по теме урока, Поттер, и Вы получите взыскание — Ваш фаворитизм у профессора Люпина не распространяется на меня. Итак, кто может мне сказать, чем оборотень отличается от обычного волка?
Выбор темы для изучения немало озадачил Гарри. Прочих, похоже, тоже, поскольку к оборотням они должны были перейти только в конце года, но никто ничего не сказал, а Забини невозмутимо перечислил требуемое.
Люпин всё-таки заболел. Ремус… Гарри конспектировал параграф и думал о единственном преподавателе ЗОТС, который учил хорошо. Почему Снейп так его ненавидит? Может, как раз за то, что Люпин здесь на своём месте, в отличие от Квиррелла и Локхарта? Но Снейпу-то какое его сальноволосоублюдковское дело? Сидел бы в своей лаборатории над зельями и сидел…

Уже перед самым выходом из раздевалки Маркус Флинт, неодобрительно оглядев Гарри, вытащил палочку и стукнул ею по очкам Гарри:
— Impervus! Теперь ты что-нибудь увидишь в этом чёртовом дожде. Надеюсь, что снитч. И постарайся, чтобы Диггори тебя не опередил, Поттер, даже если тебя снесёт ветром с метлы, и ты упадёшь на колени Снейпу. Ты завтракал?
— Да, — буркнул Гарри.
— Вот и отлично. Может, тебя всё-таки не сдует, — добавил Флинт с сомнением.
Испугавшись, что ему сейчас всучат пару гирь для сопротивления ветру, Гарри первым выскользнул из раздевалки.
Это было слишком — даже Флинта сносило в сторону, пока они шли к середине поля. Мадам Хуч что-то говорила, но никто ничего не слышал; Гарри воткнул в землю древко метлы, чувствуя, как его тащит вбок порывами ветра, и держался, что было сил.
Взлететь ему удалось, а дальше начались проблемы; ливший стеной дождь вымочил его насквозь, как только он вышел из раздевалки, и волосы неприятно липли к голове, сам он весь закоченел — пальцы замёрзли до такой степени, что он перестал их чувствовать и, только взглянув вниз, мог убедиться, что они по-прежнему сжимают древко метлы. Пухлые злорадные тучи закрывали всякий намёк на солнце, и Гарри с трудом отличал игроков по цвету мантий — жёлтый и зелёный размывались и сливались в этой полутьме, разбавленной таким количеством воды, словно её сплошняком лили из вёдер (то-то, должно быть, кто-то там наверху набегался к колодцу…). Нимбус заносило в разные стороны, несмотря на все усилия Гарри держать метлу ровно.
Минуты текли, но Гарри решительно не мог сказать, сколько их прошло; гром рокотал уже несколько раз, молний Гарри пока не видел, но не сомневался, что они вскоре будут. Оставалось надеяться, что в него не попадёт ни одна.
Гарри уже пару раз увернулся от бладжеров в последний момент, не успевая заметить их, когда они были от него дальше, чем на метр; ещё раз так зевнуть, и этот раз может стать последним разгильдяйством в его жизни… Седрик Диггори, так же, как и Гарри, летал неровными кругами, вертя головой; очков он не носил, и Гарри полагал это своим маленьким преимуществом — глаза не сделаешь водотталкивающими. Во всяком случае, он надеялся, что не сделаешь.
Громыхнуло ещё раз, и ветвистая голубоватая молния, вонзившись в землю, расколола поле на две половины футах в пяти от Гарри. Она чётко высветила на фоне тёмно-серого неба одинокий силуэт огромного чёрного пса на пустовавшей верхней трибуне. «Грим?». Гарри инстинктивно шарахнулся от этого образа в середину поля.
Крошечная золотая точка мерцала где-то внизу почти прямо под Гарри; он рванул вниз, налегая на метлу, которую на этот раз практически не заносило — видимо, она тоже прониклась ответственностью момента. Диггори тоже заметил снитч, и они с Гарри мчались к одной точке.
Щемящий холод пролился по телу Гарри; сотни чёрных капюшонов наводнили поле. Ледяная волна рзливалась внутри у Гарри, и он понял, что падает с метлы, прежде ему погрузился в клубящийся белый туман.
— Только не Гарри, только не Гарри, пожалуйста, только не Гарри!
— Отойди, глупая девчонка… отойди сейчас же…
— Только не Гарри, пожалуйста, возьми меня вместо него, убей меня…
«Мама…», — подумал Гарри. Туман окутывал его ледяной паучьей сетью… ей надо помочь… зачем он здесь… её убьют… убьют…
— Только не Гарри… пожалуйста…
Удар, удушье, и снова удар. И темнота, благословенная спокойная темнота.

— Я думал, он разобьётся.
— Все так думали… Мерлин, как же страшно было…
— Я вспомнил то лето… перед его вторым курсом… хуже ничего не было…
Голоса дрожали, расплывались, то пропадая, то появляясь. Всё тело болело с таким усердием, как будто ему это нравилось; на нём словно опять испытывали Круциатус, но это же, кажется, было не так?
— Смотрите-ка, очки целы…
— Главное, чтоб сам был цел…
— Хорошо, что земля была мягкая. Никогда не думал, что буду рад такой грязище.
«Где я, Мерлин побери?». Знакомый запах медикаментов был аргументом за то, что он в лазарете, и Гарри, поразмыслив — что было непросто, потому что даже попытка подумать вызывала в голове приступы боли — решил, что это и в самом деле так. А почему?
Матч. Молния. Грим. Дементоры. Крики матери и падение с метлы.
Гарри открыл глаза. Рядом с кроватью сидели вполне ожидаемые Фред, Джордж, Рон и Гермиона. Все до одного мокрые насквозь и в грязи по уши. Гарри разлепил ссохшиеся губы.
— Переоденьтесь… а то простудитесь, — голос был хриплым, но вполне годился для использования. Язык и нёбо, кстати, тоже ныли, как от удара — с чего бы это?
— Гарри! — Фред был мертвенно бледен под слоем грязи. — Как ты?
— Мы боялись, что ты умер, — пробормотал Джордж, сжимая руку Гарри.
Гермиона выглядела заплаканной в дым:
— Ты упал с высоты пятидесяти футов, Гарри, — поведала она ему. — Это было так страшно…
— А что матч? — Гарри выбрал наименее значимый вопрос.
Фред рассмеялся.
— Слизерин выиграл. Ты поймал снитч ртом, падая. Он чуть не задушил тебя.
— Что? — так вот почему так нёбо болит — по нему с силой врезали снитчем…
— Так и есть, — подтвердил Рон. — Ты всё равно сделал Диггори.
Гарри криво улыбнулся. Фред деликатно поменял тему:
— Дамблдор вне себя. Его ещё ни разу никто не видел в таком состоянии. [«С чего бы это он? Меня убивают у него на глазах с переменным успехом третий год подряд, а разозлился он только сейчас… может, он просто тормоз?»] Когда ты стал падать, он выбежал на поле, взмахнул палочкой, твоё падение замедлилось. Ты упал, а он развернулся к дементорам и выстрелил в них какой-то серебряной штукой из палочки. Они сразу ушли со стадиона…
— Он был в ярости, что они осмелились пройти на территорию школы [«А, так вот что его расстроило…»], — добавила Гермиона. — Потом он перенёс тебя на носилки и сам шёл рядом до лазарета… все думали, что ты…
Гермиона снова всхлипнула и замолчала.
— А что с моим Нимбусом? — Гарри хотел разрядить тягостную атмосферу, но, кажется, только усугубил её.
— Его отнесло ветром в сторону Дракучей ивы, — сказал Джордж после минуты мучительного молчания. — Вот всё, что осталось, — он приподнял с края кровати небольшой мешочек, в котором могло поместиться не более дюжины щепок.
Гарри прикусил губу и закрыл глаза.

— Ребенку не нужны хорошие родители.
Ему нужен хороший Наставник.
Сергей Лукьяненко, «Звёзды — холодные игрушки».

Все выходные Гарри оставался в больнице; мадам Помфри была решительно против того, чтобы он вставал с постели, утверждая, что ему, по-хорошему, надо было бы провести в больничном крыле пару недель, чтобы всё окончательно зажило, но и она, и Гарри понимали, что две недели — это перебор.
Все выходные близнецы и Рон с Гермионой покидали пост у его постели только на ночь, причём Гермиона — неслыханное дело — даже не требовала, чтобы он делал уроки; Гарри сам настоял на том, чтобы заняться Зельями, не желая подставляться под очередной комментарий Снейпа.
Он не был героем прошедшего матча; три четверти школы хотело победы Хаффлпаффа и было возмущено изворотливостью этого Поттера — упал-упал, а снитч не упустил! Гермиона рассказывала Гарри, что Седрик Диггори приходил узнать, как Гарри себя чувствует, и при этом он выглядел не злорадствующим, а сочувствующим, и что он, вроде бы, обрывал всякого на своём факультете, кто принимался возмущаться тем, как Гарри выкрутился. Гарри был бы признателен Седрику за это, если бы мог понять, почему тот так поступает; он не привык видеть вокруг себя бескорыстную заботу, тем более от практически незнакомого человека.
Он никому не рассказал о Гриме — близнецы бы забеспокоились, Рон впал бы в панику, а прагматичная Гермиона высмеяла бы. Впрочем, в прошлый раз, поблизости от дома Дуслей, с ним ничего не случилось — хотя как знать, что могло бы? Его и сейчас не убило при падении… хотя могло бы запросто. Вспоминая вполне дружелюбное общение с «Гримом», Гарри всерьёз сомневался, что пёс имеет какое-то отношение к возможности умереть — у него и безо всяких Гримов таких возможностей было выше крыши. Хотя действительно странно, если на трибуне и в Литтл-Уингинге был один и тот же пёс — как он здесь оказался?
Хуже всего были мысли о дементорах. Его мучили кошмары — крики матери, зелёные вспышки. Каждый раз, вспоминая чёрные балахоны, слизистые руки и ледяную волну изнутри, Гарри покрывался холодным потом, и ему хотелось сгрызть подушку от стыда и ужаса.
Когда он вернулся к учёбе, легче не стало: слизеринцы относились к нему презрительно-равнодушно (и Гарри не мог сказать, что хотел бы, чтобы они чествовали его за победу), Хаффлпафф и Рэйвенкло (за исключением Седрика Диггори, который при случайных встречах вполне корректно здоровался и улыбался) кидали на него неприязненные взгляды, Гриффиндор, по большей части, тоже. Уизли и Гермиона относились к меньшей части, но они не могли быть с Гарри постоянно, особенно на отдельных уроках Слизерина.
Исключением не был и урок ЗОТС, на который, к большому облегчению Гарри, явился не Снейп, а Люпин — с тёмными кругами под глазами, похудевший так, что мантия болталась на нём мешком. Он позволил не сдавать заданное Снейпом сочинение об оборотнях и демонстрировал на этом занятии финтиплюха — забавную одноногую тварюшку, словно сделанную из дыма. Гарри, бросая на Люпина взгляды из-под ресниц, строчил конспект и пытался понять, чем же таким тот болел, но никак не мог уяснить. Впрочем, в медицине, тем более магической, он разбирался мало.
После урока он задержался в классе, пока все прочие не рассосались в сторону коридора.
— Как Вы себя чувствуете? — говорить «профессор Люпин» не хотелось, «Ремус» было неудобно — вдруг кто услышит, поэтому Гарри обошёлся без обращения вообще.
— Всё хорошо, Гарри, спасибо, — Люпин, собирая бумаги в потрёпанный портфель, улыбнулся Гарри, и последнему сразу стало как-то теплее. — Мне рассказали о матче. Поздравляю с победой.
— Спасибо…
— А твою метлу могут починить?
— Нет, — покачал Гарри головой. — Её разнесло в щепки.
После паузы Люпин спросил:
— Ты упал из-за дементоров?
— Д-да… — Гарри уставился в пол, нервно сжимая ремешок сумки. — Вы знаете… я слышал не только её… я слышал Вольдеморта… как она просила его, чтобы он не трогал меня, а он приказывал ей не мешать ему.
Люпин молча притянул Гарри к себе; Гарри вцепился в своего преподавателя ЗОТС, как в спасательный круг, вдыхая уже знакомый запах.
— Ну почему я каждый раз падаю в обморок? — приглушённо пробормотал Гарри. — Почему они так на меня действуют?
— Это не имеет ничего общего с трусостью, — резко ответил Люпин, как будто прочитав мысли Гарри. — Дементоры действуют на тебя так сильно, потому что в прошлом ты пережил такие ужасные события, которых не пережили остальные.
Гарри показалось, что торчащих, как обычно, дыбом волос на его макушке коснулись ласковые нерешительные губы, но он не мог быть уверен, что ему не почудилось… не почудилось то, что он очень хотел почувствовать.
— Дементоры — одни из самых отвратительных созданий, населяющих нашу землю. Они наводняют самые тёмные, самые омерзительные места, они процветают там, где царит упадок и отчаяние, они высасывают мир, надежду, счастье из окружающего их пространства. Даже магглы ощущают их присутствие, хоть и не могут их видеть. Подойди к дементору слишком близко, и очень скоро в тебе не останется ничего светлого, ничего доброго, никаких радостных воспоминаний, ничего. При возможности дементор будет питаться твоими эмоциями до тех пор, пока ты сам не станешь таким же, как он… лишённым души, полным злобы. С тобой останутся лишь самые худшие воспоминания твоей жизни. А самого худшего из того, что случилось с тобой, Гарри, поверь, достаточно, чтобы упасть с метлы. Тебе абсолютно нечего стыдиться.
— Наверно… но мне надо научиться с ними бороться! Вдруг они ещё раз явятся на матч? — Гарри нервно сглотнул и плотнее вжался в Люпина всем телом. — Если я опять упаду с метлы… Ремус, я не хочу умирать из-за дементоров! — выдохнул Гарри куда-то в район груди Люпина.
— Мы начнём занятия в четверг, — Люпин отстранился так резко, что Гарри с трудом сохранил равновесие. — Приходи в восемь вечера в кабинет истории магии — он достаточно большой, к тому же там нам никто не помешает. А я поищу до тех пор, чем бы нам заменить дементора — им категорически запрещено входить в школу.
Несколько удивлённый Гарри был, тем не менее, до чёртиков счастлив и, привстав на цыпочки, чмокнул в щёку профессора Люпина — глаза у того стали отчего-то размером с донышки среднестатистических стаканов.
— Тогда до четверга… Ремус? — Гарри, сияя начищенным снитчем, закинул сумку с учебниками на плечо и вышел из класса, так и не дождавшись ответного прощания от странно онемевшего профессора — опаздывать на Трансфигурацию не рекомендовалось. К тому же она была совместной с Гриффиндором, и ему не терпелось поведать о радостной новости Рону и Гермионе. А близнецам можно рассказать позже — когда они будут наедине…

