Армия Запретного леса

No one can save us from ourselves…
(Никто не может спасти нас от нас самих…)
«Scorpions», «Humanity».

Портключ Снейпа был настроен на двор Хогвартса; здесь было отчего-то очень много людей… больше, чем Гарри рассчитывал увидеть. И они всё выходили из замка и выходили; и шли куда-то в сторону от дверей, к угловым башням.
- Туда, — попросил Гарри.
- Поттер, Вы еле на ногах держитесь…
- Туда! — упрямо мотнул Гарри головой. Снейп больше не возражал.
До толпы, сгрудившейся вокруг чего-то, они доковыляли минуты через четыре; Снейп решительно ввинтился в толпу, и никто не попытался остановить его.
Три рыжие шевелюры выделялись на промёрзлой земле опавшими листьями; три пары синих глаз невидяще смотрели в блёклое небо.
Когда-то давным-давно, словно в смутной сказке, на этом же месте лежал мёртвый Альбус Дамблдор, и молчаливая толпа вокруг него наполняла двор болью и шоком.
- Фред? Джордж? — робко позвал Гарри. Выдрался из цепких рук Снейпа и шагнул к телам.
- Рон? Фред? Джордж? — Гарри прижал пальцы к запястью Фреда. Кожа была тёплой, но жилка под кожей не билась.
- Эй, что здесь Снейп делает? Он же Пожиратель Смерти! — возмутился кто-то. Снейп не пошевелился.
- Он спас Гарри, ты, идиота кусок! — хрипло, почти истерически выкрикнула Гермиона.
- Почему их никто не лечит? — Гарри обернулся к разом притихшей толпе. — Где мадам Помфри?
- Гарри… — Гермиона шагнула к нему, но не решилась подойти ближе, чем на метр. — Гарри, они умерли.
- Они? Нет, они не могут умереть, — Гарри покачал головой. — Они обещали мне…
- Гарри, они упали с Астрономической башни, — голос Гермионы дрожал, и Гарри понемногу понимал, что, может быть, она не так уж неправа. — У них наверняка нет ни одной целой кости… Гарри… послушай…
Гарри не слушал; он вспомнил, что на самом деле близнецы не обещали ему не умирать. Он просил их, но они всегда переводили разговор на другое.
А теперь они умерли.
Умерли.
Умерли, умерли, УМЕРЛИ!!..
- Нет… нет!!..
Гарри дёрнул Фреда за плечи, пытаясь приподнять с земли; шея близнеца изогнулась под неестественным углом, волосы волочились по земле — и Гарри упал рядом с ними, обнимая безжизненные тела; лицо врезалось в запылённую окровавленную ткань рубашек, отозвалось болью на выпиравшие осколки переломанных костей.
- Нет, нет, нет, — повторял Гарри, как заведённый, — нет, нет, НЕТ!!..
Слёз не было; он только задыхался, как будто весь воздух мира кто-то украл в одночасье, задыхался, бился в корчах, вжимаясь всем телом в изуродованные падением трупы, и перед глазами суматошно метались круги и звёзды разноцветного огня, и кто-то говорил: «Гарри, успокойся, пожалуйста, Гарри», но всё это было так далеко, так неясно сквозь неумолчный звон в ушах, так неважно, потому что близнецы — умерли.
Близнецы умерли.
- Фред… Джордж… — в горле у Гарри пересохло, и он не знал, зачем зовёт их, мёртвых, по именам, ведь они не ответят ему, они всегда отвечали, но не сделают этого сейчас… — Нет… нет…
Он целовал их холодные губы, целовал без ответа; он прижимал к себе обоих, чувствуя аморфную плоть, пронизанную обломками костей; и кровь близнецов была на его руках, на его лице, на его одежде, проникала под рубашку и брюки, такая горячая когда-то кровь, отстукивавшая быстрый пульс — один на двоих — такая холодная теперь, тёмная, запекающаяся на губах солёной горечью, как морская вода; кровь близнецов была на его руках, потому что он, и никто другой, был виноват в том, что они умерли, умерли, умерли!..
Портключ заносило в сторону, потому что он снял следящие чары, не умея обращаться с пространственными заклятиями. Ведь Дамблдор был уже мёртв, некому было пользоваться этими чарами — почему, почему, почему он не мог подождать?
- Я виноват, — признавал Гарри, касаясь губами струйки крови, вытекшей из угла рта Джорджа, — я один виноват, что вы умерли… вернитесь, пожалуйста, вернитесь ко мне…
За спиной кто-то плакал навзрыд; Гарри забыл, как плачут; он только держал близнецов крепко-крепко, чтобы хотя бы в смерти не разлучаться с ними; он скоро пойдёт за ними, совсем скоро, потому что не сможет здесь без них.
- Нет, нет, нет, — шептал Гарри безостановочно, и губы его стали жёсткими, как подошвы от того, что он постоянно пытался вдохнуть, но воздуха не было, а был только колкий яд, и он вдыхал этот яд, как можно больше, чаще, чтобы поскорее умереть.
- Нет… не надо! — просил он, и кто-то снова плакал, безудержно, не скрываясь; далеко, так далеко позади властного звона, и Гарри крепче закрывал глаза, чтобы открыть их и увидеть настоящих близнецов, Блейза, Седрика; но каждый раз, когда он поднимал веки, строгие в смерти синие глаза смотрели в небо, мимо Гарри, и были заострившиеся черты, и кровь, столько крови, и переломанные пальцы рук — он целовал их, каждую фалангу, сжимал бережно, звал Фреда и Джорджа, но они не отвечали.
- Надо что-то сделать, — сказал кто-то позади.
Гарри захлебнулся очередной порцией яда, и звон стал нестерпимым; лица близнецов медленно-медленно наплывали на него, как в киносъёмке, и занимали собой весь мир, заслоняли жгучие круги-пятна; ласковые лица, знакомые до последней чёрточки, выученные наизусть глазами и губами; он встречал их, пытаясь улыбнуться, но не помнил, как это делается.
И мира не стало.

В лабиринте было жарко. Там не было жарко на самом деле, на чётвёртом курсе, но здесь Гарри чувствовал приникающий к коже жар, как будто стоял у самого костра.
Он попытался понять, почему он здесь, и огляделся по сторонам — всё ли здесь так, как было в реальности? Нет, не всё… земля горела у него под ногами, обутыми в растоптанные кроссовки. Но огонь не причинял ему ни малейшего вреда, если не считать того, что от жуткой жары у него сохли глаза, и надо было часто-часто моргать.
Этот лабиринт был куда тише и безопасней, чем тот, реальный; Гарри чувствовал это всей шкурой. Но отсюда всё равно надо было как можно скорее найти выход. Может, где-нибудь за поворотом или снаружи его ждут Фред и Джордж, живые и весёлые, как всегда, не касавшиеся предательского янтарного портключа?
При этой мысли Гарри кинулся бежать, приминая огонь, как траву; языки пламени окутывали его почти до колен, пока он метался во все повороты, которые видел — а вдруг, там, наконец-то?.. Но лабиринт был пуст, как земля в первые дни творения, когда тьма уже была отделена от света, и даже кое-какие растения насаждены, но ни зверей, ни людей не было придумано.
- Фред! Джордж!
Никто не отзывался — даже эхо; стены кустов поглощали звуки, как чёрная поверхность — тепло.
- Джордж! Фред!
Гарри бежал по лабиринту, и рубашка, выбившаяся из-за пояса джинсов, трепетала позади, как флаг; Гарри неловко свернул, ударился плечом о стену и остановился перевести дух. Поднял руку, чтобы отереть манжетой рубашки пот со лба, и застыл, не решаясь — на нём была рубашка Блейза.
- Что всё это значит? — Гарри вжался лопатками в колючую стену. — Фред! Джордж!..
Языки пламени перед ним затанцевали, вырастая, и стали сфинксом, когда-то загадавшим Гарри глупую стихотворную загадку про паука. Отчего-то Гарри был уверен, что это именно тот самый сфинкс, словно последний специально все эти годы поджидал здесь незадачливого четвёртого участника Турнира.
- У Вас для меня загадка? — нетерпеливо спросил Гарри. — Если я её разгадаю, то доберусь до Фреда и Джорджа, да?
- Да, у меня есть для тебя загадка, — сфинкс скрестил лапы на груди — или вернее было бы сказать «скрестила», потому что и лицо у него было женское. — Если ты не отгадаешь её, я тебя съем — так полагается.
- А если отгадаю? — уточнил Гарри на всякий случай.
- То я всё равно тебя съем, и ты признаешь, что заслужил это, — улыбнулась сфинкс. — Потому что я спрошу тебя, Гарри: кто виноват в том, что близнецы погибли?
Гарри вздрогнул и закричал; языки пламени взметнулись высоко, закрывая сфинкса, но львиная лапа протянулась к нему сквозь пламя и цепко ухватила за плечо, до основания вонзая длинные острые когти.

- Жар не сбивается!
- Давайте ему ещё зелья, чёрт побери!
- Он не пьёт, он всё выкашливает! Может, тут ещё и простуда?
- Он просто жить не хочет, глупая Вы женщина…
- Пропущу мимо ушей Ваши оскорбительные комментарии. Давайте попробуем влить в него хоть немного…
- Простите, но… может, маггловским способом? Внутривенно?
- Когда он то и дело бьётся в таких судорогах? Вы намекаете на Петрификус, мисс Грейнджер? Лучше пойдите как-нибудь успокойте эту толпу, он же эмпат, ему только хуже оттого, что они с ума сходят.
- Хорошо, профессор…
- Он опять выкашливает всё! И температура, кажется, снова поднялась…
- О, Мерлин…

Это была уже другая часть лабиринта; здесь всё так же горел огонь под ногами, но сфинкса уже не было рядом, только рана на плече неприятно ныла и потихоньку кровоточила. Гарри прислонился лбом к кустам, пытаясь отдышаться; ветки царапали кожу.
«Надо идти, — попытался он уговорить себя. — Я должен выйти отсюда, из этого долбаного лабиринта, и тогда наверняка найду близнецов. Я попрошу у них прощения, и буду просить его до Рагнарёка и долго-долго после».
Теперь он шёл медленно, пытаясь прислушаться — за пределами лабиринта ведь должно что-то быть, и если идти так, чтобы приближаться к источнику шума, то можно ведь в конце концов выйти отсюда… но в лабиринте было тихо, как в могиле. Так тихо не было даже на самом деле, когда магия лабиринта отрезала его, измученного, от гомонящих трибун.
Он блуждал по лабиринту целую вечность; но там было пусто, как должно было быть в его персональном аду. «Я заслужил себе ад, — Гарри сполз спиной по стене веток и листьев, разрывая рубашку сзади в клочья, раздирая кожу спины до крови. — Я заслужил в миллионы раз худшего, самоуверенный кретин, безалаберный идиот…» Всё, что привело близнецов к гибели — всё это была цепочка его собственных ошибок. Сначала он принял от Дамблдора этот портключ и рассказал о нём Рону, дубина стоеросовая; потом влез в тонкую вязь чар и, естественно, испортил их; а потом оставил опасную вещь болтаться у себя на шее, как украшение — нашёл время украшаться, тупица! А потом позволил Рону взять портключ и никак, ничем не сумел помешать, потому что — снова собственная ошибка — слишком рано превратился в воздухе в человека и не рассчитал падения, брякнувшись лбом прямо на изгородь.
А ещё он убил Дамблдора своими руками, и судьба, с которой хитроумный директор наверняка съел на пару не один мешок лимонных долек, отплатила ему жестоко за то, что манипулировал Малфоем, за то, что предал всех тех, кто в тот вечер сражался с Пожирателями, за то, что поил Дамблдора вольдемортовским охранным зельем, за то, что Аваду, выбросившую худое старческое тело за бортик Астрономической башни, не столько произнёс Драко Малфой, сколько он сам — Мальчик-Который-Выжил-Чтобы-Не-Учиться-Ни-На-Чьих-Ошибках.
Точно так же, как сегодня, Гарри чуть меньше года назад стоял на коленях у тела человека, которого убил своими руками, и не испытывал ничего, кроме удовлетворения от выигранной партии. Должно быть, теперь качнувшиеся вселенские весы восстановили равновесие, потому что Гарри ненавидел себя в этот момент так страстно, так неистово, так искренне, так сильно и пылко, как до этого умел только любить — да и то не себя, а близнецов.
Послышался чей-то крик; Гарри узнал голос — это была Флёр Делакур.
Так это что, по-настоящему? Но ведь земля не горела под ногами, тогда ещё не горела… а может, раньше он просто не замечал этого?
Он вскочил и помчался прочь от крика; всё это уже было один раз — и этого раза достаточно! Подальше от этого, выход, где здесь выход?..
Он бежал из всех сил, и воздух словно сопротивлялся ему, став упругим, почти как желе. Но Гарри миновал несколько поворотов и наткнулся на небольшой тупик, где увидел себя — четырнадцатилетнего — и Седрика. Живого Седрика, утешавшего глупого маленького Гарри, рыдавшего над своей бестолковой любовью, растоптанной в тот день, как окурок сигареты.
Гарри потянулся было к этим двоим — утешить одного, обнять другого; но не решился.
«Я не заслуживаю Седрика. Я не заслуживаю даже того, чтобы думать о нём. Для такой самодовольной мрази, как я, в человеческих языках никто ещё даже слова не придумал — всем было противно».
Языки пламени взметнулись, жаркие, почти опаляющие, завивающие кончики отросших волос Гарри в крохотные спирали; Гарри-четырнадцатилетний и обнимающий его Седрик исчезли в огне, не заметив этого.
Гарри ждал, пока огонь снова поглотит и его, но пламя утихло, оставив после себя выжженную проплешину в тёмной траве.
И Гарри понял, что так просто он уже не отделается.

- Что с ним? Он будет в порядке?
- Блэк, мать твою, нашёл время явиться!
- Просто скажите, он выживет? Мы все психуем… пожалуйста…
- Сириус, мы пока не можем ничего сказать. Повреждения не такие уж сильные, пара недель лечения и ухода — и всё было бы в порядке. Но он просто не хочет жить, он отказывается бороться вместе с нами…
- То есть, надежды нет?..
- Типун тебе на язык! Северус, давайте попробуем вот эту охлаждающую мазь…
- Она довольно слабая, но может сработать… по крайней мере, её он не выплюнет, это вам не зелье.
- Опять судороги! Северус, помогайте!
- И… часто он так? Это же… Мерлин… нельзя же до такого доводить человека, это просто… я не знаю…
- Раз не знаешь, Блэк, то вали-ка ты отсюда и скажи остальным, чтобы занялись чем-нибудь полезным. Думаешь, твой крестник обрадуется, когда придёт в себя и узнает, что вы его хором оплакивали, вместо того, чтобы делать что-то? Иди, иди, чего стоишь?
- Снейп…
- Иди, мать твою! Поппи, давайте мазь… начнём с висков…

Голову прожгло холодом; Гарри вскрикнул, прижимая ладони к неожиданно покрывшимся коркой льда вискам. Лёд накрыл лоб, спустился по скулам на шею и обвил её, как тесный воротник; этот лёд не таял, и Гарри лихорадочно отламывал его по кускам, отбрасывал торопливо в сторону, пока пальцы не потеряли чувствительность от холода.
Вскоре среди переливающегося пламени высилась горка неровных льдинок; Гарри подышал на ладони и, не сводя со льда взгляда — как с готового ударить в спину врага, отступил за поворот. Стены сдвинулись, закрывая проход в тупик, где только что были два чемпиона Турнира Трёх Волшебников, и Гарри оставалось только гадать, было это неким одолжением ему, или он мог остаться там навсегда, если бы не ушёл вовремя.
Небо над лабиринтом стало ещё темнее; Гарри заметил, как сгустилась ночь и обесцветился огонь под ногами, только тогда, когда понял, что не различает следующего поворота.
Идти с вытянутыми руками было неудобно; собственных рук он тоже не видел в темноте, густо-серые рукава рубашки Блейза сливались с ночью. Воздух понемногу холодел, и вдыхать его было почти неприятно. «Зима здесь, что ли, начинается? — Гарри наткнулся на стену и провёл по ней руками, пытаясь понять, в какую сторону поворачивать. — Турнир был в начале лета…»
Где-то впереди вспыхнул яркий огонёк факела; Гарри не мог различить, кто его нёс, и пойти навстречу, чтобы это выяснить, не мог тоже — ноги словно приросли в земле. Трепещущий факел приближался неторопливо, почти величаво; и когда несущего факел и Гарри разделяло всего несколько шагов, последний медленно протянул руку, принимая тонкую деревяшку. В тёплых оранжевых бликах лицо Блейза казалось таким умиротворённым, каким никогда не было при жизни.
- Как ты здесь оказался? — спросил Гарри шёпотом; говорить в полный голос было страшно, будто громкие звуки могли разрушить этот холодный вечер.
- Просто пришёл, — задумчиво сказал Блейз, глядя куда-то сквозь Гарри. — Захотел тебя увидеть…
- Ты… призрак? — нерешительно спросил Гарри.
- Нет, — покачал Блейз головой. — Я просто хотел тебя увидеть. Жаль, что я тебе не нужен…
- Постой! — Гарри хотел было поймать Блейза за запястье, но пальцы прошли сквозь ткань мантии и плоть, сомкнувшись в воздухе. — С чего ты взял, что ты мне не нужен? Я же люблю тебя…
- Ты слишком винил себя, — Блейз вздохнул и впервые за этот странный разговор взглянул Гарри в глаза. В чёрных радужках наследника рода Забини плясало по крошечному огоньку. — Ты и сейчас себя винишь во всём. Слушай, я не успел тебе сказать… не надо тянуть на себя вину за всё. Так она тебя раздавит. Ты делаешь даже больше, чем можешь…
- Но я же и правда виноват… ты умер, чтобы спасти меня… а близнецы… это целая цепь моих идиотских ошибок, больше никто не виноват в том, что они умерли… — губы Гарри задрожали.
- Ты думаешь, они хотели бы, чтобы ты до конца жизни убивался чувством вины? — Блейз коснулся щеки Гарри; это прикосновение походило на порыв холодного ветра. — Ты залез в свою вину и боль, как в скорлупу, и не достучаться до тебя. Ты не чувствуешь меня, потому что не хочешь чувствовать. Ты думаешь, что не стоишь этого.
- Я и правда не стою… — Гарри опустил факел.
- Ты стоишь всех сокровищ мира, — тихий голос Блейза эхом отдавался в голове Гарри. — Когда ты говоришь, что виноват, ты озвучиваешь то, что думает твой главный враг — не забывай, кто он, Гарри. Слушай лучше тех, кто любит тебя.
- Ты знаешь, кто мой главный враг? Но ты же не видел того медальона…
- Медальона? Зачем мне медальоны? Я и так всё про тебя знаю… — Блейз негромко рассмеялся. — Знаю всё-всё, и всё ещё люблю тебя.
- Блейз… — у Гарри перехватило горло, и он не сумел выговорить больше ни слова; хотя даже если бы он был способен говорить, то вряд ли нашёл бы, что сказать.
Блейз растаял в холодном воздухе; прощальная улыбка, повисевшая в воздухе несколько секунд отдельно, как у Чеширского кота, рассыпалась на большие снежинки, окутавшие плечи и волосы Гарри.
«Наверно, со стороны я выгляжу седым… если вообще как-нибудь выгляжу».
Огонь факела добрался до руки Гарри и охватил его ладонь; боли не было, только слабый жар. Гарри, подняв руку, наблюдал, как языки пламени ползут по рукаву вверх, потрескивая; рубашку они не трогали, но сжигали плоть Гарри, стремительно и жадно.
Пламя взметнулось у него перед глазами, и ничего больше не было видно.

- Скажите, он хотя бы раз пришёл в себя?
- Нет. Не мешайте.
- Я не буду мешать… только дайте, пожалуйста, снотворное… для Кевина Диггори. Мы скормили ему всё успокаивающее, что у нас было, но оно толком не помогает…
- Возьмите это зелье, мисс Грейнджер, и не давайте ему больше ничего, иначе он отравится таким количеством лекарств. И скажите заодно всем, кто ждёт, что они могут ложиться спать; когда жизнь Гарри будет вне опасности, мы обязательно сообщим.
- Поппи, он поборол и чары холода. Чертовски упрямый мальчишка…
- О, Мерлин… Северус, у Вас есть ещё идеи?
- Регулярно обтирать его холодной мокрой тканью… хотя вряд ли это принесёт большую пользу.
- Профессор… мадам Помфри… у Гарри жар всё это время?
- Да, мисс Грейнджер. Вы получили, что хотели? Можете идти.
- Может, у него воспаление внутренних органов?
- Мисс Грейнджер, Вы сомневаетесь в нашей способности накладывать диагностические чары? Мистер Поттер всего лишь усердно пытается сжечь самого себя в приступе боли от потери близнецов Уизли. С внутренними органами у него всё в порядке, если не считать мозг, который во время битвы изрядно сотрясся.
- А… откуда Вы знаете, что он хочет сжечь себя, и именно из-за… близнецов?
- Он периодически зовёт их и твердит, что во всём виноват.
- Он зовёт только Фреда и Джорджа?
- Ещё иногда покойных мистера Забини и мистера Диггори. Идите, мисс Грейнджер, Вы же не хотите, чтобы здравствующий мистер Диггори нажил себе нервное расстройство от рыданий?
- Кевин не Диггори, он Поттер… Гарри принял его в свой род, как младшего брата…
- Вот как? Что ж, пока он не стал старшим, позвольте мне и мадам Помфри заняться присутствующим мистером Поттером. Вы свободны.

Этот лабиринт явно был бесконечен; когда-то Хагрид вырастил на квиддичном поле запутанный, но маленький лес живых стен, но здесь и сейчас — где бы и когда бы всё это ни происходило — выхода не было. Конечно, была вероятность, что Гарри просто не в состоянии его найти, но не мог ведь он быть настолько туп, чтобы за много часов не суметь отыскать выход. Квиддичное поле можно было обойти по периметру за десять минут, если идти совсем медленно; этот лабиринт же словно издевался над Гарри, кружа его в однообразных коридорах и поворотах, по одинаковому огню, обвивавшему ноги до колен, под одним и тем же тёмным небом, в котором за это время только зажглось несколько звёзд.
Гарри устал, но заставлял себя идти дальше, потому что — он знал это — стоит только сесть отдохнуть, как из-под земли появятся костлявые восьмипалые руки и утянут за собой, и он никогда больше не увидит близнецов…
Ноги ныли, голова раскалывалась, левая ладонь была покрыта неотчищающейся копотью от исчезнувшего куда-то факела Блейза; Гарри то и дело спотыкался о переплетения корней и упрямо плёлся дальше, испытывая большое желание по-собачьи свесить язык набок.
И лабиринт сжалился над Гарри, неожиданно распахнув перед ним выход — там, где только что была глухая стена. Несколько секунд Гарри стоял неподвижно, осмысливая произошедшее, а потом опрометью выбежал наружу.
Здесь земля под ногами горела куда жарче, чем в лабиринте; пламя припекало ноги сквозь обувь и джинсы, было ярче — здесь оно имело цвет даже в темноте, тогда как огонь лабиринта, лишившись подпитки в виде солнечных лучей, стал похожим по оттенку на медузу. И это было квиддичное поле, да; только не такое, как в день Турнира — вокруг не было ни одного человека, и монолитная тишина, нарушаемая лишь частым дыханием Гарри, наполняла пространство. Накрапывал дождь, ничуть не мешавший огню; волосы Гарри быстро намокли и разделились на отдельные унылые пряди.
Что-то было тревожно знакомым; чувство «дежавю» мучило Гарри с каждой секундой всё сильнее, и когда он поднял руку, стряхивая с волос крупные капли, он понял — запах.
Дождь пах яблоками.
Гарри завертелся волчком, пытаясь разглядеть, есть ли здесь кто-нибудь — запах яблок напомнил ему о близнецах, и уж теперь-то они должны были оказаться здесь — теперь, когда он вышел наконец из лабиринта!
Небо медленно переходило от чёрного к серому, и звёзд стало больше; этого света Гарри хватило, чтобы увидеть: здесь нет больше никого.
- Фред! Джордж! — звук разносился далеко из сложенных рупором у рта ладоней. — Джо-ордж! Фре-е-ед!..
Никто не откликался. Гарри обошёл лабиринт, чтобы найти выход с поля — но выхода опять не было. Это напоминало дурацкую головоломку, создатели которой даже не позаботились о том, чтобы разнообразить загадки; однако, при всей неизобретательности упомянутых создателей, Гарри не мог не признать, что по-прежнему не имеет ни малейшего понятия, как отсюда выбраться. Пустые трибуны, чем-то похожие на звериные пасти с выбитыми зубами, окружали его сплошным кольцом; пробраться мимо них, пожалуй, можно было бы, только взлетев.
«Но я ведь могу летать… я же анимаг!..»
Но стать драконом не получилось. Просто не вышло, как будто он никогда не бывал ничем иным, кроме человека; как будто ему было десять лет, и он ничего не знал о своей магии, кроме того, что это — уродство и ненормальность.
Гарри вскарабкался на самый верх трибун — быть может, получится спрыгнуть отсюда, хорошенько сгруппировавшись?.. Но земля под трибунами терялась в тумане — пусть даже на самом деле здесь не могло быть так высоко — и Гарри не решился прыгнуть, потому что здесь всё было совсем не так, как на самом деле.
Стоя на одном из сидений самого последнего ряда, Гарри раздумывал над тем, что же делать дальше, когда заметил краем глаза в центре поля вспышку белого цвета; он развернулся с такой скоростью, что чуть не упал, и увидел, что посреди поля — где только что был лабиринт — стоит высокий человек, лица которого было не разглядеть, но чья длинная белая борода очень знакомо развевалась на ветру.
Гарри пустился вниз бегом; но внезапно трибуны стали гораздо выше, чем тогда, когда он взбирался на них, и если раньше ему хватило бы пяти минут, чтобы на приличной скорости преодолеть расстояние от верха до земли, то сейчас он едва спусился наполовину, потратив на это битых полчаса.
В боку кололо от долгого бега — Гарри уже изрядно пометался туда-сюда этой ночью — и он остановился, нагнувшись и упираясь кулаками в колени — так было проще перевести дыхание.
Человек с белой бородой — наверняка это был Дамблдор, кто бы это ещё мог быть? — стоял неподвижно всё то время, пока Гарри бежал; но стоило последнему остановиться, как директор поднял руку и начал медленно чертить в воздухе ярко-красные пылающие буквы. От прерывистого дыхания очки Гарри запотели, и он торопливо сдёрнул их, чтобы протереть; когда он снова нацепил их на нос, Дамблдора уже не было на поле. Теперь там был большущий плоский камень — совсем как тот алтарь, на котором Блейз чертил пентаграмму для исцеляющего ритуала — и на камне лежали — нет, нет, этого же не может, быть, пожалуйста, не надо — два тела.
Гарри пустился бежать снова, и на этот раз ему хватило трёх минут, чтобы, едва не упав, вылететь на траву поля и промчаться к его центру.
Над изломанными, изуродованными падением телами близнецов мерцало алое, как свежая кровь, слово, оставленное Альбусом Дамблдором: «Виновен».
«Виновен».
Огонь взметнулся над полем, словно повинуясь отчаянному крику Гарри, и поглотил и альтарь, и того, кто был виновен; от жара лопались глаза и кожа — всё так же без боли; Гарри пытался дотронуться до тел, но не мог найти их за стеной огня, хотя они должны были быть совсем рядом, в метре-полутора, но сколько бы он ни искал, он не находил ничего, кроме новой боли — да. Огонь наконец-то начал причинять ему боль, и Гарри принимал её, смирялся с ней и открывал для неё своё тело; такое же виновное до последней клетки, как и он сам, весь, целиком.
- Фре-ед! Джо-о-ордж!..

- О Мерлин и Моргана… Северус, он сейчас просто вспыхнет! У человека не бывает такой температуры!
- Поппи, неужели Вы не помните, что мистер Поттер — извечное исключение из правил?
- Как Вы можете шутить?! Надо что-нибудь предпринять, срочно…
- Что, Поппи? Я истощён. Я не знаю, что можно сделать.
- То есть… у нас нет никакой надежды?..
- Сами посмотрите… Вот, видите? Если полить его холодной водой, она сразу же испаряется, как будто Поттер задумал превратиться в раскалённую сковородку. Да, да, я знаю, что шутки звучат неуместно, но… но мне больше нечего сказать. Он должен сам захотеть вернуться. Нам его не переупрямить.
- Он опять зовёт их… если бы эти двое были здесь сейчас, они бы вытащили его, я уверена…
- Как? Разве они были квалифицированными колдомедиками?
- Нет, Северус. Они просто любили его. Знаете, я однажды застала их троих за поцелуями прямо здесь, в больничном крыле… Гарри в то время попал ко мне с какой-то очередной травмой. И пусть даже они нарушали с десяток правил лазарета одновременно, да и просто это было достаточно шокирующе само по себе — видно было, что они любят друг друга.
- Одно время ходили слухи, что близнецы Уизли совратили Поттера…
- Северус, где были Ваши глаза всё то время, пока Вы учили этих сорванцов? Это была любовь… знаете, такая, какую воспевают в балладах.
- Любовь между мужчинами в балладах не воспевают.
- И очень зря. Слышите, он снова зовёт их?.. Что это, подушка дымится у него под щекой?
- Именно так. Поппи, как насчёт того, чтобы подумать и найти кого-нибудь, кто точно так же любил нашего национального героя — коль скоро колдомедицина здесь бессильна? В следующий раз мы можем не суметь потушить огонь…
- Кого-нибудь, кто любил бы его? Северус… Северус, они все умерли — и Седрик Диггори, и Блейз Забини, и близнецы Уизли — это, правда, все, о ком ходили слухи, и у Гарри могла быть и секретная личная жизнь… Но я не знаю, кто удержал бы его здесь.
- А как насчёт Поттера-младшего — бывшего Диггори? Если он так отреагировал на то, что Поттеру плохо, может, он любит его достаточно?
- Стоит попробовать… Знаете, Северус… Альбус всегда говорил, пока был жив, что самая великая сила в мире — это любовь. Мне кажется, он был прав…
- Я поверю в это, только если Поттер умудрится одолеть Тёмного лорда не Авадой или ещё чем-нибудь в этом роде, а бескорыстной любовью…

* * *

Бессмертие — вот что занимает его. Занимает постоянно, днём и ночью; он засыпает с этой мыслью, просыпается, он думает о нём, строча конспекты, листая книги, разрезая котлеты. Бессмертие.
Хоркруксы.
Он уже сумел отколоть от души один кусок и спрятать его в дневник; право же, это забавно — разговаривать с самим собой. Ещё более забавно было распознавать чары, которая его отколотая часть души пыталась наложить на собственного бывшего хозяина, чтобы завладеть его телом, подчинить его своей воле. С кем-то другим этот номер мог бы и пройти, но только не с тем, кто знал наизусть все приёмы для доверия и покорности, все трюки, вызывающие поклонение и желание. Хотя попадись этот старый дневник в руки кому-нибудь другому — и заключённая в бумагу и чернила часть души стала бы чересчур самостоятельной… стоит хранить эту книжицу потщательней, хотя если она потеряется — не стоит беспокоиться. Он ведь не ограничится одним-единственным хоркруксом, отнюдь.
Семь — волшебное число, число радуги; оно приносит удачу. Стоит внимательней относиться к магии чисел; он уверен, что она значит больше, чем многие думают. У Иисуса Христа было двенадцать апостолов, а сам он был тринадцатый; и чёртова дюжина ещё никогда никому не была на пользу.
«Что такое душа?» — спрашивает он себя и не находит ответа. Что за часть его поселилась в желтоватых гладких страницах? Он не чувствует никакой разницы — но отчего же порой ему мерещится, что под тёмной обложкой ритмично движется кровь, отчего тот-кто-теперь-живёт-в-дневнике так похож на него самого? Что такое душа, и есть ли от неё какой-нибудь толк, кроме того, что её можно раздробить и создать хоркруксы?
Все эти вопросы — риторические, умозрительные; он задаётся ими в свободное время, которого не так уж много. Как правило, этим размышлениям принадлежат быстрые неясные минуты перед сном, когда глаза его ещё открыты, но мысли уже начинают путаться; эти размышления быстро переходят в сны, чёрно-белые небогатые сюжетом сны. Иногда ему снится маленький мальчик со странным шрамом на лбу; мальчик ничего не делает в снах, просто стоит и смотрит на него расширенными от ужаса глазами, и кровь пульсирует в напряжённой жилке на виске точно так же, как под обложкой старого дневника.
Лицо этого мальчика кажется таким знакомым и таким необычным одновременно; проснувшись, он долго избавляется от навязчивого ощущения какой-то ошибки. Это странные сны, и хорошо, что они очень редки; он не любит таких ощущений.
Теперь он бессмертен — и не перекрывает ли одно это сотни ошибок, которые он мог сделать? Ошибается тот, кто ошибается последним; при наличии достаточного времени, чтобы исправить всё, что угодно, трудно оказаться последним.
Сегодня ему снова снился этот испуганный мальчик; и он просыпается разбитым, раздражённым, потому что мальчик начинал плакать: в огромных детских глазах накипали слёзы, пухлая, искусанная нижняя губа слегка подрагивала. Что такого страшного в нём, чтобы плакать при его виде? В конце концов, он красив; пусть это приносило ему беды в детстве, но в Хогвартсе подобное качество пригодилось. Влюбить кого-то в себя — кратчайший путь заполучить безответного раба. Слизеринцы не менее других падки на внимательный взгляд из-под длинных ресниц, бархатный голос и изящные жесты; пожалуй, даже более других, потому что привыкший ловить рыбак никогда не думает, что может попасться в такие же сети.
Но этот мальчик во сне словно смотрел мимо лица, мимо эффектно ниспадающих на лоб и шею чёрных волос, мимо тёмных глубоких глаз; мальчик смотрел глубоко-глубоко, в самую душу, расколотую на части. Он не может поручиться, что мальчик плакал от страха, а не от жалости, и эта мысль — о том, что можно жалеть его, победившего смерть и собственную судьбу приютского подкидыша — раздражает его, царапает глубины сознания до самого вечера. Закрывая глаза, он хочет, чтобы ему не снился сегодня странный мальчик, которого так хочется убить за эти страх и жалость. И мальчик не снится ему сегодня. Наверно, мальчику тоже хочется жить.
Но мальчик всё равно когда-нибудь умрёт, а он — он будет жить всегда.
Вечно.

- Пепел бьётся о моё сердце! — сказал Уленшпигель.
Шарль де Костер, «Легенда об Уленшпигеле».

- Гарри… Гарри, проснись, пожалуйста… — прерывистый, перемежаемый всхлипами шёпот мешал, не давал провалиться снова в тяжёлое мутное беспамятство. — Гарри, пожалуйста… ты не можешь вот так меня бросить… знаю, я думаю только о себе, но… знаешь, дядю Амоса и тётю Сесилию убили сегодня утром. Вольдеморт решил устроить несколько карательных акций для тех, кто за тебя. Добрались ещё до семьи Дина Томаса, до папы Луны, до родителей Парвати и Падмы… Гарри, всем без тебя так плохо… мне тоже плохо… вернись, пожалуйста… Гарри, я так тебя люблю. Я тебе не говорил? Я не знаю, слышишь ты меня или нет… но я люблю тебя, так люблю. Гарри… пожалуйста, пожалуйста, очнись… Профессор Снейп сказал, что ты хочешь сжечь сам себя, потому что думаешь, что Фред и Джордж умерли из-за тебя. Ты и правда такой горячий, у меня уже все ладони в волдырях — я тут пробую взять тебя за руку. Помнишь, ты обжёгся об меня, когда я ломал тот хоркрукс? Теперь мы квиты… Гарри, пожалуйста, Гарри… Гарри, не умирай вот так вот, пожалуйста… если ты умрёшь, я прыгну за тобой в могилу, понял? Я и там тебя в покое не оставлю… Гарри, проснись, пожалуйста… я люблю тебя…
Лёгкий холод, и шипение. До Гарри не дошло, что это такое было, пока снова не послышались всхлипы.
- Гарри, профессор и мадам Помфри сказали, я могу помочь тебе вернуться, потому что люблю тебя… но ведь тебя не только я люблю… там все не могут заснуть сейчас, никто ничего делать не может, несколько дней всё из рук валится… Гарри, близнецы тоже тебя ещё любят. Знаешь, мне всё мерещится, когда я замолкаю, что они где-то рядом. Я даже вижу боковым зрением морскую волну и подсолнухи, но если прямо взглянуть, то их нет. Гарри, они ведь не хотели бы, чтобы ты умер. Эта ****** война, она забирает самых-самых, но ты ведь не поддашься ей? Гарри… Гарри…
Даже самая распоследняя мразь — каковой Гарри, без сомнения, являлся — не смогла бы слушать спокойно, как Кевин плачет, роняя мгновенно испаряющиеся слёзы на раскалённую кожу старшего брата. И Гарри выдернул ладонь из рук Кевина — то есть, попытался выдернуть.
- Гарри?
- Не… надо… — голос был хриплым, словно он кричал несколько часов подряд. Хотя, может, так оно и было.
- Что не надо? Только скажи, я всё сделаю! — счастливый до одури голос Кевина вызвал целое цунами вины. Как можно так радоваться, что очнулся тот, из-за кого умерли близнецы, из-за чьей безалаберности, безответственности и высокомерия погибли два самых настоящих ангела?
И вместе с ними умер Рон, который не напоминал ангела никоим боком, но был человеком, не заслуживавшим такой глупой и злой смерти.
- Не надо… — выдохнул Гарри, собираясь договорить «… любить меня», но сил не было, и он промолчал, глядя в стерильно-белый потолок.
Потолок странным образом расплывался перед глазами, и Гарри было глубоко безразлично, что тому причиной — просто отсутствие очков или испортившееся от удара больше прежнего зрение. Новые и новые слёзы Кевина не испарялись, попав на кожу; это значило, что Гарри успел остыть в прямом смысле этого слова. Это было хорошо, потому что иначе упрямый Кевин обжёг бы себе ладони с обеих сторон, не оставив попыток взять за руку того, кого, как он наивно полагал, есть за что любить.

* * *

Похороны близнецов и Рона были назначены на девятое марта; всех прочих жертв битвы при Литтл-Уингинге — тех, конечно, чьи тела не остались лежать там же и не сплавились в единую массу с землёй под действием огня — уже предали земле. К этому дню Гарри мог уже самостоятельно ходить, не падая после первого же шага, и даже застёгивать бесконечные пуговицы мантии — слишком мелкие и чрезвычайно капризные, о чём он не подозревал все предыдущие годы. Правда, «самостоятельно» — это было сильно сказано; если бы не усилия Кевина и Снейпа — воистину неожиданный дуэт — он так и остался бы безразлично лежать на кровати, ожидая только момента, когда от такого образа жизни сумеет умереть и присоединиться ко всем, кого потерял. Но оба, и профессор Зельеварения, и Поттер-младший, не сдавались ни тогда, когда им приходилось одевать его собственноручно и кормить с ложечки, потому что от слабости он еле-еле мог поднять руку на несколько сантиметров над одеялом, ни тогда, когда он молча отказался делать что-либо помимо того, чтобы смотреть на потолок. В тот день Кевин разозлился всерьёз и заявил, что если Гарри не начнёт снова жить, а не торчать на одном и том же месте, как муха под снотворным, то он — Кевин — будет на глазах Гарри подвергать сам себя Круциатусу. Чтобы расшевелить. Когда Гарри проигнорировал это заявление, Кевин ткнул себе в грудь собственной палочкой и выкрикнул: «Crucio!». Снейп не пошевелил и пальцем, чтобы остановить неразумного первокурсника; и Гарри, подхватившись с кровати, без палочки наложил Finite Incantatem на бьющегося в боли Кевина.
Может, ему стало бы легче, если бы он сумел заплакать. Но чувство вины, холодное и влажное, как осенняя грязь, заполняло его всего и давило, давило, угрожая взорваться и разнести его на мелкие кусочки; давило изнутри, залепляя все поры в коже, закрывая порой рот и нос — так, что Гарри не мог дышать. И он не мог плакать, потому что не должен был получать облегчения.
Он убил близнецов; они умерли из-за него, и он не имеет никакого права на снисхождение.

Утро похорон выдалось солнечным и холодным; снег со дня на день угрожал начать таять, но этому определённо суждено было случиться не сегодня.
Обстановка напомнила Гарри похороны Дамблдора; вот только тогда людей было куда больше, и близнецы были рядом с ним, живые, весёлые, любящие. А теперь они лежали в общем гробу из тёмного дерева — их никто не посмел разлучить и после смерти — и их остекленевшие глаза смотрели мимо Гарри, смотрели в небо, где, должно быть, были сейчас их души.
Гарри всё ещё передвигался с ощутимым трудом, медленно, пересиливая боль — почти все его внутренние органы были обожжены, и кожа кое-где обгорела изнутри до дыр; поэтому он доковылял до этого уголка двора уже когда все остальные были на месте. Тишина висела над двором — такая гнетущая и плотная, что Гарри ждал камня в спину; он был бы даже рад этому камню, но ничего не было. Все молчали и провожали его глазами, и у Гарри не было даже сил прислушиваться к их чувствам. Какая теперь разница, что они все ощущают, когда единственные, чьи эмоции имели значение, больше ничего и никогда не почувствуют?
Люди расступались перед ним, давая пройти к гробу; Хагрид вдруг зарыдал так надрывно, будто хоронили не людей, а веру, надежду и любовь. Гарри заметил где-то в толпе бледное лицо Джинни, которую обнимал за плечи Чарли; мелькнула заплаканная Гермиона, комкающая в руках носовой платок. Никто из тех, кто тоже имел право оплакивать этих умерших, не подошёл к гробам вместе с Гарри, и он не знал, что они хотели этим сказать.
Гробы стояли на возвышении; их края доходили Гарри до пояса. Он опёрся руками о грубое дерево, немедленно заполучив две занозы, и склонился близко-близко к таким знакомым восковым лицам.
- Снейп говорил, мне лучше не растравлять себя вашими похоронами, — шёпотом сообщил Гарри близнецам. — Но я всё равно пришёл. Фредди, Джорджи… не надо меня прощать. Я знаю, вы бы меня простили, вы бы простили мне всё, что угодно… но за вашу смерть я сам себя никогда не прощу. И… будьте счастливы там, где вы сейчас. И не прощайте меня. Никогда.
Прозрачные в солнечном свете, как леденцы, языки пламени взметнулись на несколько метров из-под его рук, почти мгновенно охватывая гроб близнецов; толпа заволновалась, но Гарри продолжал стоять, как стоял, и огонь лизал его мантию, волосы, лицо, деликатно, почти игриво, как собака лижет руки хозяина. Сгорающие тела близнецов не пахли палёной плотью; может быть, потому, что их держали всё это время под сдерживающими разложение заклятиями. А может быть, близнецы и в самом деле были ангелами; то, что они смеялись, когда Гарри высказал им эту свою догадку, ничего не значило. Разумеется, им нельзя было бы признаваться в этом людям.
Дым поднимался ввысь, к безупречному сияющему небу, светлый, как сигаретный, но пах не табаком, а летним ветром и морской свежестью. Гарри, закрыв глаза, вдыхал этот дым глубоко-глубоко — так, чтобы осел в глубинах лёгких и навсегда остался с ним. Чтобы частичка близнецов была с ним всё время… и пусть он не был этого достоин, пусть он был виноват в том, что сегодняшний день навсегда останется чёрным в календаре поредевшей семьи Уизли.
Гарри дотронулся кончиками пальцев до гроба Рона.
- Рон… я… я не хотел, — выдавил он из себя наконец, прекрасно осознавая, как глупо, жалко и, главное, запоздало это звучит. — Рон, ты… тоже будь счастлив.
Дым Рона пах точно так же — наверно, дело было всё же в заклятиях, но Гарри отступил на шаг, к неровной куче пепла, оставшейся от близнецов. Пепел был почти горячим; Гарри погрузил в него руки. Случайно посмотрев вперёд, Гарри столкнулся взглядами со Снейпом; мастер зелий выглядел даже более угрюмым, чем всегда, а это уже о многом говорило. Гарри едва заметно качнул головой: «Нет, я не сошёл с ума. Не больше, чем раньше». Кажется, это немного успокоило слизеринского декана, но Гарри не мог ручаться, что по возвращении в замок его не поселят на пару недель в палате с мягкими стенками.
Ветер потихоньку сносил пепел в стороны, и Гарри старательно собирал его обратно.
- Гарри… — МакГонагалл, постаревшая на несколько десятков лет с тех пор, как он видел её в последний раз, дотронулась до его плеча. — Их… пора хоронить.
- Я знаю, Минерва, — он не сообразил сразу, что назвал её не «профессор МакГонагалл», а она не стала его поправлять. — Сейчас…
Он вытянул из кармана палочку и поочередно трансфигурировал два близлежащих камня в тёмно-коричневые глиняные вазы; ссыпал туда ладонями пепел — в отдельную вазу близнецов, в отдельную — Рона.
Всё это казалось ему диким, едва он пытался отрешиться от происходящего и взглянуть на самого себя со стороны; но ничего правильней не могла придумать даже его рациональная часть, строго качавшая метафорической головой, когда струйка того, что осталось от близнецов, случайно проскальзывала в рукав мантии, щекоча ставшую чересчур чувствительной кожу.
Могилы были рассчитаны на полноценные гробы, и одинокие маленькие вазы смотрелись очень сиротливо. Снейп поддерживал Гарри, пока тот аккуратно ставил останки близнецов и Рона на промёрзлую землю.
- Пусть земля им будет пухом, — сказала МакГонагалл и вложила Гарри в руку горсть земли.
Почему он должен бросать её первым? Чтобы окончательно увериться в том, что близнецов не стало?
Он это заслужил.
Комок земли, вылетевший из его руки, глухо стукнул о дно могилы; следом полетели ещё и ещё — кажется, собравшиеся намеревались засыпать могилы так, вручную. Впрочем, раз здесь был Хагрид, идея не казалась такой уж невозможной.
Гарри зазнобило; он развернулся и пошёл прочь от могил так быстро, как мог. Гермиона нагнала его, взяла за руку.
- Командир… Гарри…
- Да?
- Послушай… я знаю, тебе сейчас не до того, но… — кажется, она не собиралась ни в чём его винить. Хотя следовало бы. — Рон оставил в спальне письмо перед тем, как отправиться в Литтл-Уингинг. Это письмо тебе.
- Мне? О чём?
- Не знаю… я не читала, — Гермиона протянула ему сложенный в несколько раз лист пергамента. — Это же тебе. Я подумала, ты должен знать…
- Спасибо, — Гарри положил письмо в карман, рядом с изрядно истрепавшейся плюшевой мышкой. — Я прочту. Обязательно.

* * *

«Дорогой Гарри!
Я не умею писать писем, но это одно всё-таки напишу. Я начал его писать со дня битвы при Норе; сейчас за окном ещё август. Я, конечно, не знаю, когда ты это читаешь, но даже если и лето — то вряд ли то же самое. Если ты его читаешь, это значит, что я умер.
Когда Пожиратели ворвались на свадьбу, до меня почти впервые дошло, что и меня могут убить. И тогда я никогда не расскажу тебе всего, что хотел; и никогда больше не поговорю с тобой сам. Поэтому пусть пергамент поговорит с тобой за меня; тем более, что так мне проще — наяву у меня духу бы не хватило, а так я выложу всё, что думаю, потому что мне больше нечего терять.
Послушай, Гарри… ты не пользуешься никаким заклятием обаяния или что-то в этом роде? Извини, я спросил глупость. Но я правда не знаю, что думать; тогда не знал, и сейчас не знаю. Когда «тогда», спросишь ты? Сейчас расскажу… я много, много месяцев обкатывал всё это в голове, пока оно не стало походить по стилю на дурной любовный роман. По сравнению с тем, как я обычно мямлю, это, конечно, прогресс. Но ясности оно не прибавило ни на дюйм.
Послушай меня, Гарри…
На нашем третьем курсе… именно в те пасмурные зимние дни, когда ты был беспомощен и бледен, а я сидел ночами у твоей постели, меняясь с Фредом и Джорджем, я понял, как им завидую. Они имели право целовать тебя, быть с тобой, носить тебя на руках, смотреть в твои глаза… иногда, когда никто не видел, а ты был без сознания, я погружал пальцы в твои волосы, разметавшиеся по подушке. Лучший шёлк не сравнился бы с ними, пух и бархат краснели бы от бессильной злости. Следить за твоим дыханием… доводилось ли Снейпу прежде приказывать какому-нибудь ученику сделать то, что так точно совпадало с самыми тайными и жаркими его, ученика, желаниями?
Ты — моё сбывшееся наваждение, могущественный и хрупкий, резкий и нежный, прекрасный и ужасный, ты завораживаешь, как пламя. Я так хотел сгореть в тебе… но понимал, что этого никогда не случится. Я люблю тебя, Гарри. Гар-ри… сколько раз я, лаская себя сам, кончал с твоим именем на губах. Я был бы твоим… если бы ты замечал меня. Каким же идиотом я был на первом курсе, относясь к тебе с опаской, каким неизлечимым кретином, отвернувшись от тебя на четвёртом — теперь я всё бы отдал, чтобы упасть тогда к твоим ногам, обнять твои колени и попросить никогда и ни за что не бросать меня, потому что без тебя я не выживу. Как я завидовал Биллу, как завидовал всем, на кого просто падал твой взгляд… Я ревновал тебя к каждому дереву, к чьему стволу ты прислонялся — тем яростней и отчаянней ревновал, что не имел на это никакого права и понимал, что никогда не буду иметь… Мерлин, я сошёл с ума. И совсем об этом не жалею. Я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю. Я каждый день прошу Бога сохранить тебе жизнь — я никогда в него не верил, да и узнал-то о нём из рассказов Гермионы, но сейчас я готов молиться кому угодно, делать что угодно, хоть приносить кровавые жертвы или душить Пожирателей голыми руками, без палочки — лишь бы ты выжил. Снова и снова. И был счастлив, если сумеешь. А ещё прошу возможности умереть, закрыв тебя от Авады. Умереть за того, кто составляет смысл твоей жизни… это так избито, но так правильно, единственно правильно. Люблю тебя.
У тебя такие глаза… я никогда не понимал всех сравнений, которыми пестрили разговоры младшекурсниц о твоих глазах: «изумруды», «малахиты», «нефриты»… как можно сравнивать живого тебя с бездушными камнями? В детстве я иногда стриг траву на лужайках в саду Норы. Не любил это занятие; мне не нравился запах мёртвой травы. Кто-то любит это, а я ненавижу, потому что мне кажется, что траве больно, и она кровоточит. Это запах убийства, как он может нравиться? Но вот кровь травы… этот зелёный её сок, что въедается в пальцы, тёмный, живой, почти пульсирующий, когда порвёшь пополам массивную травинку, упиваясь одновременно и жалостью к траве, и гадливостью по отношению к самому себе, и собственной неслыханной дерзостью… у тебя глаза цвета сока мёртвой травы, Гарри.
Ты одним своим присутствием вызываешь любовь. Ты, наверно, не знаешь, но тебя любят почти все. Это звучит глупо, знаю… но ведь кто-то любит через силу, кто-то открыто и восторженно. Большинство думает о тебе каждый день; и пусть им даже не придёт в голову вопрос о том, каким был бы поцелуй с тобой, ты всё равно владеешь их сердцами так же уверенно, как и властью в Хогвартсе. Тот, кто не может любить тебя — те ненавидят. Я плохо, путано объясняю… я никогда не был хорош в том, чтобы говорить, ты ведь помнишь? Кажется, я вообще ни в чём не был хорош. Мне остаётся только надеяться, что я умер как-нибудь достойно, а не подавившись овсянкой.
Извини за бессвязность — я писал это по абзацу в месяц-два. А я ведь так ещё и не спросил у тебя главного: почему, Гарри? Почему я полюбил тебя, хотя мне стоило бы переключиться целиком и полностью на Гермиону? Она хорошая… я честно старался полюбить её, но она проигрывает тебе по всем статьям, когда я мысленно сравниваю вас обоих. Проигрывает просто потому, что я люблю тебя, а не её. Знаешь, если бы я был жив, то наверняка женился бы на ней после войны и наплодил кучу рыжих кареглазых детишек, среди которых наверняка попался бы один-другой зубрила. Но этого — к счастью и для меня, и для неё, я думаю — не случилось, если ты читаешь это письмо. И я снова спрашиваю: почему, Гарри? Что в тебе такого, что подавляет волю? Тебе хватает одного взгляда, чтобы утихомирить любые беспорядки и брожения в умах; если бы я не знал тебя так, как знаю, решил бы, что ты очень ловко всех гипнотизируешь. Но это тебе не нужно. Ты сам по себе испускаешь ауру, которая действует как магнит.
Как-то раз Гермиона сказала мне, что у меня эмоциональный диапазон, как у зубочистки. Мы тогда ссорились, и сейчас я думаю, что она была неправа, когда в запальчивости сказала мне это: я ведь сумел полюбить тебя, а зубочистки вряд ли доходят до такой ступени развития. Видишь, я даже выражаюсь почти как Гермиона — так усиленно я думал над тем, почему я люблю тебя. Но ответа я так и не нашёл. Скажи мне, Гарри. Если ты сам знаешь, почему… почему ты такой, какой есть. Почему ты родился таким, рос таким, стал таким.
Я люблю тебя, и мне больше нечего сказать.
Сегодня двадцать седьмое февраля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Это день, когда я заканчиваю своё письмо, складываю в несколько раз и кладу в тумбочку. Если придётся идти на битву, я достану его и оставлю на виду, чтобы потом тебе его передали; ведь ты, конечно, выживешь. Ты просто обязан жить, потому что только ты придаёшь смысл всей борьбе, которую мы ведём. Без тебя не будет ничего… нет, не ничего, а никого.
Вот.
Искренне твой,
Рон Уизли».
Гарри бережно сложил письмо по прежним сгибам и сунул под обложку книги лежавшей на тумбочке; Кевин притащил её сюда, в больничное крыло, надеясь, что Гарри отвлечётся, но тот до сих пор ни разу до неё не дотронулся.
Почему? Гарри вспомнил о Дадли. От того тоже было трудно ожидать любви к несносному ненормальному кузену. Но ведь это была любовь или некая её форма, не так ли?
«Если ты сам знаешь, почему…»
«Не знаю, Рон. Прости меня, но я не знаю. Если бы я знал, я бы попробовал сделать что-нибудь. Но я всего лишь тупоголовое ничтожество, которое приносит смерть тем, кто его любит».
Гарри притянул колени к груди и сгорбился. Мадам Помфри утверждала, что ещё неделя-другая — и он будет абсолютно здоров. Когда он спросил её, зачем она его лечит, она смешалась и забормотала что-то о том, что колдомедики дают клятву о лечении при выпуске с курсов при Святом Мунго; но Гарри знал, что клятва замешана здесь постольку-поскольку, потому что если бы она была единственной причиной, медсестра вела бы себя совсем иначе. От неё не шли ни ярости, ни ненависти, как и от всех остальных; они не обвиняли его ни в чём. Более того, его жалели — большинство, по крайней мере; даже те, чей голос произносил за спиной Гарри, что как-то Мальчик-Который-Выжил чересчур много интереса проявляет к парням, не права ли была в своё время Рита Скитер?
- Поттер, Вы собрались впасть в деятельную жалость к себе?
«Нет».
- Поттер, смею утверждать, что вы вряд ли потеряли дар речи, даже несмотря на… всё то, что сделали этим утром. Поэтому не молчите. Поттер!
«Что мне сказать?»
- Поттер, чёрт побери, мне позвать Вашего брата? Я уверен, он придумает ещё какой-нибудь действенный способ Вас расшевелить.
- Не надо его звать, — Гарри поднял глаза от белого больничного одеяла. — Простите.
- Не за что вас прощать, — Снейп присел на край кровати. — Послушайте, Поттер… почему Вы так вините себя в их смерти?
- Потому что я на самом деле виноват. Это я испортил чары на собственном портключе. Я продолжал его носить. Я неловко упал во время битвы и не смог помешать Рону забрать у меня сломанный портключ. Это я виноват.
- Поттер… Гарри… на самом деле Вы не так уж виноваты.
- Не надо фальшивых утешений, профессор… пожалуйста.
- Как много Вы уже прочли из моего дневника?
- До задачи без ответа, за которую Вы не знали, кому предъявить претензии… при чём здесь это?
- Тогда Вы, без сомнения, давно уже поняли, что я люблю Вашего отца.
- Любили?
- Люблю. До сих пор.
- Семнадцать лет любите мёртвого человека?
- Ну, ведь Ваша любовь к мистеру Диггори, мистеру Забини и близнецам Уизли никуда не делась — и неважно, живы они или мертвы? Не дёргайтесь так, я не хочу Вас обидеть…
- Это совсем другое дело, — выдавил Гарри из себя.
- Любовь едина, Поттер, — кому и знать, как не Вам? Я хочу Вам рассказать, в чём виноват я…
- В чём? — вяло поинтересовался Гарри.
- Я убил Вашего отца.
- Его убил Вольдеморт.
- Но разве стал бы Тёмный Лорд убивать Ваших родителей, если бы не знал о пророчестве?
- Вы хотите сказать…
- Именно. Я подслушал пророчество, сделанное Сибиллой Трелони в ту ночь, когда её нанимали в преподаватели. Я подслушал не всё, только начало — меня заметили и выгнали из «Кабаньей Головы». Но того, что я узнал, Тёмному Лорду хватило, чтобы начать охоту за Вашей семьёй.
Гарри молчал, и Снейп расценил это, как ожидание продолжения.
- Я был в то время молод и обижен на весь мир; я служил Тёмному Лорду не за страх, а за совесть. Но я не знал, что семья Поттеров подходит под пророчество — я старался не думать в то время о… Джеймсе. Я даже не знал, что у него вскоре родится сын, знал только, что у них с Лили была скромная свадьба в кругу ближайших друзей. О том, что Поттеры — трое Поттеров — должны скрываться от Лорда из-за пророчества, я узнал позже и возненавидел себя. Впрочем, далеко не так сильно, как тогда, когда узнал, что Тёмный Лорд пал, но выжил только младший Поттер, Гарри… Дамблдор, этот старый манипулятор, никогда не сомневался во мне и моих мотивах; он знал, что я люблю Джеймса. И через сколько бы трупов он ни перешагнул во имя достижения своих целей — он всегда знал цену любви, Поттер.
- Он просил Вас приглядывать за мной, — Гарри искоса взглянул на профиль Снейпа. — Но Вы делали это не так уж тщательно… я все время напоминал Вам отца, да?
- По большей части — да. Конечно, у тебя зелёные глаза и шрам, которых не было у Джеймса…
- Но вряд ли это так уже мешало Вам вспоминать об отце при виде меня, не правда ли? Молния на моём лбу связала меня с Вольдемортом, а не с Вами, но…
- Но, — согласился Снейп. — Веришь или нет, я на самом деле ненавидел тебя — за то, что одним своим видом будишь во мне странные чувства, которые я даже не могу обозначить словами.
- Но больше не ненавидите?
- Ненависть выдыхается, Поттер, тогда как любовь с годами только приобретает выдержку.
- Да Вы философ…
- А Вы, кажется, не собираетесь предъявлять мне никаких претензий из-за того, что если бы не я — и у Вас была бы замечательная жизнь в кругу семьи.
- Я не уверен, что променял бы всё, что со мной было, на тихую жизнь в кругу семьи. Я не имею в виду славу или ещё что-нибудь… но тогда со мной могло бы не случиться ни Седрика, ни Блейза, ни Фреда и Джорджа, — выговорить имена оказалось самым трудным из всего, но он справился, обойдясь всего лишь лёгкой дрожью в голосе. — Кроме того, кто я такой, чтобы осуждать Вас? У меня было бы право, если бы все те, кто любил меня, не умирали из-за меня… Вы знаете, что если бы я не уговорил Седрика, что победа в Турнире не моя, а наша общая, Крауч его не убил бы? Если бы я не упал в Арку вместо Сириуса, Блейз не пожертвовал бы собой, чтобы вылечить меня… не перебивайте, я знаю, что это для Вас новость, но… я расскажу об этом потом. Если смогу. Про смерть близнецов Вы знаете…
- Поттер, Вы плакали хоть раз с тех пор, как они погибли?
- Нет.
- Почему?
- Я… не могу.
- Вам это нужно.
- А Вы плакали по моему отцу?
Снейп помолчал, разглядывая свои ногти.
- Я не помню. Я пил огневиски неделю, не просыхая. Скорее всего, плакал.
- Может, мне тоже… выпить огневиски? — нерешительно предположил Гарри.
- Поздно, Поттер, — в словах Снейпа слышалось почти добродушное подтрунивание. — Вы обожгли себе собственным огнём печень и желудок. Не уверен, что эти Ваши внутренние органы так же, как Вы, поприветствуют идею напиться до зелёных салазаров. Мадам Помфри будет до крайности возмущена Вашим поведением.
- Скажите, — Гарри снова зазнобило, — за семнадцать лет… хотя бы становится легче? Я не заслужил облегчения, но…
- Становится, Поттер, и гораздо раньше. Я вошёл в Орден Феникса, узнав, что Вольдеморт примеряет пророчество к Поттерам, и это было моей персональной епитимьей. Если бы не это — как знать, был бы я здесь сейчас, или дальние маггловские родственники похоронили бы меня за церковной оградой, как самоубийцу.
- Боюсь, мне вряд ли поможет официальное вступление в Орден Феникса…
- Разные люди — разные епитимьи, — Снейп пожал плечами. — Убейте Вольдеморта. Отомстите тому, без кого всё сложилось бы куда счастливей.
- Если убивать всех, кто повлиял на ход событий так или иначе, то я потону под трупами.
- Не убивайте всех. Убейте Вольдеморта. Уверяю, это потребует от Вас столько сил и умения, что Вы сочтёте это достаточным.
- Достаточным, чтобы не горевать больше?
- Достаточным, чтобы почувствовать, что Вы искупили большую часть своей вины.
- Вы уверены, что даже если я убью десяток Вольдемортов, я смогу посмотреть в глаза миссис Уизли и подумать, что я искупил большую часть своей вины?
- Убейте сначала одного, Поттер, а там уже будете смотреть в глаза кому угодно.
- А почему тогда Вы не смотрите в глаза мне?
Снейп медленно поднял голову и взглянул на Гарри. Глаза зельевара — огромные чёрные радужки, окружённые извилистыми красными нитями лопнувших от усталости сосудов, — блестели, и Гарри не понимал, было это от подступающих слёз или от чувств, которым даже сам мастер зелий не мог дать названия.
- Видите, Поттер, я смотрю.
- И что Вы при этом думаете?
- Я думаю, что искупил эту свою вину. И буду так думать, даже если на Страшном Суде мне скажут обратное.
И Гарри поверил ему.

* * *

«18.02.
Я больше не ходил к Выручай-комнате. Бьюсь об заклад, Поттер там не появлялся.
Это называется «бросать», по-моему. Поттер меня бросил, вот что это такое.
Не знаю, что он сам думает на этот счёт — я его не видел ни разу с того момента, как он ушёл с Блэком. Я не появляюсь в Большом зале — эльфы всегда рады услужить мне большим количеством еды, чем я могу проглотить за один раз. На общие уроки я просто не хожу. Пока их было не так много, чтобы кто-нибудь из преподавателей почуял неладное, пусть даже я никогда раньше не прогуливал занятия, если не был в больничном крыле.
Поттер не пытается найти меня; если бы он захотел, это было бы просто. Но он — явно и очевидно — не хочет.
Вот так и заканчиваются школьные романы. Любая третьекурсница знает об этом на собственном опыте, а я вот выучил только на шестом. В некоторых областях моё образование просто безобразно запущено, не могу этого не признать.
И мне не хочется реветь, вовсе нет. И в горле не стоит никакого кома. Я просто надышался каким-то зельем — я сегодня варил несколько.
Глупости какие.

02.03.
Всё возвращается на круги своя; история делает финт и замыкается в кольцо. Змея глотает собственный хвост, давясь и пуча глаза.
Всё так, как раньше.
Ну, почти так.
Сегодня шёл на опушку Запретного леса — Слагхорн разрешает мне собирать там травы, которых нет в школьных запасниках; коль скоро и самому декану перепадает от моих заготовок, он не возражает — а навстречу Поттер и Блэк. Возвращаются с квиддичной тренировки; у Поттера на плече метла, сам в квиддичной форме — мятой, как будто её дракон жевал. Блэк шагает рядом — сам-то он не играет, только наблюдает — и что-то втолковывает Поттеру.
По-хорошему, мне стоило бы спрятаться за ближайшее дерево и переждать, пока они уйдут; но за эти практически безопасные полгода я отвык от трусоватой осторожности. Я просто иду мимо. Я не обращаю на них никакого внимания.
Зато они обращают внимание на меня.
- Эй, Сопливус! — провозглашает Блэк с интонациями, с которыми, наверно, молодые петухи на заднем дворе в какой-нибудь деревне высказывают друг другу на своём курином языке всё, что думают, перед тем, как подраться.
Поттер молчит.
Я тоже молчу.
- Эй, Сопливус, так не годится — ты что, оглох?
- Иди в задницу, Блэк, — говорю я устало
- Как невежливо, — скалится Блэк. — Придётся поучить тебя хорошим манерам…
Как бы быстро я не выхватывал палочку, Блэк сумел сделать это быстрее — наверняка он представлял себе этот момент десятки раз с той самой секунды, как увидел меня и Поттера целующимися.
- Stupefy! — начинает Блэк.
- Protego, — шепчу я. — Petrificus Totalus!
- Speculum!
Я отпрыгиваю от собственного Петрификуса и посылаю Pello. Падение не охлаждает пыла Блэка, и меня зацепляет Seco по руке — рукав рассечен, порез чуть ли не до кости.
- Хватит! — кричит вдруг Поттер, весь белый, как мука. — Хватит, вы, двое! Немедленно ПРЕКРАТИТЕ!!!!
Ему не надо вынимать палочку и говорить Divido, Finite Incantatem или ещё что-нибудь в этом роде; ему хватает истошного вопля, такого, словно мы с Блэком сговорились и пытаем Поттера Круциатусом. Мы замираем — я стоя, с капающей из пореза на землю кровью, Блэк лёжа, с задранной кверху палочкой.
- Вы… — говорит Поттер. — Вы… — он так тяжело дышит, словно ему пришлось пробежать за нами марафонскую дистанцию, прежде чем он получил возможность сказать, что хотел. — Вы, два траханых идиота…
Блэк выглядит оскорблённым; даже не тем, что он — траханый идиот, а тем, что поставлен в один ряд со мной.
- Я без вас обоих не могу! — надрывно выкрикивает Поттер; мы с Блэком синхронно вздрагиваем. — Сириус… Северус… мать вашу, какие вы долбаные кретины!..
- Сохатый, ты болен? — с искренней тревогой интересуется Блэк. — Пойдём к мадам Помфри?..
- Я АБСОЛЮТНО ЗДОРОВ! — орёт Поттер так, что с нескольких близстоящих деревьев шумно слетает с пяток ворон. — Это вы, вы оба — неизлечимо больные на голову!..
На щеках у него — яркий нервный румянец; волосы выглядят так, что потревоженным воронам впору перепутать их со своим гнездом. Мантию яростно треплет ветер, глаза зло сверкают, и никогда ещё, никогда Джеймс Поттер не был так дьявольски прекрасен.
- Никогда, слышите, вы, оба, никогда больше не смейте нападать друг на друга!!..
- Эй, что тута такое происходит? — на поводке у Хагрида — весьма злобного вида собака. Да и сам лесничий не выглядит таким уж весёлым, застав во дворе поздним вечером трёх ругающихся мальчишек. — Джейми, Сириус?
А меня тут как бы и нет, надо понимать.
- Всё в порядке, Хагрид, — отвечает Поттер торопливо. — Мы просто… поспорили.
- Эта… не ссорьтесь-ка вы больше, — советует Хагрид. — Времена, слышь, тяжёлые наступают.
- Ты о чём, Хагрид?
- Времена наступают тяжёлые, — повторяет лесничий. Что бы он там ни знал, он ничего сейчас не скажет, и это понятно любому гриффиндорцу. — Шли бы вы все в школу. Поздно уж.
Эта неотёсанная великанщина смеряет меня таким взглядом, будто я вскину сейчас слизеринское знамя и кинусь авадить всех направо и налево, и не двигается с места, пока мы все трое не скрываемся в дверях замка. Вроде бы вместе, но на самом деле — по отдельности. И Поттер держит невозможно большую дистанцию между собой и нами, двумя «трахаными идиотами». Осмелюсь предположить, Поттеру не довелось трахать ни меня, ни Блэка; но это не имеет никакого значения, поскольку если я и поимел его задницу, то он поимел меня всего, от пяток до макушки, изнутри и снаружи, даже не ПОимел, а ЗАимел, подобрал, как камешек необычной формы, валявшийся на дороге. А Блэку, надо думать, не досталось и тела Поттера; хотя, может быть, именно поэтому Блэк, тоже подчинённый Поттеру до мозга костей, решается с ним спорить. Да ещё как спорить…
В гостиной ходят слухи о некоем лорде Вольдеморте — дескать, это невероятно могущественный маг, который уже начал завоёвывать мир, и вполне успешно. Мол, он за права чистокровных и сам происходит от Салазара Слизерина. Сегодня вроде бы он объявил войну существующим порядкам Магического мира и ознаменовал своё заявление парой нападений, которые подорвали репутацию Министерства в глазах общественности. Может, об этом и умолчал Хагрид?
Мерлин, какая всё это чушь. Розье ходит гордый, как индюк, и утверждает, что не сегодня-завтра присоединится к Великому Тёмному Лорду. Половина факультета ему жестоко завидует, вторая половина предпочитает держать своё мнение при себе — ещё неизвестно, выгодно ли присоединяться к этому лорду.
А я всё думаю о Поттере. Как самый настоящий траханый идиот, лучше и не скажешь.
Чем всё это кончится? Ясно, что ничем хорошим для меня, но всё же…
Всё же».

Тем не менее отмечать конец живых существ крайне важно для
психологического равновесия людей. В этой области только в обществах, считающихся примитивными, трауру уделяется должное внимание.
Бернард Вербер, «Империя ангелов».