* * *

Ледяные дожди продолжали лить, а Флинт и не подумал уменьшить количество тренировок; он мотивировал это тем, что мало ли какому дементору вздумается прийти на поле в следующий раз, и лучше отточить движения до автоматизма, чем рисковать квиддичным кубком. Гарри, в принципе, мог его понять, но за три дня беспрестанного торчания на поле он привык мёрзнуть в любой обстановке: под одеялом, на уроке, в Большом зале — холод прочно поселился в нём и не отпускал. При всём при этом странным было то, что он не простужался, даже не кашлянул ни разу, в отличие от прочей команды, украсившейся соплями и дымом из ушей от перечного зелья.
В четверг в восемь Гарри был на месте. Профессор Люпин сидел на краю учительского стола — Гарри счёл это хорошим знаком: он никогда не видел прежде, чтобы учитель так неформально себя вёл. «А объятия не в счёт?», — удивился внутренний голосок.
— Здравствуй, Гарри, — привычная уже улыбка мгновенно обогрела Гарри. — В этой коробке, — Гарри только сейчас обратил внимание на большущую коробку, стоявшую на столе рядом с профессором, — боггарт. Я прочесал весь замок, прежде чем нашёл этого в картотечном шкафу у Филча. Он будет заменять для нас дементора, — Люпин расстегнул мантию и положил её рядом с собой на стол — чтобы, видно, не мешала — Гарри мгновенно представилось, как они оба усиленно отмахиваются от дементора стулом — в таком положении мантия действительно стесняла бы движения.
Гарри изобразил радость от такой удачной замены настоящего дементора — хотя поджилки у него, если честно, тряслись.
— Итак, — Люпин деловито достал волшебную палочку. — Заклинание, способное отогнать дементора, называется заклятием Патронуса. Это заклинание, как я уже говорил тебе в Хэллоуин, не входит в школьную программу. При правильном применении оно создаёт нечто вроде материализованной защиты от дементора. Патронус — это положительная сила, проекция всех тех чувств, которыми кормятся дементоры: надежды, счастья, жажды жизни. При этом, в отличие от человеческих существ, Патронус не может чувствовать отчаяния, именно поэтому дементоры не способны нанести ему вред. Однако должен предупредить, Гарри, заклинание может оказаться для тебя всё же слишком сложным. Даже у самых умелых магов с ним бывают трудности.
Гарри пропустил последнее предупреждение мимо ушей — он овладеет этим антидементорным заклинанием, или… да нет никакого «или», если вдуматься — деваться некуда.
— Для создания Патронуса требуются две вещи: во-первых, правильно произнесённые слова, во-вторых, сосредоточенность при этом на самом счастливом воспоминании в твоей жизни. Вспомни что-нибудь такое и скажи: Экспекто Патронум.
Гарри погрузился в глубины памяти, пытаясь выцарапать оттуда что-нибудь по-настоящему счастливое… вспоминались издевательства, насилие и кровь. Хм… первый полёт на метле?
Гарри поднял палочку:
— Expecto Patronum!
Что-то серебристое [«твою мать, мать твою, я КОГДА-НИБУДЬ избавлюсь от этого чёртова малфоевского цвета вокруг или НЕТ??!!»] вырвалось из его палочки невнятным клубящимся облаком.
— Замечательно, — улыбнулся Люпин. — Теперь испробуй это на дементоре.
Люпин откинул крышку коробки, когда Гарри кивнул, показывая, что готов.
Склизко блестящая, изрытая струпьями рука тянулась к Гарри из складок чёрного балахона; из-под капюшона тянуло могильным холодом, словно Гарри уже похоронили заживо.
— Expecto Patronum! Expecto Patronum! — лихорадочно, загнанно выкрикивал Гарри, но вместо упоительно трепавшего волосы ветра и твёрдого прохладного древка под пальцами он чувствовал густой липкий белый туман и пронизывающий, терпкий холод.
— Только не Гарри! Только не Гарри! Пожалуйста… я сделаю всё что угодно....
— Отойди! Отойди, глупая девчонка!..
— Ennervate! Ennervate! — повторял раз за разом чей-то перепуганный голос. Гарри с трудом узнал голос профессора Люпина, и ему немедленно стало стыдно — за него так беспокоятся, практически без причины — подумаешь, обморок! Не с метлы же слетел, а с высоты собственного невеликого роста…
— Извините, пожалуйста… — Гарри зашарил вокруг себя непослушными ладонями в поисках опоры, щурясь от света ламп, чтобы встать — уверенные руки подхватили его и посадили на стул.
— Не за что извиняться, Гарри. Вот, съешь, — Люпин… Ремус протягивал Гарри шоколадную лягушку. — Это поможет. Скорее всего, ты просто выбрал недостаточно счастливое воспоминание. Попробуй другое.
«Не то, чтобы у меня был охрененный выбор этих самых воспоминаний…». Гарри пробежался по своему списку счастливых воспоминаний и вспомнил, как, фигурально выражаясь, парил в седьмых небесах, узнав, что он маг и уедет от Дурслей. С другой стороны, он ведь не подозревал даже, что ему принесёт колдовская жизнь — унижение, боль и одиночество…
— Готов? — прервал его размышления голос Ремуса.
— Ага, — машинально ответил Гарри, хотя вовсе не чувствовал себя готовым.
Дементор заскользил по комнате, вбирая свет и тепло… белый туман скрыл от Гарри тревожный взгляд янтарных глаз, окружённых тёмно-золотыми ресницами…
Громадные, размытые фигуры двигались вокруг него… он чувствовал, как опасность исходит от одной из них, а от двух других — паника.
— Лили, хватай Гарри и беги! Это он! Беги! Беги! Я задержу его…
Торопливый топот спотыкающихся ног — шум распахивающейся двери — холодный, безжалостный смех…
— Гарри, Гарри очнись! — Ремус сосредоточенно бил его по щекам — так же, как тогда в поезде, целую вечность назад.
Гарри рывком сел и вцепился в плечи Люпина.
— Теперь это было громче, Ремус… и я слышал не только её и Вольдеморта… я ещё слышал отца… он говорил ей бежать вместе со мной, но она не успела…
— Да, Джеймс сделал бы именно так… — прошептал Ремус.
— Вы… ты хорошо его знал? — Гарри закрыл глаза, прижавшись лицом к плечу Ремуса; губы Гарри касались явно выступавшей под тонкой тканью рубашки ключицы.
— Он был моим лучшим другом, — тихо ответил Ремус. — Знаешь, Гарри, наверное, на сегодня с тебя уже хватит, всё же это очень и очень сложно. Мне не следовало подвергать тебя такому…
— Нет, — взмолился Гарри, не поднимая головы — тепло чужого тела действовало на него успокаивающе. — Я сейчас вспомню ещё что-нибудь и снова попробую… можно?
— Можно, — со вздохом сдался Ремус, опуская руки, скользнувшие по спине Гарри — по голосу чувствовалось, что он рад бы отказать Гарри, но отчего-то не может; Гарри не отпускал его, судорожно вспоминая.
Оргазм в начале лета: сразу два умелых рта, две пары нежных рук, тихий гортанный смех, ласковые голоса… а потом тепло, солнце и сонное дыхание в шею с двух сторон, крепкие объятия… один их тех моментов, когда отчаянно, почти слёзно просишь время остановиться навсегда…
«Если уж это не подойдёт, то я уже не знаю, чего этому Патронусу надо… для счастья, ага».
— Я готов, — Гарри отцепился от Ремуса и взял палочку наизготовку.
Испытующий взгляд светящихся, как свежий мёд, глаз, заменил Гарри солнечный свет, а руки его ещё помнили тепло сильного тела — прошлое и настоящее перемешались у него в голове, сплавившись в единый щекочущий сгусток счастья.
Крышка коробки откинулась в третий раз за вечер, мрак и холод заползли в комнату вкрадчиво, как приходит сон по ночам.
— Expecto Patronum! — Гарри выкрикнул заклинание, пока ещё помнил это тепло, этот свет, это беспредельное, дух захватывающее счастье и умиротворение, щемящее грудь.
Серебристая огромная бесформенная тень вырвалась из палочки Гарри; туман, уже готовый закутать Гарри плотно-плотно, отступил, крики родителей то звучали громче, то затихали, как будто кто-то крутил колёсико, настраивая громкость. Серебряная тень щитом висела между Гарри и дементором, и Гарри не был уверен, что сумеет удержать её долго — колени у него подгибались, палочка в руках ходила ходуном.
— Riddiculus! — Ремус загнал боггарта, превратившегося в серебристый (Гарри уже смирился с тем, что этот цвет будет преследовать его вечно) шар, обратно в коробку и захлопнул крышку.
— Как ты, Гарри? — Гарри чувствовал себя преотлично, внаглую развалившись на руках своего учителя.
— Я хорошо, — Ремус посадил Гарри на край стола и вручил ему большущую плитку шоколада.
— Съешь это целиком, при мне — чтобы я был уверен, что ты хоть немного оправился от встречи с дементором. Ты вообще слишком худой…
— Неправда, — слегка обиделся Гарри. — В Хогвартсе я всегда отъедаюсь, и уже почти три месяца прошло с начала семестра…
— А летом? — удивился Ремус. Гарри, кляня себя за болтливый язык, рьяно вгрызся в шоколад. — Подожди, ты хочешь сказать, эти маггловские родственники, с которыми ты живёшь, плохо с тобой обращаются?
Гарри молча жевал шоколад большими кусками, с трудом сглатывая загустевшую слюну и слизывая кончиком языка коричневые следы с уголков губ.
— Гарри… — Ремус смахнул кончиком указательного пальца шоколадную крошку со щеки Гарри. — Если ты не хочешь говорить об этом, я пойму. Но это тем более означает… — Ремус сделал многозначительную паузу, — что тебе следует съесть весь этот несчастный шоколад. И не смей отнекиваться!
— Кто я такой, чтобы отнекиваться от шоколада из твоих рук? — Гарри взглянул в искрящиеся сдержанным весельем глаза Ремуса и снова удивился этому странному цвету — карий-не карий, что-то выше, иное, качественно иное…
И Гарри с ужасом понял, что флиртует с Ремусом — так же, как с близнецами. С преподавателем. С другом своего отца. Со взрослым, Мерлина-мать-за-ногу, человеком. Краска залила его всего, от линии волос до, примерно, уровня пупка.
— Гарри? — чуткий Ремус сразу заметил что-то не то, и это только сделало гаррины переживания острее на порядок. — Что-то не так?
«Я — озабоченный придурок».
— Всё так, Ремус, — Гарри торопливо догрыз шоколад и наспех облизал собственные липкие и сладкие пальцы — шоколад таял так стремительно, будто ему за это платили. — Просто я смертельно устал, вот и всё, — Гарри не врал — свинцовая усталость и впрямь разливалась по телу; другое дело, что он не замечал её до этой самой минуты, когда быстро прикинул, что может послужить оправданием его странному поведению.
Кажется, Ремус не вполне ему поверил, но допытываться не стал.
— Тогда давай-ка я провожу тебя до подземелий — уже почти время отбоя, и нехорошо будет, если мистер Филч тебя поймает.
М-да, в компании с дементорами время летит воистину незаметно…
У входа в слизеринскую гостиную Гарри остановился и смущённо пробормотал:
— Спасибо, что тратите на меня столько времени, — выйдя из кабинета истории магии, Гарри машинально перешёл на «Вы» и «профессор Люпин».
— Не стоит благодарности, Гарри. Мне не в тягость помочь тебе.
— Правда? — Гарри с надеждой задрал голову — Ремус, примеривавшийся отечески поцеловать Гарри в лоб на прощание, случайно скользнул сомкнутым ртом по щеке Гарри вниз — до самого уголка губ, где осталось ещё немного не слизанного Гарри шоколада.
— Чистая правда, — невозмутимо сказал Ремус и отступил на шаг. — Следующее занятие через неделю, там же и тогда же. Спокойной ночи, Гарри.
— Спокойной ночи, профессор Люпин, — эхом откликнулся Гарри, глядя вслед уходившему Ремусу; тот двигался скупо и изящно, как хищный зверь, что резко контрастировало с его извечной сдержанностью, мягкостью и доброжелательностью. Мантию Ремус так и не надел, и рубашка с брюками давали внимательному взгляду возможность оценить, как перекатываются мышцы под кожей.
«Я точно озабоченный придурок. И идиот к тому же, каких мало». Гарри буркнул стене «Салазар жил, жив и будет жить» и пересёк полупустую гостиную, чудом избегая спотыкания о предметы обстановки.

* * *

Дожди продолжались до середины декабря, и Гарри начало уже казаться, что в этом году не будет нормальной зимы; но во время первых семестровых зачётов вода неожиданно прекратила падать с небес, и в одно прекрасное утро Гарри, выглянув в окно кабинета Чар, увидел белый покров инея на лужах и тонкий-тонкий снега — на земле; покрывало снега было тонким и хрупким, хрустким под ногами, когда Гарри, натянув как следует на уши капюшон, пробегал по двору на Гербологию, что по нему ходить было страшновато.
Дементоры не заходили на школьный двор, и порой Гарри жалел об этом: может быть, с настоящим дементором, не с боггартом, в полевых условиях, он достиг бы больших результатов. Ничего, кроме серебристого облака непонятной формы ему не удавалось вызвать, как он ни старался, тогда как Патронус должен был принимать форму совершенно определённую, у каждого свою.
Ремус утешал его, приводя однотипный аргумент, заключавшийся в том, что это очень сложно и половина взрослых магов не могут вызывать даже облачка, получавшегося у Гарри без проблем. Гарри никак не утешался, поглощал шоколад тоннами и вновь упрямо брался за палочку — под его яростным взглядом Ремус всегда сдавался, отступал и позволял Гарри вновь и вновь бодаться с боггартом, а потом на руках поднимал его с пола и всегда провожал до слизеринской гостиной; поцелуи в щёку на прощание стали традицией, и однажды, дня за три-четыре до окончания дождей, Гарри с ужасом понял, что от этого касания губ — совершенно невинного, жеста не более чем дружбы и покровительства — брюки стали ему тесны. Весьма.
И он не мог ручаться за то, что Ремус ничего не заметил. Скорее, легче было поручиться за обратное любой частью тела.

Гарри, Рон и Гермиона проводили в библиотеке много времени, но Гарри, сидевший там куда как чаще, не нуждался в интенсивной долбёжке, чтобы сдать зачёты. К тому же по его настоянию тренировки заклинания Патронуса участились до двух в неделю, хотя ощутимого прогресса этого не принесло; на квиддичном поле он бывал чаще, чем в душе; домашние задания делал чаще не в библиотеке, а за задёрнутым пологом кровати, при свете огонька на ладони. К тому же раз-два в неделю Гарри пил чай с Ремусом — это происходило как бы само собой; они оказывались на соседних стульях, с чашками в руках и какой-нибудь интересной темой, угнездившейся на кончиках языков. В такие дни он вообще не приходил в библиотеку, засиживаясь у преподавателя ЗОТС допоздна, а Рон и Гермиона, как потом выяснялось из разговоров, там были. Одним словом, одинокий, отверженный и нелюдимый Гарри был просто нарасхват в эти дни.
В этот раз они готовились к зачёту по Зельям; Рон сердито пыхтел над учебником, стараясь запомнить разницу между агрессивными компонентами и катализаторами, Гермиона строчила эссе, заданное Снейпом на послезавтра, а Гарри, давно справившийся с домашним заданием, штудировал дополнительную литературу, в которой, в принципе, у него не было особой нужды, но просто было интересно.
Гермиона размашисто, ускорившись раза в два, выписала последние строчки, стараясь уместить их на свиток, чтобы не пришлось из-за нескольких слов брать ещё один, и, высушив чернила заклинанием, скрутила свиток в трубочку. Рон, ещё и не принимавшийся за это задание, бросил на свиток жадный взгляд, но принципиальная Гермиона отодвинула его подальше.
— Гарри, — начала она, подперев подбородок сплетёнными пальцами, — ты так много времени проводишь с профессором Люпином…
— И что? — Гарри поднял голову, положив ладонь на страницу так, чтобы кончики пальцев указывали на ту строчку, где он остановился.
Невысказанное «а нас совсем забросил» повисло в воздухе.
— Он учит меня заклинанию Патронуса, — добавил Гарри. — Это сложно — ну, Ре… профессор Люпин так говорит. И надо много тренироваться.
— Это не повредит твоим занятиям? — ну, кто о чём, а Гермиона об одном.
Гарри пожал плечами. Он чувствовал себя вполне уверенно во всех предметах — куда сложней было выживать день за днём, чем превратить чашку в крысу или сварить зелье, обостряющее пять чувств.
— Тогда… может, ты уменьшишь свои тренировки? — вступил Рон.
Гарри молча уставился на них обоих.
— Мы беспокоимся за тебя, — робко добавила Гермиона. — Ты так от нас отдалился…
— Что со мной может случиться, когда со мной учитель защиты? — Гарри сделал вид, что не понял, о чём они. Он и не был уверен, что понял правильно. — А… разве я отдалился?
«Какой я, однако, дуболом — самому противно». Жаль только, Гермиону этим было не провести.
— С тобой что-то происходит, Гарри, — «а то я сам не знаю!», — может, ты поделишься с нами?
«Дорогие Рон и Гермиона, я понял не так давно, что до дрожи в коленках хочу своего преподавателя ЗОТС, который учился и дружил с моим отцом, учит меня сейчас заклинанию, не входящему в школьную программу, кормит шоколадом, поит чаем, говорит со мной обо всём на свете и провожает меня до гостиной, чтобы защитить от филчевых нападок. Что, как вы думаете, мне делать?».
— Я… э-э, устал и простудился немного из-за этих бесконечных квиддичных тренировок. Флинт совсем озверел, — Гарри лихорадочно прикидывал, чем бы ему ещё отпереться, и не придумал ничего лучшего.
— Так выйди из квиддичной команды! — радостно предложил Рон.
— А кто меня отпустит? — искренне недопонял Гарри. — Нового ловца им взять неоткуда, и не факт, если б и нашли, что он будет лучше меня…
— А как они тебя удержат? — Рон не менее искренне изумился.
Пропасть зияла между Гарри и гриффиндорцами. Пропасть размером в письменный стол, и перешагнуть её было решительно невозможно. Как объяснить, что заставить могут, и не будут колебаться, делая это? «Права человека в Слизерине — понятие не растяжимое, а, напротив, очень сжатое… сначала сжатое, а потом закинутое в траву за окном — пойди найди».
Он развёл руки в стороны и понял, что потерял место на странице, где читал. Шипя от злости, Гарри принялся просматривать страницу, испещренную мелким готическим шрифтом, заново — гриффиндорцы больше не задавали вопросов. Видимо, поняли, что внятных ответов от слизеринца не дождутся.

Он пересекал слизеринскую гостиную, в этот час практически полную, и чувствовал испытующие взгляды. «Ой, мля… сколько из них отлично знает, что именно вызывает такую походку?». Количество жегших спину взглядов позволяло предположить, что все до одного.
В спальне никого ещё не было, и Гарри, задёрнув полог, наложил одновременно и Nolite Irreptare, и Meus Locus Arcanus — против двух заклинаний сразу, может, и не выстоят. А может, просто не полезут — раз столько времени прошло спокойно…
«Сегодня вечером я лишился девственности», — Гарри лежал на животе, натянув одеяло до ушей, и пытался осмыслить произошедшее.
«Ах-хренеть».

Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту —
Что же? Разве я обижу вас?
Александр Блок, «Когда вы стоите на моём пути…».

На последней неделе семестра должен был состояться последний же перед Рождеством урок ЗОТС. На него пришёл Снейп, и Гарри был внутренне этому рад — он не знал, как смотреть Ремусу в глаза. Со Снейпом было куда как проще — Гарри вообще избегал смотреть ему в глаза, предпочитая пялиться в конспект, в котёл, на собственную палочку, только не в глаза. За это и взыскание заработать можно.
Походка выдавала Гарри с головой, как казалось ему самому, хотя он и применял к себе обезболивающие заклятия, выученные ещё на первом курсе; с растянутыми мышцами эти заклятия ничего сделать не могли, и ему оставалось только ждать, пока всё заживёт само собой. Близнецы кидали на него странные взгляды, и ему было от этого только хуже, потому что он сразу вспоминал, что это называется «измена». Его жёг стыд. «Чем я лучше Малфоя? Тот под Снейпа подкладывается, я под Ремуса. И близнецы ничем не заслужили такую дрянь, как я. Из-за меня Ремус мучается — если бы я на него не вешался, ничего бы не было». Гарри было противно смотреть на себя в зеркало, и он чистил зубы, старательно отводя глаза от отражающей поверхности.
Фред и Джордж, впрочем, что бы там ни содержалось в их взглядах, решительно этим не заморачивались, и в тот же вечер, когда Слизерин в полном составе уехал по домам на каникулы, забрали Гарри в свою спальню, не слушая вялых возражений. Как и в прошлом году, к ним присоседился Рон, и Гарри был этому рад — он не чувствовал себя готовым к чему-то, кроме как к тому, чтобы просто спать рядом с близнецами и обмениваться с ними поцелуями. Фред и Джордж действовали, как ходячие носители положительной энергии, притом, в отличие от того, как это обычно бывает с homo-sapiens-позитивом-на-ножках, совершенно не раздражающие, а напротив — притягательные, как само солнце. Гарри грелся рядом с ними во всех смыслах сразу, расслаблялся и выкидывал из головы мрачное самоедство — трудно заниматься мысленным самобичеванием, когда тебя щекочут и целуют. Однако чувство вины росло с каждым днём, мгновенно поднимая голову всякий раз, как близнецы оказывались вне поля зрения Гарри — он считал, что ничем не заслужил этого тепла, что достоин только пары-другой непечатных эпитетов и одиночества, и даже несколько раз порывался рассказать им всё, но они вовремя затыкали ему рот разговором, поцелуем или какой-нибудь конфетой — словно знали, что он хочет сказать, и были активно настроены не позволить ему вывалить на свет божий все свои комплексы, самоуничижительные речи и стыд. Это, знаете ли, такие вещи, которые на свету растут, как грибы, в два раза быстрей, чем носимые внутри себя, в темноте, тишине и покое.

В день перед Рождеством Гарри проснулся позже близнецов — такое случалось редко; а тут он, открыв глаз, обнаружил над собой два расплывчатых пятна с ярко-рыжим обрамлением.
— С добрым утром, соня, — поцелуй в нос от Фреда последовал незамедлительно.
Джордж потянулся за очками Гарри и лично нацепил их ему на нос.
— Ты такой милый, пока спишь — только нимба с крылышками не хватает.
— И хорошо, что не хватает, — фыркнул Гарри. — Летать-то я на крыльях не умею — навернулся бы с высоты… и они всюду цеплялись бы, особенно в дверях.
— Значит, по поводу нимба возражений нет? — хитро уточнил Фред.
— Есть, — быстро открестился Гарри, зная, что вполне в духе близнецов нацепить ему на голову что-нибудь круглое, светящееся и неизвестно как снимающееся, и оставить так на всё Рождество. — Он мне не пойдёт. Ангелы должны быть совсем маленькие, пухленькие, кудрявые голубоглазые блондины — ну, кроме тех бугаев с огненными мечами, что вечно кого-нибудь убивают к вящей славе Господней, — Гарри смутно вспомнились уроки Закона Божьего в начальной школе, — а я?
— А ты куда лучше любого пухлого блондина, — парировал Джордж.
— Тебя сколько ни корми конфетами, а всё равно на руках легко таскать, — добавил Фред.
— И голубые глаза — фу… хочешь сказать, все херувимы — внуки Дамблдора?!
— Нет уж, лучше твои зелёные, яркие такие…
Речь близнецов закончилась триумфальными поцелуями в щёку с двух сторон. Гарри сонно мурлыкнул.
— Знаешь, Гарри… — задумчиво начал Фред, вытягиваясь слева от Гарри и укладывая его шею на свою руку.
— …когда мы были молоды и наивны… — Джордж зеркальным отражением повторил движение брата и пристроил на сгибе своего локтя гаррин затылок.
Такая поза обычно предвещала очередную байку об их похождениях, рассказываемую по половине фразы на каждого — Гарри всегда слушал с удовольствием, но, как правило, Фред и Джордж принимались вспоминать что-нибудь перед сном, а сейчас, вроде бы, обратная ситуация.
— …по крайней мере, намного моложе и наивней, чем сейчас…
— …мы были настолько беззаботны…
— …что взорвали навозную бомбу перед кабинетом Филча…
— …и он отчего-то очень разозлился на нас…
— …хотя и бомба была ещё нами не усовершенствована…
— …затащил в свой кабинет и давай угрожать…
— …взысканием…
— …расчленением…
— …сожжением заживо…
— …втоптанием в землю…
— …и прочими ужасами…
— …а мы скучали и разглядывали всё вокруг…
— …а в шкафу у него лежал ящик…
— …а на ящике наклейка: «Конфисковано. Крайне опасно»…
— …мы же не могли допустить, чтобы опасные вещи лежали без присмотра…
— …и я кинул ещё одну навозную бомбу…
— …а я быстро выдвинул ящик и схватил то, что там лежало…
— …а лежало там вот это! — Джордж триумфально вытянул из-под подушки большой лист пергамента.
— Это что? — по всем законам жанра Гарри полагалось задать этот вопрос, и ради близнецов Гарри готов был следовать любым, даже самым дурацким законам.
— Это, Гарри — секрет нашего успеха, — с нежностью сказал Джордж.
— Вот эта штучка научила нас большему, чем все учителя, вместе взятые.
— Да-а? — Гарри скептически скосился на пустой потрёпанный пергамент, всем своим видом отрицавший всякую возможную принадлежность к чудесам.
— Да, — ухмыльнулся Джордж и стукнул палочкой по пергаменту со словами:
— Клянусь, что замышляю шалость, и только шалость!
Тонкие чернильные линии побежали во все стороны от того места, где пергамента касалась палочка. Они переплетались, образуя какой-то замысловатый, но явно имеющий смысл узор, а вверху проступили зелёные крупные буквы:
«Господа Луни, Хвост, Бродяга и Сохатый, организаторы общества вспомоществования юным магам-пакостникам, с гордостью представляют Карту Мародёров».
Карта Мародёров оказалась подробной картой Хогвартса — со всеми переходами, лестницами, комнатами… и там были даже проходы, о которых Гарри не имел до сих пор ни малейшего понятия. Но самым лучшим были крохотные чернильные же точечки, передвигавшиеся по Карте — все они были микроскопически подписаны именами. Миссис Норрис дрыхнет в Филчевой каморке, директор в своём кабинете, МакГонагалл вышагивает куда-то по коридору, Снейп снуёт из кабинета в хранилище ингредиентов и обратно — варит что-то.
— Вау… — выдохнул Гарри.
Близнецы остались довольны его реакцией.
— Вот так-то, — заключил Фред. — И теперь мы с Джорджи поразмыслили…
— …и решили, что эта вещь тебе нужней.
— Вот, видишь эти тайные ходы? — Фред перевернулся на живот, расстелил карту перед собой и повёл указательным пальцем по ходам. — Вот эти четыре Филчу известны, но только мы знаем про вот эти. Сюда, за зеркало на четвёртом этаже, не ходи. До прошлой зимы проход действовал, но теперь обвалился. Полностью блокирован. Кроме того, нам кажется, никто никогда не пользовался вот этим, потому что у входа растёт Дракучая ива. А этот, вот здесь, ведёт прямо в погреб «Сладкого королевства». Здесь-то мы сто раз шлялись.
— И, Гарри, — Джордж был серьёзен, как, пожалуй, мог бы быть на собственных похоронах, — мы ещё с Хэллоуина думаем, что Сириус Блэк мог пробраться в школу по этому ходу. Одному Мерлину известно, знает ли он об этом всём, но в любом случае, всегда надевай мантию-невидимку, когда гуляешь по тайным ходам, и портключ свой далеко не засовывай. И поглядывай на карту, чтобы знать, кто рядом. Мы по Карте тебя и нашли в прошлом году — помнишь, когда мы явились с навозными бомбами?
Гарри помнил.
— Так что это будет наш с Джорджи тебе рождественский подарок, — подмигнул Фред. — Немного преждевременный, правда, но сегодня мы хотели смотаться в Хогсмид…
— И?
— И мы хотели тебя туда пригласить, — закончил Джордж, улыбаясь до ушей. — Немного нашего подарка на твой день рождения, немного помощи от Карты — и никакая зараза не помешает.
Гарри сощурился и скорчил заинтересованную гримаску.
— Это свидание?
— Это похищение! — Фред сделал страшные глаза и, совершив неожиданный бросок вперёд, рывком задрал пижамную куртку Гарри, чтобы защекотать его без помех. Джордж, сунув Карту для сохранности обратно под подушку, присоединился к брату. Гарри заливисто расхохотался, без особого успеха барахтаясь среди подушек.
— Гарри, Фред, Джордж… — невнятно промычал Рон со своей кровати. — З’чем вы шумите в такую рань, мм?
Близнецы прекратили щекотать Гарри, обняли его, и все трое жизнерадостно расхихикались, вызвав у заспанного Рона целый взрыв возмущения.

* * *

В Хогсмид они собрались только вечером — время в компании близнецов летело, как будто ему прибавили скорости пинком; уже почти стемнело, когда Гарри, весь в пыли и с непривычным ощущением отсутствия очков перед глазами — близнецы помогли сделать линзы и оправу невидимыми, слишком уж узнаваемой была эта деталь — выскользнул следом за близнецами из подвала «Сладкого королевства».
Это был кондитерский магазин его мечты; стены были увешаны полками, почти прогибавшимися под тяжестью безумного количества волшебных сладостей. Нуга, ириски, мороженое, орехи, шоколад, фруктовый лёд… и сладости с дополнительными эффектами — заставляющие летать, дышать огнём, беспричинно смеяться, менять голос, скрипеть зубами, пускать дым из ноздрей… Близнецы с поистине отеческими улыбками наблюдали за обалдевшим Гарри.
— Это ты увидел только крохотную часть Хогсмида, — Фред и Джордж терпеливо дали ему двадцать минут на то, чтобы налюбоваться «Сладким королевством» — дольше было бы попросту рискованно, ведь лосьон, меняющий внешность, действовал только полчаса. — Пойдём, мы отведём тебя в «Три метлы» — держу пари, ты ещё не пробовал сливочного пива.
Гарри почти благоговейно уцепился за руки близнецов, позволяя вывести себя из шумного магазина на оживлённую улицу под тёмным серо-синим прозрачным небом.
Гарри даже пришло в голову, что, возможно, в магическом мире есть и хорошие стороны (кто бы мог подумать?), а не только задница, которой оный мир до сих пор к нему поворачивался.
Ему не испортило настроения даже объявление, криво пришлёпнутое к двери кондитерской с внутренней стороны:
«ПО РАСПОРЯЖЕНИЮ МИНИСТЕРСТВА МАГИИ. Уважаемые посетители! Напоминаем вам, что, вплоть до дальнейшего распоряжения, улицы Хогсмида после заката ежедневно будут патрулироваться дементорами. Подобная мера предосторожности принята с целью усиления безопасности жителей деревни и будет немедленно отменена после поимки Сириуса Блэка. Рекомендуем вам завершать походы по магазинам задолго до полуночи!
Счастливого Рождества!»