- А я говорю вам, что ему МОЖНО доверять!! Послушайте, не надо держать его там… он сам пришёл сюда, чёрт побери, сам, ИЗ-ЗА МЕНЯ!
- Успокойтесь, мистер Вуд. Как Вы отлично знаете, я не уполномочена решать такие вопросы. Это дело командира сопротивления. А до тех пор мистер Флинт побудет в подземельях, как и большинство его… собратьев по факультету.
- Между прочим, наш командир — тоже его собрат по факультету! Вас это не смущает?
- Мистер Вуд, Вы забываетесь!
Гарри смотрел в потолок; назойливо громкие голоса в соседней комнате не давали ему заснуть снова, и он был им за это благодарен, поскольку во сне не видел ничего, что заставило бы его захотеть посмотреть на это подольше.
Но с этим, наверно, надо было разобраться. И сделать это было больше некому, потому что МакГонагалл и Вуд не уступали друг другу в упрямстве; на её стороне был многолетний опыт, на его — слоновья упёртость… ведь дело касалось Маркуса Флинта.
Гарри помнил тот момент: капитаны враждующих команд в квиддичной душевой, так неистово трахающиеся, как будто через полчаса собирался наступить конец света. Помнил Малфоя, делающего минет Флинту. Помнил мгновенный страх и гнев в глазах слизеринского капитана, когда Гарри упомянул Вуда.
Как выразился бы Севви, тут определённо было замешано «любить».
Тем более, если Флинт явился в Хогвартс не из шпионских целей — для которых он, в сущности, подходил мало, учитывая его прямоту и грубость — а исключительно, чтобы быть рядом с Вудом.
Гарри натянул джинсы и рубашку, висевшие на стуле у кровати, и открыл дверь. Спор немедленно стих.
- Доброе утро, — сказал Гарри индифферентно.
- Доброе утро, — МакГонагалл доброжелательно улыбнулась.
- Доброе утро, командир, — в голосе Вуда ещё не отзвучала звонкая злость. — Ты не очень занят?
- Я слышал, в чём здесь проблема, — Гарри потёр лоб. — Чтобы решить что-нибудь насчёт Флинта, я должен поговорить с ним.
- Он в подземелье, — хмуро сказал Вуд. — Они вырубили его Петрификусом и потащили туда, как вещь.
- Я уверен, если ты попробуешь встать на их точку зрения, ты уже не будешь так кипятиться, — Гарри проверил наличие палочки в кармане. — Минерва, если нет ничего очень срочного, то я разберусь с Флинтом прямо сейчас, — он так и называл её теперь по имени. Она не возразила ни разу; в конце концов, они не были больше учителем и учеником, и вряд ли когда-нибудь будут.
- В принципе, ничего… разве что я хотела сказать, что готова новая партия листовок.
- Вы думаете, кто-то ещё будет их читать, после резни в Литтл-Уингинге? — скептически спросил Гарри.
- Пока Вы живы, командир, их будут читать, — МакГонагалл не хуже Снейпа умела достать собеседника по больному месту.
- Я разнесу их ночью. Оливер, идём, — уходить следовало сейчас, пока мадам Помфри не появилась на горизонте и не велела всё ещё пошатывающемуся от слабости Гарри вернуться в постель и выпить очередное лекарство. Даже если ему действительно больно, он заслужил эту боль. И уж точно слабость в коленках не должна помешать ему помочь людям, которые любят друг друга, не потерять возможность быть вместе.

Из Большого зала доносился стук вилок о тарелки; Гарри притормозил на ступенях, ведших в подземелья, и предложил Вуду:
- Может, пойдёшь на завтрак? Я смогу разобраться и один.
- Нет, — Оливер мотнул головой. — Я хочу знать сразу, что будет с Марком.
- Как хочешь, — Гарри зашагал вниз по ступенькам, от которых успел отвыкнуть со дня резни при Литтл-Уингинге; всё время с тех пор он прожил в больничном крыле, где, между прочим, валялся и Оливер — без сознания, со сложным переломом ключицы и заклятием гниения заживо.
Подземелья напоминали Гарри о слишком многом. О куда большем, чем он готов был помнить в то время, когда следовало заткнуть свои эмоции в далёкое тёмное место и действовать.
Он обошёл поворот к общей гостиной по большой дуге; Вуд, вряд ли знакомый с планировкой слизеринской территории, не высказывал недоумения, не зная, что маршрут таким образом удлинился почти вдвое.
- В какой именно камере, знаешь?
- Нет.
- Тогда… — Гарри прошёлся мимо дверей, слушая эмоции слизеринцев. Они были знакомы ему, все до единого; он полгода провёл, ходя поблизости, и волей-неволей запомнил их всех.
Но была и новая нотка — в самой дальней камере. Собственно, это было похоже на то, что он ощущал от прочих — тревога, ярость, нервозность — но было также нечто, отсутствовавшее у большинства. Золотистая волна любви, вплетавшаяся во всё прочее донельзя естественно, делала сырые подземелья уютными в один миг; сладчайшая из иллюзий, предназначенная не Гарри, но тому, кто не способен этой иллюзии поддаться — просто в силу отсутствия способностей к эмпатии.
- Дверь не запирали? — изумился Вуд вполголоса, когда Гарри просто толкнул тяжёлую створку.
- Запирали, — Гарри зажёг огонёк на ладони. — Привет, Флинт.
- Привет, ловец, — буркнул Флинт. Если бы Гарри не чувствовал, он бы сказал, что и при виде Вуда бывший капитан слизеринской сборной по квиддичу не испытывал ни малейшего воодушевления. — Как жизнь?
- Идёт себе, что ей сделается… — Гарри встал в полуметре от прикованного к стене Флинта. — Видишь, как жизнь повернулась: я больше не ловец, ты не капитан.
- Почему же, капитан, — возразил Флинт. — Только не квиддичный. Капитан довольно большого подразделения в армии Тёмного Лорда.
- И ты пришёл сюда вместе с Оливером, чтобы?.. — Гарри выжидательно приподнял бровь.
- Чтобы присоединиться к твоей армии, — терпеливо объяснил Флинт.
- После грандиозного провала при Литтл-Уингинге? «Ежедневный Пророк» просто захлёбывается радостными воплями на тему вольдемортовской решительной победы. Утверждают, что гидра оппозиции вскоре будет задушена в собственном логове.
- Таких, как ты, не задушишь, не убьёшь, — снисходительно сообщил Флинт; Оливер за спиной Гарри дёрнулся, порываясь заткнуть неразумному любовнику рот. — Я пораскинул мозгами и понял, что лучше быть на твоей стороне.
- У меня такое ощущение, — доверительно сказал Гарри, — что мы с тобой играем в какой-то глупый словесный теннис. Давай отметём в сторону всю политическую шелуху и попробуем поговорить прямо.
Гарри сделал паузу; Флинт открыл было рот, собираясь что-то сказать, и Гарри поднял руку — не надо, помолчи.
- Ты любишь Оливера, Оливер любит тебя, — буднично сказал Гарри. — Это для меня не тайна уже несколько лет. Что мне важно знать — единственная ли это причина, по которой ты сюда пришёл.
- Проверяй, как хочешь, — Флинт пожал плечами. — Веритасерум, например…
- Веритасерума в замке не осталось. Надо будет озадачить этим профессора Снейпа… — Гарри вытянул палочку из кармана. — Не сопротивляйся, иначе может быть некомфортно. Legillimens!
Он так давно не делал этого, что в первую минуту испугался: не сделает ли что-нибудь такое, что оставит Флинта не в своём уме? Но это, по-видимому, походило на умение плавать: достаточно один раз поплыть хотя бы по-собачьи, и ты уже не утонешь — при условии спокойной погоды, конечно же.
Мысли и воспоминания Флинта были напластованиями, археологическими слоями, которые Гарри бережно, чтобы не повредить ни одну находку, раскапывал и рассматривал. Он обшаривал каждый уголок сознания морщащегося Флинта с дотошностью Шлимана в поисках Трои, искал попытки скрыть что-то, следы сознания Вольдеморта, возможно, запрятавшего глубоко-глубоко все воспоминания Флинта о его возможной шпионской миссии, искал что-нибудь, что навело бы его на подозрения.
Но ничего такого не было. Гарри с некоторым усилием вынырнул из чужого сознания и успокаивающе улыбнулся кусающему губы Оливеру.
- Либо я ничего не смыслю в ментальных искусствах, либо ты и в самом деле ничего не скрываешь. Alohomora! — цепи, недовольно звякнув, упали на пол; Флинт растёр затёкшие запястья.
- Ты всё-таки допускаешь, что ошибся во мне, — в голосе Флинта звучало любопытство естествоиспытателя, знакомое Гарри по первым трём годам в Хогвартсе. — Но отпускаешь, как я понял, свободно бродить по замку, где полно детей…
- Во-первых, у тебя нет палочки — ты посеял её на поле боя, — напомнил Гарри; такое воспоминание присутствовало, полузаслоненное многими другими, куда более важными для Флинта: бледное лицо Оливера, треск дома, рушащегося над их головами, чьи-то крики, капли пота на виске Оливера, Авада Кедавра в трёх дюймах, бледные, потрескавшиеся губы Оливера — всё ещё самые желанные в мире… — Во-вторых, если ты причинишь вред детям — да и не детям тоже, то это очень разочарует Оливера. Со своей стороны, я предупрежу Эй-Пи, что тебя не надо трогать, но будь, естественно, готов, что тебе далеко не все обрадуются. Я сбился со счёта, скольких ты убил в Литтл-Уингинге.
- Почему ты даже не… сердишься, что я убивал твоих людей? Тебе что, всё равно?
- Нет, не всё равно, — Гарри покачал головой. — Но тем я и отличаюсь от твоего предыдущего командира, что не стану публично казнить тебя в назидание остальным, понимаешь? Кроме того…
- Кроме того?
- Должен же хоть кто-то во время этой грёбаной войны быть счастлив в личной жизни, — Гарри криво улыбнулся. — Оливер, отведёшь его сейчас туда, где вы будете жить. Рекомендую выбрать Гриффиндорскую башню. На завтрак пока не приходите — пусть новость о том, что он отныне не Пожиратель, расползётся по замку.
- Но ведь де-юре я Пожиратель, — напомнил Флинт. — У меня есть Метка.
- Метка — это очень странный предмет, — продекламировал Гарри под ошарашенными взглядами незнакомых с маггловской литературой Вуда и Флинта. — Вот она есть — а вот её нет!
- Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Оливер.
- Вот что. Маркус, дай-ка сюда руку с Меткой… вот так, — Гарри приложил центр ладони с огоньком к черепу со змеёй. — А теперь стой и терпи, что бы ни происходило.
В прошлый раз, с Малфоем, это было проще; тогда Метка пульсировала яркой, отчётливой болью; теперь же чёрный знак затаился, притворяясь обычным рисунком на коже — Гарри физически ощущал, как под тонким слоем маскирующей магии клокочет частичка воли Вольдеморта.
Гарри прикрыл глаза и позволил огню вспыхнуть ярче; Флинт дёрнулся, Вуд немедленно поддержал его под локоть. Запахло палёной плотью; Метка вскрылась со странным свистом, как проткнутый воздушный шарик. Не открывая глаз, Гарри видел бледнеющую черноту черепа и змеи, вытравливающуюся чуждость; ещё немного, ещё чуть-чуть…
- Всё, — Гарри убрал руку. Вуд в полнейшем шоке смотрел на безобразный ожог на руке любовника. — К сожалению, более комфортных способов избавляться от Метки пока не придумали, так что придётся обойтись тем, что есть. Accio обезболивающее и заживляющее! Вот, возьмите — первые пару дней намазывайте и тем, и другим сразу и бинтуйте поплотнее. Должно зажить без проблем.
- И многим ты так убирал Метку?
- Тебе второму.
- А кто первый?
- Драко Малфой.
- Но он же всё ещё в темнице, — припомнил Вуд.
- Совершенно верно, — кивнул Гарри. — Вам что-нибудь нужно, или дальше справитесь сами?
Пусть и любопытные, Вуд с Флинтом понимали, когда их вежливо просили прекратить расспросы.
Гарри смотрел обоим вслед, пока они не скрылись за поворотом, а потом ткнулся лбом в холодную влажную стену.
Почему, ну почему хоть что-нибудь не сложилось иначе? Если бы Рону или близнецам достался собственный портключ… если бы Рон попросил помощи у кого-нибудь другого… если бы близнецов так не ранило… если бы, если бы, если-бы-если-бы-если-если… сослагательное наклонение, самая лживая и бесполезная вещь на свете. Гарри сполз вниз по стене, царапая лоб до крови; колени глухо стукнули о каменный пол.
Снейп и Кевин не оставляли его одного почти ни на минуту все эти дни; если обоих не было рядом, то вблизи непременно крутилась мадам Помфри. Он засыпал, держась за руку собственного брата или профессора Зельеварения; просыпался от жизнерадостного голоса медсестры. Ему не давали возможности побыть наедине с собой, потому что были уверены, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Нет, он не собирался кончать жизнь самоубийством. Он даже не собирался биться головой об стенку в отчаянном порыве выкинуть из памяти мёртвые лица близнецов. Это было бы слишком легко; он не имел права на лёгкость. Его, по-хорошему, следовало бы судить за тройное убийство — и он был бы искренне рад смертному приговору. Но никто не осуждал его, и он судил себя сам; и не мог найти достаточно строгого наказания, сколько бы его воспалённый ночными кошмарами мозг не тасовал снующие по извилинам мысли.
Гарри не закрывал глаз — стоило ему сделать это, как перед его внутренним взором с пугающей пунктуальностью всплывали все те картины, которые он предпочёл бы вовсе никогда не видеть; он не двигался, сидя на полу и чувствуя, как сырость понемногу пропитывает джинсы и продвигается вверх по ткани, холодя кожу.
«Фред… Джордж…»
Ему послышался знакомый звонкий смех — как будто близнецы были здесь, озорные, беззаботные, сияющие ухмылками, как обычно; Гарри резко вскинул голову в безумной, безумной надежде, но в камере было тихо, как в склепе. Показалось.
Гарри сгорбился, сунув руки в карманы; в одном из них он нащупал что-то мятое-картонное и машинально вытащил это наружу.
Пачка сигарет. Сама пачка ещё маггловская, из тех, что оставил Дадли; но внутри — те сигареты, что когда-то трансфигурировали близнецы, забавлявшиеся с разными ингредиентами — вишнёвыми листьями, какао-бобами, корнями алтея, стручками острого перца, ягодами винограда… результат сваливался в пачку как попало, и Гарри никогда не знал, что именно вытащит оттуда.
В этот раз ему попалась сигарета с острым перцем; её дым обжигал язык и нёбо — и это было неожиданно больно, куда больнее, чем те ожоги, что он сам себе сделал изнутри. Гарри выронил из пальцев едва раскуренную сигарету; огонёк недовольно зашипел, соприкоснувшись с влажным полом, и погас.
Гарри следил за тонкой, почти неразличимой в полумраке камеры струйкой дыма, поднимавшейся от погасшей сигареты, и не поднимал рук, чтобы вытереть с лица текущие сплошным потоком слёзы.

- Мистер Поттер, что Вы себе позволяете? — при желании невысокая пухленькая мадам Помфри умела превращаться из «доброй-тёти-доктора» в «злобную-голодную-пиранью»; правда, до сих пор Гарри редко доводилось видеть эту сторону её натуры. — Вы БОЛЬНЫ. Вы УШЛИ из больничного крыла, не приняв ЛЕКАРСТВО. Вы ИГНОРИРУЕТЕ все мои рекомендации. Не будете ли Вы столь любезны НЕМЕДЛЕННО лечь в постель и никогда больше не предпринимать НИЧЕГО подобного?
- Этому учат на курсах колдомедиков? — вяло поинтересовался Гарри. — Вот так вот запугивать пациентов… Извините, я не хотел грубить. Можно, я пока просто так полежу, а Вы меня потом будете лечить?
Мадам Помфри взглянула на него повнимательнее и, похоже, углядела что-то, что заставило «злобную-голодную-пиранью» вернуться на второй план.
- Можно, Гарри. Но, ради Мерлина, никуда больше не уходи!
- Не буду, — Гарри скинул кроссовки и упал на кровать.
- Профессор Снейп и мистер Поттер-младший были тут минут десять назад, — с оттенком злорадства сообщила мадам Помфри, задержавшись на пороге. — Оба были очень обеспокоены твоим исчезновением.
- Это значит, я выслушаю всю правду о себе ещё и от них, только и всего, — Гарри глядел в потолок. Мадам Помфри аккуратно прикрыла за собой дверь.
Гарри готов был поклясться, что невнятный звук голоса знаменует собой разговор по зеркалу — со Снейпом, скорее всего; не зная точно, он угадывал фразы по интонациям — вернулся, в порядке, только лицо какое-то странное, но цел, невредим и даже язвит.
Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась, грохнув о стену с такой силой, что должна была остаться вмятина — так вечно случается с дверями, которые очень легко открываются — и в комнату вихрем влетел Кевин. В общей палате маячил задрапированный в обычную чёрную мантию силуэт Снейпа, отставшего от резвого первокурсника.
- Гарри! А я тебя везде ищу, — Кевин плюхнулся на кровать в ногах старшего брата. — Слушай, это не может быть той штукой, которая тебе нужна? Ну, эта, на «х» — забыл это дурацкое слово…
- «Х»? Хоркрукс, что ли?
- Ага! — Кевин вытряхнул из свёртка ткани, который держал в руках, что-то круглое, колко засверкавшее в лучах весеннего солнца. — Я долго ходил в Выручай-комнату и думал об этом… ты говорил, Вольдеморт их очень тщательно прячет, эти штуки, и я подумал, где можно спрятать что-нибудь лучше, чем в Выручай-комнате — если хорошо её попросить, конечно. Я ходил туда день за днём и всё просил её; и она мне открыла своё… не знаю, как назвать — место для ухоронок?.. там до Мерлиновых шлёпанцев всякой ерунды, просто горы и горы мусора, который кто-то когда-то прятал, уж не знаю, зачем. А дальше просто. Я ходил туда и смотрел на всё подряд — искал вещи, у которых внутри был бы кусочек льда. Если там внутри часть Вольдемортовой души, то она должна быть такая же, как он сам, правильно? Это просто надо было увидеть, я себе чуть все глаза не проглядел… Гарри, это оно? Не молчи!
- А ты дал мне хоть слово вставить? — машинально откликнулся Гарри, вертя в руках нечто, похожее на диадему; в украшениях он разбирался слабо и не мог ручаться, что это называется именно так.
По внутреннему краю диадемы бежали изогнутые буквы, которые он принял сначала за руническое письмо, такие они были угловатые; но это были ничем по сути не примечательные английские буквы, сложившиеся в известные даже самому бестолковому первоклашке слова: «Ровена Рэйвенкло».
- Держу пари, ещё ни один студент до тебя не докапывался так до Выручай-комнаты. Она тебе и письма отправляет, и хоркруксы в личное пользование…
При других обстоятельствах Кевин мог бы надуться, не услышав даже «спасибо», но сейчас он был рад и такому проявлению чувства юмора — все дни со смерти близнецов из Гарри невозможно было вытянуть лишнего слова, не то что шутку.
- Так это оно? — Гарри не мог сказать определённо, сияли глаза Кевина сами по себе или отражали заливавший палату свет. — Здорово! Я тогда сбегаю за мечом, и избавимся от него… жалко ломать такую красоту, но надо…
Кевин вскочил было с кровати, но Гарри успел перехватить его за запястье.
- Э, нет, братик. Никаких мечей. Я не позволю тебе больше так рисковать.
- Всё же обошлось! Я смогу, правда… я ему больше не поверю…
- Я знаю, что сможешь. Не надо доказательств. Я просто не хочу, чтобы ты рисковал жизнью и рассудком…
Кевин всё ещё выглядел обиженным, и Гарри притянул его поближе, стараясь не шипеть от боли, когда брат случайно задевал незажившие ожоги под рубашкой.
- Я верю, что ты можешь. Тебе не надо никому ничего доказывать, понимаешь? — Гарри аккуратно заправил непослушную каштановую прядь за маленькое ухо. — Я твоя семья, чёрт побери, и пусть я далеко не лучший вариант, но… нет нужды завоёвывать моё доверие и одобрение. Они у тебя уже есть, сколько хочешь.
- А кто такой чёрт? — последовал ответ после паузы.
- Горе ты моё чистокровное… закончится война — прослежу, чтоб ты ходил на маггловедение.
Кевин захихикал Гарри в ключицу.
- Что касается хоркрукса — то вполне можно найти другой способ от него избавиться.
- Какой, например? — Снейп, наговорившись с мадам Помфри досыта, вошёл наконец в комнату, держа в руке кубок, от которого пахло чем-то вроде подогретых помоев. — Выпейте это, кстати.
- Вы с мадам Помфри хотите меня отравить, — Гарри с подозрением заглянул в кубок.
- Неуместная шутка, Поттер, — сухо ответил Снейп, садясь на стул. — Если бы не поддержка Вашего… кхм… Внутреннего круга — уж позвольте назвать это так, меня бы уже казнили, так что если Вы даже в шутку засомневаетесь в моей лояльности, это может дорого мне обойтись. Аластор Грюм, например, который день штурмует больничное крыло, желая поговорить с Вами об излишней мягкотелости по отношению ко всем слизеринцам, но мадам Помфри каждый раз удаётся выпроводить его.
- Не надо называть «Эй-Пи» Внутренним кругом, — Гарри снял очки и потёр переносицу, собираясь с мыслями. — У меня с этим словом, знаете ли, после четвёртого курса связаны исключительно неприятные ассоциации… с Аластором я поговорю. С другими были явные проблемы?
- Пока только косые взгляды, как ни странно. Даже, представьте себе, от Вашего крёстного.
- Сириус повзрослел в последнее время.
- Отрадно слышать, что он наконец это сделал…
- Не будьте так критичны, профессор. В конце концов, Вам придётся научиться ладить с Сириусом, а ему с Вами.
- С чего Вы решили, Поттер, что нам придётся совершать такие противоестественные действия?
- Ничего противоестественного, — заверил Гарри. — Всё чинно и благопристойно.
- А всё же?
- Ну, после войны я собираюсь поддерживать тесный контакт и с Вами, и с ним. Полагаю, я и Ремус будем служить своеобразным буфером, чтобы вы не разнесли дом в процессе «дружеской» беседы…
- Вы так уверены, Поттер, что все мы доживём до конца войны и будем после неё наносить друг другу светские визиты?
- Я постараюсь, чтобы так и случилось. После резни в Литтл-Уингинге масштабные битвы невозможны… мы будем зализывать раны, я полагаю, пока не уничтожим все хоркруксы. А потом я пойду сводить последние счёты с Вольдемортом.
- Вы уверены в своей победе?
- Нет. Но я надеюсь на неё.
- Поттер, — Снейп подался вперёд, сцепив пальцы на колене. — Вы… хотите победить? Вы не хотите уйти вслед за теми, кого потеряли? Если у Вас нет воли к победе, Вы проиграете непременно…
- Мне есть ради кого жить… всё ещё есть, — Гарри отхлебнул наконец вонючего зелья. — Знаете, я готов победить хотя бы затем, чтобы однажды летним вечером расставить на столе пять чашек, большую тарелку с печеньем, которое сам испеку, и пять розеток с малиновым джемом. И чтобы вечернее солнце светило через большое окно — знаете, такие называют французскими…
- Я больше люблю абрикосовый джем.
- Заметано, профессор, — уголки губ Гарри слегка приподнялись в намёке на улыбку.
- А я — сливовый, — вставил Кевин.
- Всё, что хочешь, орлёнок, — Гарри подул Кевину на макушку; лёгкие пряди мгновенно разметались в стороны. — Так вот, о том, что надо сделать, чтобы приблизить момент, когда каждому достанется его любимый джем… хоркруксы можно уничтожать не только мечом Гриффиндора. Ещё пойдут зеркала смерти и яд василиска.
- У Вас под рукой есть зеркало смерти?
- Зеркало смерти? Это как? — были два синхронных вопроса.
- Зеркал смерти у меня нет, но я ими уже как-то раз пользовался… это очень неприятная штука, такая, что даже лучше не знать. Я вот прекрасно обошёлся бы без этого знания. Зато ядом василиска можно воспользоваться.
- В таком случае, у Вас есть под рукой василиск?
- Ну, не то чтоб под рукой… в Тайной Комнате.
- Мы опять пойдём к Севви? — оживился Кевин.
Определённо, бывали минуты, когда Гарри хотелось бы, чтобы в Кевине было чуточку меньше непосредственности.
- Севви?
Гарри считал, что уже разучился краснеть. Оказывается, он ошибался.
- Да, профессор. Так… э-э… так зовут моего василиска.
- Как мило, — хладнокровно откомментировал Снейп. — Могу я поинтересоваться, в честь кого Вы дали ему это внушающее трепет имя?
- Мне кажется, догадаться нетрудно, — Гарри вздохнул. — Поймите меня правильно, профессор: когда я выбирал имя для василиска, я думал о самых больших змеях в моей жизни. Глава змеиного факультета подходит под определение, не так ли?
Снейп внезапно засмеялся. У него был неожиданно приятный смех, глубокий и мягкий; Гарри никогда прежде не заставал своего декана за таким откровенным весельем.
- Я же сказал, Поттер, что это мило, — я на самом деле так думаю. Стало быть, Вы отправитесь в Тайную Комнату, чтобы милейшее создание по имени Севви попробовало перекусить хоркруксом?
- Да. Только не сейчас, не то мадам Помфри перекусит меня, пополам, — Гарри вертел диадему в руках. Прохладный светлый металл едва заметно бился под пальцами, как будто где-то в нём пряталось неутомимое крошечное сердце. — Это надо будет сделать тайком.
- Командир светлых сил вынужден спасать мир под покровом ночи, скрываясь от бдительного ока школьной медсестры… — поддразнил Снейп.
- Так уж сложилось, — Гарри пожал плечами и подавил гримасу — движение отдалось болью в обожжённых лопатках.
- Возьмёшь меня с собой? Я соскучился по Севви… — Кевин вовремя выдернул очки из-под руки Гарри, собравшегося было очень неудачно опереться на кровать, и нацепил их брату на нос.
- Приличные мальчики ночью спят, а не шастают по канализации…
- А я неприличный! Так возьмёшь?
- Посмотрим. Может, я даже не этой ночью туда соберусь…
- Куда это ты собрался, Гарри? — подозрительно поинтересовалась мадам Помфри, входя в комнату.
- Никуда, — откликнулся Гарри. — Я тихо и смиренно лечусь и встаю с кровати исключительно затем, чтобы заглянуть в туалет — я ничего не упустил?
- Раньше ты был не таким злоязыким, — заметила мадам Помфри с ноткой неодобрения.
- Я теперь совсем не такой, как раньше, — Гарри откинулся на подушку.
- Северус, здесь мазь от ожогов — нанеси на раны, у меня сейчас ещё дела, — Снейп принял из рук мадам Помфри пузатую стеклянную баночку.
- Хорошо, Поппи.
- Отлично. Гарри… — мадам Помфри одарила его предупреждающим взглядом, который сделал бы честь любому мафиозному крёстному отцу. — Без глупостей, пожалуйста.
- Можно подумать, я только и делаю, что глупости, — буркнул Гарри.
- Снимайте рубашку, Поттер, — велел Снейп. — Будем лечить Ваши ожоги. Кевин, выйди куда-нибудь. Здесь совершенно не на что смотреть, поверь мне на слово — лечение не такая уж эстетичная вещь.
Кевин неохотно подчинился; звук закрывшейся двери совпал с шорохом рубашки, кинутой Гарри на спинку кровати перед собой.
- Ложитесь на спину.
Гарри вытянулся на прохладном покрывале, чувствуя, как расслабляются все мышцы; деликатные пальцы, покрытые прозрачной блестящей мазью, коснулись ожога на груди.
- Не больно?
- Нет, — под коркой ожога, в восстанавливающейся коже, явственно пульсировала кровь; мазь покалывала. Боли действительно не было, но мазь, впитываясь в кожу, еле слышно шипела и испускала струйки чёрного дыма без запаха.
- Замечательно. Здесь был самый сильный ожог. Шрам останется, скорее всего, навсегда.
- Шрамом больше, шрамом меньше…
- Кстати о шрамах — у Вас на лбу свежие царапины. Откуда?
- Неважно. Я их уберу сам.
- Неважно так неважно…
Волосы скрывали лицо Снейпа, сосредоточенно склонившего голову; чуткие пальцы, привыкшие обращаться с самыми капризными ингредиентами для зелий, двигались методично по всей длине ожога — вытянутого, как будто к Гарри приложили раскалённый железный прут.
- Я просто…
- Всё в порядке, Поттер. Вы не обязаны докладываться мне о каждом своём шаге.
- Почему Вы до сих пор зовёте меня «Поттер» и на «Вы»?
- Возможно, потому что у нас с Вами не было нужды переходить на другое обращение.
- А если нужда есть?
- Зачем Вам это?
- Вы против?
- Не то, чтобы я был против… я просто не вижу в этом смысла.
- Хм, если я его вижу, этого недостаточно?
- Перевернитесь на живот. Вот так. Поттер, к чему Вам фамильярничать с Пожирателем Смерти?
- Профессор, к чему Вам всё время вкладывать в мои слова и действия какой-то извращённый смысл? — тёплые пальцы, втирающие мазь в лопатки Гарри, на миг сбились с ритма. — Вы зовёте Кевина по имени и, кажется, ничего не имеете против.
- Но он зовёт меня профессором. А Вы, я подозреваю, хотите называть меня Северусом.
- Ну не Севви же, в конце концов, — полусонно хмыкнул Гарри, устраивая щёку поудобнее на согнутой руке. — К тому же меня Вы ещё вряд ли будете когда-нибудь учить…
- Знаете, Поттер, Вам проще дать, чем объяснить, почему не хочешь.
- Но Вы же хотите. Скажете, нет?
- Пожалуй, я вообще ничего не буду говорить.
- Как хочешь, Северус, — имя легло на язык просто, как будто «профессора» вообще никогда не было. — Как хочешь.
- Как любезно с твоей стороны предоставить мне выбор… Гарри.
- Ну вот, и было совсем не больно, не правда ли?
- Что с Вами… с тобой сегодня случилось? Ты как будто снова начинаешь оживать…
- Почему как будто?
Снейп втёр мазь в последний ожог, на левом запястье, и поставил мазь на прикроватную тумбочку.
- Потому что ожить на самом деле, из мёртвых, невозможно. Поэтому я предпочитаю прибавлять в подобных случаях «словно» и «как будто». А ты хорошо умеешь уходить от неудобных вопросов.
- Я же слизеринец, в конце концов.
Снейп промолчал.
- Посиди со мной, — попросил Гарри. — Если ты никуда не торопишься…
- Я настолько не тороплюсь, что могу даже рассказать тебе сказку. О том, как иглы дикобраза и сушёная печень тритона полюбили друг друга, и как трагично это для них окончилось, потому что они ухитрились сблизиться ни много ни мало — в неочищенной крови клабберта, которая, как ты помнишь, крайне нестабильна…
Гарри фыркнул в подушку и зябко дёрнул плечом; Снейп накинул на него рубашку.
Тревожный, короткий сон остро пах мазью от ожогов и горьким перцем. Гарри, к его чести, не чихнул ни разу.

Поттер, Поттер… мать твою, Поттер!..
Когда я пришёл в Выручай-комнату, Поттер уже был там. Сидел на знакомой кровати, нервно постукивал ногой по полу, ловил и отпускал снитч.
- Привет, — улыбается.
- Зачем звал? — я демонстративно усаживаюсь на другой конец кровати.
Поттер, отлично заметив мой манёвр, прячет снитч в карман и придвигается ко мне вплотную, обнимает за плечи — жаркий, хрупкий, пахнущий мазью для мётел.
- Послушай… я сегодня опять поругался с Сириусом…
- Я даже, кажется, знаю, по какому поводу, — вставляю я свои три кната.
- Правильно, знаешь, — подтверждает Поттер, лукаво улыбаясь. — Я сказал ему, чтоб он не лез в мою личную жизнь.
Ха, он что, и правда думает, что такой сдержанный реприманд сдержит блэковское рвение?
- И что же он сказал в ответ? — интересуюсь.
- Он сказал, что я рехнулся, — мрачнеет Поттер. — Ну, я уже сказал, что мы поругались…
Действительно, сказал. Для того, кто не знает, каким монолитом целых пять лет была чётвёрка Мародёров, эти слова не будут значить того же, что и для меня.
- А потом я пришёл к тебе, — завершает Поттер свои признания.
- И что дальше? — спрашиваю недовольно.
- А дальше — вот что, — Поттер целует меня в губы; нежно, деликатно, так он прикасался бы к краю бокала со старым вином — наверняка у него дома есть подвал, где полным-полно покрытых пылью и паутиной бутылок, неприглядных на вид, но с бесценным содержимым.
Я отвечаю на поцелуй. Будь я проклят, но я не могу оторваться от его губ; они дурманят, сбивают с толку, водят кружными тропами — лихорадочные рваные мысли переплетаются друг с другом, складываясь в совершенный шизофренический узор; током бьёт по коже на руке, там, где он накрепко сжимает пальцы — удержать меня, не дать скрыться, целовать, целовать, самозабвенно, до ломоты в распухших губах, до счастливого, по-кошачьи мурлычущего насыщения.
- Зачем… как… — я забываю все остальные слова и молча касаюсь губами центра его ладони; Поттер со свистом втягивает воздух и пошире расставляет ноги — брюки ему определённо тесны.
Я соскальзываю на пол, утопая коленками в невозможно пушистом ковре; задираю мантию Поттера, кладу руку на выпуклость в его брюках. Сквозь тонкую ткань я чувствую, как сочится смегмой головка его члена, как напряжена вся его плоть; он невольно подаётся навстречу моим прикосновениям.
- Северус… — Поттер мягко отстраняет меня и опускается рядом на ковёр, стягивая мантию через голову. — Северус…
Я целую его в губы, в шею; осторожно ласкаю ключицы, плечи, тонкие, судорожно вздрагивающие пальцы. Поттер светится своей золотистой смуглостью, почти вызывающей сейчас, ранней весной в Шотландии; глаза у него сейчас тёмные-тёмные, блестящие, с расширенными зрачками — он похож на жреца древней богини любви, совершающего своё служение. Для него мои поцелуи — не столько я со своей влюблённостью, сколько дань его красоте, дань могуществу богини, покровительствующей ему, дань искусству сотен купидонов, вихрем выпускающих стрелы при каждой его рассеянной улыбке. Он прекрасен, и я могу только преклоняться перед ним, очарованный, ничтожный, призванный служить этой нереальной красоте.
Это так похоже на наваждение; на внушение. Но это на редкость реальное наваждение, на удивление сильное внушение; оно не проходит, не исчезает ни разу за всё время, пока он снимает одежду с себя и меня, пока он ласкает меня — кончиками пальцев, играя на мне, как на фортепьяно; пока он берёт меня, сосредоточенно закусив нижнюю губу, берёт сильно и быстро, утихомиривая поцелуем мою боль и держа меня за руку; наваждение не испаряется даже тогда, когда он с торжествующим, захлёбывающимся вскриком кончает в меня, и внутри становится так странно — тепло и влажно. Моя сперма размазывается по его и моему телу, когда он обнимает меня, разглаживает губами складку между моими бровями — так небрежно, так легко, будто всё это происходит во сне, и если я сейчас проснусь, то вместо учащенного дыхания Поттера услышу лишь знаменитый на все подземелья храп Уилкса.
- Как ты так ухитряешься? — шепчу я в полузабытьи; мне одновременно и так плохо, и так хорошо, как не было ещё никогда. — Я… ты просто… это какая-то магия?..
Я не жду ответа, но ответ следует.
- Не то, чтобы магия… это наше фамильное обаяние. Поттеровское. Когда-то наша семья породнилась с Забини, и мы переняли от них кое-что… Может, это эмпатия, а может, где-то у них в родословной затесалась вейла. Ну, или просто так удачно сложилось.
- И этим обаянием вы можете заставить человека сделать что угодно?
- Эй, это же не Империус. Это просто обаяние. Человек просто начинает желать сделать то, чего мы от него хотим… это даже и контролировать почти нельзя. Но если бы не это, у меня было бы вполовину меньше поклонниц, — он смеётся.
Поттер, Поттер… мать твою, Поттер, это называется «манипулировать людьми»!
- Гремучая смесь получится у тебя и Эванс, а не ребёнок: твоё обаяние и её ведьмовские глазищи.
- Причём здесь Лили? — мгновенно ощетинивается Поттер. — К чему ты о ней заговорил?
Я бы мог объяснить, к чему. Я мог бы послать Поттера подальше вместе с его знаменитым обаянием. Я бы много чего мог… «бы», благословенное «бы»…
- Ни к чему. Забыли.
Каждый взгляд — приказ; каждое движение — выверенный расчёт. Поттер, зачем ты играешь в эти игры? Контролировать обаяние либо можно, либо нет.
Зачем я тебе?
Правильный ответ — низачем. Просто так. Как оставшийся в кармане мантии снитч — может быть, тот же самый, что я когда-то поймал на матче.
Вот оно, решение задачки. Ответ был, а я просто его не рассмотрел.
Я целую влажное, сияющее в оранжевом свете плечо Поттера.
Избалованный чистокровный мальчишка, словно сделанный из золота, сливок и вороньего пуха.
Обаяние или нет — я не могу понять, почему я не встал и не ушёл, оставив Поттера наедине с его подлым обаянием.
Скорее всего, я просто не хочу ничего понимать».

И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились в душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублён.
То были тайные преданья
Сердечной, тёмной старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор живой,
Иль письма девы молодой.
А. С. Пушкин, «Евгений Онегин».

- Я отпросился у Гермионы, — Кевин прислонился щекой к плечу Гарри. — Она сейчас одна следит за всеми нами… я сказал, что пойду ночевать в больничное крыло, к тебе.
- И что, она просто согласилась?
- Ага… а что не так?
- Всё так, — поспешно сказал Гарри. — Ты по друзьям не соскучишься?
- А что друзья? Их много, а брат один… Гарри, ты мне сказку не прочитаешь?
- Откуда?
- Вот отсюда, — Кевин с усилием подхватил с прикроватной тумбочки увесистый томик, куда Гарри спрятал письмо Рона. — Ты, значит, её так и не открывал?
- Нет, — сознался Гарри. — А что, в волшебном мире тоже есть сказки?
- А что, в маггловском тоже? — в тон ему удивился Кевин, быстро листая страницы. — Конечно, есть… «Сказки барда Бидла», их все знают… я в детстве больше всех любил вот эту. Седрик меня по ней читать учил.
«Можно подумать, ты сейчас уже не ребёнок…» Гарри взглянул на указанный разворот; крупные готические буквы гласили: «Сказка о трёх братьях».
- Три брата? — слова отдались неожиданной горечью. — Хорошо, прочитаю…
Сказка была короткая. Гарри прочёл её минут за десять-пятнадцать, стараясь расцветить повествование интонациями.
- Давным-давно три брата шли по заброшенной извилистой дороге… Они всё шли и шли, пока не достигли реки — слишком глубокой, чтобы перейти, и слишком широкой, чтобы переплыть. Но братья эти были обучены магии, и им достаточно было взмахнуть волшебными палочками, чтобы над предательскими водами возник большой мост. Они уже почти наполовину перешли реку, когда внезапно дорогу им преградила сгорбленная старуха. Это была Смерть. И Смерть заговорила с ними. Ох, как она была сердита, что братья обманули её — обычно путники тонули в этой реке. Но Смерть была хитра; она не показала виду, что сердится на братьев, и вместо этого похвалила их волшебство и сказала, что они заслужили награду, и каждый из них получит в подарок любую вещь, какую захочет.
- Самый старший из братьев обладал духом воина; он попросил волшебную палочку, самую сильную из всех. Такую палочку, которая будет достойна волшебника, победившего саму Смерть! Тогда Смерть вытащила со дна реки самое старое и гнилое дерево, отломила от него ветку и сделала из неё Палочку для старшего брата.
- Средний брат был высокомерен; он хотел унизить Смерть и потребовал силу забирать у Смерти других. Тогда Смерть подняла с берега реки камень и отдала его второму брату, сказав, что этот Камень может вернуть к жизни любого из мертвецов.
- Затем Смерть спросила у младшего брата, чего он хотел бы. Но младший был одновременно и самым скромным, и самым мудрым из братьев, и не верил в искренность Смерти. Он попросил у неё то, что даст ему возможность уйти от преследования самой Смерти. И она нехотя отдала ему свою Мантию-невидимку.
- И Смерть отступила, позволив братьям беспрепятственно продолжать путь. Весело они пошли дальше, обсуждая то, что с ними приключилось, и восхищаясь полученными дарами. Но вскоре дороги их разошлись.
- Больше двух недель шёл первый брат, пока не встретил на своём пути деревушку. Там он нашёл другого волшебника и вызвал его на поединок. Со Старшей Палочкой он не мог проиграть поединок; убив своего соперника и оставив его лежать на земле, старший брат отправился в деревенский паб, хвастаться своей могучей палочкой, добытой у самой Смерти, и тем, что он отныне — непобедим.
- Ночью, когда он, захмелевший от дешёвого вина, спал, вор прокрался в его комнату, перерезал ему горло и украл палочку. Так Смерть получила первого из братьев.
- Второй же брат вернулся в свой дом. Там он вынул Камень, подаренный Смертью, и повернул трижды в руке. К его изумлению и восхищению, перед ним возникла девушка, которую он очень любил, умершая незадолго свадьбы с ним.
- Но хоть была она и жива, но оставалась холодна, словно разделяла их невидимая завеса; возвращённая в мир живых, девушка не могла жить по-настоящему. И, обезумев от тоски и горя, средний брат убил себя, чтобы навсегда воссоединиться с нею. Так Смерть получила второго брата.
- Долгие годы искала Смерть третьего брата, но никак не могла найти; лишь достигнув преклонных лет, он снял Мантию-Невидимку и передал её своему сыну. И тогда Смерть наконец пришла к нему; и он приветствовал её с радостью, и пошёл за ней с удовольствием. Так закончил свой век последний из братьев.
Гарри помолчал, переводя дух.
- У волшебников все сказки такие?
- Какие?
- Э-э… пессимистичные.
- Ну а что сделаешь, если так и было?
- В каком смысле — было? Это же сказка?..
- В прямом смысле. Фамилия этих братьев — Певерелл, они на самом деле были…
- То есть, ты хочешь сказать, они вот так вот прямо разговаривали со Смертью на каком-то реальном мосту и получили от неё вещи?
- Не знаю, как там и что у них было со смертью — должна же тут быть доля вымысла, правда? — но Старшая Палочка, Камень и Мантия-Невидимка существуют.
- Мантия-невидимка? — повторил Гарри. — Д-да, существуют…
Младший брат Певерелл — далёкий предок Поттеров?
- А вообще, — добавил Кевин, не вдумываясь в смысл слов Гарри, — с Певереллами потом слились Гриффиндоры. За внука того самого брата из сказки вышла последняя из Гриффиндоров… не помню, как её звали, но мне тётя Сесилия рассказывала. Вот здорово было бы получить Камень или Мантию…
Гарри закашлялся.
- Ты плохо себя чувствуешь? — мгновенно встревожился Кевин.
- Нет, всё хорошо… только знаешь, я забыл тебе сказать, по-моему. У меня есть мантия-невидимка, и она мне досталась от отца…
- Правда? — Кевин подскочил на кровати. Гарри подумалось, что сам он в детстве носил в себе куда меньше кипучей взрывоопасной энергии, зато Седрик наверняка был таким же лёгким на подъём. — Где она? Почему ты раньше не показывал?
- Она в подземелье, я тебе её потом продемонстрирую — когда мы отправимся к Севви уничтожать хоркрукс, и надо будет прятаться от грозной мадам Помфри, — пообещал Гарри. — Сядь спокойно, не мельтеши — ты так у меня в глазах двоишься… Почему не показывал? К слову не приходилось, наверно…
- А Камня с Палочкой у тебя нет? — Кевин послушно утихомирился, только глаза блестели нетерпеливым любопытством.
- Палочка у меня самая обычная, — разочаровал Гарри брата. — А где Камень, вообще не имею понятия…
Забытая книга валялась на покрывале, показывая потолку название следующей сказки.

Поход к Севви под прикрытием мантии-невидимки прошёл как нельзя более удачно; даже то, что Кевин всё время подпрыгивал от радости и нетерпения, как застоявшийся в стойле жеребёнок, не помешало, потому что в коридорах им никто не встретился. Даже Филч в этом году сбавил темпы слежки; может быть, потому что не было ни школы, ни студентов, а были штаб сопротивления и армия. Все же прочие, натрудившись за день, спали, как убитые. Да и сам Гарри, если честно, пару раз давил зевки, внутренне признавая правоту мадам Помфри: нечего заниматься делами, если к концу спокойного дня при каждом шаге чувствуешь, что вот-вот развалишься на агонизирующие куски.
Разломанный, кое-где оплавленный ядом хоркрукс Гарри проверил двадцать раз всеми заклятиями, какие знал, и, убедившись в его безопасности, отдал Кевину — на память. После этого заставить Кевина заснуть стало и вовсе невыполнимой миссией; Гарри пришлось вспомнить об эмпатии, чтобы нагнать на брата сонливость. Когда Кевин заснул, прижимая покореженный металл к груди нежно, как плюшевого мишку — «бывают же у некоторых детей игрушки, м-да», — Гарри тихонько выбрался из постели, сменил полосатую больничную пижаму на джинсы и рубашку и отправился в западное крыло, к складам.
В это крыло ученики заходили редко; здесь были в основном служебные помещения. Мало кто задумывался, где хранятся, скажем, запасные простыни, шампунь и гель для душа, запасы еды и прочие хозяйственные подробности; всем было достаточно того, что каждый день они получали всё необходимое. Гарри же по долгу службы пришлось вникнуть во всё; в том числе и в то, что с сентября прошлого года один из пустующих складов был отведён под агитационные листовки сопротивления. Отсюда, как правило, он забирал их; быстроты драконьих крыльев хватало на то, чтобы разнести бумажки по всей Англии за одну ночь.
Мадам Помфри приковала бы его к кровати и отобрала палочку как минимум на неделю, если бы знала, что он собирается провести ночь в полёте; и вряд ли приняла бы объяснение, заключавшееся в простом факте — Гарри не мог спать.
То есть, он мог — физически. Но просыпался с криком через несколько минут, а потом не менее получаса лежал, смотря в потолок, по которому медленно ползли тени и лунные лучи, и думал о вещах, которые в глубине души предпочёл бы не то что забыть, а вообще не знать никогда. Измученный, злой на самого себя, он снова проваливался в сон — на час или два, как повезёт. В третий раз он засыпал только тогда, когда за окном начинало светать, и потолок делался однообразно серым; обычно вскоре после этого Гарри будила мадам Помфри или, как сегодня, какой-нибудь визитёр.
Перспективу подобной ночи он с радостью менял на возможность устать до такого предела, чтобы не снилось ничего — совсем ничего — одна только мутная, рыхлая темнота без звуков и запахов; но с медицинской точки зрения, он попросту собирался себя угробить. Хотя, если бы у магов была психиатрия, возможно, колдопсихиатр не счёл бы действия Гарри такими уж бессмысленными; однако, судя по поведению мадам Помфри, начальный курс психотерапии на высших колдомедицинских курсах при Святом Мунго определённо не читали.
Он ведь всё ещё был виноват; и убийство Вольдеморта — думалось Гарри — не изменит совершенно ничего… это просто будет ещё одна смерть, ещё одно пятно крови у него на руках. Как это может искупить вину?
- Wingardium Leviosa, — стопки листовок взмыли в воздух и поплыли к двери.
Ночной воздух пробрался под рубашку, и Гарри поёжился; медленно заживающие ожоги очень болезненно реагировали на всё, что угодно. Интересно, как они отображались на драконьем теле? Со стороны сам себя не увидишь… особенно под заклятием невидимости.
Гарри расправил крылья, чувствуя каждую старую рану; мышцы спины отозвались натужно и недовольно, как рессоры старой машины. «Будет очень забавно, если я брякнусь в полёте на чей-нибудь дом…»
Листовки он обычно брал в зубы; лапы затекали по пути, непривычные к тому, чтобы держать что-то, а скидывать по одной-две бумажки со спины представлялось затруднительным — гибкость драконов имела недвусмысленный предел, не предусматривавший подобных финтов. «Собаки носят кости и палки… а я ношу листовки… интересно, от них вообще есть какой-нибудь толк?»
При первой же попытке сбросить листовку Гарри неловко дёрнул лапой — вся кипа с шелестом упала на землю.
«Так не пойдёт», — обратное превращение в человека отозвалось лёгкой тошнотой и слабостью в коленках; Гарри позволил им подломиться, благо всё равно надо было собрать листовки из грязи.
Промокшая бумага липла к рукам; влага начавшего подтаивать снега ползла вверх по штанинам джинсов, заглушая боль и дискомфорт — своего рода анестезия. Гарри тяжело встал, прижимая к груди неподъёмную стопку, и побрёл по улице, раскидывая листовки там, где должен был. Это был дополнительный риск — заниматься этим в человеческом обличье… дракону, в конце концов, было легче скрыться в случае чего, чем человеку, которого мутило от слабости.
Превратиться. Пролететь. Превратиться. Разложить. Превратиться. Пролететь…
В стопке оставалось всего штук десять, когда зеркало в заднем кармане джинсов внезапно нагрелось и провозгласило голосом Снейпа:
- Гарри Поттер! Гарри Поттер!
- Я здесь, — чтобы поговорить, Гарри сел прямо на дорогу — лишний кусок грязи в его случае уже не играл роли — и прислонился спиной к чьему-то забору. — Что-то случилось?
- Случилось, — сухо сообщил Снейп. — Мадам Помфри решила проверить, как ты спишь, нет ли кошмаров… стоит объяснять её реакцию на твоё отсутствие? Самой оптимистичной её идеей было то, что ты решил с горя повеситься в туалете Плаксы Миртл.
- Стадию, когда я мог повеситься, я уже прошёл, — Гарри вздохнул и снял заклятие невидимости — слишком уж расфокусированный взгляд был у Снейпа, разговаривавшего с пустотой. — Надеюсь, она не подняла тревогу на весь замок?
- На весь — нет, — с не предвещающей ничего хорошего ухмылкой сообщил Снейп. — Она всего лишь созвала на экстренное совещание весь Орден. Минерва, гриффиндорская душа, додумалась пригласить и твой… твою Эй-Пи.
- О нет…
- О да, Гарри, о да.
- И почему мне кажется, что тебе нравится сообщать мне неприятные новости?.. Кстати, почему ты не на совещании? Ты ведь в Ордене…
- Сказал, что у меня в котле кипит лекарство, которое нельзя оставлять без присмотра, — ухмыльнулся Снейп. — Самое интересное начнётся, как только они тоже додумаются до того, что у тебя может быть с собой зеркало…
Гарри мрачно представил себе многоголосый хор из своего заднего кармана, на все лады выкрикивающий: «Гарри Поттер!!..».
- Тогда мне надо быстрей заканчивать с листовками и возвращаться. Не знаю, куда девается зеркало, пока я дракон, но вряд ли оно будет работать в это время…
- Хуже будет, если оно всё-таки сработает, а ты не сможешь ни ответить, ни разбить дурацкую стекляшку, — оптимистично предсказал Снейп.
- Северус, у тебя удивительная способность находить во всём гадкую сторону, — Гарри покосился на оставшиеся листовки, соображая, не будет ли с его стороны очень нехорошо выкинуть их в ближайшую урну и отправиться в Хогвартс, пока Эй-Пи с Орденом не начали строить планы штурма резиденции Вольдеморта.
- Должна же у меня быть способность хоть к чему-то, кроме Зелий.
Гарри зябко подтянул коленки к груди.
- Ты такой злой потому, что тебя разбудили в четыре утра без повода?
- Почему без повода?
- Ну, на самом деле — без повода. Я ведь в порядке…
- Если это называется «в порядке», то я — реинкарнация Дамблдора, — огрызнулся Снейп. — Ты же на ногах не стоишь!
- Не стою, — подтвердил Гарри. — Я тут сижу, как видишь.
- На холодной мокрой земле. С кругами под глазами, с трясущимися руками и прочими прелестными физиологическими подробностями.
- Что мне сделается? Не надо… не надо обо мне беспокоиться, — Гарри смахнул со лба влажные пряди.
- Гарри? Гарри, ты что, плачешь?..
- Нет, Северус, — частые холодные капли ползли по щекам Гарри, впитывались в ткань рубашки, покрывали обеспокоенное лицо Снейпа в зеркале хрустальными бусинами, в каждой из которых отражалось по крохотному мастеру зелий. — Это просто дождь…

* * *

Выражение лица мадам Помфри являло собой квинтэссенцию того, что в плохих романах называют «неописуемым»; смесь противоречивых эмоций клубилась вокруг медсестры, словно испаряясь с кожи последней — у Гарри зазвенело в ушах, когда он попытался прислушаться к этому поподробней. Он с некоторым любопытством ждал, что она скажет по поводу его безответственного поведения, но мадам Помфри всё молчала, не определившись со словами.
- Листовки разнесены, — обратился Гарри к МакГонагалл, решив, что паузу, возникшую в бурном споре Ордена (большая часть бурности принадлежала Сириусу, требовавшему немедленно идти и спасать его любимого крестника), не следует затягивать. — Благодарен за беспокойство… кхм… но, по-моему, не стоило созывать Орден посреди ночи. Людям надо высыпаться.
- А тебе, командир? — потребовала Сьюзен. — Какого чёрта, ты же ещё не выздоровел…
Гарри поднял руку, и девушка мгновенно умолкла.
- Как я уже сказал — благодарен за беспокойство, но на будущее: ничего хуже того, что уже случалось, со мной не случится.
- А если ты умрёшь? — спросил Колин. Глаза у него были подозрительно красные — он что, плакал?
- Не умру, — заверил Гарри. — У меня пока ещё есть планы на эту жизнь.
Если он умрёт, это будет слишком хорошо.
Нет, так легко он не отделается.

На подушке в спальне Гарри ждал огромный серый конверт с золотой печатью; на печати лаконично красовалась буква «Г», и у Гарри незамедлительно возникла в голове пара стопроцентно не соответствующих реальности способов расшифровки.
Внутри на куске дорогого пергамента вились золотые же буквы:
«Магический Банк Гринготтс.
Извещение».
Дальше шёл рукописный текст чёрными чернилами; вчитываясь в первые строчки, Гарри сел на самый край кровати, хотел было устроиться поудобнее, но забыл.
«Привет, Гарри.
Мне надо было послать тебе официальное извещение, но я подумал, что лучше написать тебе вот так, просто.
Ты ведь никогда не спрашивал, чем именно я занимаюсь в Гринготтсе? Ну так вот, я работаю в отделе завещаний. Мы оформляем сами завещания, следим за тем, чтобы люди получали завещанное, и всё такое. В общем, извещение — это стандартная процедура; его принято посылать в период от десяти до пятнадцати дней со смерти завещателя.
Ты, может быть, уже сам догадался, но я обязан тебе сообщить: Фред и Джордж завещали тебе всё, что у них было. Счёт в банке и свой магазин, весь целиком, вместе с квартирой над магазином, где они жили.
Ты должен явиться в Гринготтс в течение месяца, чтобы подтвердить вступление в права наследства. Я не знаю, как ты это сделаешь, на тебя ведь охота… мне даже пришлось зачаровать этот пергамент так, чтобы только ты увидел этот текст, а Пожиратели, которые наверняка перехватят письмо, прочтут официальное извещение, сухое и формальное.
Даже если ты не хочешь ничего получать… всё равно приходи, Гарри, иначе наследство сочтут невостребованным, и Министерство заберёт его. А в Министерстве у нас нынче Тот-Кого-Нельзя-Называть.
Я буду ждать тебя каждый день с девяти до семи в своём кабинете; чтобы добраться, поверни сразу налево из главного зала, где принимают ключи от сейфов, дойди до конца коридора и поднимись по лестнице. В коридоре будут таблички с названиями отделов; на дверях в отделе есть имена сотрудников.
Месяц отсчитывается с сегодняшнего дня.
Я буду ждать тебя, Гарри.
Твой,
Билл».
Гарри выпустил извещение из рук; с тихим шелестом оно спланировало на пол и улеглось текстом кверху, сверкая золотыми буквами: «Магический Банк Гринготтс»…
Рассвет такой же золотистой пылью полз по полу; добрался до кровати, где спал Кевин, раскрасил стерильно-белые простыни и наволочку, накрыл тёмные ресницы и нежные детские щёки.
- Гарри?.. — Кевин сонно щурился, не выпуская из рук покореженного хоркрукса, в обнимку с которым так и проспал всю ночь. — Гарри, ты плачешь?
- Нет, с чего ты взял? — этот вопрос ему задавали уже второй раз за сутки, и оба раза ошибались. Глаза Гарри были идеально сухи — даже суше чем тогда, когда он разговаривал с Северусом; тогда, в конце концов, был дождь.
- Я вижу, — Кевин откинул одеяло, отложил хоркрукс на подушку и обнял Гарри. От младшего брата пахло сонным теплом, цветочным мылом и чистой тканью сине-белой больничной пижамы, которая была Кевину решительно велика. — Я просто вижу…
Гарри молчал.
- Гарри… не плачь. Видишь — солнце встаёт?..
Гарри поймал ладонь Кевина — чуть ли не вдвое меньшую, чем его собственная — и крепко сжал. Наверно, Кевину было больно, хотя он никак этого не показывал.
Но Гарри было больнее.

* * *

«17.03.
Оказывается, я недооценивал Блэка. Зачаточные мозги у него всё же есть — другое дело, на что он их использует. Нет бы, скажем, подумать о том, какой он непроходимый олух. Не-ет, Блэк способен употребить всю мощь своих нежданно-негаданно открывшихся умственных способностей лишь на то, чтобы травить меня.
Такого ещё никогда не было, даже если учесть, что раньше они занимались этим вчетвером; ну, как минимум вдвоём с Поттером под восторженный писк Петтигрю на заднем плане. А теперь Блэк с фанатичным огнём в глазах придумывает всё новые и новые пакости, воплощая их в жизнь без оглядки на то, как стремительно теряет баллы Гриффиндор и как угрожающе поджаты губы МакГонагалл.
Мне страшно. Мне никогда раньше не было страшно, но это уже что-то другое. С виду всё то же самое, но на самом деле Блэк теперь ненавидит меня. Не меня-слизеринца, не меня-заучку, не меня-урода, не меня-язву. Он ненавидит меня самого, целиком и полностью — за то, что я отнял у него Джеймса. Будь я раздолбаем-хаффлпаффцем, он всё равно ненавидел бы меня; он горел бы своей ненавистью при одной мысли о том, что я — такой, как есть — сумел отобрать у него внимание его лучшего друга, перетянуть на себя, как узкое одеяло.
И я понятия не имею, что обо всём этом думает Поттер. Он никогда не бывает рядом с Блэком, когда тот начинает свои «шуточки». Он вообще где-то пропадает последнее время, и я даже не знаю, где. Бывает, пропускает уроки и еду в Большом зале, хотя редко. На переменах и вечерами его тоже не видно и не слышно; хотя встречи в Выручай-комнате он не пропускает никогда.
Он приходит и целует меня — жёстко, властно; он чаще всего берёт меня сам, не слишком заботясь о подготовке, а потом гладит мои плечи, касается губами шеи, перебирает волосы, слипшиеся от пота — в Выручай-комнате всё время жарко, как будто там горит с десяток каминов. В оранжевом свете у него тоскливые глаза; в них куда больше одиночества, чем я когда-либо видел в зеркале.
Но бывают ночи, когда он рывком сдёргивает покрывало с кровати — бархат комком тонет в ворсе ковра — и ложится на спину, раздвигая ноги. Он любит именно так, лицом к лицу. Когда он сверху, это непредсказуемо, но когда я вхожу в него, мы смотрим друг другу в глаза, и никак иначе.
Почему после этих ночей, когда я почти теряю сознание от того, какой он жаркий и тесный, я чувствую себя куда более использованным, чем когда всё наоборот?
Я запутался. В себе, в Поттере, в том, что между нами происходит.
И Поттер понимает не больше меня.
Он учит меня окклюменции — каждый раз после секса. Насупленный, мрачный, будто не кончил только что, а по собственной неловкости долбанулся локтем о стену.
Я настолько не хочу, чтобы он знал, о чём мои мысли, что делаю, по его словам, «головокружительные успехи». Пожалуй, это единственное из всего, что мы делаем вместе и в чём я оных успехов достигаю. Я пытаюсь с ним разговаривать, но это всё равно как если бы я пытался объяснить старший рунный алфавит улитке, спрятавшейся в свою раковину. Даже если она — улитка — меня и понимает, то я об этом узнать не могу. Это бесполезно.
Поттер чаще всего уходит после секса и окклюменции; но иногда он остаётся и засыпает, крепко обняв меня. Он обвивается вокруг меня, как плющ — как вообще можно заснуть в такой позе? Его горячее дыхание обжигает мне шею, и я подолгу лежу без сна, чувствуя попеременно прохладу и жар, когда он вдыхает и выдыхает, размеренно и глубоко.
Я мог бы пролежать так всю мою треклятую жизнь.
Но утром я встаю и тащусь на завтрак, где бдительно проверяю еду и скамью на наличие сюрпризов от Блэка, нейтрализую эти сюрпризы, ем и иду на, скажем, совместную с Гриффиндором Трансфигурацию. На которой нет Поттера, зато есть злобный, как три голодных волка, Блэк и тонко замаскированное взрывное заклятие на моём столе; когда оно срабатывает, я оказываюсь с ног до головы в ярко-голубой краске.
Я ненавижу всё это.

19.03.
Позавчера Блэк превратил мою мантию в полусотню очень злых гадюк, высказавшись в том духе, что подлым змеям должно быть комфортно друг с другом.
Вчера он ударил меня в спину заклятием Expello; угодил прямиком в позвоночник. Если бы Обри не сбегал вовремя за мадам Помфри, я мог бы остаться парализованным на куда более долгое время, чем хотелось бы.
Сегодня Блэк успел подкинуть навозную бомбу в мой котёл на Зельеварении и наложить за обедом на всю еду чары иллюзии: всё, что угодно, казалось мне — да и всем прочим слизеринцам тоже — трупиками голубей, которые даже пахли соответственно. Не знаю, откуда у Блэка такая извращённая фантазия. Остаётся только радоваться, что он чистокровный. Будь он магглорожденным, с него сталось бы придать сосискам вид фаллоимитаторов. Впрочем, в таком случае, с меня, в свою очередь, сталось бы съесть это просто из вредности…
Так или иначе, я желаю знать, что обо всём этом думает Поттер. Во всяком случае, на обеде он присутствовал, уныло ковыряясь в пюре.
Я ни на что не претендую, но чертовски хочу знать, что он думает об этом.

- Послушай, — сказал я после привычного сеанса окклюменции. — Нам надо поговорить.
- О чём? — Поттер безучастно глядит в потолок.
- О Блэке?
- Зачем? — ощетинивается Поттер.
- Мне интересно, как ты относишься к тому, что он меня травит последние недели.
- В этом не должно быть для тебя ничего нового, по-моему, — огрызается Поттер.
- В принципе — да, — признаю я. — Но он совсем с цепи сорвался.
- А я что могу сделать?
- Утихомирить его, как минимум.
- С какой стати я должен это делать? Это между тобой и ним, сами и разбирайтесь.
- Кто сказал, что ты должен? Ты спросил, что ты можешь. Я ответил. Мало ли, кто что может…
- Зачем ты тогда завёл этот разговор? — взрывается он, резко перекатывается по кровати и нависает надо мной, уперевшись локтями в кровать по обе стороны от моей головы. Смотрит в упор — тёмные, коричневые, как настоявшаяся заварка, глаза. А золотых искорок нет. Куда они исчезли?
- Я же сказал — я хочу знать, как ты к этому относишься.
- Я… — он замолкает, резко вздыхает и нетерпеливо встряхивает головой; чёрные пряди падают на лоб. — Какая разница, что я думаю?
- Ещё какая, — заверяю я спокойно. — Не будь тебя, у Блэка не было бы повода так меня травить.
- Я, что ли, во всём виноват?! — он отталкивается локтями и встаёт.
- Нет. Я просто говорю, что ты послужил Блэку поводом, — у меня странное чувство — будто наши роли поменялись. Теперь он постоянно психует, а я успокаиваю. Правда, в силу отсутствия у меня хотя бы капли какого угодно обаяния, фамильного или нет, я вечно только добавляю масла в огонь. — Ты ни в чём не виноват.
- А если виноват?! — яростно выплёвывает Поттер.
- В чём?
Поттер старательно молчит, натягивая штаны.
- Может, скажешь? — я сажусь, заворачиваясь в одеяло.
- Это неправильно, — говорит Поттер наконец. — Я и ты.
Теперь уже я молчу. Жду, что он скажет такого, чего я не знаю.
- Я всё думаю о тебе. Всё представляю последние дни, как отправлю тебе со школьной совой письмо, что всё кончено, и не могу этого сделать. Я не знаю… чёртово обаяние, наверно, вернулось ко мне бумерангом.
Я молчу и жду.
- Ты знаешь, оно действует обычно на тех, кто мало чувствует сам, — Поттер, забыв застегнуть пуговицы рубашки, с хрустом сгибает и разгибает пальцы рук. Так он обычно разминает их, чтобы они не утеряли гибкости, и легче было поймать снитч. — Я первый раз подумал, что оно может сработать с тобой, когда боггарт сдох при виде тебя. Так бывает с теми, кому нечего терять… ты ничего не боишься и никого не любишь. Ты только учишься круглые сутки, пашешь, как землеройка! Боггарт не нашёл в тебе ничего, на что мог воздействовать… а я нашёл. Я же умнее боггарта, Мерлин побери!..
Я зябко кутаюсь в одеяло.
- А потом оно вернулось!! — выкрикивает Поттер, и я вздрагиваю от неожиданности. — Оно ко мне вернулось! Я думал, это зелье или что… а это ничего! Это само по себе! Ты ничего не делал, а я не могу перестать о тебе думать!! Я ненавижу тебя за это, слышишь, ненавижу?!
Я молча слушаю.
- Это всё неправильно, так не должно быть, с меня хватит, — тарахтит Поттер непрерывным потоком; никогда не понимал, как он ухитряется разговаривать без пауз по нескольку минут подряд.
И уже никогда, должно быть, не пойму.
- Я ненавижу тебя! Не-на-ви-жу!!!
- А я тебя люблю, — говорю я буднично.
Почему бы и не сказать на прощание? Это ведь не что иное, как прощание… в оригинальной поттеровско-гриффиндорской манере, но всё же.
Пусть порадуется. Обаяние или ещё какая-нибудь ***** — я люблю его.
Это единственное, что я знаю точно. Пусть даже узнал только что, слушая его истеричную речь о неправильности.
Поттер вздрагивает и отшатывается; на лице — недоверие и ужас, да-да, самый настоящий ужас. Он напуган самой идеей, насколько я могу судить.
- Legillimens, — шепчу я, смотря ему в глаза.
Он не держит сейчас никакой защиты; его мысли в смятении, и я без труда узнаю его самую кошмарную и постыдную тайну: он тоже любит меня.
Неважно, что он скорее позволит поджарить себя на медленном огне, чем скажет это вслух; это так, и он это знает.
А теперь и я знаю.
Поттер разворачивается и попросту сбегает из Выручай-комнаты. Я мог бы догнать его, но не хочу этого делать, потому что среди его мыслей было и о том, чем он занимается вечерами.
Никогда бы не догадался, что он в это время гуляет у озера с Эванс».

Пояснительные выражения объясняют тёмные мысли.
Козьма Прутков, «Плоды раздумья».

Спустя две томительных недели мадам Помфри решила, что Гарри окончательно здоров.
- Остались только шрамы от ожогов, — заключила она, повертев снявшего рубашку Гарри туда-сюда, как куклу. — Современная колдомедицина с подобным пока справляться не умеет… ожоги были от твоей внутренней магии, а с этим бороться очень, очень трудно.
Она смерила его критическим взглядом, особое неодобрительное внимание уделив выступающим рёбрам, и добавила:
- Впрочем, шрамом больше, шрамом меньше — для тебя, наверно, уже не играет роли…
«Не играет», — молча согласился Гарри.
- Поэтому можешь спокойно переселяться обратно в подземелья, дорогой. Или в гриффиндорскую башню, тебе там всегда будут рады.
- А Вы на каком факультете учились? — Гарри накинул рубашку.
- В Гриффиндоре, — рассеянно ответила мадам Помфри, не заподозрив подвоха. — А в твою отдельную палату, я, пожалуй, положу малышку Джинни Уизли…
- С ней что-то не так?
- Всё в порядке, не беспокойся. Но ей рожать примерно через месяц, лучше перестраховаться, сам понимаешь. Она постоянно переживает в последние дни — все эти битвы, смерти… откровенно говоря, я думаю, что им с Майклом стоило бы подождать хотя бы до конца войны, Джинни только шестнадцать лет…
- Майкл ведь погиб при Литтл-Уингинге, — Гарри поправил сбившиеся манжеты. — Это не отразилось ни на Джинни, ни на малыше?
- Несильно, — задумчиво ответила мадам Помфри. — Обычный стресс, от которого уже и следа не осталось… Если совсем честно, Гарри, то я думаю, что её ребёнок не от Майкла.
Гарри позагибал пальцы подсчитывая.
- Если ей рожать в конце апреля, то, получается, она зачала в конце июля — начале августа? В районе битвы при Норе… Майкла тогда и близко не было. Они увиделись только в сентябре. Может, ребёнок развивается чересчур быстро? Или родится недоношенным?
- Нет, он развивается совершенно нормально. Просто на удивление здоровый плод и благополучная беременность — хоть что-то хорошее посреди этой проклятой войны… Я тоже умею считать, Гарри. И все остальные — тоже. Если настоящий отец ребёнка ещё жив, почему он до сих пор не сложил два и два?
- Может, он идиот, — предположил Гарри. — Или просто не интересуется посторонними беременностями…
- У тебя есть какие-нибудь идеи о том, кто это?
Гарри задумался. В то время около Норы толкалась целая куча народа; особенно на свадьбе Билла и Флёр. От того момента, как прибыли первые гости, до нападения прошло достаточно времени, чтобы зачать с десяток детей. Джинни мог понравиться симпатичный француз из Делакуров или кто-нибудь из многочисленных знакомых Уизли… и где этот субъект теперь, неизвестно.
- Нет.
- Ладно, это само по себе не так уж важно, — вздохнула мадам Помфри. — И учти, Гарри, я рассчитываю на твою помощь.
- На мою?
- Именно. Не будь войны, я отправила бы Джинни на сохранение в Сейнт-Мунго, всё же такая ранняя первая беременность… а здесь, в Хогвартсе, только один квалифицированный колдомедик. Профессор Снейп лучше меня разбирается в лечебных зельях, но даже элементарного курса колдомедицины не проходил.
- Я тоже не проходил.
- У тебя есть способности. Сам подумай, кого мне ещё просить? Не детей же, которых я в этом году учила правильно наносить мазь от синяков.
- Если Вы считаете, что так надо, то я не против, — пожал плечами Гарри. — Постараюсь если не помочь, то хотя бы не навредить.

* * *

Возвращаться в подземелья было откровенно страшно. Слишком много с ними было связано воспоминаний; слишком много и боли, и радости. В спальне, где ему предстояло снова жить, он ласкал и насиловал, блевал кровью на ковёр, швырялся заклинаниями, писал длинные эссе, видел кошмары, писал письма. Здесь в сундуке под его кроватью хранилась тёмно-серая рубашка, слабо пахнущая одеколоном Блейза, и набор материальных заклинаний от близнецов. Он мог бы с точностью до сантиметра указать, куда именно впечатало Малфоя на первом курсе, когда нежданно-негаданно сработал беспалочковый Ступефай, и в каких именно местах он судорожно царапал ковёр, умирая от яда на четвёртом курсе.
Ему не хотелось обратно.
- Гарри, ты собираешься вниз, или так и просидишь на кровати до вечера? — Кевин, питавший, на взгляд Гарри, чрезмерную для гриффиндорца любовь к подземельям, не испытывал подобных сомнений.
- Собираюсь, — Гарри нехотя встал. — Кевин…
- Что?
- Давай переселимся в спальню мальчиков шестого курса. Там всё равно сейчас никого.
Кевин секунд десять внимательно смотрел на Гарри, а затем, Мерлин знает что углядев, кивнул.
- Я перетащу туда твои вещи из старой спальни, ты не против?
- Ничуть, — отозвался Гарри благодарно.