«Три метлы» были забиты народом до отказа, причём в основном школьниками, но попадались и всякие в высшей степени странные личности, чью профессиональную, возрастную, социальную и прочие принадлежности Гарри вычислить не мог. Впрочем, у него не было времени оглядывать трактир — близнецы отправили его в туалет «попудрить носик», как они выразились. Гарри только фыркнул, прежде чем удалиться.
Вернулся он через семь минут — таким же, как и уходил, то есть без шрама, неопределённым каштаново-блондинистым, с носом с горбинкой и бледными губами (честно сказать, физиономия вышла ещё та, но всё, что осталось в этом заурядном немиловидном типчике от Гарри Поттера, Мальчика-Которого-Все-Знают-Так-Что-И-Шагу-Не-Ступишь-Свободно, так это общая худосочность и зелёные глаза). Втирать лосьон в глаза Гарри не решился — кто его знает, как он подействует на зрение, которое и без того не ахти, а на тело ушёл бы весь флакон, да и не было всё это такой уж особой приметой. Зеленоглазых много, много и тощих. А тех и других в одном флаконе — вагон.
Фред и Джордж уже заняли отдельный столик в углу, скрытый от любопытных взглядов симпатичной пушистой ёлочкой. На столике красовались три дымящиеся кружки; Гарри с размаху плюхнулся на стул и сжал озябшие ладони вокруг кружки, едва не вскрикнув — так было горячо.
Закончились уже две кружки сливочного пива, и по расширившимся глазам близнецов Гарри понял, что они напрочь забыли за болтовнёй о времени. Он попытался встать, чтобы по стеночке свалить в туалет и там воспользоваться лосьоном, но Джордж удержал его за рукав.
— Чёрт… — одними губами сказал Фред и показал глазами куда-то за спину Гарри.
Гарри осторожно обернулся: в просветах между разлапистыми ветками ёлочки отчётливо виднелись профессора МакГонагалл с Флитвиком и Хагрид. И, как будто тут и без него не было весело, Корнелиус Фадж, министр магии.
Какого Вольдеморта они здесь забыли?!
Гарри юркнул под стол, в последний момент утянув за собой свою пустую кружку — странно было бы, сиди близнецы вдвоём и с тремя кружками. Как назло, учителя с министром, а с ними и трактирщица, мадам Розмерта, расселись буквально в двух шагах, и Гарри клял себя последними словами за то, что оставил в замке мантию-невидимку — сейчас бы натянуть и уползти потихоньку в туалет, Дамблдора здесь нет, а больше никто не сечёт через эту мантию… но мечтать о том, что «если бы да кабы», было бесполезно, и Гарри вслушался в их разговор, чтобы понять, когда они соберутся уходить.
— Ты говоришь, что помнишь его школьником, Росмерта. А ты помнишь, кто был его лучшим другом?
— Конечно, помню. Просто не разлей вода! Я их столько раз видела здесь вместе — ох, как же они меня смешили! Вот была парочка клоунов, Сириус Блэк и Джеймс Поттер!
«О нет».
Вынужденный сидеть под столом, Гарри сжался в комок и зажал уши, но голоса всё равно доносились до него — через раз, глухо, нераборчиво, но доносились. Частично он уже знал всё это, но кое-какие подробности были для него новы. Собственно, он не так уж жаждал их знать, и вовсе ими не впечатлился. Худшим во всей этой ситуации было то, что близнецы узнают всё это. Это было его с Блэком личное дело, и он отомстит паршивому предателю… но близнецы, знающие Гарри как облупленного, не потратят больше пятнадцати секунд, чтобы угадать ход его мыслей. И отговорят мстить. По крайней мере, попробуют. Гарри ненавидел заставлять их волноваться за себя. Он этого не стоил.
— Можно было подумать, что они братья! Неразлучники!
— …Блэк был шафером на свадьбе Лили и Джеймса. Потом стал крёстным отцом Гарри. Кстати, Гарри понятия об этом не имеет…
— …Немногие знают, но Поттерам было известно, что Сами-Знаете-Кто охотится за ними… Дамблдор посоветовал им спрятаться. Конечно, спрятаться от Сами-Знаете-Кого было не так-то легко. Он посоветовал Поттерам воспользоваться Заклятием Верности…
— …Информация хранится в избранном человеке — его называют Хранителем Секрета — и поэтому её невозможно раскрыть. Разумеется, если этот человек сам не выдаст её. Если бы Хранитель Секрета молчал, Сами-Знаете-Кто мог бы годами искать Лили и Джеймса в их деревне и не нашёл бы, даже уткнувшись носом в окно их гостиной!..
— …Да, предал. Блэк устал от роли двойного агента, он уже был готов открыто заявить о переходе на сторону Сами-Знаете-Кого и, видимо, решил приурочить это событие к моменту гибели Поттеров…
Голос Хагрида загремел на весь трактир, без труда проникая за отчаянно прижатые к ушам ладони Гарри:
— Грязный, вонючий предатель! — «ну да, ну да, а орать-то так зачем?». — Да я ж его там повстречал! Я ж ведь последний, кто его видал перед убивством всех тех людей! Это ж я забрал Гарри из дома, когда Лили с Джеймсом убили! Вытащил бедняжку с-под развалин, на лбешничке вот этакий шрамина… а тут является эта гадина, Сириус Блэк, на своём летающем мотоцикле. А мне-то тогда и в лоб не стукнуло, чего он там делает. Я ж не в курсе был, что Лили с Джеймсом его Хранителем Секрета назначили. Думал, он просто прослышал про нападение Сами-Знаете-Кого и примчался на помощь. Белый весь был, трясся. А я-то, дубина! Знаете, чего я делал? УТЕШАЛ УБИВЦА И ПРЕДАТЕЛЯ!! Откуда ж мне было знать, что горюет он вовсе не об Лили с Джеймсом?! Он об Сами-Знаете-Ком горевал! А потом мне и говорит: «Отдай Гарри мне, Хагрид, я его крёстный, я о нём позабочусь…» Ха! Ну, да у меня приказ был от Дамблдора, я так и ответил, нет, мол, Дамблдор сказал, что Гарри будет жить у дядьки с тёткой. Блэк поспорил-поспорил и рукой махнул. Бери, грит, мой мотоцикл, отвезёшь Гарри. Мне, говорит, он больше не нужен. Ну как я не допёр, что он чего-то затевает? Он же колымагу свою обожал, так с чего ж ему её мне-то отдавать? С какой стати она ему не нужна сделалась? А дело-то было в том, что мотоцикл легко выследить. Дамблдор ведь знал, что Блэк Хранитель Секрета. Блэк уж понял, надо бежать, у него, может, пара часов оставалась до того, как министерство снарядит погоню. А чего б было, если б я ему отдал Гарри, а?! Сбросил бы, небось, сиротинушку с мотоцикла где-нибудь над морем, и все дела! А это ведь сын лучшего друга! Только, я так скажу, когда маг переходит к силам зла, так ему тогда никого и ничего больше не жалко…
— …Петтигрю умер смертью героя… Свидетели-магглы — конечно, потом пришлось стирать им память — рассказали, как он загнал Блэка в угол. Говорят, он рыдал: «Лили с Джеймсом, Сириус! Как ты мог?» А потом полез за палочкой. Разумеется, Блэк его опередил. Петтигрю разнесло на кусочки…
— …Мне до сих пор это снится. Посреди улицы воронка, такой глубины, что прорвало подземные трубы. Кругом куски тел. Магглы кричат. А Блэк стоит посреди всего этого и хохочет, а перед ним лежит то, что осталось от Петтигрю… окровавленная роба и несколько… несколько фрагментов…
Гарри сообразил подобрать полы школьной мантии и заткнуть уши ими, скомканными; стало куда как тише, но пламенная речь Хагрида, завершённая таким глубокомысленным логическим выводом, намертво отпечаталась в памяти, так же, как и жалостливые речи Фаджа по поводу какого-то Петтигрю. Ему стало совсем хреново.
Почти стало больно от того, как отчаянно он прижимал мантию к голове, и он отпустил её, разжав пальцы. Хоть бы вовсе не ходить сегодня в Хогсмид.
— …Можно было подумать, что ему просто скучно — он даже спросил, прочитал ли я уже свою газету, спокойно так, как я не знаю, кто… сказал, что соскучился по кроссвордам. Признаюсь, меня совершенно потрясло, насколько мало влияния оказали азкабанские стражники на Блэка — и это при том, что его охраняют значительно больше других…
Наступила тишина. Гарри пригнулся и увидел, как пять пар ног за соседним столиком неспешно принимают вес своих хозяев.
«Боже, что я за тупица!». Гарри вытянул бутылку с лосьоном из кармана, торопливо размазал по лицу немного и снова стал горбоносым неприметным незнакомцем.
Близнецы заглянули под стол спустя несколько секунд, но Гарри как раз в этот момент вынырнул оттуда и с ногами уселся на стул, обхватив колени руками — он был достаточно невелик размерами, чтобы в такой позе на небольшом стуле ему было удобно. Фред и Джордж высунулись обратно из-под стола с совершенно озадаченными лицами — озадаченность сменилась облегчением, когда они увидели, что Гарри никуда не делся.
— Гарри? — осторожно позвал Фред.
Гарри спрятал лицо в ладонях. Он их не заслужил — таких любящих, добрых, понимающих… ему вообще стоило сразу после того злосчастного занятия Патронусом всё им рассказать, чтобы они не думали о нём хорошо. Чтобы не тратили на него силы и нервы… не дарили ему нежные поцелуи, дивные посиделки со сливочным пивом и старые волшебные карты. Не смотрели на него так, как будто он достоин хоть какого-то сочувствия. Даже если опустить тот пикантный факт, что он шлюха и кретин, каких мало, достаточно вспомнить, что на ещё первом курсе он убил двоих человек. А Том Риддл-воспоминание считается? Если да, то уже троих. Хотя число особого значения не имеет… смерть едина.
Даже вся его хвалёная знаменитость, висящая над ним, как люстра на потолке, порождена предательством. Его крёстный отец предал его родного отца — и на лбу появился шрам. Клеймо.
Гарри до судорог хотелось рассыпаться пеплом прямо на стуле. Исчезнуть, как Вольдеморт двенадцать лет назад.
Останавливало его только то, что при виде такого близнецам может попросту стать плохо.
— Гарри? — повторил Джордж.
— Всё в порядке, — Гарри растянул губы в улыбке, но был уверен, что даже с чужим лицом это вышло крайне неправдоподобно. — Я… я почти всё это знал и раньше.
Такой номер мог бы пройти с Роном и Гермионой — хотя Гарри не мог бы поручиться, что Гермиона не заметила бы фальши — но с близнецами не стоило даже и пытаться.
Фред и Джордж переглянулись и потянули его прочь из трактира. Гарри не сопротивлялся.
Пятнадцать минут они молча брели по заснеженной улице; Гарри мёрз и находил холод вполне заслуженным наказанием за всё — пожалуй, даже излишне мягким. Близнецы молчали и тревожно косились на него. В таком настроении, больше подходившем для поминок по безвозвратно ушедшим молодости и беспечности, они добрели до края деревни. На её отшибе стояло двухэтажное деревянное строение, покосившееся, угрюмое и облезлое.
— Это Визжащая Хижина, — голос Фреда прозвучал совершенно неожиданно, но Гарри не вздрогнул. С каждой минутой он интересовался окружающим миром всё меньше, всё больше замерзал до полной потери чувствительности и всё сильнее презирал сам себя.
— Сейчас тут никого нет, — Джордж толкнул скрипучую дверь. — Все возвращаются в Хогвартс.
Гарри безо всякого интереса зашёл в Хижину, где было ненамного теплее, чем снаружи, поднялся вслед за Фредом и Джорджем на второй этаж и сел там на древнюю продавленную кровать. Кто на ней когда-то спал?
— А теперь расскажи нам всё, — мягко попросил Фред, опускаясь рядом с ним на кровать и кладя руку ему на плечи. С другой стороны Джордж синхронно проделал то же самое.
Странное дело — несколько раз Гарри сам порывался рассказать им всё, но сейчас, когда у него были все возможности для этого, он испугался. Самый настоящий страх запечатал ему рот накрепко. Гарри уставился в пол — поцарапанный, пыльный — чувствуя, как пересохшие губы слиплись, сцепились трещинками накрепко.
— Расскажи, не держи в себе, — Джордж осторожно коснулся губами виска Гарри. Фред погладил тыльную сторону ладони Гарри кончиками пальцев.
Эти невинные касания стали отчего-то отмычкой для откровений Гарри. Он вздрогнул, распахнул глаза, от резкого движения задев ресницами кожу под самыми бровями, и начал говорить. Судорожно захлёбывался словами, глотал слоги, сбивался, начинал снова. И плакал. Он понял это только тогда, когда растрескавшуюся губу обожгло, и противная тёплая солёность просочилась на язык — раз, другой. Он не двигался с места, только говорил и говорил, а Фред и Джордж молча сжимали его ладони — их руки были тёплыми, и это тепло в пронизывающем холоде Визжащей Хижине было острее любой боли и любого удовольствия.
Замолчав, Гарри понял, что выдохся. И с места не двинется, даже если Дамблдор лично явится искать его. Или Снейп — чтобы исключить за несанкционированное шатание по Хогсмиду.
Сейчас близнецы уйдут — вот только осмыслят всё, что он сказал про Ремуса, убийства и прочее — и он останется тут до утра, потому что двигаться, в сущности, некуда. В гриффиндорскую башню путь теперь заказан, в слизеринских подземельях самому повеситься хочется. Пока другие желающие не прикончили.
Между прочим, каким надо быть идиотом, чтобы сначала всё растрепать, а потом сообразить, что этот рассказ может здорово повредить Ремусу? Вряд ли настолько неформальные отношения ученика и учителя приветствуются в Хогвартсе… «

* * *
**. Я когда-нибудь научусь думать той головой, что на шее?».
Близнецы аккуратно уложили его на кровать и легли рядом, опираясь на локти.
— Поспи, — прошептал Фред, почти касаясь губами уха Гарри. — Ты вымотался, перенервничал. Поспи несколько часов, а потом вернёмся в башню.
Джордж снял мантию и накинул её на Гарри, как одеяло.
— Ты же сам замёрзнешь, — автоматически воспротивился Гарри, до которого ещё не дошло как следует, что это было такое и до сих пор есть.
— Я закалённый, — ухмыльнулся Джордж. — А ты маленький и хрупкий, тебя надо беречь.
— Не надо меня беречь, — пробормотал Гарри, у которого и вправду отчаянно опускались веки. — Я не заслуживаю…
— Чушь какая, — перебил его Фред. — Ты заслуживаешь и бережного отношения, счастья, и покоя, и тем более любящих тебя людей. А мы тебя любим, зеленоглазое ты несчастье.
— Я — подстилка… — уже в полусне Гарри зачем-то всё ещё озвучивал претензии к себе. — Ремус не хотел, а я…
— Ну, во-первых, если бы он в самом деле не хотел, то ничего и не было бы, — возразил Джордж. — Во-вторых, ты думаешь, что это имеет для нас какое-то значение?
— Дурачок, — шепнул Фред — нежно-нежно.
— Если что-то делает тебя счастливым — значит, это правильно.
— И неважно, с кем ты при этом.
— Ты же не наша вещь, в конце концов.
— Ты — живой человек, которого мы любим.
Гарри хотел было продолжать с ним спорить, но он не был уже уверен, что эти слова ему не снятся — в конце концов, именно их он отчаянно хотел услышать. Поэтому он молча провалился в сон.