Среди всех черт, отличавших Кевина от Гарри, последний больше всего поражался хозяйственности. Младший Поттер умел реорганизовать быт до уюта при помощи нехитрых подручных средств за полчаса; для него не составляло труда поддерживать порядок — мимоходом, не заморачиваясь и не делая трагедии из необходимости складывать книги в аккуратную стопку и писать без клякс. Более того, Кевин ненавязчиво наводил порядок каждый день, не позволяя спальне обрасти грязной одеждой, исписанным пергаментом и пустыми чашками из-под какао; здесь, в Хогвартсе, это было необязательно, потому что имелись эльфы, но Кевин всё равно убирал. Как он объяснил, после смерти Седрика тётя Сесилия мало обращала внимания на домашнее хозяйство, а домовых эльфов у чистокровного, но небогатого семейства Диггори не имелось; и единственным, кому было не всё равно, что в углах неделями копится пыль, а в раковине — немытая посуда, был сам Кевин.
Гарри молча клялся себе, что в их будущем доме они, если не обзаведутся эльфом, будут поровну делить все обязанности; но сейчас, пока они переселялись из одной спальни в другую, Гарри был несказанно рад возможности забраться с ногами на кровать и послушать, как шуршит в пальцах извещение от Билла, пока Кевин деловито устраивал вещи на новых местах, раздёргивал пологи новых кроватей и вполголоса объяснял что-то явившемуся на первый зов Добби.
- Вот, возьми, — Гарри вдрогнул, когда ему сунули под нос кружку с какао, которая сошла бы по размерам за ведро. Ну хотя бы такое ведёрко, с каким дети возятся в песочнице. — На тебе лица нет.
- Ты думаешь, я найду себе какое-нибудь лицо в этой кружке?
- Посмотрим. Пей давай. Наверняка ведь тренировки побежишь устраивать сразу же.
- Неплохо бы, кстати. Без меня у них вряд ли повысился бы уровень… — Гарри глотнул какао и обнял кружку озябшими ладонями.
- Сириус и Ремус вели занятия. И другие тоже. Вся Эй-Пи остальных строила… те, кто жив остался, конечно.
- Ты зовёшь Сириуса и Ремуса по именам?
- Они сами предложили, ну я и подумал, зачем выговаривать постоянно «мистер Блэк» и «мистер Люпин»… ты против?
- Нет, просто спросил.

* * *

В живых осталось куда больше из первой волны Эй-Пи, чем Гарри казалось после всей той крови, что он видел в Литтл-Уингинге. Не хватало Майкла, Рона и близнецов; Джинни тоже не было в строю, но она и так не тренировалась с тех самых пор, как все узнали о беременности. Прочие сейчас сидели на всё тех же подушках, которые Выручай-комната выдавала для занятий третий год подряд, и слушали своего командира.
- Скорее всего, — негромко говорил Гарри, — масштабных битв нам больше не предстоит. Если только одна, окончательная. Нас слишком мало, чтобы мы смогли переломить что-то в отдельных стычках, поэтому наша задача сейчас — подготовиться к последнему сражению. Я хочу, чтобы каждый из вас сумел продержаться до того момента, когда станет окончательно ясно, кто победил — я или Вольдеморт. Если получится, то и куда как дольше…
- Командир, можно спросить? — Ханна нервозно вертела в руках палочку.
- Спрашивай.
- Почему мы проиграли в последний раз?
Вопрос повис в воздухе дамокловым мечом.
- Почему, командир? — повторила Сьюзен.
- Потому что нас было меньше в сотни раз.
- Но ведь мы правы! — возмущённо вскрикнул Эрни.
- Послушайте, — Гарри с тоской обвёл взглядом свой «Внутренний круг», — возможно, то, что я сейчас скажу, окажется для вас неприятным откровением, но, тем не менее, это так. Когда дело доходит до смертей, не бывает правых и виноватых. Есть только живые и мёртвые. Не имеет значения, за что ты борешься; важно только, как ты это делаешь. В этой войне — как и в любой другой — нет ни Света, ни Тьмы, ни ещё каких-нибудь трескучих категорий. Есть две стороны, которые дерутся за право жить. И всё. Осознание собственной правоты не поможет тебе блокировать Аваду или не чувствовать боли под Круцио.
- То есть… нет никакой разницы, на какой стороне быть, так, что ли?
- Если бы разницы не было, то Вольдеморту не потребовалось бы даже затевать войну. Я говорю только о том, что прикладного смысла то, во что ты веришь, не имеет. Оно может только поддержать тебя морально; иногда — помочь принять решение, о котором потом не будешь сожалеть. Но в бою имеют значение только навыки, реакция и решительность. Ими-то мы и занимаемся третий год.
- Но что будет дальше? — этот вопрос очень волновал Гермиону. — Дальше-то что? Мы проиграли, мы не можем больше противостоять Вольдеморту — у нас чудовищные потери…
На последнем слове её голос дрогнул. Гарри загнал в дальний угол неуместное воспоминание о Роне и сказал:
- Мы на финишной прямой. Пока ситуация патовая: Хогвартс ему не взять, и мы отсюда просто так не вылезем. До финальной разборки между мной и Вольдемортом осталось немного. А потом всё будет зависеть от результата.
- Командир… ты ведь победишь? — Деннис задал этот вопрос так умоляюще, словно слова, которые Гарри произнесёт в ответ, могли и в самом деле на что-то повлиять.
- Обязательно. У меня здесь брат и много других дел… я не планирую умирать.
От собственной вины всё равно не сбежишь, на том свете или на этом.
- А теперь, если больше вопросов нет, берём палочки и начинаем тренировку. Совсем обленились без меня, да?
Возмущённо-отрицательный хор почти заставил Гарри ухмыльнуться.

* * *

Три вязкие капли сока чернотравки упали в котёл — медленно и вальяжно, словно делали Гарри одолжение; он поспешно отставил флакон в сторону и по одному перекидал в готовящееся зелье заранее нарезанные корни эвкалипта. Зелье почти загустело, запузырилось, как лужи в дождь; Гарри медным черпаком помешивал его, беззвучно считая круги по часовой стрелке и против.
Вот оно и снова жидкое, почти как вода. Гарри всыпал жучиных глаз, не отмеряя количество на миниатюрных серебряных весах — он и так чувствовал, сколько их нужно, по запаху, по маслянистой плёнке на зелье, по меняющемуся весу банки в руках.
Теперь закрыть крышкой и оставить на небольшом огне на пятнадцать минут. Гарри засёк время и присел на край стола рядом с котлом.
- Ты готовишь его так же, как я, — Снейп пристально наблюдал за Гарри; как ни странно, это не только не нервировало, но и просто не чувствовалось. Может быть, потому, что Снейп не имел привычки брызгаться во все стороны какими бы то ни было чувствами, в отличие от большинства прочих, не подозревавших, во что это их обыкновение может вылиться эмпату.
- Ты учил меня зельям пять лет, — напомнил Гарри. — Так что у меня есть моральное право хорошо готовить такую примитивную вещь, как заживляющее.
- Не такую уж и примитивную. Этот вариант в школьной программе не даётся.
- Чего бы я стоил, если бы полагался на то, что какой-то министерский умник лучше меня знает, как и что мне изучать? — Гарри откинул назад лезшие в глаза волосы. «Стричься пора. Хоть сегодня обкорнать их Caedo, а то скоро на плечи падать начнут».
- Ах да, как же я забыл — Поттерам правила не писаны.
Если бы в уголках рта Снейпа не пряталась улыбка, Гарри, пожалуй, сделал бы вид, что обиделся.
- Как будто они писаны Снейпам.
- Твоя правда, — мастер зелий проверил свой котёл, где варил обезболивающее.
Когда Гарри заявился в покои слизеринского декана — бывшего, настоящего или будущего, Мерлин весть — и предложил помощь, ему предоставили два зелья на выбор, заживляющее и обезболивающее. Памятуя о шестом курсе, Гарри выбрал первое; даже мысль о втором вызывала содрогание.
- Но я, вообще-то, хотел поговорить о другом.
- О чём?
- Зачем ты пришёл? Ни за что не поверю, что тебе захотелось вспомнить уроки Зельеварения. И такой уж острой нужды в зельях у мадам Помфри сейчас нет.
- Я пришёл не зачем, а почему.
- И почему же?
- Потому что я очень тупой, — спокойно объяснил Гарри. — Я никак не могу додуматься до ответа на один вопрос, и надеялся, что ты поможешь.
- Что за вопрос? — Снейп ощутимо напрягся. Гарри даже не хотелось знать, что там себе подумал мастер зелий.
Впрочем, если бы его самого кто-нибудь так же обманул и использовал, он бы тоже шарахался от людей.
Но ему очень повезло с теми, кого он до сих пор любит.
- Я просто хотел узнать… Если бы ты был очень-очень сильным тёмным волшебником, которому позарез нужно спрятать некую жизненно важную цацку… куда бы ты её дел? Какому месту ты бы её доверил?
- Не думаю, что мы с Тёмным Лордом настолько похожи, чтобы ты спрашивал у меня об этом, — черпак негромко звякнул о край котла.
- Кто говорил, что вы похожи? Просто предположи… дай мне направление, в котором можно копать.
- Я ничего об этом не знаю, — черпак тихонько булькнул, утопнув в котле, а Снейп отвернулся к стене.
Гарри осторожно взял его за руку.
- Северус… я не Джеймс. Я не умею управлять своим наследным обаянием. Я даже не знал, что оно у меня есть, иначе не допустил бы… многого. Я не он.
- Я знаю, что ты не он, спасибо за напоминание, — Снейп резко выдернул руку. — И лучше бы ты умел контролировать обаяние — думаешь, не будь его, я бы на тебя тогда так просто набросился?
- Я не хотел тебя соблазнять или что-то там. Я хотел хоть как-то извиниться… хотел показать, что понимаю тебя.
- Понимание мне в тот момент было, как об стенку горох.
- Это значит всего лишь, что я ошибся. Я выбрал не ту тактику извинения.
- Давай не будем об этом говорить, — сказал Снейп — слишком напряжённо, чтобы это было просьбой, и слишком неубедительно, чтобы было приказом.
- Давай, — согласился Гарри.
Повисла пауза.
- Будь я абстрактным могучим тёмным волшебником с абстрактной жизненно важной цацкой, я бы спрятал её в сейфе в Гринготтсе — оттуда Морганы с две что-нибудь украдут, — неожиданно сказал Снейп. — Но это, разумеется, мои досужие домыслы. Исключительно абстрактные.
- Я действительно очень тупой, — потрясённо сказал Гарри, отвешивая себе мысленный подзатыльник. Хранилище надёжнее Гринготтса в Магическом мире найти трудно; и Вольдеморт, чьи клевреты веками хранили именно у гоблинов свои фамильные состояния, вряд ли подумал бы иначе. — Спасибо, Северус…
- Ты собираешься отправиться в банк сейчас?
- Ну, не прямо сейчас. Но у меня не так много времени. Вольдеморту рано или поздно надоест играться в кошки-мышки, и он придёт в Хогвартс. Защита держится на мне одном, может не выдержать.
- Ну да, ну да. Гораздо легче и проще ему будет поймать тебя в центре Лондона, чем здесь, не находишь?
- С чего ты взял, что он станет меня там ловить? Он ведь не знает, что я приду за хоркруксом… — Гарри запнулся и машинально прижал руку к карману, где хранилось изрядно пожёванное извещение о наследстве.
«Что за хоркруксом — не знает. Но что за кое-чем другим…»
- Вот-вот, — Снейп с нескрываемым удовлетворением следил за смесью досады, горечи и растерянности на лице Гарри. — Не стоит недооценивать Тёмного Лорда.
- Так или иначе — я должен это сделать. Пока ему не известно, что его хоркруксы улетучиваются один за другим, мне лучше действовать. И не говори, что это опасно или что-нибудь… я все свои семнадцать с лишним лет провёл в опасности, и ничего.
- Рано или поздно «ничего» кончается, — Снейп спорил уже чисто из духа противоречия.
Гарри погасил огонь под зельем и снял крышку с котла. Идеальное заживляющее, просто выставочный образец.
- Дай куда перелить, пожалуйста.
Снейп молча передал Гарри несколько чистых бутыльков и стал следить за тем, как Гарри наклоняет котёл над узким стеклянным горлышком. Впрочем, после той практики, что имелась у Гарри на шестом курсе с обезболивающим, пролить что-то было затруднительно; его руки помнили, как направить дымящуюся жидкость куда требуется даже под ураганным ветром, который частенько гулял по смотровой площадке Астрономической башни, или в состоянии жёсткой ломки, когда в глазах мутит от желания глотнуть зелья — прямо из котла, обливая мантию божественным варевом, слизывая с губ и ладоней пахучие капли…
Это было так давно, словно и неправда; но тело Гарри помнило лучше него самого.
- Когда ты собираешься в банк?
- Не позже, чем истечёт срок.
- Срок чего?
Гарри аккуратно поставил ещё наполовину полный котёл и подал Снейпу извещение.
- Вот как…
- Именно так, — Гарри закрутил крышку на бутыльке. — Не то, чтобы я… но…
- Я понял.
И Снейп действительно понимал. Пожалуй, он был одним из совсем немногих, кто мог понять Гарри здесь по-настоящему.

* * *

Школьные запасы зелий имели один крайне серьёзный недостаток: среди них не имелось Многосущного. Варить его было уже некогда, и сократить срок приготовления без как минимум полугода исследований, не представлялось возможным; во всяком случае, усталый голодный Гарри, обложившийся книгами в углу библиотеки, не видел решительно никакого шанса воспользоваться Многосущным. Стало быть, требовалось найти какой-нибудь другой способ.
Какой?
Чары иллюзии — вроде тех, которыми пользовался Блейз на четвёртом курсе? Но датчики на входе в Гринготтс фиксировали маскирующие чары и магические предметы на телах входящих — об этом Гарри рассказывал Билл, в то безмятежное лето в Норе перед чётвёртым курсом, когда они могли себе позволить целоваться под раскидистыми деревьями, и самой худшей угрозой была возможность попасться мистеру или миссис Уизли.
Он вообще много чего тогда рассказывал; тренированная память Гарри с неохотой воскрешала до сих пор ни разу не понадобившиеся сведения, и чем дальше, тем глупее он себя чувствовал.
Гоблины предусмотрели практически всё; они имели дело с ворами куда как дольше, чем сам Гарри — с тем, чтобы что-то спереть. Опыт с Малфой-мэнором, положим, не шёл в расчёт; конечно, если Гринготтс, например, поджечь, то никто в суматохе не обратит внимания на поведение датчиков. Но как потом искать сейф Лестрейнджей среди сотен прочих? И, в конце концов, Гарри собирался сделать то, для чего Билл послал ему извещение. Вольдеморт может расшибиться в лепёшку, но не получит, не получит магазина «Ужастики Умников Уизли». А во время пожара это будет очень трудно сделать; что, если сотрудников банка эвакуируют прежде, чем Гарри доберётся до кабинета Билла?
Войти следовало СКРЫТНО. И желательно было утаить своё намерение наведаться в Гринготтс не только от врагов, но и от соратников — не то часть их непременно надумает отправиться с ним. Гарри хорошо помнил, как Эй-Пи буквально припёрла его к стенке в конце пятого курса, заставив взять их с собой на стычку с Пожирателями; кто мог поручиться, что они не захотят снова повторить этот финт? На молчание Снейпа можно было положиться, но вот говорить что-либо ещё кому-нибудь не стоило.
Гарри снял очки и раздражённо кинул их на разворот книги о редких зельях; переносица начала ныть, и кровь в висках пульсировала чересчур энергично.
Как, Мерлин побери, ему скрыть свою физиономию, которую знает не то что каждая собака — каждый таракан?
Внутрь банка нельзя аппарировать.
На его территории не действуют портключи.
Чары и амулеты засекут сразу.
Но и войти просто так было бы верхом идиотизма. Глупее, пожалуй, было бы только пойти прямиком к Вольдеморту и предложить ему вместе попить чаю.
С малиновым джемом, ага.
Гарри вскочил со стула и прошёлся туда-сюда по проходу между стеллажами.
Всё, что нужно — это пробыть неузнанным хотя бы до того момента, когда можно будет смыться. Изменить своё лицо…
Гарри застыл на месте, вдумываясь в собственную мысль.
Лёгкий взмах палочки расставил книги по местам; Гарри хлопнул дверью библиотеки, пользуясь тем, что мадам Пинс в комнате не было, иначе ему досталось бы от суровой библиотекаря на орехи, несмотря на всё командирство.
- Mobiliarbus! — сундук выполз из-под кровати. Гарри распахнул крышку и перегнулся через край, раскапывая вещи.
«Чего тут только не лежит…» Гарри в приступе раздражения расшвырял по сторонам все лишнее и наконец выудил со дна бутылочку.
Близнецы часто дарили ему такие; маленькие яркие бутылочки с содержимым, за которое многие душу бы продали. Меняющий внешность лосьон, который не засечь никаким детектором.
Фред и Джордж делали этот лосьон не на продажу. Почти полугодовая возня с капризным зельем затевалась исключительно ради Гарри…
Он открутил крышку и капнул немного на ладонь; прозрачная лужица с минуту полежала спокойно, а потом бесследно впиталась.
Гарри яростно вытер рукавом мантии непрошеные слёзы и захлопнул сундук.

* * *

- Сегодня тренируйтесь самостоятельно, мне надо заняться кое-какими исследованиями.
- Кевин, по-моему, у Сириуса и Ремуса есть куча фотографий нашей семьи. Не хочешь сегодня полюбоваться на своих дополнительных бабушку и дедушку?
- Минерва, мы с профессором Снейпом будем варить сложные зелья для мадам Помфри — не могли бы Вы сами сегодня позаботиться о том, чем обычно занимаюсь я? Не хотелось бы испортить настоявшийся Костерост…
- Северус, я иду сегодня в банк. Не смотри на меня так, будто я сую голову в пасть голодному волку — всё будет в порядке. Прикрой меня, если что… выдумай что-нибудь. Хорошо?

План был, откровенно говоря, нехорош. В аспекте скрытности он устроил бы кого угодно, но вот в аспекте достижения главной цели задумка сунуть что-нибудь в пасть голодному волку и посмотреть, что получится, могла дать этому плану какую угодно фору.
Гарри подозревал, что своего сейфа у Вольдеморта не было; всё-таки последний вырос в приюте, привыкнув к тому, чтобы всё своё носить с собой. Ключ от сейфа Гонтов — если этот сейф существовал — у Вольдеморта, скорее всего, не имелся, да и природная брезгливость по отношению к тому, во что превратились потомки славного Салазара Слизерина, не позволила бы Тёмному лорду воспользоваться этим сейфом. Скорее всего, Вольдеморт подсунул свою «жизненно важную цацку» в сейф кого-нибудь из своих сторонников, наказав беречь; примерно так же, как когда-то отдал свой старый дневник Люциусу Малфою.
Кто среди сторонников Вольдеморта отвечал нужным условиям: с сейфом в лондонском Гринготтсе, богатый (чтобы чаша не бросалась в глаза среди всего прочего) и преданный достаточно, чтобы доверить ему такую важную вещь? Гарри накорябал список Пожирателей Внутреннего круга, кого вспомнил, и сосредоточенно думал над ним битых полчаса, пока не решил, что это должны быть Лестрейнджи. Никого преданней Безумной Беллы во всём Внутреннем круге было просто не сыскать; и все остальные пункты тоже наличествовали, если верить генеалогическим трактатам в секции по Истории Магии. Конечно, самой Лестрейнж уже нет в стройных рядах Пожирателей, но и хоркруксы ведь не вчера были изготовлены…
…Долететь до Лондона в обличии дракона было уже рутинным делом; Гарри не представлял, что бы он делал, окажись его анимагической формой какая-нибудь курица. Если не упоминать о том, что его бы ещё на четвёртом курсе с превеликим удовольствием сожрала бы венгерская хвосторога, так ещё и пришлось везде, где можно расправить крылья и помчаться вперёд, крючиться на метле или, например, судорожно цепляться за перья гиппогрифа. Жалко, в Гринготтс драконов, за исключением специально обученных сторожевых, вообще не пускали…
Гарри старательно втёр лосьон в лицо, представляя себе какую-то ничем не примечательную физиономию с носом-картошкой, бледными губами и яркими чёрными точками на носу — на такое охранник даже не поглядит лишний раз. Очки, трансфигурированные ещё в Хогвартсе в квадратные, удобно легли на появившуюся на переносице лёгкую горбинку, волосы благодаря лосьону стали неопределённо-русыми. Он снял заклятие прозрачности и, старательно давя нервозность, вышёл из-за угла Гринготтса.
Полюбовавшись на собственную хмурую физиономию на плакате с размашистой надписью: «ГАРРИ ПОТТЕР, ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ДОСТАВИТЬ ВЛАСТЯМ ЖИВЫМ ИЛИ МЁРТВЫМ. ЗА УКРЫВАТЕЛЬСТВО — СМЕРТНАЯ КАЗНЬ», Гарри взбежал по мраморным ступеням и бестрепетно позволил двум волшебникам у входа проверить его на магические артефакты и чары маскировки. Пусть ищут — у него даже палочка сейчас была не своя, а кого-то из запертых в подземельях слизеринцев.
Получилось.
Гарри взглянул на знаменитое гринготтское предупреждение ворам и криво, невесело улыбнулся.
Самое время проверить, так ли уж гоблинский банк неприступен.

21.03.
Чтоб ты сдох, Поттер.

22.03.
Я ненавижу тебя, ненавижу, НЕНАВИЖУ!!!!

25.03.
Как он мог?! Он её даже не любит…
Что ты знаешь о любви, Слизеринский Сопливус? Ты был для траха, а она для чистых чувств. И вот наконец она перестала посылать его куда подальше сразу, как увидит.
Он женится на ней, и у них будут очень, очень обаятельные дети.
Я ЕГО НЕНАВИЖУ!!!!!!!!
Зачем я ввязался во всё это? Зачем я не дал молнии убить его, пока МакГонагалл не опомнилась? Теперь я, идиот, тупица, кретин, осёл, не знаю, как от этого избавиться. Как перестают любить?
Как мне перестать видеть Поттера во сне?
Я ненавижу его.
Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу.
Я всё ещё люблю его.

26.03.
Я или Эванс — а Блэк, кажется, не вышел из немилости. Во всяком случае, этот недоумок до сих пор уверен, что Поттер со мной. Об идиллическом обсуждении последней контрольной по Чарам под аккомпанемент недовольного плеска от гигантского кальмара Блэку ничего не известно, и он старательно травит меня. Так его высокородные предки, наверно, травили оленей в лесах вокруг своего мэнора.
Между прочим, Поттеру выгодно, чтобы Блэк был занят мной. Ничто не будет отвлекать от Эванс.
Вот только что, в таком случае, Поттер делает в Гриффиндоре?
Нет, хорошо, что он не в Слизерине. Тогда я бы попал под это треклятое обаяние куда как раньше и дольше мучился бы.
Вот только сейчас от этой мысли легче не делается.

28.03.
Кажется, Блэк начинает что-то подозревать. Во всяком случае, активность его слегка поутихла за вчера и сегодня; обычно он успевал сделать штук восемь пакостей к этому моменту, а сейчас пока только две. Неужели фантазия иссякла?

Воистину, с Блэком творится что-то неладное. Подходит сегодня перед ужином — хмурый-хмурый; тянет в боковой коридор.
- Поговорить надо, Соп… Снейп.
Можно было бы съязвить, но я не хочу. Я слишком устал.
- О чём?
- О… Джеймсе.
- Говори.
Что я нового могу услышать?
- Он… мы… мы с ним поговорили, — мнётся Блэк, старательно глядя в пол. — Он… ну… неважно, в общем, но я многое обдумал. И Джеймс хочет с тобой поговорить.
Я разворачиваюсь и хочу уйти. Очередная глупая мародёрская издёвка.
- Постой! — повышает голос Блэк. — Ты думаешь, мне так нравится с тобой тут разговаривать… — он резко выдыхает, проглотив несколько следующих слов. — Джеймс просил, чтобы ты пришёл сегодня, как луна взойдёт, в Визжащую хижину.
- Вы оба долбанулись, — огрызаюсь. — Как я, по-вашему, проберусь в Хогсмид? И зачем?
- Джеймс просил, — заученно повторяет Блэк. — Под Дракучей Ивой есть тайный ход. Надо ткнуть чем-нибудь в выступ у самой земли на стволе Ивы, приметный такой… Она перестанет махать ветками, и можно будет пройти в лаз, прямо к хижине…
Блэк замолкает; на лице у него совершенно беспомощное выражение — редкий гость на физиономии этого самоуверенного хлыща.
- Ты придёшь? — настойчиво спрашивает он.
- Тебе-то что?
- Я только что помирился с Джеймсом, — цедит он. — И не хочу ссориться с ним из-за какого-то…
Опять проглотил несколько слов. Не переварит ведь. Главное, чтобы меня потом в отравлении не обвинили.
- А ты ему зачем-то нужен. Уж не знаю, зачем, — добавляет он, скривившись, как будто надкусил очищенный лимон.
В общем, мы ещё долго вяло переругивались — ни у него, ни у меня не было настроения затевать очередную драку. В конце концов я сказал, что приду, и свалил оттуда. Даже на ужин идти расхотелось — сразу вернулся в подземелья.
Чья эта идиотская шутка — Блэка или Поттера? Спросить бы Люпина, на его честной гриффиндорской роже всегда отражаются все мысли; но сегодня его что-то нигде не видно.
Я пойду. Пусть даже меня там встретит злорадный Блэк с Авадой на кончике палочки, намеревающийся прикокошить меня на месте и зарыть за хижиной.
Я не могу не пойти.
Я ненавижу себя за это.

29.03.
** твою мать…
****** на ***, ******** ****…
Мысли прыгают. Руки трясутся.
Попробую всё по порядку.
*****, кто бы знал!..
Я ненавижу их всех, ненавижу!..
Нет, нет, по порядку.
Надо успокоиться. Обязательно.

Я дождался, пока взойдёт луна, и выскользнул из Хогвартса, невидимый. Подошёл к Дракучей Иве, пролевитировал какую-то палку к стволу, долбанул ею в выступ на стволе — не такой уж и приметный, кстати говоря, его почти совсем закрыло травой. Весна всё-таки.
Ход был длинный и тёмный; и приходилось постоянно пригибать голову. И ещё тут воняло каким-то животным, так сильно, что, казалось, даже не одним. Как будто тут регулярно бегает туда-сюда стая землероек.
При чём здесь землеройки?..
Ладно, неважно.
Когда я вылез из хода, в хижине было пусто. Я был в давным-давно заброшенной комнате. И, похоже, последний, кто был здесь до меня, был просто в ярости: вся мебель раздолбана чуть ли не в щепки, а на стенах и полу следы когтей. Звериных когтей.
На втором этаже скрипнул пол. Вроде звук как звук, и я ждал, что буду в хижине не один — иначе на хрена бы мне сюда тащиться, один я могу и в подземельях побыть. Но отчего-то меня мороз продрал по коже.
- Поттер? — зову.
Тихо. Только снова скрип, куда более решительный.
- Эй, Поттер, Блэк, мать вашу, хоть кто-нибудь здесь есть, или это очередная идиотская шуточка?
Нет ответа. Только уже непрекращающийся скрип над головой. Как будто кто-то идёт по комнате… кто-то, куда более тяжёлый, чем Поттер или Блэк. Они что, Хагрида сюда привели? Тогда почему тот молчит?
Теперь скрипит уже лестница; скрипит быстро, почти неслышно, моё рваное дыхание почти заглушает этот звук. Я сжимаю вспотевшие пальцы на палочке и смотрю на закрытую дверь.
Закрытую, но не запертую. Это становится понятно, когда она с лёгкостью и новым приступом скрипа отворяется, и в комнату входит зверь.
Жёлтые глаза, волчье тело. Почти волчье.
На самом деле это оборотень.
Я стою, как идиот, и смотрю в яростные жёлтые глаза; оборотень тихо, угрожающе рыкает — просверкивают белоснежные клыки — и бросается на меня так стремительно, что я почти не успеваю различить его движение в воздухе — только размазанный серый промельк, прорезанный застывшими на сетчатке глаз сверкающими жёлтыми полосками.
Но Поттер быстрее оборотня. Одновременно с рыком я слышу, как кто-то бежит; в тот самый момент, когда мантия на мне начала с треском рваться, соприкоснувшись с когтями, звучит дикий вопль:
- Stupefy!
Оборотня вышвыривает в дверь и впечатывает в стенку коридора.
- Бежим отсюда! — Поттер хватает меня за руку и волоком тащит в лаз. — бежим, быстрее!!
- Ты что, хотел меня убить?! — я с усилием выдёргиваю руку. — Тебе мало было трахнуть меня и бросить, ты решил скормить меня своему ручному оборотню!!
- Ремус не мой ручной оборотень! — орёт Поттер, и я застываю. Люпин — это вот эта тварь, чуть не поужинавшая мною?
Люпин — оборотень?
- Некогда спорить, бежим!
- А по-моему, самое время поспорить немного! — ору я в ответ из чистого упрямства. Сожрёт меня сегодня кто-нибудь или нет — мне уже безразлично.
Меня другое интересует.
- Ты что, Поттер, совсем рехнулся? Или оборотень у тебя слишком оголодал, что ты решил ему меня скормить?
- Я никого никому не хотел скармливать! — возмущается Поттер. — Это всё Сириус, кретин…
- А ты, значит, ни при чём?!
- Я тут только при том, что рванул спасать тебя, дурака! Бежим отсюда, пока он не очухался от удара!!
- А он уже очухался, — я снова слышу шаги оборотня.
Наверно, я ещё долго буду их слышать. Всю мою чёртову оставшуюся жизнь.
- Petrificus Totalus!
- Поттер, что у тебя по ЗОТС?
- Ты это к чему?
- Ты разве не слышал, что оборотням Петрификус — как подушкой по морде? Раздражённо рыкнул и дальше пошёл…
- ТОГДА БЕЖИМ, хорош *******!!
И мы побежали. Трудно не побежать, когда в жёлтых, пронизанных алыми кровяными жилками глазах читаешь клятвенное обещание разделать тебя по всем правилам мясницкого искусства.
Мы неслись, как будто нас уже кто-то укусил; я думал, у меня оторвутся волосы на такой скорости, или я просто споткнусь о какой-нибудь корень, сломаю шею и уже не почувствую зубов оборотня.
Ненавижу сочетание жёлтого и красного.
Мы кубарем выкатились из-под Ивы, чувствуя, как оборотень буквально наступает на пятки. Я всё-таки споткнулся и упал, предоставив Поттеру разобраться с догнавшим нас оборотнем самому; Поттер пальнул ещё одним Ступефаем и закрыл лаз. Ива гневно забила ветками, не доставая до меня какого-то полудюйма. Если постарается, то и эти полдюйма преодолеет. Я лежу, не двигаясь.
Поттер негодующе вскрикивает — почти одновременно с хлёстким ударом. Я рывком сажусь, готовый узреть Поттера без одного глаза, без ноги или ещё как-нибудь изувеченного; но Поттер со вздохом облегчения падает на траву рядом со мной, и на предплечье у него багровеет след ветки Дракучей Ивы.
Дёшево отделался.
- Северус… — говорит он наконец, глядя в небо — беззвёздное, зато лунное. Очень лунное.
- Я тебе не Северус, — обрываю я. — Эванс свою зови по имени. И Блэка за компанию.
- Сев, послушай…
- Послушать? Очередную бессмысленную байку, во время которой ты будешь пользоваться своим проклятым обаянием?!
- Не преувеличивай силу обаяния, — выплёвывает он. — Оно на Лили почти шесть лет не действовало. Ты сам по себе в меня влю… стал со мной спать.
- Как мило! Ты ещё скажи, что подлый слизеринец совратил тебя, несчастного гриффиндорца, белого и пушистого, мать твою! — я вскакиваю с травы — лихорадочная, нервная энергия не даёт усидеть на месте.
Поттер тоже встаёт — точнее, негодующе вспрыгивает на ноги.
- Никто никого не совращал!
- Естественно, нет! Ты просто трахал меня, когда хотел, а как Эванс согласилась тебе дать — бросил!!
- Прекрати говорить о Лили в таком тоне!!
- Твоя драгоценная Лили — такая же дура и стерва, как все остальные, — выплёвываю я. Неважно, правду я говорю или нет. — Всё, что в ней есть особенного, так это то, что она тебя шесть лет за нос водит!
Поттер размахивается — плавно, быстро, почти так же плавно, как прыгает оборотень — и влепляет мне пощёчину.
У него горячая кожа; у него сильные руки. В ушах у меня слегка звенит; щека горит нестерпимо, хоть котлеты жарь.
- Извини, — говорит он почти испуганно. — Я не хотел… просто… просто ты не прав.
- Понимаешь, — продолжает Поттер торопливо, пока я не перебил, — нам было… э-э… хорошо вместе… но Лили… она видит теперь, что я не тот обормот, каким ей казался… и я хочу стать аврором, а не ловцом… и… и… я правда хочу детей. Парни — они не рожают. А я хочу сына. От Лили.
Он замолкает, выдохшись. Теперь моя очередь говорить.
- Тебя самого не тошнит, Поттер, от твоей правильности? — спрашиваю. — Аврор, жена, дети… чтоб тебе треснуть от этой идиллической картинки. Знаешь что?
- Что, Северус? — покорно спрашивает он.
- Не смей называть меня по имени!.. Так вот, Поттер: я тебя ненавижу. Можешь катиться колбаской к кому хочешь.
Я поднимаю палочку и легонько стукаю себя кончиком по макушке — невербальное заклятие прозрачности. Для Поттера меня больше нет — ни в каком смысле.
Я ненавижу его, ненавижу!! Кто бы это ни придумал, всю эту ***** с оборотнем… он променял меня на Эванс и правильную, приличную, обычную жизнь. Дети, аврорство. Ненавижу.
НЕНАВИЖУ!!!!!!!!!!
Он ударил меня. Он отказался от меня.
Он посмел спасти меня!
Он кинулся, ломая ноги, в Визжащую хижину, как только узнал каким-то образом, где я. Зачем, если собирался сказать мне, что я ему не нужен?
Боги, как же я его ненавижу, это нельзя выразить на бумаге…
Я ненавижу его, наверно, даже сильнее, чем люблю».

- Это было самое дурацкое ограбление в моей жизни!
Ольга Громыко, «Цветок камалейника».

Лестницы в Гринготтсе оказались длинные и крутые — Гарри запыхался, взбираясь на этаж, где был отдел завещаний. Должно быть, гоблины просто в отличной форме, если регулярно вот так вот упражняются. Хотя с них станется встроить лифт для служебного пользования.
Перед дверью Билла Гарри остановился в раздумьях. Что, если у него сейчас посетитель? Если кто-то вломится, это будет выглядеть по меньшей мере странно… но ждать нельзя, лосьон действует только полчаса. Не дай Мерлин, кто-нибудь наткнётся в коридоре на государственного преступника — такой хай поднимется…
Гарри вытянул из кармана извещение и начертил на нём кончиком палочки: «Я пришёл. Если ты не занят, прими меня немедленно. Г.П.»; сложил пергамент самолётиком и дунул на него, пуская в полёт — вниз, в щель под дверью, а оттуда прямо в руки Биллу. Запоздало сообразил, что не мешало бы приписать «пожалуйста» или ещё что-нибудь в этом роде. Ну да Билл не обидится.
Дверь распахнулась почти сразу же — резко, как будто по ней вдарили изнутри тараном. Гарри успокаивающе поднял руку.
- Привет, Билл. Всё в порядке. Я пришёл уладить пару дел…
- Заходи, — Билл за руку втянул Гарри в кабинет. — Не торчи в коридоре. Это… точно ты?
- Я, я. Помнишь, перед четвёртым курсом ты рассказал мне о Турнире? Ты тогда ещё передразнил Перси с его любовью к министерским секретам… — вряд ли кто-нибудь ещё мог знать об этом. Правда, Чарли догадался, что брат проболтался о Турнире; но подробности принадлежали только Гарри и Биллу.
Билл заметно расслабился.
- Помню. Как ты?
- Нормально. Жить буду, только недолго, больно и страшно, — Гарри невесть с чего вспомнился первый курс и разговоры с Кровавым бароном. Давно, кстати, они не общались…
Может, потому что ему больше не нужен наставник?
- Шутка. Слушай, — Гарри сел в кресло для посетителей, — давай уладим… то, о чём говорит извещение, сразу. Просто ткни мне пальцем, где расписаться, чтобы Вольдеморт мог утереться. У меня есть к тебе ещё одно дело, и мне… нельзя перед ним раскисать.
Билл молча вынул из ящика стола несколько бумаг — видимо, приготовил всё заранее, как будто знал, о чём попросит Гарри.
- Распишись здесь, здесь и здесь. И на вторых экземплярах. И возьми ключи, от сейфа и от магазина. Они должны храниться у тебя.
Гарри бросил ключи в карман так торопливо, словно они жгли ему руки, и расписался, где сказали. Глаза ощутимо жгло изнутри надвигающимися слезами, но Гарри старался не обращать на это внимания.
- Всё?
- Да.
- Отлично, — Гарри откинулся в кресле и пару раз глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. — Теперь о другом деле.
- Каком деле?
Гарри снял очки и потёр переносицу, чувствуя, как меняется лицо под пальцами — полчаса прошли.
- Мне нужно пробраться в сейф Лестрейнджей.
Глаза у Билла стали почти идеально круглыми, как большие пуговицы.
- Зачем?
- Я не собираюсь красть у них деньги, — фыркнул Гарри. — Там должна храниться одна вещь, без которой нам не победить. Я почти уверен, что она именно там.
- Тебе так непривычно, когда очки квадратные… — Гарри нахмурился, и Билл поспешно вернулся к обсуждаемой теме. — Что за вещь? Тебе обязательно грабить хранилище?
- Это очень, очень важная вещь. Даже если окажется, что её нет в хранилище, это стоит риска. У тебя ведь есть доступ к сейфам?
- Дело не в этом. Доступ есть, но если в сейф войдёт кто-нибудь без ключа, его ждёт очень неприятный сюрприз. На все вещи наложены заклятия Germino и Flagrante; нововведение Сам-Знаешь-Чьего режима. Если до вещи дотронется не её хозяин и не гоблин — пусть даже носком ботинка дотронется, всё равно — вещь размножится в двадцать раз и станет раскалённой. Нас погребёт под горячим золотом.
- Я же сказал, что не собираюсь красть у них деньги. Вопреки «Пророку», оппозиция не голодает и не дичает, — Гарри хмыкнул. — Мне нужна только одна вещь.
- И как ты собираешься даже не дотронуться до всего остального?
- Как-нибудь, — Гарри прислушался к шагам за дверью. Нет, кажется, идут не сюда. — Тебе даже не обязательно входить туда. Открой мне дверь и возвращайся в кабинет.
- Я тебя не брошу, — серьёзно сказал Билл.
«Все бросают», — едва не вырвалось у Гарри. Сейчас было совсем не время разговаривать на философские темы.
- У меня есть доступ ко всем сейфам, — Билл положил ладонь на стену за своей спиной; стена беззвучно растаяла, открывая с полсотни полок с ключами. — Все люди умирают… правда, пока хозяева сейфа живы, защита от воров будет на меня действовать. Вот ключ Лестрейнджей, — Билл перебросил Гарри крохотный золотой ключ и вернул стену на место — точно так же, прикосновением
- Ты потеряешь работу, если тебя застанут, — указал Гарри. — Не могу обещать, что сумею вернуть ключ, но если что, ты всегда сумеешь отговориться…
- Не сумею. Гринготтс не держит у себя тех, на ком есть хоть тень подозрения. Репутация должна быть кристальной.
Билл помолчал и добавил:
- На Гринготтсе свет клином не сошёлся. Знаешь, Чарли давно меня звал к себе в Румынию, у них в заповеднике вечная чехарда с бухгалтерами. Некому порядок в финансах навести…
Гарри закусил губу. Кто знает, доживёт ли Чарли до конца войны, чтобы повторить своё щедрое предложение…
- Гарри?
- А?
- Идём. Ты и так рискуешь всё время, пока здесь сидишь. Информация о том, что ты принял наследство, должна уйти в общий архив через два часа…
- Идём, — Гарри наскоро втёр в лицо остатки лосьона.

Чтобы попасть к сейфам, Гарри и Биллу пришлось спуститься в общий зал — прямого пути из кабинета не было — «чем труднее доступ, тем выше безопасность», высказался об этом Билл.
Обшарпанный каменный проход освещали факелы; в их неверном, трепещущем свете тени «грабителей» четверились, плясали — Гарри то и дело мерещилось, что он снова в бреду и видит то, чего нет. Билл свистнул, подзывая тележку из темноты, и пожаловался:
- Самое сложное — найти общий язык с этими повозками. Если ты не гоблин, ты должен упражняться в свисте битых две-три недели, прежде чем они соизволят подкатиться.
- А если в эти две-три недели тебе надо будет ею воспользоваться?
- То гоблины немало повеселятся, глядя, как сотрудник-человек корячится, — Билл ненавязчиво придержал Гарри за локоть, помогая влезть в тележку. — Честно сказать, мы для них — второй сорт. Это чувствуется.
- Зато сегодня ты утрёшь им нос, — неловко пошутил Гарри.
Тележка тронулась с жутким лязгом; даже если бы Билл и ответил, Гарри не услышал бы. Скорость всё увеличивалась; низко свешивающиеся по бокам коридора сталактиты рябили перед глазами, рубашка билась на ветру, в рот набивался воздух — спёртый, сырой, неприятный.
- Дай сюда ключ, — попросил Билл. Минуту возился, а потом дверь исчезла, открывая сумрачную пещеровидную расщелину.
Оттуда веяло холодом; разбросанные деньги, драгоценности, шкуры неизвестных Гарри животных, даже череп в короне — всё излучало собственный холод. Гарри ступал в этот сейф брезгливо, как ступил бы в сточную канаву; дышать здешним воздухом не хотелось.
- Как она хоть выглядит, эта вещь?
- Это чаша. Небольшая, с двумя ручками. На боку выгравирован барсук Хельги Хаффлпафф.
Билл присвистнул.
- С чего бы вещи Хаффлпафф храниться у Лестрейнджей?
- Если чаша здесь, то Лестрейнджи не сами это решали, — Гарри осторожно сделал шаг, выискивая свободное местечко между рубиновым ожерельем и кучей галлеонов. «Хорошо, что я так и не вырос толком — будь размер ноги побольше, уже бы пиндык пришёл». — Ты смотри слева, я справа.
- Ага… только осторожно. Если Germino или Flagrante сработают, поднимется тревога на весь банк.
- Открытым остаётся вопрос, как, в таком случае, забрать отсюда чашу. Есть идеи?
- Если у тебя есть при себе мешок или что-нибудь в этом роде, можно поддеть, например, палочкой, и пихнуть сразу туда… палочка ведь не часть тебя. Только потом всё равно не касайся.
- Ничего, я не планирую пить оттуда, — Гарри начинал всерьёз подумывать о том, чтобы скинуть кроссовки и пойти босиком, на цыпочках — чтобы занимать меньше места на полу. Чем дальше, тем больше высилось всякого драгоценного барахла; досадно, что Accio не сработает… — Lumos.
Чужая палочка работала не так охотно, как своя; ощущение было такое, словно влез в чужие разношенные ботинки и пытаешься танцевать балет.
- Если поднимется тревога, Сам-Знаешь-Кто узнает о том, что ты позаимствовал эту вещь, — утвердительно сказал Билл.
- Поэтому-то я и стараюсь ничего не задеть, — рассеянно ответствовал Гарри, ведя лучом Люмоса по россыпям золота у стен. Хотелось бы верить, что Беллатрикс в приступе преданности не додумалась зарыть чашу куда-нибудь в угол. Хотя вряд ли ей пришло бы в голову, что кто-нибудь посторонний сюда заявится и будет вот так бесцеременно искать тёмнолордовские цацки. — Идеально будет, если он вообще никогда об этом не узнает.
- Совесть гложет за воровство? — не удержался Билл от шпильки.
- Не нервничай так, — посоветовал Гарри. — Я понимаю, шариться по сейфам клиентов в отсутствие последних — это для тебя ново, но ничего страшного пока не происходит, зачем психовать?
- А для тебя, выходит, не ново, если ты так спокоен?
- Ну, для меня тоже ново. Просто это не… приключение, что ли. Тебе это будоражит нервы, так или иначе, а мне почти скучно.
- Не приключение? Оригинальная трактовка… и что же это для тебя?
- Работа, — Гарри прищурился, вглядываясь в далёкий кубок на вершине кучи галлеонов — тот или не тот? Будь проклято плохое зрение…
- Работа? И с каких же пор ты заделался домушником на полставки?
- Нет, не та работа, — со смешком поправил Гарри. — Я же Избранный. Пророчество, судьба и прочая чушь в этом духе. В этом году до меня дошло, что Избранный — это и правда работа. Муторная, не особо благодарная и абсолютно неоплачиваемая, но, увы, с неё не уволишься.
Билл замолчал минут на десять; Гарри за это время умудрился едва не упасть боком в золото, удержаться кое-как на ногах и с сожалением убедиться, что кубок не тот. «А ещё хочется верить, что Вольдеморт не додумался его замаскировать. Очень хочется. Иначе я буду искать идиотскую чашку ещё пару сотен лет».
- Ты… какой-то не такой.
- Не какой?
- Не такой, как раньше. Ты стал взрослее.
- Как правило, жизнь развивается в двух направлениях — или мы умираем, или мы взрослеем. Я ещё жив, так что… — Гарри двинул палочкой, добавляя силы в Люмос.
- Я знаю многих таких, которые до сих пор не повзрослели, хотя им далеко не семнадцать.
- Я рад за этих людей, — искренне сказал Гарри, вставая на цыпочки — уж не ручка ли чаши вон там, наверху?.. — И даже немного им завидую.
- Немного? После… всего?
- Немного, — подтвердил Гарри, щурясь. — На «много» я не имею права.
- Ты сам себя его лишил?
- А то кто же? Я установил у себя в голове жёсткий тоталитарный режим и командую собой безоговорочно.
- Знаешь, твоя манера говорить мне кого-то напоминает…
- Кого?
- Сейчас не вспомню, но точно напоминает.
- Потом скажешь, значит… Вот она.
Это была действительно она — чаша Хаффлпафф; небольшая, сверкающая — точно такая, как в воспоминаниях. Изящная — даже жалко будет уничтожать.
- И как ты её оттуда достанешь? — чаша высилась над Гарри примерно на полтора метра.
- Подцеплю палочкой, я же говорил.
- У тебя с собой палочка такой длины?
- Нет. У меня самая обычная палочка… ты пролевитируешь меня поближе к чаше.
- Хорошо, — не стал спорить Билл. — А если бы я не пошёл с тобой, кто бы тебя левитировал?
Гарри оказался в тупике. Признавать себя непредусмотрительным идиотом — что правдой не было — не хотелось; признавать себя интриганом-слизеринцем, просчитавшим, что Билл не отпустит его «на дело» одного — и это правде более чем соответствовало — было чревато ссорой в неподходящий момент.
- Хотя нет, не отвечай. По-моему, я не хочу этого знать, — решил Билл неожиданно. — У тебя есть куда положить потом эту твою чашу?
- Секунду, — Гарри, совершенно не подумавший о том, в чём он собирается тащить добычу в Хогвартс, скинул рубашку и ткнул в неё палочкой — одно из простейших невербальных заклинаний. МакГонагалл в прошлом году гоняла шестикурсников так, что даже Кребб и Гойл сумели бы это сделать. — Вот и мешок.
- Тогда Mobilicorpus.
Гарри взмыл в воздух; непривычно было, что полётом управляет не он сам — в последний раз он так чувствовал себя пять лет назад, когда они с Джинни левитировали друг друга вверх по ходу из Тайной комнаты.
- Ты тоже взрослеешь, насколько я могу судить.
- Радостная новость в сложившихся обстоятельствах…
Гарри потянулся вперёд; Мобиликорпус поддерживал тело, не делая воздух менее податливым, и Гарри всё время опасался двинуться слишком сильно и клюнуть носом в золото — с тем, чтобы потом этот самый нос потом долго лечить от ожогов. Flagrante — не шутка; хорошо ещё, если нос вообще на лице останется.
Осторожно, очень осторожно… плавно, слитно — вспомнить драконьи инстинкты… кончиком палочки подцепить ручку чаши… пальцы сжались на палочке до белизны — не перестараться, не сломать хрупкое дерево… не поднять палочку слишком сильно — золото соскользнёт, коснётся пальцев — и не опускать низко — упадёт обратно, скатится, затеряется, слепя глаза золотыми отблесками…
Гарри встряхнул свой импровизированный мешок — край отвис, открывая горловину. Аккуратно, старательно… чаша упала внутрь, послав в левый глаз Гарри прощальный блик. Не размножилась, не нагрелась.
Вышло.
- Теперь пролевитируй меня к самому входу, — велел Гарри. — Я тебя туда тоже пролевитирую — не хватало сейчас наступить на какой-нибудь галлеон.
Билл молча подчинился. Гарри выдернул его тем же Мобиликорпусом и подождал, пока Билл закроет сейф. Руки у самого старшего сына семьи Уизли дрожали.
- Слизеринское ограбление, — заметил он. — Всё шито-крыто.
- Не такое уж и слизеринское — ты ведь учился в Гриффиндоре.
- Здесь я играл вспомогательную роль.
Гарри не ответил.
- Я наложу на себя заклятие прозрачности и уйду, — сказал он, когда они залезали обратно в тележку.
- Мне всё равно придётся уйти с тобой — подожди меня, — попросил Билл рассеянно. — Когда в Министерстве узнают, какой сотрудник позволил тебе принять наследство вместо того, чтобы отправить тебя на свидание с МакНейром, за мной всё равно придут. Так что лучше я напишу заявление об уходе прямо сейчас и уйду с тобой, не возражаешь?
- Нет, конечно.
В словах «уйду с тобой» не было никакого смысла, кроме прямого, и они оба это знали. Несколько месяцев назад второй смысл ещё мог бы просвечивать — но не теперь.
Они оба успели повзрослеть.

* * *

В Хогвартсе Биллу обрадовались и удивились. Гарри пришлось помямлить, придумывая удобоваримое объяснение для соратников, которые наивно полагали, что их командир занят обычными делами/читает книжки/варит зелья; как бы вся оппозиция ему не верила, вряд ли он убедил бы их, что Билл самопроизвольно выпрыгнул из котла с полуготовым Костеростом.
В конце концов он скинул обязанность сочинять подробности на Билла и, запихнув чашу под кровать и накинув свитер, собрался в самом деле сходить в лабораторию Снейпа; но мадам Помфри, не поленившаяся спуститься в подземелья, безжалостно порушила все его планы.
- Гарри, если ты сейчас не очень занят…
- Не очень. А что?
- Тогда пойдём, я прочту тебе начала акушерства.
- Но Джинни же ещё нескоро рожать!
- Ты хочешь, чтобы я излагала тебе теорию в перерывах между схватками?
Аргумент был убийственным, и Гарри сдался.
- Между прочим, я ещё не решил, буду ли колдомедиком, — вяло огрызнулся он, следуя за медсестрой в больничное крыло.
- Не решил, так не решил, знания всё равно пригодятся, — невозмутимо отозвалась мадам Помфри.
- Кроме того, — добавила она, открывая дверь лазарета, — мне что-то не верится, что после войны ты пойдёшь в аврорат или в квиддич. Скорее уж в колдомедицину или в науку. Не соскучилась, Джинни?
- Нет, — Джинни оторвалась от какой-то книги. — Привет, Гарри.
Гарри давно не разговаривал с Джинни; с тех пор, как она из-за беременности выпала из его каждодневного круга общения, общими у них стали только трапезы в Большом зале. Поэтому он только сейчас заметил круги под её глазами, усталую складку у губ, зализанные в тугой хвост волосы, прежде рассыпавшиеся по плечам. Сначала это — и только потом тридцатисеминедельный живот.
Как возможный будущий колдомедик, Гарри был заинтригован. Как рядовой представитель мужского пола — благоговейно шокирован. Живот казался больше самой Джинни — тоненькой, ссутулившейся, выглядевшей не старше, чем на четырнадцать; в этом неправдоподобно огромном животе росла новая жизнь. Из такого же живота когда-то он сам появился на свет.
А ведь три недели остались — живот ещё вырастет…
Гарри нервно сглотнул и понял, почему мадам Помфри, наверняка много лет не имевшая дела с родами, припрягла его в помощники. Ей тоже было страшно — за маленькую Джинни, за её неестественно большой живот; страшно от собственной неопытности и невозможности связаться с Сейнт-Мунго.
- Привет, Джинни. Как ты себя чувствуешь?
Мадам Помфри одобрительно покосилась на Гарри — очевидно, настоящие колдомедики тоже с порога интересуются самочувствием пациентов.
- Не хуже, чем полчаса назад, — Джинни улыбнулась одними губами. — Он пинается, но несильно.
- Это именно он?
- Да, мы выяснили, что это мальчик, — с некоторой гордостью объявила мадам Помфри. — Есть способы диагностики… Джинни, ты тоже будешь слушать вместе с Гарри.
- Слушать что?
- Я буду читать ему курс начального акушерства. Гарри будет помогать мне, когда у тебя начнутся роды.
Если мадам Помфри думала, что эта новость обрадует Джинни, то явно просчиталась.
- Ох… — будущая мать побагровела, как свёкла. — Может, не надо?
- Я одна могу за чем-нибудь не уследить, — оптимистично объяснила мадам Помфри. — Ты же знаешь, твой командир обязательно всё сделает правильно, так что это очень даже хорошо, что он будет помогать.
Гарри почувствовал, что у него пламенеют уши, и возблагодарил собственную безалаберность, благодаря которой до сих пор не подстригся — волосы надёжно прикрывали это полыхающее безобразие.
Как ни странно, именно этот довод успокоил Джинни, отлично знавшую, что в колдомедицине Гарри — ни бе и ни ме.
- И правда, Гарри справится, если что.
А может, и не знавшую. Кто из окружающих знал доподлинно, что Гарри мог, а что нет? Он и сам порой не ведал… и уж точно проконтролировать его жажду знаний не был способен никто — во всяком случае, настолько, чтобы поручиться за то, что среди гор прочитанных Гарри книг не попался десяток-другой по колдомедицине.
- Вот и отлично, — возрадовалась мадам Помфри. — Гарри, я, конечно, буду объяснять, но всё не расскажешь, к тому же у тебя и у меня много своих дел… в общем, я дам тебе книги и свои старые конспекты, изучишь на досуге.
«Как будто у меня этого досуга — хоть ложкой ешь», возмущённо подумал Гарри.
- А пока — вот, возьми перо и пергамент, будешь записывать базовые вещи. Джинни, ты так послушай.
Гарри пристроил чернильницу на стуле, а пергамент на книге с пугающим названием «Роды: предсказуемое и неожиданное. Предвестники, периоды и последствия родов. Возможные патологии и как их избежать. Учебник для третьего года колдомедицинских курсов при Сейнт-Мунго» и приготовился слушать.
- Надеюсь, общую теорию анатомии ты помнишь? Минерва должна была вам её давать.
- Помню. Правда, про репродуктивные органы там было мало.
- Я расскажу больше, — ничтоже сумняшеся пообещала мадам Помфри. — Пока запиши общую информацию о родах. Начало родов характеризуется прелиминарным или подготовительным периодом. Этот период длится от нескольких часов до нескольких суток и самостоятельно переходит в регулярную родовую деятельность. Во время начала родов происходит созревание шейки матки…
Гарри подавил позыв покраснеть до самых пяток и черкнул пометку на полях — уточнить строение матки. Честно сказать, он очень смутно помнил, где у неё шейка, а где другие части — МакГонагалл в своё время на подобном не зацикливалась.
- Она укорачивается и размягчается. В этом периоде отмечается опускание живота, головка ребёнка направляется к входу в малый таз и перестаёт сильно подпирать диафрагму и лёгкие, вследствие чего облегчается дыхание. Иногда опускание живота может произойти уже в период схваток. Однако следует учесть, что иногда опускание живота не означает начала родов; оно может произойти, а потом всё вернётся на круги своя до положенного срока. Как правило, это случается в проблемные беременности.
- А у меня проблемная беременность? — уточнила внимательно слушавшая Джинни.
Гарри вовсю скрипел пером по пергаменту; в настолько новом предмете он даже не мог ничего как следует сокращать без опасения, что на следующий день не поймёт, что имел в виду. Оставалось надеяться, что почерк от скорости не испортится больше, чем есть.
- У тебя всё образцово, дорогуша! — весело ответила мадам Помфри. Гарри приподнял эмпатический щит и различил нотку фальши в этой весёлости; должно быть, что-то было не так, но Джинни об этом благоразумно не сообщалось. — Но рассказать Гарри надо обо всём, чтобы ему было проще ориентироваться, что нормально, а из-за чего следует бить тревогу.
На лице Джинни читалось: «Так я Вам и поверила. Небось уже одной ногой в могиле стою, а Вы всё утешаете, утешаете…»
- Итак, продолжим. Конспектируй, Гарри. После опускания живота из половых путей отходит слизистая пробка. Эта пробка в течение беременности заполняла канал шейки матки. Выходит она в виде розоватой слизи. Также некоторые женщины могут заметить незначительные кровянистые выделения. Во время прелиминарного периода у женщин отмечаются безболезненные нерегулярные схватки. Они носят подготовительный характер и не нарушают общего состояния женщины. Также появляются ноющие боли в поясничной области. Все перечисленные симптомы не нарушают ночного сна.
«Во вр. подготовит. — чёрт, клякса! — периода у ж-н отмеч-ся безболезн. нерегуляр. схватки…», — Гарри сдержал поползновение тяжко вздохнуть и сосредоточился на уверенном голосе мадам Помфри.

* * *

«Какое-то долбаное число какого-то ******* месяца. Не помню.
Я не слежу за календарём. Кажется, сейчас пасхальные каникулы. Не знаю, мне не интересно. Я живу в Выручай-комнате. Она мне дала целую спальню на пять человек, стандартную.
Гриффиндорскую.
Я не просил, я ненавижу жёлтое и красное — но она всё равно дала. ***** всё это, что она даёт то, что нужно — только то, что сама хочет.
Мне не нужно вспоминать. Мне не нужно думать о Поттере.
Наверно, если бы комната умела разговаривать, она бы сейчас спросила: так какого же хрена ты сюда притащился, Северус Тобиас Снейп?
А я бы промолчал.
Скорее всего, я пришёл ненавидеть. Смотреть в пунцовый бархатный полог над кроватью и ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть, пропитываться ненавистью, как окунутый в чашку тост — чаем. Ненависть тёмная, холодная, как слизеринские подземелья.
А иногда она горячая, она жжёт так, что меня тошнит от боли — но тогда она всё равно тёмная. Как стенки котла, в котором кипит зелье. Выручай-комната убирает рвоту каждый раз — как мило. Очумительный сервис.
Я ненавижу тебя, Поттер.
Я люблю тебя.
Если бы ты был рядом, я бы убил тебя без раздумий. Ты изнасиловал мне душу и сердце. Это тупые субстанции, они не понимают, что тебя надо забыть, выдрать из себя с кровью и мясом, выкинуть подальше, так, чтобы потом не найти и не прилепить обратно. Они всё воют и воют, они требуют твою улыбку, твои глаза, твоё тепло. Голос разума, терпеливо объясняющего, что ничего-то они не получат отныне и во веки веков, заглушается напрочь.
Ты асфальтовым катком проехался по мне. Этих ран не зализать, хотя бы потому, что нет никаких ран — я просто превращён в беспомощную лепёшку.

Мне всё казалось, что в словах твоих есть Бог,
Но там был Дьявол. Я никак понять не мог,
Но я прозрел. Так глупо, пафосно… так тошно.
Любовь есть Бог, а ты мне лгал безбожно!
Самоубийство — грех, но Бога нет.
Есть только Дьявол, лживый твой обет.
Ещё есть боль, мучительная боль,
К которой ложь твоя была как ключ, пароль.
Меня не станет, лживый милый мой.
Живи счастливо; Дьявол твой с тобой.

Кажется, я хочу есть и пить. Во всяком случае, на подушке рядом со мной появились смутно знакомые яркие коробочки.
Одна из коробочек — всевкусные бобы Берти Боттс. Хорошо, комната, я их съем.
Надеюсь, я подавлюсь, сдохну, и моё тело никто никогда не найдёт.

У моей любви столько разных вкусов… ваниль… шоколад… черника… суфле алтея… вишня… мята… чёрный кофе… но под конец она обязательно совершенно несъёдобна. Рвота — ударом под дых. Ушная сера — жгучим разочарованием. И, как финал, — сопли. Много соплей. Их-то я и развожу уже который день, за неимением лучшего занятия.
Коробка со всевкусными бобами опустела, и хочется попросить новую. Просто чтобы не думать. Чтобы механически бросать в рот один сгусток вкуса за другим, пока не набьёт оскомину.
Я не уверен, что любовь может набить оскомину.
Но этого мне уже не проверить.
Чтоб ты сдох, Поттер… чтоб ты сдох, поганый ублюдок.
Я люблю тебя. И буду любить ещё долго после того, как привкус соплей исчезнет.
Быть может, до смерти. А может, и после неё тоже.
Кто знает, не ждёт ли меня после неё бездонная коробка со всевкусными бобами — тоже себе вид пытки для незадачливых грешников?..
Джеймс, я ненавижу тебя.
Я буду ненавидеть тебя, твоих друзей и твоих будущих детей.
Я больше ничего теперь не умею.
Я ненавижу.

Я сожгу эту тетрадь».

Рождение Тантая мало что изменило в их отношениях.
Павел Молитвин, «Путь Эвриха».

Билл оказался прав — слизеринское ограбление прошло на ура. Во всяком случае, никакой особой активности или беспокойства Вольдеморт не проявлял, знать не зная, что его хоркруксы давно уже перешли не в самые хорошие руки. Чаша погибла под зубами Севви, не успев раздвадцатериться или нагреться — мгновенно упав изуродованным куском золота на покрытый слизью каменный пол Тайной комнаты. Севви выглядел довольным — насколько к василискам вообще применимы человеческие категории эмоций — тем, что сумел оказаться полезным хозяину. Последний, несмотря на отсутствие непосредственно дел к Севви, приходил к василиску часто — просто посидеть, уцепившись за гладкую шею толще самого Гарри, послушать байки, перенасыщенные шипящими и свистящими, вдохнуть воздух Тайной комнаты — странным образом отличный от такого же влажного и холодного воздуха подземелий. Здесь не было такой гнетущей атмосферы, как там, где Гарри жил последние почти шесть лет; здесь не было воспоминаний — замешанных на крови, на любви ли. Здесь тысячу лет был один лишь василиск, погружённый в свои змеиные сны. Даже полностью убрав щиты эмпата, Гарри не чувствовал здесь ничего более страшного, чем то, что случилось пять лет назад, с дневником Риддла. Боль умирающего хоркрукса ещё держалась, ведь смерть была не мгновенной, да и сам хоркрукс успел понять, что происходит, и совсем не желал умирать… диадема и чаша оставили даже не следы — тени следов, коротенький ужас-возмущение, обрывающийся так внезапно, что Гарри, ощутив это в первый раз, почувствовал нечто вроде совестливого неудобства.
Так или иначе, здесь было хорошо. Севви не предъявлял к хозяину никаких претензий и всегда готов был поболтать на отвлечённые темы. От этого становилось легче, потому что многие до сих пор при разговоре с Гарри опускали глаза и говорили приглушённым тоном, как будто беседовали с неизлечимо больным. Возможно, они полагали, что он должен биться головой о стену, как только поток сочувствия слегка умерит свой бег, или что без речей наподобие «надо-жить-дальше-смотреть-в-будущее-с-оптимизмом-мёртвых-не-вернёшь-придёт-новая-любовь» Гарри всенепременно пойдёт и вскроет себе вены на могиле близнецов. Боже упаси оставить такого несчастного человека без соболезнований! Он же зачахнет, как комнатный цветок без поливки.
Хотя, если вдуматься, рациональное зерно в таких речах было, пусть и мизерное. Гарри, разумеется, становилось только больнее от лишних напоминаний, но одновременно отвлекала злость на непрошеных утешителей. В результате в определённых кругах собственной армии он приобрёл кличку «Бешеный». Кличка произносилась с придыханием несовершеннолетними школьницами у каминов в гостиных факультетов; там же толковались все поступки Гарри, слова и даже взгляды. После того, как он пару раз имел сомнительное удовольствие услышать обрывками такое обсуждение, поддавшись на уговоры Сириуса и Ремуса посидеть с ними в гриффиндорской гостиной, ему не составило труда находить каждый раз весомые предлоги, чтобы провести вечер в более приятной атмосфере.
Как правило, это была компания либо Кевина, либо Снейпа, либо книг по акушерству, всученных мадам Помфри, и не в последнюю очередь того самого талмуда для третьего года колдомедицинских курсов. Иногда — всех вместе, благо Кевин и Снейп на удивление благополучно уживались друг с другом; гриффиндорский первокурсник и слизеринский декан находили общий язык по любой теме, будь то зелья, Основатели, погода, Вольдеморт, тыквенный сок, сказки, Гарри или тысяча других животрепещущих вопросов. Гарри полагал, что, не возьмись этот невозможный дуэт лечить его тогда, после… вряд ли им пришло бы в голову, что у них вообще есть о чём поговорить. Но так или иначе, вспять процесс было уже не повернуть, и Гарри порой подолгу сидел в углу лаборатории, заучивая наизусть разницу между предлежанием и положением плода или шкалу Дилис Дервент для оценки состояния новорожденного, в то время как Кевин практически засовывал нос в очередное зелье, а Снейп, с редкостной корректностью удерживая Поттера-младшего от необдуманных действий, пояснял, что это за варево, к чему оно и по какой причине туда лучше не совать вообще ничего. С такими лекциями Кевин имел все шансы в будущем году, когда — хотелось бы верить — начнётся наконец его магическое образование, стать первым учеником по Зельеварению, причём совершенно заслуженно.
Гарри пока не имел ни малейшего понятия о том, начнётся ли будущий сентябрь в Хогвартсе так, как должен. Дата последней битвы с Вольдемортом представлялась командиру сопротивления туманной, перспективы на неё — тем более неясными; само будущее маячило перед Гарри в неопределённой дымке, которую он не имел ни малейшего желания рассеивать. Что-то не давало ему покоя, грызло постоянно — и почему-то тем больше грызло, чем дальше он изучал колдомедицинские книги, готовясь помогать при родах Джинни.
Меропа Гонт выносила Тома Марволо Риддла и родила; родила в муках, какие мужчины, пожалуй, не могут и представить. Она, чёрт побери, доносила его, пусть даже ребёнок ей был не нужен и она могла броситься в Темзу сразу же, как очухавшийся от приворота Риддл её оставил. Но не бросилась. Родила; осознанно пошла на боль. Если Круциатус на людей накладывают против их воли, то рождение ребёнка происходит, как правило, добровольно. И то, что Меропа умерла потом — это уже не только и не столько её собственная вина. Дать бы Риддлу в молодости почитать все эти книжки — может, он не так бы разочаровался в собственной матери…
А теперь Риддла надо убить. Сама по себе задача не приводила Гарри в ужас или ступор — он готов был убивать ради прекращения войны и был почти уверен, что справится с Вольдемортом. С Томом Риддлом, который, несмотря на всю свою мощь и ужасающую репутацию, так и не повзрослел.
Но неужели войны прекращаются именно так — убийством? Дамблдор в своё время не убил Гриндельвальда, а заточил в Нурменгард. Хотя уж на что было проще прикончить… старый интриган никогда не стеснялся в средствах, если считал цель достойной. Значит, был смысл в том, чтобы не убивать.
Скорее всего, целью Дамблдора было всего лишь повысить своё реноме; и с горки скатиться, и саночки не свозить — победить и создать себе репутацию доброго и милосердного. Гарри подобная ерунда не интересовала, но склонности к убийству и он отчего-то не чувствовал.
Вольдеморт убил родителей Гарри. Убил сотни и тысячи других магов, пытавшихся противостоять. Захватил практически всю Европу, успешно ведёт мирные переговоры с Азией, потому что понимает — с ней пока не справиться, в одном Китае магов столько, что, пожалуй, и всю тёмнолордовскую победоносную армию переплюнет. В конце концов, Вольдеморт активно уничтожает и принижает магглорожденных, что абсолютно не нравится Гарри.
Но, если вдуматься, сам Гарри виноват больше Вольдеморта.
Тот никогда не убивал любимых.
Может, потому что не умел любить… а кто бы научил его этому?
Гарри часто вспоминал в эти три относительно спокойные недели те свои странные сны, которым он был обязан, по всей видимости, связи с Вольдемортом через шрам. Сны о прошлом, о которых сам Вольдеморт мог вообще не подозревать. Маленький мальчик, не понимающий как следует, что такое «любовь» и «дружба» — даже посмотрев в словарь; мальчик, с самого рождения готовый показывать зубы в ответ на недобрый оскал окружающей жизни. Мальчик, с которым взрослые — тот же Альбус Дамблдор — играли в свои взрослые игры и пытались сломать. Ломать этого мальчика было поздно — если уж он только стал сильнее от всего, что с ним происходило до этого; но упрямые, как бараны, взрослые люди, которым полагалось бы быть умнее и мудрее, либо велись на собственные игры мальчика, либо не верили ему и всё равно не могли ничего сделать.
Быть может, это и правильно, что с Вольдемортом должен справиться мальчишка Гарри, а не кто-то опытный и придавленный грузом прожитых лет. Как ни странно — Гарри полностью осознал это только к семнадцати годам — возраст не предполагает ни мудрости, ни ума, ни способности учиться на собственных ошибках. Всё, что возраст непременно обеспечивает — это железобетонную уверенность в том, что упомянутые мудрость, ум и способность у тебя есть, а то, насколько эта уверенность правдива, — уже очень индивидуальная величина.
Возраст Гарри пока был не настолько велик, чтобы уверенность в нём достаточно окрепла. Будь он постарше, возможно, он и не мучился бы этим непостижимым чувством того, что убивать не следует — это он-то, на чьих руках уже были цистерны крови.
А возможно, всё равно мучился бы.

* * *

- Вся проблема в том, что у Джинни мало шансов на благополучные роды. У неё узкий таз… ей бы подождать хотя бы несколько лет с беременностью! К тому же ребёнок предлежит ножками, ты уже знаешь, что это плохо. И, по-моему, она сама не верит в хороший исход, сколько бы я не убеждала. Поэтому даже если у неё отойдут зелёные или чёрные воды — делай вид, что всё в порядке. Тебе она поверит…
Ну да, ну да. Своему командиру она поверит, а вот рожать при профессоре Снейпе, у которого, несмотря на отсутствие колдомедицинского образования, куда больший опыт в лечении людей, ей будет неудобно. Какая разница, что этот командир ничего не умеет?
- Да, конечно… — Гарри покосился на закрытую дверь отдельной палаты, где спала Джинни. — Мадам Помфри, когда Вы говорите, что у неё мало шансов на благополучные роды — что именно Вы имеете в виду?
- Я имею в виду, что будет просто чудом, если выживут и она, и ребёнок, — мадам Помфри тяжело вздохнула. — Я так давно не имела дело с родами… с самой практики в крохотной больнице в Девоншире. Там была опытная роженица, с третьим ребёнком — она, пожалуй, лучше меня знала, что и как, пусть и не училась на курсах. Потом, когда мы вернулись с практики, пришёл запрос из Хогвартса на молодого специалиста — я вызвалась. Сколько лет работаю — никто никогда у меня на руках не рожал. Самое сложное было — справляться с последствиями самопальных абортов старшекурсниц. Видишь, как всё неудачно сложилось — никого с опытом, и сложная беременность…
- А что, если я выберусь в Лондон и приведу кого-нибудь из Сейнт-Мунго?
- Ты не знаешь, куда идти — в путеводителе по этажам родильное отделение не указано, это отдельное здание. К тому же даже если ты отыщешь путь, то там наверняка либо приспешники Вольдеморта, либо взятые под Империус. Второе — вероятнее, там работают… по крайней мере, работали… великолепные профессионалы и честнейшие люди. Ты уверен, что сумеешь перебить чужое Империо и не оставить человека слабоумным?
Гарри уверен не был.
- К тому же уже поздно, — покаянно добавила мадам Помфри. — Я заходила к Джинни полчаса назад, проверяла: у неё начались подготовительные схватки. Слизистая пробка отошла, живот опустился.
У Гарри засосало под ложечкой от страха.
- Сколько примерно осталось? Сутки, меньше?
- Гораздо меньше. Предварительные схватки идут уже почти десять часов. Наверно, начались через полчаса-час после того, как она заснула.
- Будить, полагаю, не стоит… сама скоро проснётся, — Гарри подавил зевок — взволнованная медсестра подняла его в шесть утра, чудом не потревожив Кевина, мирно сопевшего на соседней кровати. — У нас ведь всё есть, что нужно? Все зелья, мази, всё для ребёнка?
- Готово с позавчерашнего дня, — кивнула медсестра. — Одно радует — мальчик будет здоровый. Не переношенный, не недоношенный, без явных патологий…
- Только без явных?
- Скрытые никакой диагностикой не выявить, — пожала плечами мадам Помфри. — Магия матери защищает ребёнка от вторжений, нельзя залезть со своей диагностикой в нерожденного так же, как в обычного пациента. Анализы показывают, что всё хорошо, кроме состояния самой Джинни. Она очень ослаблена, и сердце у неё никуда не годится. Казалось бы, наследственность у неё должна быть подходящая… Готовься, если что, к кесареву.
Гарри еле удержался от того, чтобы хихикнуть — прозвучало так, словно рожать предстояло ему. Впрочем, даже если бы оно вдруг было так, вряд ли он был бы нервозней сейчас.