Он проснулся от чувства слежки. Резко открыл глаза и увидел только потолок Визжащей Хижины, обшарпанный и покрытый паутиной. Фред и Джордж крепко спали, обнимая его во сне. Гарри осторожно частично выпутался из переплетённых на нём рук и приподнялся на локте, почти слепо — очков на нём не было — вглядываясь в полумрак у дверей.
На миг ему показалось, что он различает тёмные очертания какого-то большого зверя и жёлтый свет глаз, но тут же видение пропало. «Должно быть, я ещё полусплю. И мне, стало быть, полуснится, что за мной наблюдают из темноты звери с жёлтыми глазами. Бред».
Полная луна серебристым шаром с тёмными выщербинками морей висела в небе, занимая собой пол-окна и отбрасывая широкие дорожки света на неровные грубые доски пола.

С тобою древле, о всесильный,
Могучий состязаться мнил,
Безумной гордостью обильный…
А. С. Пушкин, «Подражания Корану IV».

Утро Рождества Гарри встретил снова в Гриффиндорской башне. Они с Фредом и Джорджем упали в постель заполночь, изрядно задержавшись в Визжащей Хижине — даже странно, что они умудрились так крепко и долго спать на продавленной скрипучей узкой кровати. К счастью, их никто не хватился, кроме Рона, который к моменту их возвращения сладко сопел в подушку одетым — явно собирался ждать блудных братьев и друга до победного, но его сморило.
Рон всё ещё спал, когда Гарри и близнецы открыли глаза — почти одновременно.
— Доброе утро, глупыш, — Фред дунул Гарри на макушку, взъерошивая тому волосы.
— Как ты сегодня? — Джордж рассеянно водил пальцем по шраму на лбу Гарри, повторяя движением очертания молнии. Это было странное чувство, но достаточно приятное, чтобы Гарри совсем не возражал против дальнейших действий близнеца.
— Хорошо… — с некоторым удивлением признал Гарри, прислушавшись к себе. — Легко так… А…
— Что «а»?
— А мне… не приснилось?
— Наша реакция на твои откровения? — уточнил Фред. Гарри кивнул и покраснел до ушей. — Не приснилась, и не думай.
— В смысле, даже не думай, что сумеешь так просто от нас избавиться, — с ухмылкой пояснил Джордж. — Ничего постыдного и нелицеприятного ты вчера не рассказал. Всего лишь немного грустного и немного приятного, насчёт которого у тебя отчего-то дикое чувство вины.
— С тобой случилась одна из лучших вещей, которая вообще может случиться с человеком, — добавил Фред, — и если ты только посмеешь об этом сожалеть, мы лично дадим тебе столько пинков, сколько понадобится, чтобы все сожаления из тебя вылетели.
Гарри захихикал — воображение услужливо предоставило ему картинку того, как он стоит, опустив голову, и бубнит: «Я так сожалею…», а близнецы примериваются отвесить ему пинка, но всё никак не решаются.
— Ого, с каким энтузиазмом ты относишься к идее пинков, — беззлобно съязвил Джордж. — Нам стоит подумать об этом, Фредди.
— Обязательно, — Фред сладко зевнул. — Но только после завтрака, а то я что-то не настроен сейчас на активные действия типа пинков…
Он попытался откинуть одеяло, противореча сам себе по поводу несклонности к действиям, но что-то ему помешало.
— Что за…? — Фред сел и не закончил предложения.
— Что там? — движимые любопытством Гарри и Джордж тоже сели.
Поперёк кровати лежала длинная изящная коробка, обвитая приклеенной бумажной лентой с надписью: «Мистеру Гарри Поттеру». Такие коробки были Гарри знакомы… но…
— Это что, подарок мне к Рождеству? — недоверчиво протянул Гарри после паузы. — От кого?
— Попробуй открыть, — предложил Фред.
Гарри послушно вскрыл картон, и на кровать выкатилась метла. «Молния». Новейшая модель метлы из всех… ровное, неярко сияющее древко тёплого медного оттенка, идеально ровный хвост — хворостина к хворостине. Золотые цифры регистрационного номера на кончике древка ощущались под пальцами лёгкой шероховатостью. Зачарованный Гарри разжал ладонь, и метла повисла в воздухе на идеальной для того, чтобы сесть, высоте.
— Кто бы мог тебе это подарить? — Фред глядел на метлу не с восхищением, а с удивлением и подозрением. — Она стоит чёртову тучу денег.
— Не знаю…
Джордж молча дотянулся до палочки и направил её на метлу.
— Perspicio hostilitas!
Метла не отреагировала.
— Reperio magiam! — внёс свою лепту Фред. — Обычная метла… только очень хорошая.
— Если, конечно, кто-нибудь не встроил туда проклятий на стадии изготовления.
— Но это слишком трудоёмко и дорого, так что…
— …так что ни один желающий от тебя избавиться не стал бы тратиться на настоящую Молнию. Можно было бы прислать что-нибудь подешевле и не такое… странное.
Гарри решил, что метла ему очень кстати: Флинт доставал его на каждой тренировке, интересуясь, когда же он купит себе новую метлу. Летать на школьной было положительно невозможно — они шатались из стороны в сторону, как пьяные, дрожали, если набрать скорость, да и сама скорость у них была так себе. Гарри кивал в ответ на речи Флинта, но ничего не делал — ему не хотелось ничем заменять Нимбус, по которому он всё ещё скучал, и к тому же он питал тайную надежду, что на школьной метле проиграет, и придраться к нему не смогут. Конечно, разъярённые гарантированной потерей кубка слизеринцы сотворят с ним что-нибудь нехорошее, но привыкать, что ли? А кубка им тогда так и так не видать, словно своих ушей…
Но не летать на Молнии было выше сил Гарри. Метла была искушением почище любого видения в зеркале Еиналеж.
— Кто-то тебя очень любит, — высказался Фред.
— Или хочет, чтобы ты его любил, — добавил Джордж.
Гарри зачарованно провёл рукой по метле, упиваясь гладкостью дерева под кожей.
— Пусть сначала представится, и я подумаю…
Дружное ржание близнецов окончательно разбудило Рона. Он сел, растерянно моргая, и возмущённо уставился на смеющихся Гарри и близнецов.
— Эй, вы где вчера были? Я беспокоился!
— Так беспокоился, что дырку в подушке прохрапел, — фыркнул Джордж, и близнецы залились смехом снова.
— Нет, правда, где вы были? — настаивал Рон.
— Расскажите ему… что посчитаете нужным, — Гарри свалил всю проблему на лояльность и совесть близнецов и отправился умываться.

* * *

На праздничный завтрак в Большом Зале Гарри пришёл в новом свитере от миссис Уизли — снова зелёном, с большой серебристо-серой змеёй на груди, поднимавшейся из пирамидки колец собственного тела, высовывая раздвоенный тонкий язычок. Фред и Джордж шли по обе стороны от него, как почётный караул, готовые, казалось, напасть на любого, кто посмеет хотя бы косо взглянуть на Гарри.
За столом в это утро сидело совсем немного народу — почти вся школы поразъехалась на каникулы. Директор, деканы факультетов, Филч, Рон, Фред, Джордж, сам Гарри и двое испуганных первокурсников то ли с Хаффлпаффа, то ли с Рэйвенкло. Гермиона вначале хотела остаться, но разругалась с Роном в пух и прах, когда её кот в очередной раз попытался пообедать Струпиком. Стол был один, общий — какой был смысл ставить четыре стола? Слизеринский так вообще достался бы в полное распоряжение одному Гарри.
— С Рождеством! — поприветствовал их Дамблдор, лучезарно улыбаясь. Гарри при виде директора в который уже раз задался вопросом, отчего Малфою в начале года сошло с рук применение Непростительных (в конце концов, старшего Малфоя больше не было в Совете Попечителей Хогвартса). Чего Дамблдор хотел этим добиться? Потерять остатки доверия, которое Гарри к нему испытывал? Этого он, положим, добился, а дальше что?
Гарри как раз нацелился уничтожить солидную порцию жареной картошки, когда в дверях Большого Зала показалась профессор Трелони. Это было по меньшей мере странно: обычно она ела у себя в башне. Её зелёное платье с блёстками делало её похожей не просто на стрекозу — на помесь стрекозы с богомолом.
— Сибилла, какой приятный сюрприз! — Дамблдор встал, приветствуя Трелони; больше никто не последовал его примеру.
— Мне, к моему величайшему удивлению, директор, довелось узреть в хрустальном шаре, — поведала профессор Трелони самым загадочным и загробным голосом, на какой была способна, — что я оставила свою одинокую трапезу и присоединилась к вам. Кто я такая, чтобы сопротивляться велению судьбы? Я немедленно покинула свою обитель и покорнейше прошу простить меня за опоздание…
Дамблдор понимающе мигнул.
— Конечно, конечно. Позвольте предложить вам стул…
И он «предложил» стул, нарисовав его в воздухе волшебной палочкой. Стул несколько секунд качался над полом, а потом с грохотом приземлился между Снейпом и МакГонагалл. Профессор Трелони, однако, не спешила сесть; огромные глаза пробежали по всем собравшимся — и вдруг прорицательница издала тихий вопль.
— Я не смею, директор! Если я присоединюсь к вам, за столом окажется тринадцать человек! Какое несчастливое знамение! Не забывайте: когда тринадцать человек едят за одним столом, то первый, кто встанет с места, первым и умрёт!
— Ничего, мы рискнём, Сибилла, — нетерпеливо оборвала её профессор МакГонагалл. — Садитесь, индейка стынет!
Со скептическим выражением лица — этаким характерным «ну-смотрите-сами-я-вас-предупредила» — Трелони опустилась на стул.
— А где же наш дорогой профессор Люпин?
— Боюсь, бедняга снова заболел, — ответил Дамблдор, разрезая индейку. — Так неудачно, в самое Рождество.
— Я уверена, вы уже знали об этом, Сибилла? — подняла брови профессор Макгонаголл.
Профессор Трелони ответила очень холодным взором. Хотя до Снейповского, например, ей было далеко — миль пятьсот, и все Запретным лесом.
— Разумеется, знала. Однако не следует афишировать тот факт, что тебе известно всё обо всём. Я часто веду себя так, словно у меня нет Внутреннего Глаза, чтобы не нервировать окружающих
— Это многое объясняет, — ядовито процедила профессор МакГонагалл.
Фред и Джордж захихикали.
Голос профессора Трелони внезапно потерял почти всю свою загробность.
— Если хотите знать, Минерва, мне открылось, что бедный профессор Люпин не пробудет с нами долго. Он, скорее всего, и сам знает, что его дни сочтены. Он буквально отшатнулся, когда я предложила погадать ему на хрустальном шаре…
— Я его понимаю, — очень сухим тоном подколола её МакГонагалл.
Гарри согнулся пополам, почти касаясь носом картошки в своей тарелке, чтобы скрыть душивший его смех.
Обед длился почти два часа, перемежаемый взрывами волшебных хлопушек, из которых каждый раз выпадала какая-нибудь сувенирная ерунда, разговорами — за большинство сидящих болтал директор — и взрывами специальных крекеров, наполнявших комнату клубами белого дыма с запахом озона. Фред и Джордж усиленно пытались растормошить невесёлого Гарри, и им это удавалось успешно до того самого момента, пока они не встали из-за стола, и Трелони не возопила на весь Зал:
— Мои дорогие! Кто из вас встал первым? Кто?!
Близнецы впервые в жизни не нашли, что сказать — с такой упёртостью при полном отсутствии каких-либо поползновений к пониманию собственной неадекватности в глазах окружающих они сталкивались очень редко.
— Вряд ли это имеет хоть какое-то значение, — ледяным тоном произнесла профессор МакГонагалл, — если, конечно, за дверью не притаился сумасшедший дровосек, одержимый идеей зарубить первого, кто выйдет в коридор.
Засмеялись все, даже Снейп. Профессор Трелони молча оскорбилась.
Было, конечно, смешно, но, выйдя из Зала, Гарри всерьёз задумался о судьбе и будущем. Трелони несёт чушь, но в любой чуши есть рациональное зерно. Не лучше ли обзавестись чем-нибудь, что поможет узнать будущее, хотя бы приблизительно? Вон и Дамблдор дёргался на первом году, когда Гарри предположил, что Вольдеморт — его судьба… тьфу, даже думать не хочется о том, как можно это толковать. «Выходит по всему, что моя судьба — крайне стервозная и злобная особа… надо почаще спрашивать её, о чём она думает. Глядишь, узнаю что-нибудь конструктивное».
— Фредди, Джорджи, у вас есть абрикосовые косточки?
— Что? — хором сказали близнецы.
— Понятно, значит, нету…
— Зачем тебе абрикосовые косточки? — заинтересовался Джордж.
— Понадобились, — Гарри показал язык и вынул из кармана мантию-невидимку.
— Эй! Ты куда это в мантии? — глаза у близнецов загорелись любопытством.
— В библиотеку, — Гарри, уже невидимый, открыл дверь спальни.
— А зачем тебе в библиотеку? — по-прежнему не понимал Джордж.
— Так она же закрыта! — вспомнил Фред. — Каникулы!
Гарри только молча усмехнулся под мантией и выскользнул в гостиную. Он предпочитал не распространяться о том, что нет в Хогвартсе таких дверей, что не открылись бы ему. Должен же у него быть какой-то секрет…
И да, увлечённость древними рунами и в самом деле не прошла для Гарри даром.

Абрикосовых косточек он так и не нашёл, зато подумал о том, чем можно было бы их заменить. В принципе, единственное, что требуется от этой вещи — быть когда-то частью живого… За обедом Гарри старательно собирал в пакетик косточки очередной индейки — ему нужны были примерно одинакового размера (можно, конечно, обточить большие, но сколько на это сил уйдёт!), всего двадцать пять штук.
Весь обед близнецы наблюдали за ним, распираемые любопытством изнутри; стоило им вернуться в гриффиндорскую башню, снова встав из-за стола первыми, как Гарри был незамедлительно схвачен и уронен на кровать.
— Ну-ка, признавайся, зачем тебе индюшачьи кости! — Фред нежно поцеловал его в скулу.
— Да-да! — поддержал его Джордж. — Ты будешь их грызть по вечерам? Ты превращаешься в фетишиста-извращенца?
Гарри захохотал. Вот уж грызть он их точно не собирался.
— Пытать будете, да? — весело спросил он.
— Непременно! — Фред сделал страшные глаза. — Как же это, у нас тут целый Мальчик-Который-Выжил, и уже сколько дней не пытан… непорядок!
— А ещё как раз и повод есть! — Джордж пробежался губами по линии подбородка Гарри. — Надо выпытать информацию…
Гарри улыбнулся, подставляя лицо поцелуям, но две минуты спустя близнецы с видимым сожалением оторвались от этого занятия.
— Выкладывай, — мягко попросил Фред.
Гарри не мог всерьёз противостоять близнецам — главным образом потому, что твёрдо знал: они никогда и ничего не сделают ему во вред и не используют против кого-либо полученную от него информацию. Это было, пожалуй, единственным, в чём он был уверен вообще. Фред и Джордж были для него некой константой, точкой отсчёта в хаотичном непредсказуемом мире, незыблемым оплотом любви и заботы и никогда — боли или ненависти.
— Я… хочу сделать руны. Для гадания.
— Как Один?
— Надо сказать, у тебя амбиции, Гарри… а ты уверен, что на индюшачьих костях можно?
— Уверен. Они же были частью живого существа, этого достаточно, — Гарри перевернулся на живот, вытащил из кармана крошечную книгу и заклинанием вернул ей нормальный размер. — Это из Запретной секции… тут говорится, как это делается. Вроде бы, это список с рукописи Мерлина.
— Знаешь, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь мастерил себе такие, — Фред раскрыл книгу. — Только вот Один, с абрикосовыми косточками, а после него ещё Мерлин. Не помню, с чем. Кажется, тоже абрикосы.
— Ага, тут говорится об этом, — Гарри открыл нужную страницу и с выражением зачитал, пытаясь на ходу адаптировать обороты, слова и конструкции к современному английскому. Получалось так себе.
— «Поелику сделанные верно, руны судьбы силу великую приобретают, одни только с судьбой имеющие разговор накоротке могут вопрошать и ответ получать, прочих же тьма ждёт и бессилье. Особливо избранные пророком и отмеченные силой право имеют требовать знания, ибо темно будущее, и лишь ясность свет может встретить на этом пути, и знаки на челе ли, на других ли частях предвещают ясность, право и силу». Вот, это вступление, оно всё в таком духе. В нём я через пень-колоду понимаю. А там, где конкретно написано, что делать, так там вообще коротко, ясно и прозрачно. Так что я их сделаю.
— Гарри, ты точно — «избранный пророком» и «отмеченный силой»? «Знак на челе», конечно, присутствует… а если с тобой случится «тьма и бессилье»?
Гарри фыркнул. Объяснить толком он не мог, но был уверен, что «тьма» его не ждёт.
— Знак есть — всё пучком, — оптимистично заявил он. — Вы мне поможете? Надо обточить эти кости так, чтобы они были одной формы и размера — по крайней мере, чтобы нельзя было их на глаз различить. И только руками, магии никакой нельзя применять.
Фред присвистнул.
— Это же упариться…
— Ты из нас верёвки вьёшь, — вздохнул Джордж, беря в руки одну косточку. — Надеюсь, их зубами обгрызать не надо?
— Ну можно… хотя лучше всё-таки не надо. Проще взять напильник — я их у Хагрида одолжил, уж не знаю, зачем они ему…
— И ты заметь, — почти возмущённо заявил Фред, принимая напильник из рук Гарри, — он сразу одолжил у Хагрида три напильника, а не один! Знал, что нас припряжет!
Гарри процвёл румянцем. Ну да, знал… не ошибся ведь…
— Коварный слизеринец, что поделаешь… — вздохнул Джордж, критически осматривая косточки. — Какую за образец-то возьмём? А то выйдут они у нас разные… Ничего, братец Дред, он нам потом натурой заплатит за каторжный труд.
— Чьей? — въедливо уточнил Фред.
— Своей.
Гарри покраснел до ушей.
— Зацелуем на фиг, и далее по списку, — невозмутимо продолжал Джордж.
— Тяжка наша доля, — Фред выбрал самую маленькую косточку и положил отдельно. — Будем пилить под вот эту.
Пришедший с обеда Рон застал в спальне очень интересную картину: его братья и Гарри лежали и сидели на полу в разных позах, ржали, как жеребцы, и скребли напильниками по каким-то костям, похожим на птичьи, ссыпая спиленное на старый «Ежедневный Пророк». При этом они выглядели такими спокойными, будто это было самым что ни на есть обычным делом, и все, кому не лень, занимаются этим целыми днями.
— Вы что? Вы это зачем? — Рон от удивления не смог членораздельно составить фразу, но его и так поняли.
Близнецы вопросительно уставились на Гарри, словно спрашивая разрешения рассказать. Гарри ответил сам:
— Новый прикол готовим. Хотя, может, он ещё и не получится…
— А что за прикол?
— Получится — расскажем, — заверил Гарри. — А так… сглазим ещё.
Словечко «сглазить» чистокровным магам, не страдавшим суевериями, было незнакомо, но, впрочем, надёжно заткнуло все нежелательные расспросы со стороны Рона. Гарри не собирался посвящать его в свои секреты — так же, как и кого-либо ещё.

* * *

На третий день с художественным выпиливанием по кости было покончено. Все двадцать пять выглядели совершенно одинаковыми.
— Ну, последователь Одина и Мерлина, что дальше?
— Дальше я сам должен вырезать руны и произнести над ними заклинания, — Гарри вынул острый ножик, заранее приготовленный для этой цели, и уселся на пол по-турецки. — Только я сам, потому что это будут мои руны. Смешивать магию нельзя.
— А почему?
— Плохо будет. Как минимум, будешь долго икать, — икота была единственным, что Гарри сумел разобрать в последствиях смешивания магии нескольких человек сразу. В этой части Мерлин переходил на тот же язык, что и во вступлении, темня нещадно. Но и прочие слова тоже ничего хорошего не обещали.
— А что за заклинания?
— Те самые слова, которые когда-то произнёс Один. Мерлин утверждает, что у него сработали точно такие, как записаны в этой книге, — Гарри любовно похлопал рукой по фолианту под боком. — Плюс закрепление и связка с моей сущностью, как связывали с сущностью хозяев имения чистокровных в древности.
— А наблюдать можно?
— И отобрать у тебя это всё, если что-то случится…
— Лучше не отбирать. Мало ли… А наблюдать можно, — Гарри и сам не знал, что может с ним произойти: Одину пришлось разок умереть, чтобы заполучить себе такие руны, а Мерлин вообще обошёл этот вопрос выразительным молчанием, добавив в самом конце книги, что «на пороге стоял тьмы и бессилья, и в ужасе был великом».
«Начнём. Сколько можно тянуть?». Ну, ответ на этот вопрос зависит от того, насколько тебе страшно… Гарри сделал глубокий вдох и кухонным ножом с силой провёл по кости вниз, образовывая вертикальную чёрту:
— Лёд очень холоден, он прозрачен, как стекло, он сияет на солнце, которое должно долго светить прежде, чем лёд растает… Distinguo me, connecto nos — me et te, fortuna mea… Isa…
Едва Гарри договорил, как его скрутило в узел изнутри — такое, по крайней мере, было ощущение. Он затруднился бы сказать, можно ли назвать это болью… но это лишало воли и превращало в кисель. Это судьба кивала ему в ответ, связывая часть его с индюшачьей косточкой. «Определённо, она и в самом деле чересчур стервозна…»
Три глубокие борозды нарушили гладкость кости, похожие на букву N, но всё же не совсем такие.
— Посланник перемен, неукротимая энергия, сметающая всё в никуда, разрушающая всё вокруг. Град, что приходит с небес и, рассеиваемый ветром, превращается в чистую воду… Distinguo me, connecto nos — me et te, fortuna mea… Halagaz…
Во второй раз это было куда как неприятней — перед глазами заплясали искры, и Гарри сумел не согнуться пополам только потому, что знал — близнецы смотрят и в случае чего не постесняются отобрать у него неготовую руну.
После седьмой руны Гарри начало тошнить — сильно. Неудивительно, его внутренности скрутились столько раз подряд… После четырнадцатой — вырвало. После двадцатой он потерял равновесие и едва сохранил сознание. Фред и Джордж бесчисленное количество раз порывались «отобрать каку», уложить его на постель и напоить укрепляющим и сонным зельями, но Гарри был против категорически, почти истерически. Главным аргументом было то, что нельзя прерывать единожды начатое дело — и близнецы сдавались, сами слишком хорошо знакомые с опасным колдовством. Оба были бледнее самого Гарри.
Двадцать пятую руну, Вейрд, он заговаривал шёпотом, сжимая косточку обеими руками, благо вырезать ничего не надо было — руна Вейрд была пустой:
— Великая пустота, знание непознаваемого, доверие к тому, что будет, другая сторона жизни и смерти… Distinguo me, connecto nos — me et te, fortuna mea… Weird…
Что-то взорвалось внутри Гарри, и в глазах заплясали тёмные искры — как будто глубокую безлунную ночь искрошили на тёрке и покидали Гарри в лицо… Косточка со стуком выкатилась из рук, и Гарри всем телом ощутил мощную волну магии, настоящее цунами, в котором он захлебнулся.
— Гарри! Га-арри!!..

Темно. Пусто. Тепло.
Гарри открывал глаза, открывал и открывал, чувствуя, что этот процесс не уступает по трудоёмкости убийству дракона, выманиванию денег у гоблина и просеиванию сотни-другой фунтов перловки в поисках жемчужины.
Хорошо.
— Джордж, он очнулся! — усталый шёпот. Фред. Фред Уизли.
«Где я? Что опять случилось?». «Сунул ты опять свой нос, куда не просят, и получил по нему — вот что!», — фыркнул внутренний голосок. Гарри принял эту информацию к сведению и попытался рассмотреть что-нибудь в сумерках. Всё расплывалось — кажется, он был без очков.
— Раз очнулся, пусть пьёт, — к губам Гарри прижался холодный край кубка, и в рот полилась понемногу противная вязкая жидкость.
Послышался судорожно задавливаемый зевок.
— Надо Рона разбудить, что ли…
— Пять часов всего спит, пусть пока отдохнёт… это же надолго.
— Он нас слышит?
— Раз очнулся, значит, слышит. Только ответить пока не может.
— Тогда я ему сонное дам — нечего зря силы тратить…
Другая жидкость приятной мятной прохладой прошлась по языку, и веки Гарри неудержимо потянуло друг к другу — верхние к нижним.

Следующее пробуждение случилось днём. На этот раз возле кровати сидел Рон.
— Привет, — почти шёпотом сказал Гарри.
Рон встрепенулся и, судя по звуку, уронил с колен книгу.
— Гарри? Проснулся? Как ты?
— Нормально, — осторожно сказал Гарри, смутно чувствуя, что все необходимые части тела на месте. «Даже те, которыми я редко пользуюсь… голова, например». — А что со мной?
— Ты разве не помнишь? Ты делал те руны…
— Руны помню. А почему я лежу, и сил никаких нет?
— Руны взяли у тебя много силы, чтобы связать тебя с ними. Так Снейп сказал. У того скандинавского бога силы было больше, чем у тебя, а Мерлин был тренированней, поэтому им не пришлось так плохо. А ещё он сказал про тебя много плохого, я уж не буду пересказывать, хотя хочется, и велел сразу проверить, можешь ли ты колдовать. Потому что если не можешь, значит, ты не этот… как его… избранный, помеченный, как там ещё… и за наглость — это Снейп так выразился — тебя настигло бессилье.
— А где моя палочка?
— Не знаю…
— А как я тогда проверю?.. Ну ладно…
Гарри с усилием развернул правую руку на кровати ладонью вверх и вспомнил, что делал, чтобы на ладони вспыхнул огонёк. Привычное не жгущее пламя преданно лизало кожу, как соскучившийся щенок.
— Получилось, — полуутвердительно-полувопросительно сказал Гарри.
— Получилось! — радостно подтвердил Рон. — Гарри, ты — Избранный!
«Вот только этого мне не хватало для полного счастья… для абсолютного экстаза и кайфа неземного, так сказать».
Рон ни словом не упомянул то, что Гарри нагло соврал ему — мол, мы тут прикол делаем (хороши приколы!), потом расскажу… Но Гарри всё равно было стыдно. Очень.
— Рон, я…
— Что?
— Извини, я тебе наврал про то, что это прикол…
— Ш-ш, — Рон приложил палец к губам Гарри. — Тебе нельзя волноваться. Всё нормально. Тебе, кстати, пора зелье пить.
И это обидчивый, вспыльчивый Рон? «Что-то крупное сдохло в Датском королевстве… ой, кажется, я что-то не то подумал…».

Позже вечером его навестили соные близнецы — от неотрывного сидения с Гарри у них сбился весь режим, потому что они шли спать только тогда, когда веки слипались даже после холодного душа. Фред сидел на стуле у кровати — раньше этого стула в гриффиндорской башне не было, и его явно принесли туда специально — а Джордж пристроился на подоконнике, свесив одну ногу.
— Фред, Джордж… так что со мной случилось-то?
— Ты отрубился и вообще сделался подозрительно похож на труп, весь засветился чем-то зелёным таким… Мы в панику ударились, оттащили тебя в кровать, полог задёрнули — тут Дамблдор явился.
— Улыбнулся так по-доброму и спрашивает: «Мальчики мои, не известно ли вам, случайно, что-нибудь о весьма сильном колдовстве, произошедшем тут минуты три назад?». Мы ему: «Даже специально ничего не знаем, сэр». Кажется, он не поверил…
— …но, по крайней мере, ушёл. Не доверяем мы ему после сентября. Не прошло двух минут, Снейп является — и похоже, что по собственной инициативе.
— «Что, — спрашивает без предисловий, — с Поттером? И не врите, что его здесь нет». Мы молчим. «Можете молчать, — заявляет Снейп, — но дайте угадаю: Поттер решил погнаться за лаврами Мерлина. А это, знаете ли, чревато для малолетних идиотов. И пока вы мнетесь, он может умереть».
— Тут мы решили, что чёрт с ним со всем, главное, чтобы с тобой всё было хорошо. Полог отдёрнули, рассказали Снейпу о рунах, а ты весь бледный, как скатерть в Большом зале, и дышишь через раз…
— Снейп обругал тебя по-всякому — даже у нас уши в трубочку свернулись, это что-то да значит, а? — и понадоставал из карманов зелий. Мы думали, ты лопнешь от такого количества.
— А потом Снейп сказал, что с тобой должен кто-нибудь сидеть, и если ты вдруг задёргаешься, станешь дышать медленней или очнёшься, поить тебя зельями, список выдал — в каком случае что, — батарею флаконов… ну, к мадам Помфри мы тебя тащить отказались, и втроём с Роном сидели тут, менялись, следили, как ты дышишь.
— А долго я так пролежал? — осторожно уточнил Гарри.
— Завтра первый день второго семестра.
Гарри прикусил язык.
— Я… я…
— Ты просто очертя голову ринулся в новое приключение, и кто мы такие, чтобы осуждать?
Гарри словно током тряхнуло. Не бывает таких людей на свете. Должно быть, на самом деле он всё ещё в своём чулане, и ему снится, что есть люди, которым он дорог настолько, что они простят ему каникулы, проведённые у его постели, дикую безответственность и то, что он заставил их волноваться. Беспокиться. Бояться. За него. Не бывает на свете таких добрых и понимающих… это слишком хорошо, чтобы быть правдой или продолжаться больше двух минут. «Если бы не Фред с Джорджем, меня бы уже тут не было — или убили бы, или сам себя убил бы». Ему хотелось проснуться поскорее — потому что чем больше он будет видеть этот сон, тем сильнее будет разочарование, когда он откроет глаза от надсадного вопля тёти Петунии: «Немедленно вставай и иди готовить завтрак, несносный мальчишка!!».
— В конце концов, знать своё будущее все имеют право. Особенно Избранные, — ехидно добавил Фред.
Гарри вспыхнул и прикусил губу; он бы сжался на кровати в комочек, если бы у него были на это силы.
— Нет, серьёзно, ты Избранный, — Джордж укоризненно покосился на Фреда. — Не знаю, каким пророчеством, но это всё равно. Главное, это помогло тебе выжить.
— Теперь ты задерёшь нос, будешь везде трясти этими индюшачьими косточками, пророчествовать, как Трелони, прижмёшь всех слизеринцев к ногтю, придавишь Сам-Знаешь-Кого тапком, как таракана… — перечислял Фред с широкой ухмылкой.
— Фред!!!! — возмутился Гарри, не выдержав.
— Молчу-молчу, — Фред, обезоруживающе улыбаясь, поднял руки. В ярких синих глазах танцевали джигу озорные искорки. — Вот теперь ты на себя похож, а то лежал, губы кусал…
Гарри молча швырнул во Фреда подушку — и откуда только силы взялись?
Фред, смеясь, поймал, и они с Джорджем уложили разбушевавшегося Гарри обратно на постель.
— Вот, кстати, твои руны. Мы собрали и сложили в мешочек, — Фред положил рядом с правой рукой Гарри что-то из тонкой ткани; сквозь ткань чувствовалась твёрдая гладкость косточек. — Раз уж ты столько сил на них убил…
— Отдыхай, — два нежных поцелуя в губы. — Тебе надо будет ещё перебраться вечером в подземелья, а в слизеринском гадючнике тем более не стоит демонстрировать слабость, правда?
— Отдыхай. Мы тебя любим.
Они тихо прикрыли за собой дверь, а Гарри глядел в потолок и улыбался, как идиот

— Это испытание ты выдержал вполне
удовлетворительно… почти хорошо.
Сергей Лукьяненко, Ник Перумов, «Не время для драконов».