- Мадам Помфри! — голос Джинни подрагивал — она давила в себе страх. Впрочем, если бы Гарри не чувствовал её эмоции, он бы затруднился точно сказать, так ли это. — У меня… у меня воды отошли.
- Удачи нам, — шепнула мадам Помфри и двинулась в палату.
Воды, как с облегчением убедился Гарри, были прозрачные и без запаха — это означало, что с ребёнком всё было в порядке. Джинни тоже знала об этом, но всё равно смотрела на пятно на простыне со священным ужасом.
- Вот и молодец, — засуетилась медсестра, помогая Джинни сесть удобней. — Отличные воды, просто образцовые… мы с Гарри будем всё время рядом, рожай и ничего не бойся.
Гарри чувствовал, что Джинни не верит мадам Помфри и боится чего-то — так боится, что бегония на подоконнике обеспокоенно шевелила листьями, принимая страх роженицы. Нельзя так бояться родов, о которых тебе всё досконально объяснили… это был какой-то другой страх.
- Не бойся, — доверительно подтвердил Гарри, садясь на стул у изголовья кровати и беря Джинни за руку. Рука была холодная и влажная от тоскливого ужаса. — Всё будет хорошо.
- Нет, — шепнула Джинни. — Не будет.
- Почему? — Гарри получил одобрительно-поощрительный взгляд от мадам Помфри и продолжил:
- Мы с мадам Помфри ни на шаг от тебя не отойдём, всё будет просто отлично… у тебя будет здоровый сын… представляешь, как обрадуется твоя мама?
Джинни зажмурилась, и из-под бледных, пронизанных тонкими синими жилками век потекли слёзы.
- Зачем плакать?! — испуганный, пожалуй, не меньше неё Гарри не нашёл ничего лучшего, чем сжать её ладонь покрепче и попытаться успокоить эмпатически, попутно наговаривая всякую оптимистическую чушь. — Ты родишь здорового замечательного малыша, он вырастет в мире без войны, у него будет мать с орденами Мерлина, целой кучей… роды будут быстрые, безболезненные, мы поможем, если что-то пойдёт не так…
Джинни утихла, прерывисто вздыхая. Гарри облегчённо выдохнул про себя, и тут Джинни вздрогнула.
- Что такое?
- Он пинается, — с полуулыбкой сказала Джинни, открывая глаза. — Хочет наружу. Ой!.. Кажется, это уже не подготовительная схватка…
- Считай время, — строго велела мадам Помфри.
- Я помню, пока длина схватки не станет равна длине паузы между ними…
- И ходи, — назидательно добавила мадам Помфри. — Ты же помнишь, дорогуша, тебе надо ходить, пока не начнутся серьёзные схватки.
Гарри помог Джинни встать и начать ходить; он поддерживал её за плечи, а она почти висла на нём, словно живот тянул её к земле, как магнит. Джинни молчала; у самого Гарри не было уже в запасе утешительных благоглупостей, и он пытался вспомнить лекции, которые мгновенно улетучились из головы, все как одна.
Ходить надо, пока не раскроется как следует маточный зев, через который ребёнок и выходит на свет. Положенное раскрытие — десять-двенадцать сантиметров… обычное состояние — меньше четырёх. В среднем увеличение идёт по два сантиметра в час, хотя ходьба его стимулирует… это сколько же надо фланировать туда-сюда?! Они оба натопчут себе мозоли…
- Выпей, милая, — мадам Помфри протянула стакан с абсолютно незнакомым Гарри зельем, которое Снейп варил неделю назад. Гарри принял стакан и бережно напоил Джинни, словно та была не в состоянии сама поднести его ко рту — но она не возражала. Её это отчего-то даже обрадовало.

Гарри был рад сесть, когда мадам Помфри, осмотрев Джинни в очередной раз, объявила, что раскрытие достаточно, и ребёнок вот-вот полезет на свободу.
- Хочешь пить? — Гарри заботливо поправил подушки за спиной полулежавшей Джинни.
- Хочу. Наколдуй мне воды, пожалуйста… спасибо.
- Не за что, — Гарри поставил пустой стакан на тумбочку.
- Скажи, командир…
- Что?
- Ты бы так возился с любой из Эй-Пи, если бы кто-то ещё из наших надумал рожать? Луна, Сьюзен, Ханна…
- Луне ещё рано, — строго сказал Гарри. — Тебе, собственно говоря, тоже, но что уж поделаешь…
- Ты не ответил. Так же? С любой?
- Ты неправильно ставишь вопрос, — Гарри лихорадочно придумывал ответ, который не был бы враньём и не обидел бы Джинни. — Не с любой вообще, а только с теми, кто мне особенно близок и дорог. Эй-Пи была со мной с пятого года, когда мне больше никто не верил. Я очень хочу, искренне хочу, чтобы вы все были счастливы… а ты тем более.
Джинни улыбнулась.
- Ты мне как младшая сестра, — не подумав, закончил Гарри.
Джинни закусила губу и вздохнула.
- Я сделал что-то не так? — вопрос был абсолютно риторическим. От попыток понять девушек Гарри отказался уже давно — их логика и манера расставлять приоритеты сбивала его с толку всегда. Девушки становились крайне утомительны, пускаясь в отвлечённые рассуждения, но лучшие из них — все, кто был в Эй-Пи, по крайней мере — были в этом отношении небезнадёжны.
Но беременность и роды, очевидно, неблагоприятно влияют на женские умственные способности.
- Всё так… всё правильно, — Джинни неожиданно сильно сжала его ладонь. — Ты только не уходи никуда, ладно? Будь рядом…
- Разумеется, буду, — с готовностью пообещал Гарри.

Джинни коротко вскрикнула и запрокинула голову; её ногти впились в ладонь Гарри — кажется, до крови.
- Тужься! — в один голос, не сговариваясь, скомандовали Гарри и мадам Помфри.
- Глубокий вдох — тужься, потом плавно выдыхай, — повторял Гарри, наклонясь к самому уху Джинни. Он даже не знал, слышит ли его она, занятая рождением ребёнка, но надеялся, что если нет, то она вспомнит сама то, чему её учила медсестра в эти три недели. — Глубокий вдох — тужься, потом плавно выдыхай…
Джинни расслабилась и обмякла на кровати на минуту-две, показавшиеся Гарри резиново-бесконечными, потом снова вскрикнула и глубоко вдохнула сквозь зубы. Мадам Помфри быстро махнула палочкой над её животом.
- Вот так… умничка, давай, по три потуги на каждую схватку… делай, как делаешь…
- Правильно, — ободряюще сказал Гарри. — Сейчас мадам Помфри найдёт бутылочку, и ты выпьешь ещё обезболивающего…
Того обезболивающего, что приготовили, не хватило; запасной флакон стоял где-то в общих запасах, и мадам Помфри, у которой дрожали руки почти так же, как у Гарри, всё никак не могла его найти.
- Вот, напои…
Гарри взял флакон и зубами выдернул пробку, потому что вторую руку своего командира Джинни отпускать не желала.
- Пей… это обезболивающее, пей, — Гарри капнул немного на плотно сжатые губы Джинни; она приоткрыла рот, и ободрённый успехом Гарри влил понемногу половину бутылочки — дозу, которой хватило бы для анестезии на случай ампутации конечности. — Вот так, хорошо, умница…
На честном лице мадам Помфри было крупными буквами написано, что что-то идёт всерьёз нехорошо, но сам Гарри этого не замечал, а спрашивать, когда Джинни могла это услышать, было бы не совсем удобно. Оставалось мучиться тревогой и догадками.
Через две новые схватки Джинни, уже не стонавшая от боли, разлепила мокрые от слёз ресницы и спросила:
- Как там мой ребёнок?
- Успешно пробирается к выходу, — замурлыкала медсестра успокаивающе, — совсем скоро он появится на свет и встретится со своей мамочкой… надо только немного потужиться, и всё получится…
- Не встретится, — прошептала Джинни.
- Что? — не расслышала мадам Помфри.
Джинни безмолвно изогнулась в ещё одной схватке, старательно дыша, как учили, а Гарри выпрямился и негромко проговорил:
- Она сказала, что не встретится. Поппи, что не так?
- Она всё слабее и слабее, — торопливый опасливый шёпот щекотнул Гарри ухо. — Сердце бьётся с перебоями, я боюсь, что ребёнок не успеет родиться, а она умрёт…
- Как спасти обоих?
- Никто не умеет запускать остановившееся сердце… есть чары, которые, может, помогут, но ребёнку они, скорее всего, повредят… кесарево определённо её убьёт, но сам по себе ребёнок вряд ли выйдет, через такой узкий таз и ножками вперёд…
Беспомощность.
Чёртова беспомощность; редко Гарри испытывал такой её приступ, как сейчас, когда сидел на стуле у кровати рожающей женщины и держал её за руку, отчаянно, безуспешно, пытаясь поделиться с ней своей жизненной силой.
- Гарри… я хочу… сказать тебе… — Джинни прервалась на полминуты, хватая ртом воздух — дышать по схеме она уже не могла, и схватки были почти безостановочные.
- Что сказать? — если это отвлечёт её от мрачных мыслей — пусть говорит.
- Я… люблю тебя. Ты всегда был… как прекрасный принц… из сказок, — Джинни облизнула губы и попросила — нет, приказала: — Дай воды! Спасибо… потом… я выросла, думала… разочаруюсь… а ты был принцем и остался… Но ты меня… не любил. И я не могла больше… на твой день рождения… я сварила приворотное зелье…
Схватка скрутила Джинни, прорываясь сквозь всю блокаду обезболивающего.
- Умница девочка! — голос мадам Помфри то и дело срывался. — Ножки показались, давай, ещё немного…
Джинни не обратила на похвалу внимания и, стараясь не прерываться даже на время схваток, заговорила снова — это было, видимо, что-то безумно, безумно важное:
- Я накормила тебя этим зельем… желе, малиновое… я знаю, ты любишь всё малиновое… а потом мы занялись любовью… и я наложила на тебя Obliviate потом… я думала, никто ничего не узнает, но беременность… это твой ребёнок, твой!..
Последние слова она не выговорила — выдохнула, перед тем, как набрать водуха в лёгкие и начать снова тужиться. Мадам Помфри усиленно колдовала, втирала какие-то мази, но оглушенный Гарри не обращал внимания и не предлагал свою помощь — перед глазами у него стоял непроглядный алый туман, как одним июльским вечером в саду Норы…
Джинни как-то очень судорожно вздохнула; глаза её странно закатились, губы посинели — ей не хватало воздуха.
- Она умирает! — отчаянный крик Гарри заставил мадам Помфри вздрогнуть.
- Ребёнок вышел наполовину!
Секунд, ушедших у Гарри и мадам Помфри на обмен этими репликами, сердцу Джинни хватило, чтобы остановиться. Ладонь, сжимавшая руку Гарри, конвульсивно сжалась и обмякла, соскользнула вниз. Пульс под пальцами Гарри трепыхнулся раз, другой, и утихомирился.
- Режем! — рявкнул Гарри. — Спасите хотя бы ребёнка!
Опомнившись, мадам Помфри действовала на автопилоте: произнесла заклинание, аккуратно повела пальцами, рассекая кожу, плоть, матку — в таком деликатном вмешательстве палочка участвовать не могла.
Ещё заклинание. Ребёнок на свободе и отчаянно сучит ножками…
Гарри перехватил ребёнка у медсестры и заученным за три недели заклинанием очистил его дыхательные пути от слизи и околоплодных вод.
И ребёнок закричал — так отчанно, словно уже оплакивал свою маму, которую безуспешно пыталась реанимировать мадам Помфри.
- Девять баллов по шкале Дервент, — автоматически определил Гарри через полминуты — обычно нормальные здоровые дети получали по этой шкале от восьми до десяти баллов — и встал; на столике у стены были заранее приготовлены пелёнки, тёплая вода, мягкая губка. Очищающие заклинания плохо действуют на нежную кожу новорожденных, испачканную в первородной слизи.
Это казалось сном; затейливым, причудливым, как завитушки под потолком особняков в стиле барокко.
У него есть сын.
У него — даже не думавшего никогда о том, чтобы завести детей. Да и как бы он их завёл, если любил целовать лишь мужские губы и ласкать лишь мужские тела?
Сын.
Может, Джинни в бреду родов сочинила историю о том, что ей хотелось сделать… о том, чего она всё-таки не делала?
Чуть приутихший, но продолжающий похныкивать ребёнок уставился на своего преполагаемого отца так недовольно, словно прочёл его мысли.
Глаза у малыша были зелёные-зелёные, как травяной сок, что остаётся на лезвиях газонокосилки после того, как пару раз проредишь ею разросшуюся растительность на лужайке. Редкие волосики, мокрые, мягкие, как пух, выделялись чернотой на розовой коже головы.
- Всё, — опустошённо сказала мадам Помфри. Гарри мог только догадываться, сколько лет она не позволяла уйти в лучший мир ни одному своему пациенту. — Дай, я уберу остаток пуповины…
Гарри без сопротивления отдал ей своего сына и без каких-либо эмоций наблюдал, как она обрезает пуповину и мажет ранку заживляющей мазью. Слёзы медсестры гулко стучали о поверхность стола, и ребёнок откликнулся на этот звук негодующим рёвом.
Мадам Помфри механически вытерла побагровевшее личико и вдруг усмехнулась.
- Гарри…
- А?
- Скажи, ты идиот или просто не интересуешься посторонними беременностями?
Гарри не спешил отвечать, потому что выбор на самом деле не ограничивался предоставленными альтернативами.
Как обычно.

* * *

Гарри никогда не подозревал, что один крошечный ребёнок может полностью занимать дни и ночи двух взрослых людей, не давая последним ни минуты покоя — не спасал даже хроноворот, о котором Гарри вспомнил в минуту отчания и притащил в лазарет, чтобы таскать на шее круглые сутки и то и дело поворачивать раз-другой. Малыша надо было мыть, кормить специальной смесью — которую Гарри пришлось в спешном порядке учиться готовить — то и дело успокаивать, проверять регулярно его здоровье по списку из тридцати четырёх параметров, накатанному мадам Помфри в порыве истинно садистского вдохновения. Слава Мерлину, что ребёнок не собирался подкидывать ещё больше проблем своему замученному родителю и оставался практически безупречно здоровым; правда, на третий день после рождения он напугал Гарри едва не до икоты, внезапно пожелтев так, что позавидовал бы любой азиат. Мадам Помфри сказала, что это обычная младенческая желтуха, которая болезнью не является и через две недели начисто забудется, обозвала Гарри безответственным папашей-паникёром и всучила ему книгу под названием «Уход за новорожденным». Книга повергла замотанного Гарри в благоговейный ужас и преисполнила его глубочайшим уважением к Молли Уизли, которая семь (!) раз решалась завести в доме такое проблемное существо, как маленький ребёнок.
За каждым чихом грудничка надо было пристально следить — не дай Мерлин, крохотные носовые пазухи забьются слизью! Его одежду следовало держать в стерильном состоянии, что было весьма сложно при склонности малыша то и дело её марать. Следовало тщательно отмерять температуру воздуха в помещении и воды для купания; держать игрушки в идеально чистом состоянии, пеленать малыша правильно, измерять его рост и вес, проверять выработавшиеся рефлексы… ребёнка даже держать требовалось не абы как, а совершенно определённым образом. Гарри выяснил это на второй день жизни своего сына, когда попытался взять его на руки и был настигнут грозным окриком мадам Помфри. Выяснилось, что надо не поддерживать попку малыша, а прижимать её к себе сбоку, потому что иначе создаётся излишняя нагрузка на неокрепший позвоночник. Нужно поддерживать голову ребёнка локтем, потому что новорожденные сами её держать ещё не умеют. И нужно, в конце концов, держать малыша так, чтобы не уронить через секунду, и чтобы обоим было удобно. Гарри постиг эту науку раза с пятого, после чего ребёнок наивно потянулся к груди матери. Не найдя оной, он жестоко обиделся на окружающий мир и разревелся так, что у Гарри на миг заложило уши. Через два дня такой практики Гарри завёл привычку таскать в кармане неразбивающийся бутылёк с молочной укрепляющей смесью, которой мадам Помфри велела заменять материнское молоко; ребёнок отпивал немного и удовлетворённо засыпал на руках у Гарри, делаясь в полтора раза тяжелее, а через пару часов всё начиналось по новой.
Лишней проблемой было отсутствие в Хогвартсе пелёнок, детской одежды и игрушек; как-никак, обычно сюда приезжали дети, которым всё это уже не требовалось. Поэтому вместо игрушек малыш пробавлялся отцовской магией — радугами, тянувшимися над колыбелью в семь рядов, золотистыми и оранжевыми огоньками, летающими по воздуху — их ребёнок активно ловил, чуть не вываливаясь из наспех трансфигурированной колыбели — разноцветными кубиками-шариками (опять же, трансфигурированными — из чашек, старых учебников и флаконов из-под зелий), достаточно большими, чтобы малыш не засунул их в рот и не подавился, и прочей ерундой, которую Гарри только мог выдумать. За одежду и пелёнки взялась, вытирая со щёк слёзы по Джинни, женская часть Эй-Пи; вскоре новорожденный обзавёлся умопомрачительным гардеробом, которому Гарри и в лучшие свои времена мог только завидовать. Можно было безошибочно отличить, кто что шил; изделия Гермионы отличались неброскостью и надёжностью, те, что шила Луна, немедленно притягивали взгляд своей… авангардностью, ползунки и распашонки от Сьюзен делались строго из чёрно-зелёной ткани (с некоторых пор Сьюзен очень сдружилась с Невиллом и братьями Криви), а плоды трудов Ханны были густо покрыты вышитыми цветами.
За всеми этими заботами Гарри пропустил похороны Джинни — как раз в тот день у малыша приключились нелады с пищеварением, и молодой отец с мадам Помфри в четыре руки листали книги, пытаясь понять, чем это унять и вообще надо ли унимать — может, само пройдёт. В тумане, в угаре урагана дел Гарри даже забыл, что нужно горевать. Потеря Джинни вызвала светлую грусть, но не более того; быть может, потому, что он никогда не любил её так, как тех, кого потерял раньше. К тому же он был уверен, что, где бы она ни была сейчас — там, где были Седрик, Блейз, Фред и Джордж, Лили и Джеймс Поттеры — там ей было лучше, чем здесь. Здесь ей пришлось бы несладко, как только разнёсся бы слух о том, кто отец её ребёнка. Многие стали бы злорадствовать, лицемерно радоваться, что старина Майкл не дожил до зримого свидетельства своей рогатости; и сама Джинни не вынесла бы ни насмешек, ни того, что отец её ребёнка не любит её. Не любит и не полюбит никогда; не женится на ней и даже не захочет поцеловать иначе, чем по-братски.
Гарри точно знал, что Джинни хотела умереть. И уж это удалось ей без сучка и задоринки.
Её смерть, произошедшая одновременно с рождением малыша, сплотила немногочисленных уже обитателей Хогвартса; то, что он — сын Гарри Поттера (что было объявлено без каких-либо комментариев и объяснений), вызвало не толки и шепотки, а всеобщую любовь к упрямому малявке, ухитрившемуся появиться на свет во время войны — в самое что ни на есть неподходящее для рождения время. Злой и перманентно невыспавшийся Гарри научился отваживать от лазарета лишних посетителей в считанные секунды — одним взглядом из-под две недели нечёсаной чёлки.
Однако были и такие посетители, которых Гарри впускал охотно. Одним из них был Кевин, пришедший только полторы недели спустя появления на свет своего племянника.
- Привет, — Кевин прикрыл за собой дверь отдельной палаты. — Я не помешаю?
Малыш в это время, ради разнообразия наслаждался жизнью, безрезультатно пытаясь ухватить пухлой ручкой радугу над самой колыбелью - движения он ещё координировал плохо, так что это дело могло занять упорного ребёнка надолго; Гарри начинал в третий раз перечитывать «Уход за новорожденным», но книга могла спокойно подождать.
- Привет! — Гарри впервые со дня смерти близнецов расплылся в улыбке. — Не помешаешь, конечно. Почему раньше не заходил?
- Ну, я же знал, что ты с ребёнком возишься…
- Между прочим, зашёл бы и помог, — фыркнул Гарри. — Ведь он тебе племянник…
- Ой… я, получается, ему дядя?
- Именно так, дядюшка Кевин, — кивнул Гарри, сдерживая новую улыбку. — Да ты подойди к нему, посмотри… он не кусается.
Кевин явно воспринял последнюю фразу с долей недоверия, но гриффиндорская храбрость не позволила ему выказать свои опасения.
- Какой маленький…
- Ему только десять дней, чего же ты хочешь? И это даже хорошо, что маленький… будь он побольше, я бы его на руках не удерживал подолгу.
- А можно его… потрогать?
- У тебя руки чистые? Лучше всё-таки вымой… вдруг ты, пока сюда шёл, подцепил какую-нибудь грязь с перил или ещё что-нибудь.
Искусство младенцедержания Кевин освоил с первых секунд, заставив Гарри ощутить себя недоразвитым; малыш чувствовал себя на руках дядюшки, как рыба в воде, и усиленно пытался схватить Кевина за нос. Кевин был против, но малыш не сдавался и выторговал в плен вместо носа хотя бы палец.
- У него вся ладонь еле-еле мой палец обхватывает, — зачарованно поделился Кевин, не глядя на Гарри. — Я даже не знал, что люди бывают такие маленькие…
Внутри Гарри разливалось вязкое, как сироп, тепло; перехватывало горло и отчего-то щипало в носу. Кевин смотрелся с малышом замечательно… так, что хотелось сфотографировать этот момент и вложить снимок в альбом, чтобы потом пересматривать и всегда улыбаться, глядя, как племянник старательно отрывает пуговицы с мантии своего малолетнего дядюшки, а последний безуспешно пытается отвлечь внимание ребёнка светящимся кубиком. «Кубик он, знаете ли, каждый день тут видит, а вот пуговицы собственного дяди — это редкое развлечение…»
- А как его зовут?
- А… э… — Гарри с немалым удивлением понял, что сочинить собственному сыну имя так и не удосужился. — Никак пока не зовут. Я ещё не придумал. Давай вместе думать?
- Давай, — Кевин деловито подвинулся на кровати. — Садись сюда, будем думать.
- Может быть, Блейз? — предложил Гарри, вспомнив о своей речи перед Эй-Пи около года назад. Тогда он обещал назвать Блейзом своего сына, будучи железобетонно уверен, что никогда не обзаведётся детьми… — Ты его не знал, но я… я любил его. Блейз Забини, мой однокурсник…
Кевин серьёзно кивнул.
- А второе имя пускай будет Седрик, ладно?
- Блейз Седрик Поттер, — произнёс Гарри, вслушиваясь. — Необычно, но мне нравится.
- Мне тоже, — Кевин ухмыльнулся и потерял бдительность; шустрый Блейз Седрик, наследник славного рода Поттеров, цапнул прядь отросших за зиму волос своего дядюшки. — Ай!
- А ты думаешь, почему я свои волосы ленточкой для писем перевязываю? — хмыкнул Гарри. — У него хватательный рефлекс — на десяток взяточников хватит, и ещё останется.
Кевин засмеялся и кое-как высвободил волосы, вызвав у маленького Блейза протестующий вопль.
- Ш-ш-ш-ш, — успокаивающе зашептал Кевин в младенческое ушко. — Не надо плакать, ш-ш-ш-ш… ты самый замечательный малыш на свете, у тебя самый лучший папа, какого только можно пожелать, зачем же ты кричишь?
Блейз затих, как под гипнозом. Гарри, который подобного эффекта добивался только с применением эмпатии, испытал жесточайший приступ белой зависти.
Отец и дядя покормили Блейза Седрика вместе; после этой сакральной процедуры Кевин почему-то погрустнел.
- Что случилось? — Гарри говорил полушёпотом, чтобы не разбудить сына. — На тебе лица нет…
- Я просто подумал… родился один человек, а сколько умерло? Во дворе уже кучи могил, не школа, а какое-то кладбище… Гарри, почему они все уходят? — глаза у Кевина были совершенно больные и по-щенячьи жалобные. — Они все умирают и умирают…
- Потому что война, — Гарри обнял брата за плечи. — Война, Кевин.
- Гарри… пожалуйста, прекрати войну, — глухо попросил Кевин. — Пожалуйста, я не могу так больше…
- Я покончу с ней, — пообещал Гарри. — Уже совсем скоро. Я знаю, что надо сделать.

* * *

Глубокой ночью Гарри, сидя на широком подоконнике в палате, цедил зевки в кулак и пытался думать, пока Блейз Седрик мирно спал. Из хоркруксов оставалась лишь Нагайна; с ней легко будет справиться. Предполагалось, что после этого Гарри убьёт Вольдеморта, и настанут мир, дружба и жвачка.
Но Гарри по-прежнему не хотел убивать.
«Что ещё я могу сделать? — оконное стекло холодило лоб. Шрам слегка зудел изнутри, как весь последний месяц, пока Вольдеморт лично усмирял беспорядки в Испании и Франции, пытаясь удержать в узде захваченные земли. — Что?»
Должен был быть какой-то другой выход. Конечно, нет человека, нет и проблемы… но Гарри не хотел больше так решать свои проблемы.
Хватит, нарешался.
«Даже если вас съели, у вас всё равно есть два выхода», — припомнилось Гарри невесело. Его положение, если судить с точки зрения съеденного, было куда более выгодным, но второго и последующих выходов он не видел. Быть может, он зашорен и ходит по кругу, сам того не подозревая?
Как закончить войну без лишних смертей?
Кевин просил прекратить её. Прекратить квинтэссенцию бессмыссленной жестокости; стоить ли выполнять просьбу новой жестокостью?
«Это было бы проще», — неуверенно сказал внутренний голос.
«Я никогда ещё не искал лёгких путей», — откликнулся Гарри.
По чёрному во тьме озеру бежала широкая лунная дорожка, окрашивая волны в перламутрово-белый. Где-то далеко-далеко стрекотали сверчки — чтобы услышать, Гарри пришлось задержать дыхание.
«Я не буду его убивать. Я не это хочу сделать».
На подоконнике стало зябко, и Гарри, беззвучно спрыгнув на пол, растянулся на стоявшей в двух шагах кровати.
«А чего я хочу? — на потолке не был написан ответ, но Гарри всё равно туда пялился, усиленно борясь со сном. — Что я хочу сделать? Почему я всё ещё участвую в этой дурацкой войне, а не смотал на Гавайи, подхватив под мышки брата и сына?»
Он так и заснул — не додумавшись до ответа, но где-то в глубине души уже зная его и надеясь, что подсознание вытолкнет наверх правильные слова, когда в них будет нужда.
Ему снилось, как переливается песок на пустынных барханах, и как величавое угольно-чёрное ночное небо расцвечивается нестерпимо яркими бриллиантами звёзд.
Это был хороший сон.

* * *

[Письмо, вложенное в дневник Северуса Снейпа рядом с последней записью]
«Уважаемый мистер Снейп!
Полагаю, Вы не получили моего прошлого письма, поскольку ответа на него мне не было доставлено. В этот раз я позволил себе смелость приказать моей сове не возвращаться без ответа, который, смею надеяться, Вы напишете в ближайшем времени.
Позвольте же мне повторить то предложение, что я был уполномочен сделать Вам год назад: одна очень влиятельная организация чрезвычайно заинтересована Вашими выдающимися результатами экзаменов — как СОВ, так и экзаменов этого года. Как нам стало известно, с прошлого Рождества Вы числитесь в списке самых блестящих зельеваров нашего времени. Наша организация ценит редчайшие таланты, подобные Вашим, и гарантирует Вам широкое поле для научной деятельности.
Скорее всего, Вы слышали о лидере нашей организации. И я рад сообщить, что Лорд Вольдеморт был крайне впечатлён Вашей последней статьёй в «Вестнике Алхимии» и желал бы подробнее обсудить с Вами материалы этой статьи, когда Вам будет удобно.
Остаюсь,
с нетерпением ожидая Вашего ответа,
Искренне Ваш,
Люциус Абраксас Малфой.
Малфой-мэнор
16.06.1976».

In the world full of pain
Someone's calling your name
Why don't we make it true
Maybe I, maybe you…
(В мире, полном боли,
Кто-то зовёт тебя по имени.
Почему бы нам не претворить это в жизнь,
Может быть, мне, а может, тебе…)
«Scoprions», «Maybe I maybe you».

Ясное майское утро только-только наступало, когда Блейз Седрик решил, что отца не стоит баловать полноценным сном — и так дрыхнет который час подряд, даже ботинок не сняв…
- Иду, — пробормотал Гарри, садясь с закрытыми глазами. — Иду уже… хотел бы я знать, какими заклинаниями пользуется мадам Помфри, чтобы твой плач её не будил?
Утренний ритуал ухода за ребёнком растягивался всегда как минимум на полчаса: промыть глаза, нос, протереть лицо, осмотреть рот и уши, искупать целиком, обработать кремом младенческие складочки… пожалуй, разгрузка самосвала была бы адекватной по конечной усталости.
- Давай теперь тебя оденем, — Гарри не глядя выдернул из стопки чистых штанишек какие-то — это оказалось произведение Луны. Комбинезон кислотно-жёлтого оттенка с переливающимся зубастым мозгошмыгом (хотя Гарри не взялся бы утверждать, что это именно мозгошмыг, а не, скажем, морщерогий кизляк) на пузе. — Ты как, не боишься такой одёжки?
Блейз был в полном восторге от шедевра неформального портновского искусства и выразил своё одобрение радостным агуканьем.
- Есть хочешь? Впрочем, что я спрашиваю…
Гарри развёл огонь под котлом с водой и опустил в жидкость бутылочку с остывшей за ночь смесью — пусть прогреется.
- А вообще, так нечестно, — вслух сказал Гарри. — Я смертельно хочу спать, а ты мало того, что будишь меня каждые несколько часов, так ещё и бодр и свеж, как будто это у тебя, а не у меня есть хроноворот, и ты мирно продрых лишнюю ночь.
- Вя-а-а-а… — отреагировал Блейз на обвинение. — А-а-а-а!
- На ручки хочешь? Вот кто бы меня на руках теперь поносил, эх… — Гарри вынул сына из колыбели и привычно уложил детскую голову себе на локоть. — Нет, не ищи у меня грудь, её всё равно нет и не будет… погоди немного, сейчас погреется смесь, и поешь.
Судя по рёву, Блейз воспринял обещание скептически.
- Тш-ш-ш-ш… — Гарри быстро щёлкнул пальцами несколько раз, подвешивая сантиметрах в десяти над Блейзом огоньки всех цветом радуги. От огоньков исходил тонкий нежный звон — как от хрустальных колокольчиков. — Тихо, не надо плакать. Смотри, какие огоньки…
Движение руки — и огоньки закружились над малышом в сложном танце. Блейз забыл о плаче и без особого успеха попытался ухватить хоть один, чуть не свалившись с рук Гарри.
- Поосторожнее! — Гарри беспомощно глянул на котёл — кажется, смесь там как раз нагрелась до нужной температуры, и расшалившегося Блейза надо было срочно куда-нибудь деть с рук, пока его завтрак не закипел.
Скрипнула дверь; шагов слышно не было, только шуршание мантии.
- Северус, подержи его пока, ладно? — попросил Гарри, не оборачиваясь. — Блейз, спокойно, сейчас тебя подержит дядя Северус, а я попробую спасти твой завтрак…
- Я не умею держать детей, — предупредил Снейп, принимая Блейза вместе с огоньками под своё попечение.
- Не беспокойся, если он решит, что ты недостаточно квалифицирован, ты сразу об этом узнаешь… — Гарри выдернул бутылку и тщательно обтёр полотенцем; погасил огонь и очистил котёл заклинанием. — Доброе утро, кстати. Может, и покормишь его, а я пока хоть умоюсь?
- Я вообще-то не за этим пришёл, — несколько ошарашенно заметил Снейп, принимая из рук Гарри бутылочку с матово-белой жидкостью. — У меня к тебе важное дело…
- Я понял, что важное, раз ради него ты притащился сюда в шесть утра, — не стал отрицать Гарри. — Но оно может подождать, пока я умоюсь?
Голодный Блейз взвыл Иерихонской трубой, лишая Снейпа возможности ответить, и Гарри с постыдной поспешностью ретировался с поля боя, то есть кормления, в ванную.
- Так что ты хотел мне сказать? — Гарри задал вопрос, только вдоволь налюбовавшись умильно-идиллической картиной «Северус Снейп с сыном Гарри Поттера».
Зельевар вздрогнул от неожиданности — он явно не заметил, когда Гарри вернулся из ванной — и коротко ответил:
- Метка горит.
- Что это может означать? — Гарри мновенно посерьёзнел.
- Тёмный Лорд в гневе. Что-то разгневало его так, что он сумел пробиться через мою ментальную блокаду… причём не специально. У тебя не ноет шрам?
- Теперь, когда ты спросил, я понял, что немного ноет. Но я тут с Блейзом так устаю, что и слона на верёвочке не заметил бы…
- Мне кажется, ты знаешь, что его так разозлило.
- Знаю, — Гарри задумчиво потёр подбородок. — Он больше не будет выжидать… теперь, когда знает, что хоркруксы у меня в руках. Он постарается закончить возню с оппозицией одним ударом.
- И этот удар будет по твоей шее, — пессимистично добавил Снейп, с лёгкостью спасая волосы от посягательств Блейза. — Что планируешь делать?
- Если хочешь, избавлю тебя от Метки, — Гарри пожал плечами. — А потом… потом пойду злорадствовать.
- Что ты имеешь в виду, говоря «злорадствовать»?
- В смысле, будить всех в эту дикую рань, — пояснил Гарри. — Не всё мне одному вскакивать на крик Блейза на рассвете.
- Ты какой-то… слишком спокойный. Так уверен в себе?
- Я ни в чём не уверен, — Гарри распахнул створку окна и сел на подоконник — выкурить сигарету. — Я просто… не боюсь.
- Почему?
Гарри затянулся, следя, чтобы дым шёл строго в окно, а не в комнату — не дай Мерлин, Блейз надышится — и пожал плечами.
- Наверно, я привык. И, если честно, мне его жалко…
- Тёмного Лорда? Жалко? Гарри… если ты переутомился, то, может, найдёшь хроноворот и поспишь несколько часов?
- Не надо так нервничать, — посоветовал Гарри. — Честно, не надо беспокоиться. Со мной всё в порядке. И будет в порядке, обязательно.
- Ты так уверен?
- У меня есть брат и сын. Если Тёмный лорд размажет меня по стенке, а не я его, что с ними будет?
- Только жены не хватает, — усмехнулся Снейп. — Джиневра Уизли умерла.
- Я бы всё равно на ней не женился.
- Отчего же?
- Оттого, что я гей. Посидишь с Блейзом, пока я разбужу МакГонагалл и Грюма? Эти двое сами всех остальных поднимут.
Не дожидаясь ответа, Гарри выкинул окурок в окно, прикрыл раму и, соскочив с подоконника, вышел из палаты.
Пора. Время настало.
Наконец-то.