Больше всего во всей истории Гарри удивляла реакция Снейпа, равно как и его неожиданная осведомлённость о магических действах, которые происходят в гриффиндорской башне. Как на первом курсе, тот спасал его, явно и очевидно при этом ненавидя настолько, насколько взрослый может ненавидеть ребёнка. Какого чёрта он вообще туда пришёл? И если Дамблдора, вдумавшись, ещё можно было понять (хотя самое умное, что приходило Гарри в голову по этому поводу, заключало в себе гениальную догадку о том, что зачем-то он Дамблдору ещё будет нужен; Гарри злился, но ни о чём больше додуматься не мог), то насчёт Снейпа… ни единой мысли.
Начался семестр, и Гарри, преодолевая всё ещё периодически появляющиеся слабость и дурноту, ходил на занятия, накладывал защитные заклятия на полог на ночь и не смотрел в глаза Ремусу — какому-то поблёкшему, помятому и побитому жизнью. Впрочем, Гарри подозревал, что и сам выглядит не как на подиум.
Флинт, игнорируя болезненное состояние Гарри, проводил тренировки почти каждый божий день, и вся слизеринская команда по квиддичу дружно стонала — за исключением Гарри, который отмалчивался, но тоже превращался после трёх часов над полем в покрытую поверх мантии толстым слоем снега ледышку, даже не чувствовавшую в руке пойманный снитч. Он едва не падал с Молнии каждый раз, но никогда не жаловался, и порой ему казалось, что таким своеобразным способом Флинт проверяет его на прочность. Хотя, скорее всего, Флинт просто жаждал получить квиддичный кубок на своём последнем году в Хогвартсе, потому что вся остальная команда непрерывно бегала к мадам Помфри за зельями от простуды, и только Гарри третий год подряд миновала эта всеобщая зимняя участь — подобная «проверка» причиняла ему куда меньше неприятностей, чем остальным. Он не знал, почему, но его устраивал собственный необъяснимый иммунитет — ему и без кашля и заложенного носа хватало проблем.
Вернувшиеся с каникул Малфой и Забини ходили с такими самодовольными лицами, что Гарри проверял всё по три раза, каждую свою вещь, ковёр в спальне, воздух в спальне, свою сумку по окончании уроков, парту и стул перед тем, как сесть — но всё было безопасно, либо же он просто ничего не мог найти. Это беспокоило его, но не сильно — он устал беспокоиться, и спустя несколько напряжённых дней прекратил вести себя, как параноик, хоть и знал, что для него это почти единственный шанс дожить до вручения аттестата.
Вполне возможно было, что их самодовольство никак не было связано со «шрамоголовым»; но что-то подсказывало Гарри, что вряд ли они так радуются двадцати баллам от профессора Спраут, полученным в первый день семестра или рождественским подаркам.
Однажды вечером Гарри решил погадать на рунах. Он не прикасался к вручную отшлифованным индюшачьим косточкам с того самого дня, когда заговаривал их, хотя всегда носил с собой тёмно-синий мешочек, трансфигурированный Фредом из старого носового платка.
Он сел на кровати по-турецки, предварительно понакладывав заклятий на полог и тумбочку, и, прикрыв глаза, сформулировал про себя вопрос. «Относится ли ко мне самодовольство Малфоя и Забини, и если да, что мне делать?».
Одна из косточек была тёплой на оцупь, остальные же жгли руку холодом. Когда пальцы онемели от копания почти что во льду, Гарри сдался и вытащил тёплую. «Теперь хоть знаю, как гадать по ним. А то Мерлин, как делать, написал, а как пользоваться — нет… наверно, думал, все, кто попробует сделать, тут же на месте и скончаются, к чему утруждаться?»
Eihwaz. Руна трансформации. Руна смерти. Означает смену самой ситуации, причем радикальную смену. «Плюс» может поменяться на «минус» (смерть), и наоборот. «Цветущее царство в одно мгновение может быть разрушено. Пустота и запустенье. Пронесшийся смерч. Эйхваз — это и есть этот смерч. А на мрачном пепелище вдруг появляются ростки новой жизни. Это новая жизнь, щедро одаренная энергией Эйхваз, превращает ужасное место в благоухающий луг. Смерть и новое появление», — мысленно цитировал себе Гарри рунический словарь.
Гарри не устраивала смена ситуации, тем паче обеспеченная Малфоем и Забини, но особого выбора руна ему не предоставляла. Она недвусмысленно говорила о том, что, как бы он ни поступил, «смерть и новое появление» ему обеспечены. «Цветущего царства» в его жизни было немного, и Гарри оставалось только надеяться, что затея этих двух паршивцев, придумавших, должно быть, что-нибудь беспроигрышное (бр-р…), никак не отразится на близнецах. Никоим образом. Совсем.
Глупая эта привычка — надеяться… ни разу не помогла ещё.
Одни неприятности от этих рун — то чуть не погиб, то всякие гадости предвещают, настроение портят… Гарри затянул горловину мешочка и положил его под подушку.

Самым интригующим фактором во всём окружающем Гарри мире оставался Снейп. Гарри, кидая на уроках один за другим ингредиенты в котёл, искоса, из-под падающей на глаза чёлки наблюдал за вечно мрачным и язвительным профессором. Снейп был этакой вещью в себе, если можно так сказать о человеке. Он ни на йоту не изменил своего отношения к Гарри и ни разу не помянул «малолетних идиотов, лезущих в высшую магию, не зная броду» (некоторые перлы Гарри позже всё-таки пересказали близнецы и Рон) — как будто и вовсе ничего не было. Проблема заключалась в том, что оно всё-таки было.
Прошло полмесяца, когда Гарри решился пойти к Снейпу и выяснить, почему его спасли сейчас и, если уж на то пошло, почему спасали на первом курсе, когда Квиррелл скидывал его с метлы. Просто прийти и прямо спросить в лоб; ответить, конечно, вряд ли ответит, но можно хотя бы пронаблюдать за реакцией.
Просто так сунуться Гарри не решился, памятуя о том, что в кабинете профессора Снейпа можно застать самых разных личностей за самыми разными занятиями, и вооружился на всякий случай мантией-невидимкой. Вечером, за два часа до отбоя, он шёл по коридору к кабинету своего декана, но когда он уже был готов взяться за ручку двери, его опередил Малфой, вихрем промчавшийся в паре сантиметров. Парфюмом от него разило, как будто он в нём искупался — и не тем, что был в начале сентября — мужским, который был нестерпимо не к месту для тринадцатилетнего мальчишки, а совсем другим: нежным, цветочным, больше подошедшим бы девушке. Но он, надо сказать, и Малфою был к лицу. Как это ни странно…
Дверь открылась Малфою, пробормотавшему на одном дыхании пароль, и заинтригованный Гарри успел скользнуть следом, придерживая мантию.
— Успел… — облегчённо сказал Малфой и скинул с плеч широкую мантию.
У Гарри отвисла челюсть; ещё немного, и она выдала бы его громким стуком об пол, но до этого, к счастью, не дошло. Под мантией на Малфое было… лучше бы ничего не было, право слово, чем вот это вот… струящееся зелёное платье, с рукавами-фонариками, отороченное по подолу и краям рукавов серебристыми кружевами. Тонкую талию перехватывал широкий серебристый же пояс, затянутый небрежным узлом, лиф облегал грудь, которая, как ей, собственно, и было положено, не выпирала, но была по-девичьи узкой. Юбка складками вилась вокруг стройных ног. Малфой стянул ботинки и аккуратно спрятал их вместе с мантией, в которой сюда пришёл, под стол — так, чтобы не было видно. Потом прошёлся по кабинету, явно стараясь имитировать походку девочки — Гарри, забившись в угол у шкафа с какими-то книгами и тетрадями, умирал от смеха, заткнув себе рот рукавом рубашки. Пару раз споткнувшись, Малфой выругался и пробормотал:
— Как они в этом ходят?! Ну и Лорд с ними, всё равно я не на подиум это надевал… а Блейза я сам убью!
При чём тут Забини, Гарри не понял, и был бы не прочь послушать поподробнее, но Малфой прекратил ругаться вслух (хотя никто не гарантировал, что не продолжил в уме) и взялся за палочку. Заклинания он произносил шёпотом, и Гарри даже не был разочарован тем, что не удалось взять их на заметку — вряд ли он когда-нибудь решит их использовать. От одного прямые волосы Малфоя начали крупно виться, от другого лицо как-то неуловимо изменилось, и только очень внимательно приглядевшись, Гарри понял, что это влияние косметики. Блондин («или теперь лучше «блондинка»?!!») очертил палочкой в воздухе большой прямоугольник, и в воздухе зависло подобие зеркала. Малфой уставился на себя и с отвращением сплюнул на пол; спохватившись, убрал плевок очищающим заклинанием.
—

* * *

* * *
! Он мне за это заплатит… выгляжу, как распоследняя шлюха… пари на желание,

* * *
…
Зеркало исчезло. Ещё один взмах палочки, и по углам комнаты появились свечи с тяжёлым запахом; одна из них едва не подпалила драгоценную мантию-невидимку, и Гарри поспешно поменял, молясь про себя, чтобы Малфою не пришло в голову поджечь ещё что-нибудь.
Малфой оглядел устроенное безобразие, недобро ухмыльнулся и сел на стол, придерживая юбку руками, чтобы не спотыкаться. «Очень милая девочка вышла. Дракония Малфой, ха… хотя нет, не звучит. Надо будет другую вариацию придумать».
Послышались шаги, и открылась та дверь, которая, как Гарри уже знал, вела в личные комнаты декана Слизерина.
— Драко, о чём ты хотел со мной погово… рить…
«Ну да, я бы на его месте тоже дар речи потерял».
Малфой поднял голову и лучисто, нежно улыбнулся остолбеневшему Снейпу. Кто бы мог подумать, глядя на блондина сейчас, что минуту назад это воздушное андрогиноподобное создание материлось, как портовый грузчик, и ухмылялось так, что хотелось от этой ухмылки бежать на все четыре стороны, роняя тапки.
— Я ждал тебя, Сев… правда, я красивый сегодня?
Гарри согнулся пополам, кусая руки до крови, чтобы не смеяться в голос.
— Драко… ты что? Что с тобой? — потрясённо прошептал Снейп.
Свечи заливали комнату вязким, странно знакомым запахом, и Гарри внезапно резко расхотелось смеяться.
— Я просто ждал тебя, — Малфой соскользнул со стола и подошёл вплотную к Снейпу — подол платья летел следом, словно едва успевая за блондином. — Я соскучился, Сев…
— Ты сумасшедший, Драко… — кажется, Снейп собирался что-то ещё сказать, не менее правдивое и справедливое, но Малфой предусмотрительно заткнул ему рот ладонью, продолжая улыбаться так безмятежно, будто цветочки на летнем лугу собирал.
— Вовсе нет, Сев… я так скучал по тебе… mon papa даже не сказал ничего, когда застал нас тогда, в августе. Зря ты так быстро уехал. Правда-правда, он только усмехнулся, когда узнал, что ты уехал, и стал дальше заниматься своими бумагами.
— Ты не знаешь, Драко… — не выдержал Снейп, за запястье отдирая от своего лица цепкую тонкую руку.
— Не знаю чего? — руки Малфоя легли на скулы Снейпа, большие пальцы погладили напряжённое лицо. — Я уверен, что mon papa и тебе ничего не сказал, ему всё равно, он нас понимает… тогда в чём дело, Сев? Я ведь тебе нравлюсь…
Малфой перешёл к концу своего проникновенного монолога почти на шёпот. Гарри осторожно глубоко вдохнул и выдохнул, надеясь обрести заново вдруг утерянное душевное равновесие; сладкий, густой запах свечей, который можно было ножом резать (вот только не время сегодня для ножей…), проник в его лёгкие и пропитал каждую клеточку. Гарри прислонился к стене — голова закружилась, кровь бешено забилась в висках.
— Сев… — Малфой, не отводя взгляда от лица Снейпа («разновидность гипноза?»), прижался к нему всем телом, обвил руками, как будто спасался на дереве от злой собаки, и Снейп был этим самым деревом. — Я хочу тебя, Сев… я ведь уже не мальчик, Сев…
Снейп стоял неподвижно, явно не решаясь выбрать линию поведения.
Малфой отстранился и медленно, неспешно развязал узел пояса. Серебристая змейка ткани скользнула на пол, и Гарри на миг померещилось, что это завитая светлая прядка малфоевских волос — цвета, какого в природе не бывает. Не должно быть.
Платье разлетелось вокруг тела, как перед этим разлеталась одна только юбка. Малфой быстро пробежался пальцами по лифу и умело, по-змеиному тягуче передёрнул плечами — платье упало на пол изумрудно-серебряным ворохом, скомканным, спущенным слизеринским флагом. Малфой переступил через него, оставшись без единой нитки на теле.
Во рту у Гарри пересохло. Возбуждение накатило «Хогвартс-экспрессом», сминая последний разум. Гарри торопливо сполз по стенке на пол и накрыл ладонью огонёк свечи.
Слёзы непроизвольно брызнули из глаз, зато возбуждение отступило, как отрезали. Гарри выдернул руку из пламени и осторожно подул на стремительно вспухающую волдырями кожу. Запах свечей, в которые, вне всякого сомнения, был добавлен сильный афродизиак («видимо, чтоб Снейп не опомнился и не вытолкал Малфоя взашей вместе с платьем и кудрями»), продолжал проникать в Гарри, но больше не действовал. «Какая полезная штука огонь…».
У Снейпа такого безотказного средства не было, и он сдался. Тело Малфоя сияло снежной белизной, было гладким и хрупким, как жемчужина… «неплохо он подготовился к сегодняшнему вечеру…».
Учитальская мантия была снята, и пальцы Малфоя расстёгивали пуговицы рубашки Снейпа — одну за другой, бережно, старательно. Ладонь Снейпа зарылась в платиновых прядях на затылке, и Малфой, слегка повернув голову, поцеловал выступающие венки на запястье своего декана.
Дальше поцелуи доставались открывающимся участкам кожи; дойдя до пояса, Малфой встал на колени и продолжил раздевать Снейпа. Пуговица. Молния. Бельё. Малфой почти задумчиво обхватил губами головку гордо стоящего члена, и Снейп, глухо застонав, схватился обеими руками за стол позади себя. Гарри в своём углу откровенно тосковал, прикидывая, как бы смыться и заняться домашним заданием по Чарам; ясно ведь, что сегодня конструктивного разговора со Снейпом не получится — да и неконструктивного тоже. Сегодня он не разговорами занят…
К своему ужасу, спустя десять минут Гарри понял, что снова возбуждается — и свечи тут вовсе ни при чём; виноват был Снейп, со стоном опрокинувший Малфоя на пол, на комок платья, широко раздвинувший ноги блондина и введший сразу два пальца в узкое отверстие.
— Да… да, Сев… — Малфой, обезумев, метался по полу, яростно насаживался на пальцы Снейпа; зельевар, склонившись над тонким телом, беспорядочно целовал его — плечи, грудь, живот, бёдра… — Пожалуйста, пожалуйста, Сев…
— Что? Чего ты хочешь? — Снейп, криво усмехнувшись, добавил ещё один палец. Малфой двинул бёдрами вперёд, впуская в себя пальцы целиком, и у Снейпа явственно перехватило дыхание.
— Трахни меня… — на четвёртом пальце глаза Малфоя закатились и подёрнулись бессмысленной дымкой, скрывшей последние проблески разума в озёрах серебра. Теперь ничто не могло помешать их эстетическому совершенству — ни злорадство, ни ярость, ни презрение… — Пожалуйста, трахни меня…
Блондин принял в себя член Снейпа с тихим вздохом, обвивая ногами талию зельевара. Гарри, закусив губу, на которой уже было три шрама с прежних времён, опустил руку на выпуклость в своих брюках и закрыл глаза — ему не обязательно было смотреть, чтобы знать, что происходит в комнате. Несколько быстрых движений — и Гарри, прорвав зубами один из старых шрамов, залил себе руку горячим семенем.
— Сильнее… да… да… сильнее… пожалуйста, да, да, Сев, сильнее… — бессвязное бормотание Малфоя переплеталось с редкими стонами Снейпа и характерными звуками соприкосновения плоти с плотью — Снейп вколачивался в Малфоя безжалостно; хотя Малфою, кажется, было всё ещё мало.
Два финальных стона слились в один. Гарри, машинально слизывая заливавшую губу кровь, потихоньку продвигался к двери, делая по шагу в десять секунд и стараясь держаться подальше от двух сплетённых тел посередине комнаты.
— Драко, ты всё равно сумасшедший… это платье… зачем оно?
— Тебе не понравилось?
— Знаешь… понравилось. Но несколько, согласись, неожиданно…
Тихий смешок.
— Зато я добился своего, — самодовольно. — Ты не успел от меня скрыться.
— По крайней мере, я успешно бегал весь первый семестр…
Гарри остановился у двери, озадаченный: как уйти, если она закрыта? Конечно, она ему откроется, но ведь будет заметно…
Решение пришло на ум внезапно, как удар топором; оглушенный осознанием собственной тупости Гарри потерял равновесие и стукнулся головой об стену.
— Что зто? — Снейп мгновенно встрепенулся и приподнялся на локтях.
Проклиная всё на свете, Гарри нашарил на груди портключ и сжал его. Каким остолопом надо быть, чтобы попросту забыть о нём!!
«Вот таким вот, дементора за ногу, как я».