* * *

Солнечные лучи золотили бесконечные ряды армии Вольдеморта; волшебники, великаны, оборотни… у Гарри рябило в глазах. Сам Вольдеморт был где-то там — Гарри чувствовал это по неотвязной боли в шраме, тянущей и припекающей.
Последняя битва должна была состояться сегодня.
- Гарри… ты быстро ушёл, я так и не сказал тебе главного, — Снейп дотронулся до плеча Гарри. У зельевара оказались холодные деликатные пальцы.
- Чего именно?
- Примени ко мне Legillimens, — попросил Снейп, приваливаясь к стене плечом. — Так рассказать… трудно.
- Legillimens, — Гарри сжал запястье Снейпа, и чужая память рухнула в него с готовностью, залепляя все пять чувств, словно пластилином.
…В кабинете Дамблдора было темно. Нахохлившийся Фоукс сидел на жёрдочке — хмурый настолько, насколько это возможно для птицы; Снейп, с угрюмым выражением лица, чрезвычайно похожим на фениксово, сидел в кресел у директорского стола, а Дамблдор размашисто шагал по кабинету — к окну от двери, к двери от окна.
- Севрус, я не знаю, как всё сложится… но ты должен пообещать мне, что когда настанет время, ты расскажешь Гарри то, что я не могу сказать ему сам. Я думаю, сейчас он… не совсем адекватно это воспримет. Он ведь слизеринец.
- Слизеринец — это не клеймо.
- Но это накладывет отпечаток на характер.
- О чём я должен ему рассказать?
Дамблдор сделал глубокий вдох.
- Скажи ему, что в ту ночь, когда Вольдеморт пытался убить его, Авада Кедавра отскочила от Гарри благодаря Лили… и часть души Тёмного лорда отделилась от целого. И вселилась в единственное живое существо во всём доме. Часть души Вольдеморта находится в Гарри, обеспечивает эту необычайную легилиментивную связь между ними… и пока часть души Вольдеморта — в Гарри, Тёмный лорд не может умереть.
- Значит, мальчик должен погибнуть? — тихо спросил Снейп.
- Тёмный лорд должен сам… сделать это. Это главное условие.
- Вы растили его все эти годы, как свинью на убой, — Снейп говорил на удивление хладнокровно. — Вы лишали его всех привязанностей, чтобы он умер без колебаний. Теперь я понимаю, почему Вы так спокойно отнеслись к тому, что он попал в Слизерин — Вы знали, что его там ждёт.
- Я не мог знать, что ждёт Гарри, Северус. Я не провидец… к сожалению, — Дамблдор сцепил руки за спиной и быстрее заходил по кабинету. — Всё, что я знаю — так это то, что Гарри должен умереть.
- Но…
- Ты расскажешь ему об этом, Северус. Я надеюсь на тебя.
- Будьте Вы прокляты, — сказал Снейп…
Гарри выдрался из чужих воспоминаний, тяжёлых и вязких, как застывающий гудрон свежего асфальта; жадно вдохнул чистый, слегка пахнущий жарой и пылью воздух и разжал руку, сообразив, что на запястье Снейпа останутся синяки.
- И что будет дальше? — Гарри чувствовал себя персонажем идиотской мелодрамы, поверив воспоминанию сразу же, безоговорочно. — Он убьёт меня. А кто убьёт его?
- Возможно, господин директор подумал, что потом всё сопротивление разом выпустит в Тёмного лорда по Аваде, — Снейп раздражённо дёрнул плечом. — Глядишь, хоть одна да попадёт. А может, рассчитывал выпихнуть тебя с того света обратно, чтобы ты закончил свою работу. Не знаю.
- Почему ты не сказал мне раньше?
- Кто я такой, чтобы портить тебе последние дни рядом с братом и сыном?
- Если бы ты их испортил, я бы не строил идиотских неосуществимых планов, — Гарри отвернулся от зельевара и вгляделся в бесконечную армию. Где-то там ходит вторая половина его души, хе…
- Я…
- Не говори ничего. Дай мне подумать.
- Хорошо.
- С кем ты оставил Блейза?
- С мадам Помфри.
- Понятно. Пожалуйста, дай мне подумать… одному.
В голове у Гарри было пусто и легко; звонко-звонко, как будто весенний ветер выдул из черепной коробки всё содержимое и наполнил её запахом весенних цветов, шёпотом ручья и прочими невесомыми благоглупостями.
Он должен умереть. Наверно, это будет не больно: Вольдеморт не станет на этот раз затевать игру в кошки-мышки — для этого он слишком часто упускал из когтей досадно шуструю мышку.
Он уже умирал прежде — на шестом курсе, умирал каждый день по многу раз, обмирая от страха, пряча в подушку злые слёзы, задыхаясь без привычной дозы обезболивающего — обособливающего от реальности. Он умер тогда несколько сотен раз, и не боялся теперь ещё одного раза; одного-единственного — какая мелочь! Страх ушёл из Гарри тогда, когда единственной причиной жить стало не желание дышать, пить есть, думать, двигаться, колдовать, а осознание того, что в этом мире есть те, кому он нужен.
Он умирал несколько недель назад, сгорая в собственном огне — отключив инстинкт самосохранения, утопая в своей вине; и вернулся, когда на пылающую кожу упали слёзы того, кто всё ещё любил его.
Он много раз уже был мёртв — стоит ли поднимать шум из-за того, что к внушительному числу смертей добавится единичка?
Гарри чувствовал себя лёгким, как воздушный шарик; он взлетел бы в нежно-голубое небо, не превращаясь в дракона, прямо с ограды смотровой площадки Астрономической башни, но что-то всё ещё держало его здесь, на холодном щелястом камне.
Он должен умереть.
Но больше никто — не должен. По крайней мере, никто из тех, кто доверил ему свои жизни. Даже если он не научился бережно обращаться со своей, сохранить чужие жизни он обязан.
Последней битвы не будет — будет последняя встреча кошки и мышки, шестнадцать лет потративших на погони и стычки. На этой встрече мышка скажет кошке: на, жри меня — не подавись только.
И кошка послушно проглотит мышь одним движением мышц глотки; всю разом, от с вызовом встопорщенных усов до кончика подрагивающего тонкого хвоста.
А потом мышка изнутри распорет кошачье ненасытное брюхо и захлебнётся кровью и болью — своими и чужими.

- Я хотел бы сказать вам всем, что последней битвы не будет, — Гарри стоял на учительском столе, и никто не посмел упрекнуть его за это. — Я пойду к Вольдеморту без кого-либо из вас. И он меня убьёт. Тихо! Тихо, я сказал! Это часть плана. Поверьте, что так надо. Если он не убьёт меня, мы никогда от него не избавимся. Он будет возрождаться снова и снова. Поэтому я пойду к нему, и он убьёт меня. А потом… потом события будут развиваться непредсказуемо. И единственное, о чём я вас прошу — ни в коем случае не выходить из замка, а также не спускаться на первый этаж после этой моей речи. Это очень важно. Я хочу, чтобы вы все жили — я настаиваю на этом! — и поэтому вы должны все до единого собраться в гостиных и ждать. Ждать до тех пор, пока не случится что-то, чего вы не ждёте. Запомните, пока защита Хогвартса не рухнула — вы не должны вступать в бой. Вы не должны выходит из замка ни под каким видом. Даже если Вольдеморт начнёт жарить моё тело на костре у ворот — не делайте ничего. Защита завязана на меня, и если она держится — значит, часть меня ещё жива, как бы это ни выглядело со стороны. Ориентируйтесь на это, и ни на что больше. И заклинаю вас всеми святыми — сразу же уходите в гостиные. Не показывайтесь на первом этаже и в холле. Не выходите во двор и тем более за пределы двора. Всем всё понятно?
- Гарри! — Ли Джордан вскочил на скамью. — Ты всё тут так замечательно расписал — что мы должны, как крысы, прятаться за твоей спиной, пока ты платишь своей жизнью за наши… но ты не забыл наш девиз? Даже если ты запретишь нам…
Зал хором подхватил давно выученное наизусть продолжение:
- Мы всё равно будем сражаться за тебя!
Гарри поднял руку, призывая к тишине.
- А я больше не командир, — сообщил он с полуулыбкой. — Я разве сказал — приказываю? Я прошу. Я заклинаю. Я умоляю. Но я больше не командир. Война закончится сегодня, так или иначе, а командиры нужны на войне. Я слагаю с себя обязанности главнокомандующего сопротивлением, основателя Эй-Пи и все другие прочие. Полагаю, это позволительно человеку, который собирается сегодня умереть… Я прошу вас и надеюсь, что вы выполните мою просьбу. Потому что иначе умру не только я, а и все вы тоже.
- По-твоему, мы должны бросить тебя умирать?!.. — Ли захлебнулся собственным гневом, впервые в жизни не найдя нужных слов.
- Иногда, — терпеливо сказал Гарри, — самый большой подвиг — это не ринуться очертя голову в драку, а просто подождать, как бы тяжко при этом ни было. Бездействие требует больше сил, чем действие, согласен. Если вам не жалко сил для меня, вы не пойдёте на битву, что бы ни происходило за стенами Хогвартса. Я всё сказал.
Гарри соскользнул со стола на пол — соприкосновение с каменным полом отозвалось мгновенной тупой болью в ступнях — и пошёл к выходу из Большого зала, сопровождаемый гробовым молчанием. Шаги гулко отдавались в тишине — в последний раз?..
- Гарри, может, всё-таки… — не выдержала Гермиона.
- Нет, — отрезал Гарри.

Они разошлись по гостиным неохотно; Гарри всей кожей чувствовал их обиду и недоверие. Пусть не верят, лишь бы жили. Лишь бы не сунулись в ближайшие десять минут на первый этаж и в холл.
Прикрыв глаза, Гарри следил, как последние сгустки обиды скрываются в гостиных; как они слегка успокаиваются, переступив знакомый порог. Сейчас начнут обсуждать его слова и решат, что он просто свихнулся, и его надо остановить… значит, он должен теперь действовать быстро.
- Что вообще здесь происходит? Почему школа в осаде? Они там что, совсем сошли с ума?!
Гарри некогда было отвечать на справедливое возмущение Плаксы Миртл; он склонился к крану и шепнул рисунку-змейке:
- Откройся!
- Значит, если Миртл мёртвая, то можно её игнорировать, да?! — раздался позади обиженный вопль привидения. — Игнорировать, оскорблять, унижать, как личность…
Полный список претензий Гарри не услышал, слетев по канализационной трубе вниз.
Знакомые залы и коридоры он миновал бегом; домчавшись до статуи Салазара Слизерина, он согнулся пополам, упираясь кулаками в колени и пытаясь отдышаться.
- Севви! Севви, иди сюда, срочно!
Голова василиска почти мгновенно показалась изо рта статуи; не прошло и минуты, как всё гигантское тело оказалось на полу, окружив Гарри кольцами
- Чшто случшшшилоссь, ххоззяин?
- Хочешь немного поразмяться? — выдохнул Гарри. — Как в старые времена, о которых ты мне рассказывал. У меня куча врагов, а драться с ними некому. Плюс ко всему, есть одна зловредная змея, которую надо уничтожать либо специальным мечом, либо твоими клыками… в общем, ты мне нужен. Очень нужен.
- Я рад быть полезззен тебе, ххозззяин, — глаза василиска торжествующе сверкнули и заискрились в тусклом зеленоватом свете. — Я так давно никого не убивал…
- Сегодня, если захочешь, наубиваешься на пару веков вперёд, с запасом, — пообещал Гарри. — Севви, скажи, как ты выбирался отсюда пять лет назад? Через тот ход, которым я пользуюсь?
- Да, ххозззяин.
- Тогда пойдём прямо сейчас. Дай только я наколдую тебе самые мощные щиты, какие знаю…

* * *

Они направлялись к воротам по двору, залитому сияющей, изумрудной зеленью совсем недавно народившейся травы — мальчик, который ещё даже не начал бриться, и василиск, который давным-давно потерял счёт своим годам. Солнце светило им так же щедро, как и тем, что ждали их за воротами, сдерживая Аваду на губах; сотни глаз смотрели на них, движущихся неторопливо, говорящих о чём-то своём на змеином языке; василиск нёс своё чудовищное тело с грацией, которой позавидовали бы гепарды, а мальчик то и дело гладил холодно-зелёную, почти сливающуюся с травой чешую и смотрел в немигающие жёлтые глаза, каждый из которых был размером с человеческую голову.
Они никуда не торопились; один шёл умирать, другой полз убивать. По сути, между их намерениями не было никакой разницы. Они шли медленно, и мальчик изредка смеялся, а василиск ласково касался его лица кончиком раздвоенного языка.
Они пересекали двор так томительно долго, что шум крови в висках у многих заглушил собственное участившееся дыхание; они неспешно открывали ворота — каждый по створке, с одинаковой лёгкостью, словно силы их были равновелики. Они выходили навстречу своим врагам, и отчего-то ни одной Авады не сорвалось даже с самых нетерпеливых губ.
- Севви, — сказал мальчик, скользнув ладонью по массивной надбровной дуге василиска, — они все твои.
- Ссслушаюссь, ххоззяин, — василиск почтительно склонил голову и бросил тело вперёд — так, чтобы стоявшие в первой шеренге взглянули ему в глаза.

Гарри превратился в дракона в тот самый момент, когда Севви напал на оцепеневшую от страха армию Вольдеморта; ржаво-рыжее тело метнулось ввысь, рисуя интенсивно-оранжевым пламенем в воздухе: «Том, я жду тебя». Выводить «Вольдеморт» и какие-нибудь атрибуты вежливости Гарри решительно не хотел; на это ушло бы в три раза больше времени.
Это походило бы на то, как если бы он пытался продлить себе жизнь.
Он хотел умереть — и умрёт. Этим он — может быть — искупит свою вину. Может быть, он повстречается с близнецами, и они скажут, что всё ещё любят его.
Северус позаботится о Блейзе и Кевине; Гарри взял с мастера зелий честное слово и не сомневался, что тот его сдержит. По сути, Гарри ничего здесь не держало.
Конечно, Кевин и Блейз могли иметь на этот счёт другое мнение, но Гарри не стал прощаться ни с тем, ни с другим — это разрушило бы всю лёгкость, с которой он шёл на смерть, набросило бы ему на плечи ещё один неподъёмный мешок вины; и получилось бы, что, искупая одну вину, он принимает другую — и никогда, никогда ему не выйти из этого замкнутого круга, живым или мёртвым.
Гарри в любом случае предстояло умереть, и он — эгоист, как и все слизеринцы — не хотел умирать, чувствуя себя не вправе этого делать.
Обращение «Том» должно было разозлить Тёмного лорда как следует и заставить поторопиться — в конце концов, это было не свидание, чтобы Гарри кружил над избиением младенцев (то, что делал василиск, трудно было назвать иначе) час-другой, дожидаясь, пока Вольдеморт соизволит явиться. И эта нехитрая уловка сработала.
Гарри аккуратно сел на траву перед высокой фигурой в чёрной мантии и превратился в человека. Отряхнул мантию от травы — деловито и быстро. Вольдеморт наблюдал за своим беззаботным врагом со всё возрастающим недоумением, которое Гарри чувствовал уже и сквозь щиты — шрам припекало изнутри. «Часть души Риддла узнаёт хозяина и хочет обратно», — предположил Гарри без особого интереса — просто по выработанной за годы привычке искать причину в следствии — и поднял наконец голову.
- Привет, — сказал он дружелюбно. — Я пришёл, чтобы ты убил меня, Том.
- Как мило с твоей стороны, Гарри Поттер, — улыбка безгубого рта производила гнетущее впечатление. — Как ни странно, я не чую никакого подвоха…
- Потому что его нет, — честно сказал Гарри и улыбнулся в ответ. Губы слушались с трудом, как чужие. — Убивай меня, чего ты ждёшь?
- Ты приручил моего василиска, — сказал Вольдеморт вместо «Авада Кедавра». — Как тебе это удалось?
- На каникулах у моих маггловских родственников я частенько подрабатывал в зоомагазине, — соврал Гарри. — Когда научишься управляться с голодным хомячком, василиск уже не представляет сложности… а разве ты, пока жил в своём маггловском приюте, так не делал?
Удар был рассчитан верно; лицо Вольдеморта исказилось яростью, палочка взметнулась и упёрлась Гарри в лоб — вплотную.
«Только бы никто в Хогвартсе не наделал глупостей. Пожалуйста».
- Прощай, Мальчик, Который Когда-то Жил, — почти весело пропел Вольдеморт. — Avada Kedavra.

Это было чем-то похоже на то, что Гарри видел за Аркой. Здесь было так же тихо и пусто; но на этот раз — не так темно. Гарри лежал на плоском белом полу, и вокруг клубился яркий перламутровый туман, не закрывавший ничего вокруг — только начавший возникать из ничего, словно ему велели встретить Гарри Поттера, а он опоздал к прибытию дорогого гостя.
«По крайней мере, здесь хотя бы не так уныло».
Гарри сел и обнаружил, что он абсолютно наг; даже очки делись куда-то, и зрению это не мешало.
- Так не пойдёт, — сказал он вслух. Туман гасил слова, не позволяя эху раскатываться по пространству. — Я хочу одеться.
Достаточно было представить себе одежду — джинсы и рубашку; Гарри так и не полюбил мантии, вечно путавшиеся в ногах. Магическая одежда подходила для степенной солидной жизни, но ни степенность, ни солидность никогда не сопровождали Гарри — даже теперь, когда торопиться ему, в принципе, было уже некуда.
Послышались странные звуки — нечто среднее между хлюпаньем и плачем; Гарри насторожённо повернул голову и замер, очарованный местом, куда попал после смерти.
Огромный зал со стеклянным куполом — уходящим так высоко, что и дракону понадобилось бы несколько минут, чтобы добраться до хрупкой преграды между небом и перламутровым туманом; солнечный свет и прозрачный блеск стекла наводили Гарри на мысли о сказочном дворце или ещё чём-нибудь в этом роде. Здесь было так прекрасно… только булькающий плач диссонировал со всем, что окружало Гарри.
Гарри оглянулся и невольно отпрянул, увидев, кто издавал эти звуки: уродливое подобие ребёнка, скрючившееся на земле. Кожа у него была кирпично-багровой — словно это была вовсе и не кожа, а свежеободранная плоть. Он лежал, всхлипывая, дёргаясь, борясь за каждый вздох — ненужный, нелюбимый, нежеланный; если бы эти слова были написаны на уродливом теле, они не могли бы быть яснее.
Гарри коснулся его, но существо не обратило внимания.
- Ты ничем не сможешь помочь, — спокойный голос Альбуса Дамблдора на миг разбудил чувство опасности Гарри.
Но здесь директор Хогвартса ничего не мог сделать своему бывшему ученику.
- Может быть, — спокойно ответил Гарри. — Кстати, если Вы не знаете — это я Вас убил.
- Я знаю, Гарри. Это было довольно грубо с твоей стороны.
- Что поделать, — признал Гарри. — Мы, слизеринцы, не слишком уважаем авторитеты.
- Я заметил это, Гарри.
- Скажите, директор, я тоже мёртв? Почему-то, когда я умер в прошлый раз, это было по-другому…
- Ты скорее жив, чем нет.
- И Вы пришли объяснить мне, почему?
- Ты прав, — Альбус Дамблдор оставался невозмутим. — Для начала, я хотел бы сказать, что горжусь тобой — когда я понял, кто и как убил меня, я начал всерьёз сомневаться, что ты сумеешь пожертвовать собой, чтобы остановить Тома.
- Я бы, может, и не стал жертвовать, если бы Кевин не попросил меня остановить войну, — пожал плечами Гарри. — Вы зря лишали меня привязанностей — если бы не они, мы бы с вами тут не беседовали.
- Я делал ошибки, — с готовностью согласился Альбус Дамблдор. — Но, Гарри, у меня действительно есть, что тебе сказать.
- Говорите, — Гарри всё смотрел на несчастное существо на полу и боролся с непрошеными острыми слезами жалости; мышцы лица сводило судорогой от попыток остаться спокойным.
- В своей жадности и жестокости Вольдеморт взял твою кровь. Но он не учёл, что в твоей крови — дар твоей матери. Её защита, её любовь. Вы разделили этот дар, и теперь, пока живы эти чары, жив и ты.
- Жаль, я не сказал маме спасибо — тогда, в конце пятого курса. Знаете, я видел её, когда упал в Арку.
- Ты мог увидеть её в любой момент в этом году — для этого необязательно было умирать.
- Что Вы имеете в виду?
- Я ведь завещал тебе снитч — неужели ты не догадался, как его открыть?
- Я и не пытался — прочёл надпись, пожал плечами и убрал в сундук.
- Гарри, Гарри… ты не представляешь, насколько это был продуманный и чёткий план! Но ты, как обычно, всё порушил.
- Вы, конечно, извините, но мне даже не стыдно, — Гарри хмыкнул. — Мне надоело жить по чужим планам. Так что всё-таки было такого особенного со снитчем?
- Внутри него спрятан Воскрешающий Камень. Ты знаешь эту сказку, Гарри?
- Знаю, — Гарри внезапно пробил мороз по коже. — А ещё я помню, что средний брат не выдержал и покончил с собой, потому что его любимая девушка была только призраком. Вы хотели, чтобы я сходил с ума ежесекундно — видел любимые лица рядом и не имел возможности обнять их, поцеловать? Чтобы дилемма «видит око, да зуб неймёт» сделала из меня готового пациента для психиатрического отделения Сейнт-Мунго?
- Не думаю, что ты сошёл бы с ума, — мягко сказал Дамблдор. — Ты на самом деле куда сильнее, чем был юный Певерелл. Это причиняло бы тебе страдания — но и радость была бы велика.
- Радость? От суррогата? Директор, а Вы когда-нибудь любили? Вы представляете себе, о чём говорите?
- Любил. Я, собственно, до сих пор люблю Геллерта Гриндельвальда.
- Вы любите его и посадили в каменный мешок, — задумчиво сказал Гарри. — Никогда не подозревал, что Вы настолько лицемерны.
Директор промолчал. Гарри вздохнул и погладил корчащееся существо — часть души Тома Риддла — по багровой руке.
- Я никогда не буду пользоваться Камнем. Лучше зарою его где-нибудь — если, конечно, вернусь. Я не имею права сходить с ума, понимаете?
- Никогда не думал, что у тебя такое развитое чувство долга, Гарри.
- У меня нет чувства долга. У меня есть только любовь, господин директор.
- Я рад этому, — спокойно ответил Дамблдор; и как-то понятно было, что бывший директор Хогвартса действительно этому рад.
- Знаете… — Гарри отвернулся от хнычущего комка багровой плоти. — Чёрт с ним, со всем тем, что Вы делали со мной. Но вот того, что Вы сделали с ним — этого я Вам никогда не прощу, — Гарри мотнул головой в сторону рыдающей частички души Тома Риддла.
По лицу Дамблдора пробежала рябь вины — именно рябь; черты искажались чувством и тут же разглаживались в привычную отеческую благожелательность.
- Я не хочу больше Вас видеть, — сказал Гарри, и директор растаял в тумане. По-видимому, здесь, где-то на полпути между жизнью и смертью, желания живых были законом.
- Седрик, — позвал Гарри шёпотом — горло перехватило. — Блейз. Фред. Джордж…
Они один за другим выходили из тумана; сотканные из перламутра, они за считанные секунды обретали жизненные краски. Его мёртвые окружили его — те, которых он звал вслух, и те, о которых лишь подумал — родители, Рон… здесь, правда, не было Джинни — нелюбимая, она не пришла к нему — наверно, потому, что на самом деле он не хотел её видеть, даже для того, чтобы сказать, что его сын прибавил двести граммов веса и усиленно учится держать голову.
Они были совершенно такие же, как при жизни — и оттого было больнее понимать, что они всё-таки мертвы. Они улыбались ему — они любили его.
- Молодец, — мягко сказал Седрик, которого ничуть не смущало, что они встретились куда быстрее, чем он обещал за Аркой. — Мы все тобой гордимся…
- Вы здесь… вместе? — шёпотом спросил Гарри. Предательские слёзы накипали на ресницах.
- Конечно, вместе, — отозвался Седрик. — Здесь очень просто быть вместе, и мы этим пользуемся…
- Кевин по тебе всё ещё скучает.
- Ты рядом с ним — это главное… А больше ты ни с кем не хочешь поговорить?
- Я боюсь, — честно сознался Гарри, обводя взглядом любимые лица. — Вы все умерли из-за меня…
- И думаешь, что кто-то станет тебя в чём-то обвинять? — спросил Блейз весело. — Гарри, ну ты и балбес…
- Знаю, — разулыбался Гарри. — А я сына в честь тебя назвал. Тебя и Седрика.
- Мы знаем, — Блейзу, похоже, импонировала мысль о том, что его именем назвали ребёнка. — Мы здесь о тебе много знаем — нам всё о тебе интересно.
- Нам тоже интересно, — укоризненно добавил Фред. — Ты думал…
- …мы сидим здесь… — продолжил Джордж.
- …на облаках…
- …играем на арфах…
- …поправляем нимбы…
- …и дуемся на тебя?
- Как бы не так! — закнчили они хором.
- Но ведь это я виноват. Если бы я не испортил портключ… если бы я хотя не стал потом таскать его на шее… если бы сумел отдать правильный портключ… если бы хотя бы вспомнил о хроновороте и вернулся назад, чтобы вас спасти!..
- И зря бы сделал, — неожиданно сказал Рон. — Нельзя играться со временем. Ты ни в чём не виноват — всё просто так неудачно сложилось.
- Рон… — тоскливо позвал Гарри. — Ты тоже меня прости… Я прочёл твоё письмо… если бы я знал! Я сообразил потом… я же эмпат. Само по себе обаяние на тебя бы просто так не подействовало, и на Дадли тоже, и, может быть, Джинни тоже не влюбилась бы в меня… но когда я что-то чувствовал — оно брало и выплёскивалось на вас. Вы… восприимчивые… И всё. Как гипноз. Я не знал…
- Откуда тебе было знать? — беспечно махнул рукой Рон. — В любом случае, я рад, что люблю тебя.
- И никто — никто, слышишь? — не злится на тебя, — добавил Джордж. — Мы запрещаем тебе чувствовать себя виноватым!
Гарри попытался коснуться его руки, но пальцы прошли сквозь так достоверно выглядящую плоть.
- Ты всё ещё живой, — тихо сказала Лили Поттер. — Мы сделаны здесь из разного теста.
- Мама, — Гарри вздохнул и взглянул в глаза Джеймсу Поттеру. — Папа… как вам ваш внук?
- Замечательный малыш, — заулыбалась Лили. — Просто чудесный!
- Поздравляю с маленьким Блейзом, — Джеймс смущённо поправил очки. — Я знаю, ты читал дневник Сева…
- На эту тему мы с тобой ещё поговорим, — пригрозила Лили. — Зачем ты его так обидел? Если бы я знала, я бы заставила вас двоих помириться!
- И тогда не было бы меня, мам, — напомнил Гарри, давя смех.
- Тем не менее… — не сдалась Лили. — Ты считаешь, это было правильно — что твой отец испугался своей любви?
- Главное, ты теперь не испугайся, — попросил Джеймс. — Пожалуйста.
- Не испугаюсь, — пообещал Гарри.
Они сияли то ли туманным перламутром, то ли своей любовью; они были сделаны не из того теста, из которого был сделан он, материальный до безобразия в этом эфирном прозрачном зале. Он должен был оставить их здесь и вернуться… и ему так отчаянно, отчаянно не хотелось этого.
- Мы будем ждать тебя, — пообещали близнецы.
- Только не здесь, — добавил Блейз и кивнул куда-то в сторону. — Там, дальше.
- Мы там всё время, — заверил Седрик.
- Мы все там — те, кто умер, — пояснил Рон.
- Однажды — нескоро — ты будешь с нами, — улыбнулась Лили.
- И тогда мы уже никогда не расстанемся, — в глазах Джеймса играли золотистые искорки.
Гарри кивнул и долго-долго — может быть, не один век — смотрел, как они растворяются в тумане, из которого вышли. Когда-нибудь он тоже сумеет раствориться, а пока ему закрыт путь вперёд. Он должен вернуться.
Вернуться и исправить то, что ещё можно исправить.

Only scars remind us
That the past is real…
(Только шрамы напоминают нам,
Что прошлое — реально…)
Papa Roach, «Scars».

- А ты знаешь, только Вольдеморт всегда был рядом со мной. Только Том Риддл. Он думал обо мне ещё до того, как я родился — из-за этого грёбаного пророчества… потом, когда мне был год, он отметил меня, как равного себе, и эта метка, пресловутый шрам, была со мной всегда. А когда мне было одиннадцать лет, он встретился со мной лично. И когда мне было двенадцать. И четырнадцать. И позже ещё не раз. Ни один мой фанат не думал обо мне столько, сколько он. Ни один мой любимый человек не уделял мне столько внимания. Мой самый лучший, самый верный враг — Том Риддл, закомплексованный мальчишка, мечтавший о власти, всех ужасающий Лорд Вольдеморт, чьё имя почти никто не произносит вслух, гениальный волшебник, смертельно опасный маньяк-параноик, властный и умный, склонный к самолюбованию, пафосу и вере во что угодно — лишь бы оно сопровождалось порцией тщательной, обдуманной лести… тот, кто потерял своих родителей и сумел привязать к себе последователей — почти навечно, тысячи не выдержали болевого шока, когда исчезла Метка… хладнокровный и яростный, любитель Круциатуса и долгих речей о своей гениальности, в своём извращённом понимании — романтик и борец за справедливость… в нём текла моя кровь после моего четвёртого курса — он был куда роднее мне по крови, чем любой другой человек. Пожалуй, я бы поблагодарил профессора Трелони за такого врага, будь она жива — не начни она пророчить как раз в тот вечер, когда Дамблдор искал преподавателя Прорицаний… Не каждому удаётся заполучить такую личность в своё полное и безраздельное пользование — а именно я направлял все самые главные его мысли и действия. С самого моего рождения. Знаешь, я закрыл ему глаза, после того как убил. Я почти нежно закрыл ему глаза, этому, искусственному уродливому телу, отсекая веками без ресниц старую эпоху — эпоху Великой Магической Войны, как её уже успели обозвать в учебниках, и давая дорогу новой — эпохе Мирной Жизни, где моё лицо опять было знакомо не просто каждой собаке — каждому таракану. А его забывали. Смешно, да? Я и знаменит-то тем, что убил его… моя единственная заслуга перед магическим сообществом — хладнокровное преднамеренное убийство. И меня помнят, и меня славят, и мне молятся, пишут письма, признаются в любви, кланяются на улицах, меня осыпают цветами и орденами. А его забывают — его, который и был причиной всему этому. А кроме него — никто не был со мной от начала до конца. Все когда-нибудь меня бросали… начиная с тебя и отца… Ремус, Рон, Фред и Джордж, Билл, Седрик, Блейз, Джинни… и только Том ни разу, никогда не изменил мне — если это можно так назвать, конечно. Пожалуй, если бы я его не убил сам, мы до сих пор были бы практически неразлучны, как Аяксы.
Гарри задумчиво погладил шершавое надгробие с надписью «ДЖЕЙМС ПОТТЕР. Родился 27 марта 1960. Умер 31 октября 1981. ЛИЛИ ПОТТЕР. Родилась 30 января 1960. Умерла 31 октября 1981. Последний враг, которого нужно победить — это Смерть» и вздохнул. На могиле Блейза он уже был вчера вечером. Смог только поздороваться с миссис Забини, когда-то ослепительно красивой женщиной, — она не ответила, только молча, без вопросов, проводила к маленькому семейному кладбищу. Наверное, знала, из-за кого погиб её сын… Гарри так и не смог выдавить из себя ни слова на могиле Блейза — лишь обнимал надгробие, закрыв глаза, и дышал запахом влажной — дождь был — земли. Стая книзлов окружила Гарри и могилу Блейза; ему показалось даже, что они мяукали не просто так, а сочувственно.
А здесь, с родителями, — словно прорвало.
- Тот, кто сейчас уже официально мой сын — это ведь уже не Вольдеморт. Он чувствует всё время, что я его люблю… связь-то между нами осталась, пусть и не такая тесная, как была. Он говорит, это как будто огромная тёплая рука поддерживает его над пропастью — правда, такие поэтичные слова я вытянул у него, когда он уже практически спал, так что если спросить его сейчас — он отречётся от каждой буквы. Это не Вольдеморт и не Том Риддл. Это Томас Гарри Поттер. Он захотел сменить второе имя на моё — он ведь мой старший сын. Обычно старшему достаётся вторым именем первое имя отца. Я не возражал — разве мне жалко пяти букв, если это может сделать его счастливым?
Гарри тихонько вздохнул.
- Хотя пяти букв, конечно, мало… Мама, папа, я чувствую себя таким беспомощным. Что я могу понимать в воспитании детей, если меня самого — и то никто никогда не воспитывал? А теперь у меня на руках двое одиннадцатилетних мальчишек и один двухмесячный младенец. И как обращаться с ними со всеми, я не имею ни малейшего понятия. Пользуюсь методом тыка… надеюсь, этот метод сработает. Ведь я очень, очень хочу исправить и свои, и чужие ошибки…
Все трое стояли поодаль — достаточно далеко, чтобы не слышать, что он говорит надгробию; Кевин с Блейзом на руках и рядом Том. Гарри взглянул на них — привычная нежность защемила где-то в груди. Из всех троих лишь Том глядел на Гарри, не отрываясь; и на миг Гарри померещились две красные искры. Он тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Это всего лишь привычка — привычка думать о Томе Риддле, как о красноглазом маньяке.
Пора избавляться от старых привычек, потому что этот мальчик в тщательно подогнанной по размеру мантии — не красноглазый, не маньяк и даже не Риддл.
И никогда не будет никем из перечисленных.
Гарри ещё раз провёл рукой по надгробию и поднялся, отряхивая колени от кладбищенской земли.
- Совсем забыл! А ведь тоже хотел сказать… я лично добился, чтобы Драко Малфоя освободили от всех обвинений и отпустили без проволочек во Францию, к родственникам, — Гарри прищурился, глядя на солнце. — Я подумал, что Северус этого хотел бы… хотя с ним я об этом ещё не говорил. Не уверен, на самом деле, что он будет в восторге… До встречи, — попрощался он с могилами. — Я знаю, я идиот — я не так давно видел вас лично, и Блейза тоже видел… но здесь мне легче выговориться. Почему-то я уверен, что вы меня слышали. До встречи. Я ещё приду.
Он развернулся и зашагал к своим мальчишкам, не оглядываясь.
- Пойдёмте, — Гарри улыбнулся всем троим сразу; маленький Блейз Седрик исхитрился дотянуться-таки до волос своего юного дяди и накрепко зажать в обоих кулачках по нескольку прядей. — К нам на чай сегодня придут Северус, Сириус и Ремус, так что надо ещё купить сервиз на шесть персон.
- И всякого джема! — подхватил Кевин, борясь с цепкой хваткой племянника.
- И джема, — кивнул Гарри.
Ветер трепал волосы и выбившуюся из-за пояса джинсов футболку; солнце, стоявшее в зените, обливало плечи и голову ощутимыми волнами жара.
Война закончилась.
Началась жизнь.

Конец.