* * *

Приближался матч с Рэйвенкло, и в самое утро этого матча Дамблдор жизнерадостно заверил всех за завтраком, что дементоры не посмеют явиться на поле. Гарри смертельно, до зуда в пальцах захотелось швырнуть в директора тарелкой овсянки, и сдержаться ему помогло только успокаиваюшее шипение Кровавого Барона:
— Не стоит так волноваться, Гарри, ничего не произошло… волноваться будете, если дементоры всё же осмелятся явиться на матч. А сейчас-то что?
— Они все пялятся, — процедил Гарри сквозь зубы и залпом выпил полкубка сока. — Стоило ему сказать про дементоров, как каждый чёртов придурок покосился в мою сторону!!
— Таковы отличительные особенности чёртовых придурков, — примиряюще заметил призрак. — Всё, что от Вас требуется — поймать снитч как можно быстрее. И Вы будете избавлены от неуместных взглядов.
— Вам легко говорить… — пробормотал Гарри и взял тост.
— Отчего же Вы так думаете? — слегка оскорбился Барон. — Чтобы говорить, призракам приходится прилагать на порядок больше усилий, чем людям. Так что это нельзя назвать лёгким делом…
Гарри мрачно посмотрел на Барона. Соблазн посоветовать «не строить дурочку» был очень велик.
— И вечно Вы делаете вид, что не поняли, когда я говорю что-нибудь более содержательное, чем «Здравствуйте», — буркнул Гарри.
Барон засмеялся; Гарри уже привык к его хриплому смеху, больше похожему на карканье.
— Вы до сих пор так импульсивны, Гарри… Ваш огонь — это нечто уникальное.
— Какой огонь? — на ум Гарри сразу пришёл его фирменный способ борьбы с действием афродизиаков, но к чему это было тут?
— Ваш огонь, — доброжелательно ответствовал Барон, не прибавив ясности ни на гран. — Вы до сих пор тянетесь за Гриффиндором, как я погляжу?
Гарри хотел было оскорбиться, но передумал. А толку-то?
— Я бы так это не назвал, — Гарри пожал плечами. — Скорее, я уже вообще ни к кому не тянусь. Мне бы выжить, а с факультетскими симпатиями разберёмся попозже.
— Стало быть, те два красивых и совершенно одинаковых рыжих юноши, что машут Вам руками из-за гриффиндорского стола, ни в коей мере не отражают Ваши факультетские симпатии? — Барон довольно осклабился.
Гарри нашёл взглядом Фреда и Джорджа и помахал им в ответ обеими руками. На душе стало разом теплее.
— Факультет здесь ни при чём, — возразил Гарри упрямо. — Фред и Джордж — это Фред и Джордж, вне зависимости от факультета… как бы Вам так объяснить, чтобы Вы поняли…
— Мне кажется, я понимаю, — задумчиво сказал Кровавый барон. — Берегите их, Гарри.
Гарри уронил недоеденный тост на тарелку.
— Вы что-то знаете? Что-то затевается против них? В чём дело?
— Я не всезнающ, Гарри, — попенял Кровавый барон, и Гарри вновь возмечталось, как когда-то ещё на первом курсе, проверить, не подействует ли на призрака Ступефай, посланный с особым старанием. — Я всего лишь говорю, что думаю.
— И о чём же Вы думали, когда говорили мне, чтобы я берёг их?
— Я думал о том, что ничто не вечно… — картинно вздохнул Кровавый барон. — Однако же, завтрак уже заканчивается. Скоро матч — Вам следует поторопиться, Гарри.
Гарри смотрел вслед неспешно уплывающему из Зала призраку, и понимал, что никогда и никого он так не хотел убить. Вот только если бы эта напустившая тумана прозрачная сволочь не была уже мёртва… эх…

Мадам Хуч толкала свою обычную речь, а у Гарри все мысли были не об игре. Он едва успел опомниться и взлететь вместе со всеми; Флинт проводил его очень долгим взглядом, не обещавшим ничего хорошего. «Где там этот дурацкий снитч?». Гарри разогнался на метле, поднимаясь всё выше и выше, ветер шумел в ушах, заглушая комментарий Ли Джордана. Хотя погода в общем и целом была куда как лучше, чем в день матча с Хаффлпаффом — солнце снисходительно высвечивало с бледно-голубого неба и срывало с сияющего снега солнечные зайчики, кидая их в глаза игрокам. Гарри щурился, без труда отличая обычных зайчиков от бликов снитча. Последних пока не наблюдалось. Ловец Рэйвенкло, Чжоу Чанг, висела у Гарри на хвосте — ну, насколько ей это удавалось с её Кометой-260 против Молнии. Гарри с лёгкостью отрывался и делал обманные финты, заставляя Чанг опрометью кидаться следом, думая, что он видит снитч, а потом с трудом выходить из пике. Гарри нравилась эта игра; если и было такое пространство, где он ощущал себя, как дома, так это был воздух. «Хорошо птицам… и драконам… и самым распоследним божьим коровкам».
Команда Рэйвенкло забила трижды; команда Слизерина пять раз. Гарри знал, что это такой результат, за который слизеринским загонщикам не поздоровится — Флинт муштровал их в расчёте на то, что ни один мяч не влетит в руки вражеского вратаря; а заодно достанется и вратарю змеиного факультета — за то, что зевает. О, ещё один раз зевнул… Рэйвенкло, явно помня о вопиющей разнице в ловцах, со всей очевидностью пытался нагнать сто пятьдесят баллов до того, как Гарри схватит снитч.
Золотая вспышка мелькнула у колец Слизерина, и Гарри без раздумий ринулся туда, но спустя несколько метров круто затормозил прежде, чем успел сообразить, что именно заставило его остановиться — неожиданно возникшая перед самым носом Чжоу Чанг. Их лица были в паре сантиметров друг от друга, и Гарри увидел, как злорадно она ухмыляется.
Холодный ветер закружил Гарри, отбирая силы.
— Не время быть джентльменом, Поттер!! — Флинт был в бешенстве. — СКИНЬ ЕЁ С МЕТЛЫ, НО ПОЙМАЙ СНИТЧ!!!
— Нарваться хочешь, Чанг? — Гарри взглянул ей в глаза — эта её ухмылка бесила его, равно как и манера не искать снитч самой, а хвостом таскаться за более удачливым соперником. — Я скину, мне терять нечего. — Вот только о разборке с Флинтом из-за какой-то дуры ему мечталось, как же…
Холодный ветер леденел, и Гарри, на секунду отвлёкшись, рассеянно удивился тому, что ветер дует, дует, а снежное покрывало на поле как было ровным и спокойным, так и остаётся.
— Не хами старшим, Поттер, — зло ответила Чанг, сузив глаза до щелочек. — Ты уже нарвался сам.
— Что? — Гарри удивлённо приподнял брови. Кажется, до этой ссоры в воздухе они с Чанг ни разу не пересекались. Когда бы он успел нарваться? — Ты какого-нибудь нового допинга не принимала перед матчем?
Снитч исчез куда-то… придётся высматривать заново.
— Что? — настал черёд Чанг удивляться.
— Понятно, — ехидно протянул Гарри, — чистокровная. Либо просто ничем, кроме тряпок не интересуешься. Как тебе больше нравится?
Губы плохо слушались, но Гарри заставлял их ухмыляться.
— Ты считаешь себя самым крутым, самым умным, да? — было видно, что Чанг высказывала наболевшее. — Год за годом выживаешь, медали с призами зарабатываешь, сразу два парня на руках тебя носят… Мальчик-Который-Всех-Бесит!
— А может, Мальчик-Которому-Кое-Кто-Завидует? — предположил Гарри и задохнулся — белый туман застлал глаза.
— Какая жалость, что ты сегодня проиграешь, Мальчик-Который-Боится-Дементоров… — насмешливый голос Чанг терялся в тумане, утихал, отзывался эхом.
Гарри опустил голову и увидел на земле большую коробку, а рядом — высокую чёрную фигуру в плаще, и холод от этой фигуры разливался куда больший, чем от всей зимы вокруг разом.
Дамблдора нет на матче.
Падать нельзя.
Упускать снитч нельзя.
Умирать… не хочется.
Гарри стиснул пальцами палочку, неизвестно, когда и как вытащенную, и вспомнил тот единственный момент в своей жизни, когда чувствовал себя бессмертным — взрыв изнутри, сильные ладони под бёдрами, мерцающее, почти пугающее золото глаз, стон, от которого перехватывает дыхание и в предвкушении ёкает под ложечкой, а потом волны, безбрежное море, ревущее цунами наслаждения, когда кажется — всё могу, всё, совсем всё…
— Expecto Patronum! — что-то огромное, серебристое, сверкающее вылетело из его палочки, ходившей ходуном в напряжённой руке, и ушло вниз, к дементору, разогнав по дороге, разодрав в клочья ненавистный туман.
Снитч мелькнул в метре над головой пристально наблюдающей за Гарри Чанг, и Гарри рванул за мячиком, мстительно проехавшись подошвами ботинок по голове рэйвенкловского ловца — всего лишь попортить причёску, к тому же так удобно пролететь именно таким образом…
Золотой мячик возмущённо бил крылышками, крепко зажатый в руке Гарри, и только тогда он позволил себе расслабиться настолько, чтобы посмотреть вниз. Он как раз уловил тот момент, когда серебристое животное, похожее издали не то на оленя, не то на лося, медленно растворяется в воздухе. Потому что дементора больше нет.
Гарри приземлился; его слегка шатало. Флинт оказался рядом:
— Молодец, Поттер. Кто научил тебя Патронусу?
Трибуны ревели — то ли одобрительно, то ли с ненавистью; Гарри не мог различить, да и ему не казалось, что здесь есть какая-то существенная разница. Во рту держался стойкий кислый привкус, и Гарри поймал себя на том, что неплохо было бы заесть его шоколадкой.
— Какая тебе разница, Флинт? Главное, я выучил его. И поймал снитч. Что-нибудь ещё тебя интересует?
— Пожалуй, ничего, — хмыкнул Флинт.
— Патронус был, что надо, — знакомый мягкий голос прошил Гарри иголочками от макушки до пяток. Первая реплика с того дня в конце декабря… — Вот, возьми.
Профессор Люпин стоял за левым плечом Гарри и серьёзно смотрел на него. Ремус был бледен — куда бледнее обычного. Гарри взял предложенную шоколадку и машинально сунул в карман.
— Это Ваша заслуга, — отозвался Гарри, не преувеличив ни на йоту. Вот интересно, что будет, если рассказать, что за воспоминание помогло ему наконец создать настоящего Патронуса? — Спасибо Вам, профессор.
— Ну что ты, Гарри… сам я в тринадцать лет не был способен даже на подобие Патронуса.
— Возможно, у Вас просто не было достаточно счастливых воспоминаний? — Гарри запрокинул голову и посмотрел Ремусу прямо в глаза.
— Всё куда как проще, Гарри, — Люпин улыбнулся. — На третьем курсе я не имел никакого понятия о заклинании Патронуса.
— Я бы тоже не имел, если бы не Вы, — Гарри безотчётно потянулся и взял Ремуса за руку. Соприкосновение прошило обоих электрическим током, но Гарри только крепче сжал пальцы.
— Спасибо, — Гарри очень хотелось сказать «Ремус», но он не решался — в конце концов, не наедине же…
Профессор неловко кашлянул и поменял тему:
— Кстати, это был не настоящий дементор. Кто-то нашёл боггарта, заранее настроил на тебя — это симпатическая магия высшего порядка — и уже в форме дементора пронёс на поле, как-то свернув пространство вокруг коробки. Не всякий семикурсник так сможет.
— Не сомневаюсь, виноватого найдут, — Гарри было фиолетово до того, кто ему так удружил — тем более что «разрушения цветущего царства», кажется, не произошло, и все настоящие ягодки ждут его впереди.
Это, надо сказать, не утешало.
— Ты… пойдёшь праздновать со своей командой победу? — Ремус, очевидно, пытался разрушить повисшую неловкость, но ему это не удалось.
— Это не моя команда, — буркнул Гарри, оглянувшись через плечо на уходящих с поля стройной цепочкой слизеринцев. — Это просто люди, с которыми я рядом летаю.
Кажется, Ремус принял эту реплику за некое проявление мании величия, но сил разубеждать его у Гарри не было.
— Они мне совершенно чужие, — Гарри устало откинул с лица волосы. — Я пойду… в душ хочется.
Уходил Гарри медленно, волоча Молнию за собой по глубокому снегу. Никто не запрещал ему просто долететь до сарая для мётел или прямиком до раздевалки, но на душе было паршиво, и хотелось сосредоточиться на насущной проблеме выдёргивания ног из сугробов, а не на чём-нибудь другом.
И стало ещё паршивей, когда Гарри, пройдя сквозь слизеринскую гостиную, заметил всё тот же непреходящий отпечаток самодовольства на лицах Малфоя и Забини. Что же они такое задумали, что их даже не расстроила упущенная возможность избавиться от Гарри чужими руками, будучи совершенно к оному избавлению непричастными?
Гарри совсем не хотел этого знать. Многие знания, знаете ли — многие печали.